Солнце еще высоко стояло в небе. Гости разбрелись по саду, наслаждаясь прекрасной погодой и разнообразными увеселениями. Лишь сам хозяин пребывал в мрачном состоянии духа. Он обдумывал свой коварный план, когда вдруг послышались веселые женские голоса:
– Ах, вы все еще здесь? А мы везде вас искали. – Это вернулись гейши. – Ну, пойдемте к гостям! Они давно ждут вас! – И гейши увлекли Сёхэя за собой.
– Ладно, пошли выпьем!
И Сёхэй послушно последовал за гейшами к своим важным гостям, сейчас уже утратившим для него всякий интерес.
Отцы и дети
«Опять отец с братом поспорили», – подумала Рурико, закрывая английский перевод «Отцов и детей» Тургенева и прислушиваясь к повышенному голосу отца.
Извечный спор между отцами и детьми, иными словами, борьба нового со старым, словно проклятье, тяготела не только над Россией и Западной Европой второй поло-вины XIX века, но, как чума, незаметно проникла и в Японию, поражая и низшие и высшие сословия.
Между человеком за пятьдесят и двадцатилетним юношей лежит целая пропасть. Одного тянет на север, другого – па юг. Один говорит «да», другой «нет». Тем не менее отцы, пользуясь своей властью и возрастом, обычно стараются подчинить себе молодых. На этой почве и разыгрываются семейные драмы.
Рурико не осуждала ни отца, ни брата.
Брат легко сошелся бы с отцом во взглядах и перенял бы его образ мыслей, если бы родился и воспитывался в одно время с пим. Но брат родился в другое время, поэтому и взгляды у него другие, созвучные эпохе, как и у остальных его сверстников.
И отец и брат правы каждый по-своему, поэтому спорам их не будет конца. Их рассуждения и доводы идут по параллельным, никогда не пересекающимся линиям.
После смерти матери в прошлом году члены семьи, казалось бы, должны стать дружнее, чтобы легче переносить тяжелую утрату. Но все получилось как раз наоборот. Мать, когда была жива, всегда мирила отца с братом, теперь же мирить их было некому, и они ссорились все чаще и чаще…
– Что за вздор ты несешь! – хриплым и резким голосом кричал отец, швыряя в раздражении все, что попадалось под руку.
В подобных случаях сердце Рурико сжималось от боли. Так было и па этот раз. «Наверное, отец опять нашел у брата краски, – думала девушка, – и в сердцах разбрасывает их по комнате».
Тут, словно в подтверждение ее мысли, до нее донесся звук разрываемого полотна. Рурико не выдержала и, дрожа, закрыла руками лицо.
Ей было больно, что отец так пренебрежительно относится к искусству, не делая никакого различия между художником и ремесленником, рисующим вывески, и презирая живопись, как занятие низкое. Он строго-настрого запретил сыну даже прикасаться к краскам, угрожая в случае непослушания выгнать его из дому. Но сын тайно посещал курсы живописи и ходил в окрестности рисовать с натуры, считая искусство единственно достойным занятием. Было поистине трагично, что отец с сыном, самые близкие, казалось бы, люди, совершенно не понимали друг друга.
Между тем в кабинете брата, где происходил спор, вдруг стало тихо. Рурико заволновалась: не случился ли с отцом удар, и пошла взглянуть.
Неслышно ступая, с сильно бьющимся сердцем Рурико подошла к дверям кабинета и, затаив дыхание, заглянула в окно, выходившее в коридор. Тут глазам ее представилась уже знакомая картина: высокий, худощавый отец, откинув назад голову, гневно смотрит па брата. Продолговатое лицо его бледно. Руки, которыми он уперся в бока, дрожат. Брат стоит напротив отца. От возмущения он бледнее обычного.
Не только по своим взглядам, по и по темпераменту отец с сыном были совершенно разными и только собственные убеждения отстаивали с одинаковым упорством, отчего споры их становились еще бесплоднее.
По всей комнате были разбросаны тюбики с красками. У ног отца лежал большой подрамник. Полотно было разрезано ножом, так что нарисованная на нем женская головка выглядела изуродованной.
От этого зрелища у Рурико на глаза навернулись слезы, и она стала горячо молиться о том, чтобы отец с братом помирились.
Но увы! Их молчание было как затишье перед еще более грозной бурей. Брат, художник по призванию, задетый за живое деспотичностью отца, не собирался упрямо молчать, как это он делал обычно, поскольку отец довел его до крайности.
– Подумай, болван, что из тебя получится, если ты вечно будешь возиться со своими красками, – с горечью произнес отец, слегка изменив позу.
– Нечего мне об этом думать, – парировал сын. – Живопись – занятие, вполне достойное порядочного человека.
– Что за вздор! – с яростью воскликнул отец. – Посвятить свою жизнь дурацкой мазне? Скуки ради этим еще можно заняться, и то от нечего делать. Не будь ты наследником дома Карасавы, поступал бы, как тебе вздумается. Но ты мой наследник и не вправе распоряжаться своей судьбой. Не к лицу Карасаве быть каким-то там рисовальщиком.
Отец снова перешел на крик и изо всех сил стукнул кулаком по столу.
Рурико невольно вспомнила, как жестикулировал отец, произнося свои обличительные речи в Верхней палате, и ей стало жаль его, ибо эту свою речь ему пришлось адресовать собственному сыну.
– Подумай о том, что целых тридцать лет твой отец боролся в парламенте за свои идеи! И тебе следовало бы считать для себя честью продолжать дело всей моей жизни. Или, может быть, ты забыл прошлое нашей семьи и оскорбление, нанесенное твоему деду?
Все это отец обычно говорил в минуты сильного гнева. Говорил горячо и убежденно. Но сын оставался равнодушен к его словам.
Предки барона Карасавы были мелкими феодалами с доходом в тридцать тысяч коку [10].
Однако род их был известен еще во времена всесильного феодала Асикаги. Их дед, живший в эпоху реформ Мэйдзи, принадлежал к числу сторонников Микадо, но был оклеветан людьми из Сацумы и Тёсю, заклеймен позором как изменник и, не снеся позора, вскоре умер. Перед смертью он завещал сыну отомстить за него. Барон Карасава свято чтил последнюю волю отца и в течение тридцати лет неустанно боролся с правительством, образованным из бывших самураев Сацумы и Тёсю, видя в этом цель всей своей жизни.
Сын же барона нимало этим не интересовался. Куда больше его трогала девственная прелесть полевого цветка или причудливый изгиб морского берега. Менялось время, менялись люди. И теперь представителей разных поколений связывали только кровные узы.
– Что же ты молчишь? – настойчиво обратился к сыну барон, этот возродившийся в Японии эпохи Тайсё король Лир.
– Что бы вы ни говорили, отец, – брат медленно поднял голову, – политикой я интересоваться не стану. Тем более что презираю современный парламентский строй. Поэтому кончать юридический факультет, как вы мне это постоянно советуете, у меня пет ни малейшего желания. – Брат говорил спокойным и решительным тоном. – Со временем вы поймете, что живопись занятие вполне достойное, уверен, что докажу вам это. А сейчас прошу об одном: наберитесь терпения и подождите немного.
– Перестань! – с досадой произнес отец. – Я слушать тебя не желаю! Разве можно считать живопись… – От гнева он не мог подобрать нужного слова и умолк.
– Вы никак не хотите меня понять, отец! – тоже с досадой ответил брат.
– Да тебя просто невозможно понять! – Руки отца еще сильнее задрожали.
Две-три минуты прошли в молчании, когда оба они, подобно врагам, стояли друг против друга, после чего отец снова обратился к сыну:
– Коити!
– В чем дело?
– Надеюсь, ты не забыл нашего разговора в день Нового года?
– Я очень хорошо его помню.
– Почему же в таком случае ты до сих пор не покинул моего дома?
Брат вспыхнул, и тотчас же мертвенная бледность покрыла его лицо.
– Вам угодно, чтобы я ушел? Юношу била дрожь.
– Я ведь ясно сказал, что не позволю тебе оставаться в моем доме, если ты еще хоть раз прикоснешься к краскам. Раз ты не хочешь, чтобы я вмешивался в твои дела, тебе остается лишь уйти отсюда.
По тону, каким были сказаны эти слова, чувствовалось, что отец не изменит своего решения.
Сердце Рурико разрывалось от боли. Она понимала, что о примирении не могло быть и речи. Случилось то, чего Рурико больше всего боялась.
– Хорошо, – сказал брат. – Будет так, как вы хотите, я покину ваш дом. – И он стал лихорадочно подбирать разбросанные по комнате краски. Затем, порывшись в ящиках своего письменного стола, взял записные книжки, молча поклонился отцу и бросился к двери.
Но в эту минуту, вне себя от ужаса, в комнату вбежала Рурико и, прежде чем отец успел опомниться, схватила брата за руку, стараясь удержать его:
– Ний-сан [11]! Подождите!
– Пусти, Рурико! – брат вырвался и сбежал с лестницы так быстро, что ступеньки под ногами у него заскрипели.
– Ний-сан! Подождите!
Рурико побежала за братом, чтобы вернуть его, но успела лишь заметить, как он, с непокрытой головой, скрылся за воротами.
Рурико не выдержала и зарыдала. Слезы градом катились по щекам.
После смерти матери их осталось трое: отец, брат и Рурико. Семья быстро беднела, и число слуг сокращалось. Теперь в доме жила всего одна старая преданная служанка со своим мужем. А тут еще брат ушел!
С отцом он не ладил, как не ладят огонь с водой, зато с Рурико они были друзьями. Смерть матери сблизила их еще больше, потому что Рурико была единственной, кто понимал Коити. Сестра тоже у него одного могла найти сочувствие и поддержку.
Рурико было жаль и отца и брата. Но о брате она беспокоилась больше: ведь он покинул дом, не взяв с собой ни единой вещи. Рурико тешила себя мыслью, что он рассудителен и вряд ли с ним может случиться что-то ужасное, но заработать себе на жизнь брат не мог. Он вырос хоть и в обедневшей, но старой аристократической семье и не сумел бы дня просуществовать самостоятельно.
«Он вернется, – продолжала успокаивать себя Рурико, утирая слезы. – Поостынет и вернется. А сейчас он, должно быть, у тетки в Адзабу».
Тут Рурико вспомнила об отце и с тревогой поспешила к нему.
Отец все еще оставался в комнате брата. Он устало опустился на стул и сидел с жалким видом, понурив голову. Глядя на него, Рурико не могла сдержать слез. Она вдруг заметила, как сильно поседел за последнее время отец, как глубоко ввалились у него щеки, и сердце ее сжалось от боли. Ему трудно было теперь говорить из-за недостающих зубов, и он часто жаловался на это. И, конечно, для него было настоящей трагедией, что родной сын равнодушен к том идеалам, которым он посвятил всю свою жизнь. Не в силах произнести хоть слово, Рурико, словно подкошенная, упала на пол и, закрыв руками лицо, зарыдала.
Это, видимо, подействовало на старика, и со щеки его скатилась скупая слеза.
– Рурико! – едва слышно позвал он ее.
– Что, отец? – сквозь слезы откликнулась Рурико.
– Он… ушел? – В голосе отца звучала глубокая любовь к сыну.
– Да, отец, – ответила Рурико.
– Ну и пусть! Не хочет считаться со мной – не надо. Отныне он мне больше не сын. Он чужой мне, как любой прохожий на улице, хотя в пас течет одна кровь. Вот ты, Рурико, поняла бы отца, не изменила бы моим идеалам, не разбила бы моих надежд. Жаль, что не ты родилась сыном. – Отец старался говорить спокойно, но ему трудно было скрыть горечь и волнение.
Рурико ничего не ответила.
Отец не напрасно жалел, что Рурико не родилась мужчиной, ибо волей и темпераментом она не уступала ни брату, ни отцу. К тому же от всего ее облика веяло таким благородством, что каждый невольно проникался к ней уважением.
Отец собирался еще что-то сказать, но ему помешал шум автомобиля, который, посигналив, въехал в ворота их дома.
Тягостное молчание было внезапно нарушено. Рурико очень хотелось поговорить с отцом, узнать о его намерениях, чтобы решить, как ей самой действовать дальше. Поэтому она досадовала на непрошеного гостя, который, не подозревая о происшедшей здесь драме, шумно ворвался к ним в дом.
Старушка-служанка почему-то долго не шла открывать, и Рурико сама направилась к двери.
– Если не по важному делу, скажи, что я сегодня не принимаю.
Лицо отца было по-прежнему бледно и слегка подергивалось. Открыв дверь, Рурико на какой-то миг застыла от удивления. Перед ней стоял виконт Сугино, отец ее возлюбленного.
– Ах… Милости просим! – приветствовала она виконта, не зная, как поступить.
Виконт Сугино, отец дорогого ей человека, был не в очень-то хороших отношениях с ее отцом. Оба они принадлежали к одной политической партии, но отец Рурико презирал виконта за то, что тот в погоне за наживой водил знакомство со всякого рода авантюристами и проходимцами. Рурико даже слышала, что раз или два между ними происходили стычки. Поэтому сейчас она и стояла в нерешительности. Заметив это, виконт с недоумением спросил:
– Разве барона нет дома?
Рурико не решилась солгать и ответила:
– Он дома.
– Я Сугино. Прошу вас доложить обо мне.
Тут уж Рурико ничего не оставалось, как исполнить его просьбу. Но когда она поднималась по лестнице, ею вдруг овладело волнение от внезапно мелькнувшей мысли. «Не может этого быть…» – говорила себе Рурико, стараясь отогнать от себя непрошеную мысль, но чем больше она старалась, тем учащеннее билось сердце,
Наоя, старший сын виконта Сугино, в отличие от своего отца, был юношей во всех отношениях безупречным. Рурико случайно познакомилась с ним в концерте и, подружившись, не заметила, как увлеклась им. Все в юноше нравилось Рурико: и мужественное умное лицо, и пылкость.
Они полюбили друг друга чистой и пламенной любовью и поклялись никогда не разлучаться.
– Когда я закончу образование, буду просить вашей руки, – часто повторял юноша.
Этой весной он окончил лицей.
«Если «закончить образование» означало «окончить лицей»… – При этой мысли Рурико почувствовала в душе необычайную легкость. – Виконт никогда раньше не бывал у нас, – думала она, и сердце замирало и билось, как птица в клетке. – Но почему же в таком случае он ничего не сказал, когда мы были у Сёды, – продолжала лихорадочно размышлять девушка. – Хочет, наверное, сделать сюрприз…»
Тут она взглянула на отца, сидевшего с удрученным видом, и радость ее мгновенно улетучилась. Если предположения ее оправдаются, согласится ли на это замужество отец? Выдаст ли он горячо любимую дочь за сына презираемого им человека? Хотя личная неприязнь отца, казалось бы, не должна отражаться на счастье дочери. И не такой человек отец, чтобы не понять этого… Но хватит ли у него сил теперь, когда он так бесконечно одинок, расстаться навсегда с дочерью? Это соображение подрезало крылья ее разыгравшейся фантазии. А вдруг согласится?…
– Отец, к вам пожаловал виконт Сугино! – задыхаясь от волнения, сказала Рурико.
Отец не знал сердца дочери, и Рурико прочла на его лице сильное раздражение, когда он услыхал об этом неожиданном визите.
– Сугино! Хм…
Отец и не подумал пойти навстречу гостю. Рурико была в отчаянии. Ссора с сыном, да и без того натянутые отношения отца с виконтом не сулили девушке ничего хорошего, и мечтам ее, пожалуй, не суждено было осуществиться.
– Ничего не поделаешь! – сказал отец. – Проси его в гостиную.
И отец спустился вниз надеть хаори [12].
В смятении Рурико вернулась в переднюю.
– Простите, что заставила вас ждать! Пожалуйста, входите!
– Напротив, это я должен извиниться перед вами за столь неожиданное вторжение, – любезно ответил виконт и прошел в гостиную.
Построенный по-европейски еще в век Мэйдзи, дом Карасавы был старомоден и по стилю, и по размещению комнат. И всякий раз, вводя гостей в эту комнату, Рурико ощущала неловкость из-за чересчур скромного ее убранства и стоявших здесь старинных потертых кресел.
Отец не заставил себя долго ждать и, хотя недолюбливал виконта, приветливо с ним поздоровался, как того требовало гостеприимство.
Рурико стала хлопотать по хозяйству. Принесла чай, сладости и незаметно для себя все время прислушивалась к разговору отца с виконтом. Они начали с погоды, затем перешли на политику. Но о том главном, что волновало Рурико, речь не заходила, и, удалившись к себе в комнату, девушка испытывала томительное беспокойство. Образ любимого неотступно стоял у нее перед глазами. Она перебирала в памяти встречу за встречей, испытывая при этом светлое, невыразимое счастье, не омраченное даже различием в характерах их и взглядах. К этим очень незначительным различиям оба они относились с глубоким уважением. Рурико вспомнилась осенняя ночь: после концерта в парке Уэно они проходили по едва освещенной бледным светом газовых фонарей аллее, восторженно беседуя о «Лунной сонате» Бетховена, которую только что слушали. Потом на память пришло одно из воскресений раннего лета, когда они, сидя в лесу Тоямагахара, среди источавшей аромат молодой зелени, обменивались впечатлениями о романе Толстого «Воскресение». Молодой Сугино был для Рурико не только любимым и единственным другом, он был для нее наставником и учителем, человеком поистине достойным, которым Рурико постоянно гордилась и восхищалась.
Может быть, виконт и в самом деле хочет, чтобы Рурико вышла замуж за его сына, и поэтому пришел?… Нет, все это детские мечты. Но как ни гнала от себя Рурико эту мысль, бледные как жемчуг щеки слегка порозовели, хотя никто не мог ее сейчас увидеть.
Гость пробыл недолго. Рурико слышала, как дверь гостиной с шумом отворилась, неожиданно нарушив сладкие грезы девушки. Когда же она выбежала в переднюю проводить виконта, то заметила, что отец сильно возбужден и лицо его бледнее прежнего. Сугино, мрачный, без тени улыбки, даже не попрощавшись как следует, словно его выгнали вон, поспешно вышел из дома, сел в автомобиль и, торопя шофера, быстро уехал.
Отец проводил его взглядом, полным злобы и презрения. I
– Что случилось, отец? – робко спросила Рурико.
– Этот болван позорит наше общество! \ Услыхав это, Рурико смутилась, будто отец адресов
свои слова ей. Итак, ее заветная мечта грубо растоптана. Рурико почувствовала, как почва уходит из-под ног. Разлад между отцами и прежде проплывал над влюбленными легким облаком, но сегодня это облако превратилось в мрачную грозовую тучу.
– Что же все-таки случилось? Чем вы расстроены? – снова обратилась к отцу Рурико. Но отец молчал, видимо, не желая вспоминать о неприятном для него разговоре. Потом наконец сказал:
– Не спрашивай об этом негодяе! Он оскорбил не только меня, по и тебя.
Отец скрипнул зубами, едва сдерживая гнев.
Узнав, что разговор коснулся и ее, Рурико еще сильнее забеспокоилась. Что, собственно, мог сказать о ней виконт? Неужели он оскорбил ее? Отцу не хотелось продолжать этот разговор, однако, терзаемая тревогой, Рурико не могла удержаться от вопроса:
– Скажите же, о чем вы говорили, что сказал обо мне виконт?
– Не спрашивай! Лучше тебе этого не знать! Только напрасно расстроишься. Стоит ли обращать внимание на болтовню какого-то мерзавца!
Видимо, стараясь утешить Рурико, отец сказал это более мягко и стал подниматься по лестнице.
Отец, разумеется, мог не обращать внимания на виконта, вообще мог не вспоминать о нем, другое дело Рурико: ей важно было знать, что сказал о ней виконт, пусть даже он поступил низко, потому что виконт был отцом ее возлюбленного. И Рурико, идя вслед за отцом, капризно спросила:
– Что он сказал обо мне, я непременно должна это знать!
Отец не умел противиться просьбам дочери, не знавшей материнской ласки, и никогда ей ни в чем не отказывал. Он, пожалуй, открыл бы Рурико даже важную тайну, попроси она его об этом.
– Ничего плохого виконт про тебя не сказал, – ответил отец, и, хотя голос его был ласков, в глазах горели недобрые огоньки.
– Каким же образом он мог оскорбить меня? Ведь я не сделала ничего дурного!
– В том-то и дело! – ответил отец, сжимая кулаки, словно снова увидел виконта. – Он хотел тебя оскорбить без всякого повода с твоей стороны.
– Отец, – все больше и больше волнуясь, молила Рурико, – скажите, что случилось, по какому делу приходил виконт?
– Этот тип приходил, как он говорит, сватать тебя. Слова отца будто громом поразили Рурико.
– Сватать, – повторила она, не в силах больше произнести ни слова и неподвижно застыв у дверей отцовского кабинета.
Отцу же и в голову не приходило, что испытала при его сообщении Рурико, и он устало опустился на диван.
Купля
Детское воображение не обмануло Рурико. Виконт и в самом деле приходил сватать ее, но чем-то не угодил своенравному отцу: не то опрометчивым словом, не то чрезмерной надменностью. Из-за упрямства отца, из-за его вспыльчивости она может потерять свое счастье. И Рурико с досадой спросила отца:
– Чем же он меня оскорбил? Если речь действительно шла о предложении, вы спросили бы сначала у меня. Ведь отказать никогда не поздно.
Рурико умела настоять на своем. Она смело высказывала свои взгляды и отцу, и брату, и даже своему возлюбленному.
Но сейчас протест Рурико почему-то вызвал у отца горькую улыбку.
– Предложение?… Ха-ха. Да если б это было предложение, конечно, я сначала посоветовался бы с Рури-сан. Но то, о чем говорил этот субъект, не предложение, а купля. Он пришел купить тебя за деньги и даже назвал цену. Какая низость!
Глаза отца гневно сверкнули, и Рурико замолчала. Ей нечего было больше сказать.
«За кого же он хотел меня посватать?» – недоумевала про себя Рурико.
Отец между тем продолжал:
– Он спросил, не выдам ли я тебя замуж. Я вообще его недолюбливаю, но подумал, что было бы невежливо не ответить на вопрос виконта, тем более что он мой гость. И я ответил, что отчего же, мол, не выдать, если найдется подходящий жених. Тогда он сказал, что есть достойный жених, и стал на все лады его расхваливать. Но что за бесстыдство! Он сообщил, что жениху сорок пять лет и что у него двое детей от первой жены. Тут я не выдержал и грубо оборвал его. Oн струхнул, но тем не менее сказал еще одну пакость, что жених щедр и выделил на свадебные расходы и подарки триста тысяч иен! Когда он это сказал, я схватил его за шиворот и вытолкал из гостиной. Я дожил до Сёдых волос, – голос отца дрожал от негодования, – но подобное оскорбление получил впервые. Я беден, это правда. Тридцатилетняя политическая борьба отняла все: и дом и землю. Но дочери своей я не продам пи за какие миллиарды!
На отца жаль было смотреть, казалось, он не переживет такого позора.
Глаза Рурико наполнились слезами, но она не могла найти слов утешения.
Внезапно гнев охватил девушку: как смел виконт оскорбить отца?
Но стоило ей вспомнить, что это сделал отец ее возлюбленного, как гнев сменился отчаянием.
– Страсть к наживе довела его до такой низости! – опять заговорил барон. – Он водит дружбу со всякими проходимцами, и деньги заслонили от него весь мир. Прими я нынче его предложение, он заработал бы на этом кругленькую сумму. – И барон презрительно расхохотался. – Тебя хочет взять в жены тот самый Сёда, у которого ты недавно была на празднике, – продолжал отец, не подозревая, какое впечатление произвели эти слова на дочь.
При имени Сёды Рурико вспомнила злобный, горящий, как у зверя, взгляд оскорбленного хозяина дома, и ее покинули сила воли и обычное хладнокровие, по телу пробежал холодок, словно от прикосновения ядовитой змеи.
После того злополучного случая в саду образ Сёды, вдруг появившегося словно в страшном сне, преследовал Рурико и днем и ночью. Его исполненное самодовольства лицо с густыми, мохнатыми бровями, с сильно вдавленным у переносицы носом и толстыми губами было отталкивающим. Вызвать его злобу – все равно что раздразнить змею, и Рурико с того дня не находила себе покоя. И вдруг этот Сёда просит ее руки. По спине Рурико снова побежали мурашки.
Рурико с трудом верила случившемуся и терялась в догадках, зачем понадобилось этому человеку делать ей предложение.
– Неужели это правда, отец? Неужели Сугино приезжал по просьбе Сёды?!
– Прямо он об этом не сказал, – отвечал отец, – но, судя по словам виконта, его прислал именно Сёда. Прежде чем сказать о цели своего визита, Сугино как бы вскользь похвалил Сёду. А этот Сёда, разбогатев, вообразил, что может позволить себе все что угодно, даже взять в жены девушку из высшего общества. Какая наглость! Он просто рехнулся.
Однако, негодуя, отец и не подозревал, какова истинная подоплека этого предложения.
Зато Рурико догадывалась, в чем тут дело. Предложение ей он сделал неспроста, не под влиянием минутного порыва, не из тщеславного стремления жениться на девушке из высшего общества. Что же до виконта Сугино, то он являлся лишь послушной марионеткой в руках грозного мстителя. Рурико снова вспомнила злобный взгляд Сёды, устремленный на нее и ее возлюбленного, когда они стояли под цветущей сакурой. Это он заставил Сугино явиться к ним в дом и сделать ей оскорбительное предложение. Раненая змея выпустила жало, чтобы отомстить! И Рурико приготовилась к защите.
«Пусть только попробует приблизиться ко мне», – думала Рурико.
– Этот Сугино так струсил, что теперь будет обходить меня стороной, – спокойно произнес отец таким тоном, словно решил раз и навсегда покончить с этим вопросом.
Но Рурико боялась, что Сёда так легко не откажется от своих притязаний, и это ущемляло ее гордость.
– Возмутительно! – воскликнула Рурико, разразившись слезами. – Мало того, что этот господин осмелился сделать мне предложение, так он еще выбрал посредником Сугино-сан!
– Поэтому я и не хотел тебе говорить, – сказал отец. – Да, Сугино настоящий негодяй! С его стороны было подлостью явиться ко мне с таким предложением. Но не стоит обращать на него внимания. Я пока не собираюсь выдавать тебя замуж. Мне вообще не хотелось бы разлучаться с Рури-сан, особенно сейчас, когда Коити нас покинул. Даже угроза снять мне голову с плеч не заставила бы меня расстаться с тобой, что же говорить о каких-то миллионах! – И отец весело рассмеялся, как бы утешая Рурико.
Сердце Рурико переполнилось любовью к отцу, и она решила навсегда остаться с ним, окружить его заботой и лаской.
– Да я и сама не хочу покидать вас, – сказала Рурико, радостно улыбнувшись.
Буря прошла стороной, и оба – отец и дочь – почувствовали себя умиротворенными.
Однако после всех этих печальных событий жизнь в доме Карасавы стала еще однообразное и скучнее. От брата но было никаких вестей. Отец тревожился, но не хотел ничего узнавать о нем шли заявлять в полицию. Он считал для себя оскорбительным даже пальцем пошевелить ради сына, который дерзнул покинуть отчий дом.
Рурико места себе не находила от беспокойства и тайком от отца разыскивала брата. Она побывала в ателье в Коисигава, где обычно укрывался брат от отцовских глаз, справлялась о Коити у художника Н., игравшего видную роль в художественном обществе «Ника»: брат был почитателем его таланта. Но никто ничего не знал. Друзья брата, которым Рурико написала, ответили, что давно его не видели. И Рурико в душе упрекала брата. Пусть он поссорился с отцом, но ведь ей-то мог прислать весточку.
Было у Рурико еще одно горе. Отец порвал всякие отношения с виконтом Сугино. Да оно и понятно. После того памятного разговора разрыв их был неизбежен.
Таким образом, мечтам Рурико не суждено было осуществиться. Пытаться же добиться своего – значило, подобно брату, изменить отцу. От всех этих мыслей Рурико впала в глубокое отчаяние.
Между тем отказ на сделанное Сёдой предложение как будто не повлек за собой никаких последствий. Прошло десять дней, прошло двадцать. Казалось, отец совсем забыл об этом событии. Но Рурико никак не могла успокоиться. Случившееся мучило ее, как кошмар, от которого она вдруг пробудилась. Но поскольку никаких событий больше не произошло, Рурико мало-помалу стало казаться, что все ее страхи – просто игра воображения.
Прошел май, наступил июнь, а с ним и парламентские каникулы. Отец никуда не ходил и целыми днями сидел в своем кабинете. Рурико так хотелось утешить отца, сказать ему что-нибудь ласковое, но стоило ей заглянуть в его печальные глаза, увидеть впалые щеки, как слова застревали в горле, а сердце сжималось от боли.
Брат вносил какое-то оживление в их скучную жизнь, несмотря на его частые споры с отцом. Теперь же, после его ухода, в доме стало совсем пусто и уныло, как в монастыре.
Но вот в один из ясных июньских дней Рурико, которая уже успела немного оправиться после перенесенного ею горя, совершив утренний туалет, стала разбирать почту и увидела заказное Письмо па имя отца от ростовщика Каваками Манкити.
«Опять напоминание о долгах…» – подумала Рурико. Всякий раз, глядя па письма такого рода, она все острее и острее ощущала одолевавшую их бедность. Однако это, последнее, письмо отличалось от всех предыдущих, ибо написано было строго официально. Рурико удивилась и стала быстро читать. Уже само начало не предвещало ничего хорошего: «Уведомление о передаче деловых обязательств».
Барону Карасаве Мицунори.
15 июня 6-го года Тайсё
Уведомление о передаче долговых обязательств.
Настоящим имею честь уведомить Вас, что я, нижеподписавшийся Каваками Манкити, передаю господину Сёде Сёхзю права на ваши долговые обязательства на сумму в двадцать пять тысяч иен, каковую вы обязались мне уплатить.
С совершенным почтением
Каваками Манкити.
Седа Сёхэй! У Рурико потемнело в глазах. Руки, державшие лист бумаги, похолодели.
Змея снова выпустила жало, и Рурико поняла, что рано обрадовалась. Предложение Сёды Сёхэя не было случайностью. А Рурико еще думала, что в нем сохранились остатки порядочности. Но откуда возьмется порядочность у человека с такими страшными глазами?