В день отъезда Кацухико наконец понял, что его оставляют дома, и пришел в неистовство. Такие приступы случались с ним два или три раза в год. И вот, когда отец с Рурико сели в автомобиль, он босой выбежал из дому, пытаясь открыть дверцу автомобиля. Его всячески удерживали, но, обладая огромной физической силой, он всех расшвырял и вцепился в дверцу так, что его невозможно было от нее оторвать.
Вид несчастного Кацухико, отчаянно бившегося у автомобиля, тронул Рурико, и она почувствовала к нему невольную жалость, как к преданной собаке.
– Вы бы взяли его с собой, ему так хочется поехать с нами! – обернувшись к мужу, сказала она с легкой усмешкой, которую не могла скрыть.
– Вздор! – сердито отрезал Сёхэй и, высунувшись из автомобиля, приказал: – Уведите его! Нечего с ним церемониться! А будет буйствовать, посадите в ту комнату, где его раньше держали. Да хорошенько смотрите за ним, поняли?
С огромным трудом удалось юношу оторвать от автомобиля.
Сёхэй сделал знак шоферу, и автомобиль тронулся. Сёда и Рурико стали устраиваться поудобнее, а издали до них доносились душераздирающие крики Кацухико. Эти крики еще долго стояли у них в ушах.
Первые дни в Хаяме стояла прекрасная погода. Бирюзовое, без единого облачка небо, которого никогда не увидишь в Токио, прозрачным куполом раскинулось над горами и морем. По спокойной блестящей поверхности воды медленно пробегали легкие волны и так же медленно исчезали. Море было теперь не темно-синим, как в середине лета, а бледно-голубым. На горизонте в легкой дымке тумана вырисовывалась горная цепь Идзу.
Наступил конец октября. В городе стало безлюдно и тихо, дачи были наглухо заперты. Дача Сёхэя находилась у самой воды, рядом с дачей императора. Чистый белый песок со следами белоснежной морской пены простирался до самых дверей. Сёхэй с утра уезжал в Токио, и Рурико наслаждалась ничем не нарушаемыми тишиной и покоем, часто прогуливаясь в одиночестве по берегу моря. На пляже не было ни души, и одинокая тень Рурико на песке выглядела печально. Любуясь бескрайним, величаво и беззаботно раскинувшимся морем, отраженным в нем бездонно глубоким и ясным осенним небом, Рурико с особой остротой чувствовала, как ничтожна и омерзительна жизнь, которую ведут люди. Ее страстное желание мстить, так же как и ее замужество, казалось ей теперь недостойным, даже преступным, и она испытывала нечто похожее на угрызения совести.
Сёхэй был рад, что увез Рурико в безопасное место. Находясь в отличном расположении духа, он, всякий раз превращаясь из Токио, привозил Рурико какой-нибудь неожиданный и приятный для нее подарок, а также уйму всяких вкусных вещей.
На пятый день после обеда погода испортилась, а к вечеру поднялись волны, которые все с большей и большей яростью обрушивались на берег, наводя страх на не привыкшую к морю Рурико. Старик сторож поглядел на низко несущиеся над морем тучи и пробурчал себе под нос:
– Быть нынче шторму.
Ветер все крепчал, в темноте лишь белели гребни громадных волн. Рурико сидела у окна с тонким стеклом и, хмурясь, смотрела на море. Вдруг сильный порыв ветра закружил песок и с шумом бросил его в стекло.
– Ах, скорей закрой ставни, – съежившись от страха, приказала Рурико служанке.
Она сидела в запертой комнате при электрическом свете, который сегодня казался ей более тусклым, чем обычно. Сильная в борьбе за свою честь, она оказалась беспомощной и слабой перед лицом стихии. Дом, стоявший на рыхлой почве, временами так сильно дрожал, что казалось: еще немного, и он свалится в воду. Волны угрожающе ревели, словно хотели поглотить дом вместе с его обитателями.
Впервые после свадьбы Рурико с нетерпением ждала мужа. Обычно к моменту его возвращения нервы ее напрягались, и она ощущала неприятный холодок во всем теле. Но в этот вечер она ждала его с нетерпением. Сильная, как железо, рука его казалась ей надежной защитой, и она с тревогой думала о том, что от станции Дзуси он будет ехать в автомобиле по пролегающей вдоль самого берега, теперь опасной дороге.
– В такую погоду особенно страшно ехать через Абадзури! – поделилась она своими опасениями со служанкой. *
В этот момент налетел яростный порыв ветра и до основания потряс дом. Прикованная к земле цепью крыша так затрещала, словно ее с силой отдирали от дома.
– Лучше бы господин не ехал сегодня сюда, – ответила служанка. – Это очень опасно в такую бурю.
Но Рурико втайне надеялась, что муж непременно приедет. Обычно при одном лишь взгляде на него она испытывала непреодолимое отвращение, но теперь видела в нем надежную опору.
Совсем стемнело. Буря не утихала. Волны с грохотом обрушивались на берег и докатывались до самого дома.
– Когда начнется прилив, волны станут еще больше, – вернувшись со двора, с тревогой сказал старик сторож.
– Но не будет же такой бури, какая была недавно? – боязливо спросила служанка.
У них еще свежо было в памяти воспоминание о той страшной буре, которая разразилась тут первого октября, ровно месяц назад. Тогда в районах Фукагава-Хондзё началось наводнение, погибло много людей, а в доме, где они сейчас жили, произошли разрушения.
– Такой бури, пожалуй, не будет, хотя направление ветра мне не очень-то нравится.
Наступила ночь. В ставни забарабанил дождь, который постепенно перешел в ливень. Потоки воды, казалось, вот-вот затопят и небо и землю. Их шум еще больше встревожил всех. Новый порыв ветра со страшной силой потряс дом, свет погас. А в такую ночь ничего не может быть хуже, чем сидеть в темноте. Служанки на ощупь отыскали лампу и зажгли ее. Но свет был настолько тусклым, что поверг всех в еще большее уныние. Ветер неистовствовал, обнаруживая вместе с потоками дождя свою разрушительную силу. Вдруг что-то загрохотало, дом задрожал, и налетевшим шквалом сорвало крышу. Рурико, старавшаяся сохранить хотя бы внешнее спокойствие, совсем растерялась.
– Что же нам делать? Не лучше ли перейти куда-нибудь в более безопасное место?
Служанки тоже побледнели от страха. Они стали звать сторожа, но он находился в сторожке и из-за ветра ничего не слышал.
Порывы ветра, налетавшие один за другим, грозили унести дом в море. И вот как раз в тот момент, когда всем существом Рурико овладели страх и отчаяние и она совсем потеряла голову, сквозь непроглядную тьму до них донесся заглушаемый ревом бури бодрый гудок автомобиля.
– Ах!… Вернулся!… – радостно воскликнула Рурико, обретя надежду на спасение. В ее голосе теперь слышались и любовь и доверие к мужу.
Через несколько секунд кромешную тьму прорезал яркий свет фар и стали отчетливо видны бесчисленные серебряные нити дождевых капель. Не помня себя от радости, Рурико и служанки выбежали в переднюю. Слегка захмелевший, с багровым лицом, Сёхэй, самодовольно улыбаясь, неторопливо, словно не было никакой бури, вылез из автомобили.
– Ах, вы вернулись! Представляю, как вы измучились в дороге! – В голосе Рурико не было пи одной фальшивой нотки. В нем звучало подлинное чувство.
– Ничего. Не очень… Я о вас беспокоился. Знал, что дрожите здесь от страха. Ведь все сильно напуганы недавней бурей. Приятель, охавший со мной до Камакуры, советовал мне остаться там, уговаривал не рисковать. Но я не согласился из-за вас. Он посмеялся надо мной, говоря, что с мужем молодой красивой женщины не столкуешься. – Прислушиваясь к вою ветра, Сёхэй весело рассмеялся.
Уверенность мужа, как бы бросавшего вызов разъяренной стихии, не могла не внушить Рурико доверия к нему, как к ее единственному защитнику. Она впервые почувствовала силу и превосходство мужчины.
– Я не знала, что делать. Ветром сорвало крышу… На лице Рурико еще виднелись следы пережитого
страха.
– Не бойтесь. Даже тогда, в октябре, у нас во время бури пострадала только набережная, и то не сильно. А такие бури нечасто бывают.
Кутаясь в теплый халат, поданный Рурико, Сёхэй опустился на циновку.
Будто наперекор его словам, сказанным Рурико в утешение, ветер с каждой минутой крепчал, грозя сорвать с петель ставни, которые жалобно скрипели и вздрагивали.
– Не приготовите ли вы мне сакэ? – обратился Сёхэй к перепуганной насмерть Рурико. – Это очень неплохо для бодрости, чтобы смелее бороться с бурей. – И Сёхэй рассмеялся.
Когда сакэ принесли, Сёхэй, прислушиваясь к реву бури, стал пить его маленькими глотками чарку за чаркой.
– Я с таким нетерпением вас ждала, без мужчины в доме как-то жутко! – с деланным смехом произнесла Рурико.
– Я думаю, вы впервые дожидались меня с таким нетерпением, – радуясь, говорил Сёда.
– Ну, что вы! – возразила Рурико. – Я всегда с нетерпением жду вашего возвращения.
Незаметно для самой себя Рурико испытывала потребность говорить мужу приветливые, ласковые слова. Вне себя от счастья, Сёхэй отвечал:
– Я полагаю, что это не так. Скорее вы думаете: «Хоть бы этот старик вернулся попозже». Оно и понятно. Я ведь знаю, как вы меня презираете, и дал бы вам полную свободу, тем более что вы пока еще не стали моей женой в настоящем смысле этого слова. Связав вас, я совершил бы страшный грех! Однако должен признаться, что, хоть я женился на вас лишь под влиянием мимолетного каприза, прожив с вами под одной крышей несколько недель, я ни за что не согласился бы вас отпустить, пусть даже под страхом смерти.
Язык у Сёхэя стал заплетаться, он все больше и больше пьянел.
Буря свирепствовала по-прежнему. Но Сёхэй оставался спокойным. Он пил сакэ, которое ему подливала Рурико, и с воодушевлением продолжал:
– В общем, я полюбил вас всей душой. Я дожил до сорока пяти и впервые по-настоящему влюбился. К матери моих детей я питал такие же чувства, какие питают к хорошей прислуге, только не платил ей жалованья. Я имел дело с женщинами, которых покупают за деньги. Но они были для меня просто забавой. До сих пор я привык думать, что женщина создана ради блага мужчины, чтобы заботиться о нем и развлекать его в часы досуга, но, встретив вас, я изменил свои взгляды. Женщина создана не для мужчины и потому вольна распоряжаться собственной судьбой. Вы же, например, способны сами управлять мужчиной, так, по крайней мере, я всегда думаю, общаясь с вамп. Поначалу я питал к вам чувство презрительного высокомерия, как и вообще ко всем женщинам, но постепенно это чувство исчезло и появилось уважение. «Пусть эта девчонка презирает меня, – думал я в первые дни после свадьбы, – все равно я ее обломаю». Теперь же я унижаюсь перед вами и не стыжусь своих унижений. Чтобы заслужить вашу любовь, я готов на все. Прикажите только, и я с радостью исполню ваш приказ. Что вы ответите мне на это, Рурико-сан? Поняли вы меня хоть немного?
Сёхэй на минуту умолк. Он слегка захмелел, однако лицо его сохраняло выражение глубокой серьезности. Рурико подумала, что, желая излить ей свою душу, он нарочно пьет так много сакэ.
– Я считал, что самое ценное в этом мире – золото, – продолжал Сёхэй, – что за деньги можно купить решительно все. Еще больше я укрепился в этом своем убеждении, когда получил от вас согласие стать моей женой. Теперь я понял, как глубоко заблуждался. Вы лишь назвались моей женой, но не стали ею. За все свои миллионы я не смог купить и крупицы вашей любви, не смог даже овладеть вашим телом, и это причиняет мне невыносимые муки. И все же я не в силах отказаться от вас. За деньги я не смог купить вашу любовь, так, может быть, куплю ее своей искренностью? Впрочем, нет, «куплю» не то слово. Я должен просить вас, должен вымаливать у вас то, чего не смог купить на все свои богатства. Иного выхода у меня нет, потому что, как я уже говорил вам, не могу теперь жить без вас ни минуты. – Сёхэй опустился перед Рурико на колени и смотрел на нее с неподдельной искренностью. Своей какой-то наивной восторженностью и сильным волнением он походил на юношу.
Рурико выдержала бы его взгляд, если бы заметила в нем враждебность, но в его горящих глазах она прочла искреннее чувство и, словно ослепленная ярким светом, опустила голову.
– Ну, что, Рурико-сан? Можете вы понять меня?
Рурико молчала. Этот человек и в самом деле преобразился. Рурико больше не видела в нем ни низости, ни животных инстинктов, их место заняли человеческая доброта и человеческая слабость. Высокомерный служитель золотого демона наконец понял, что не все в мире можно приобрести за деньги, и теперь раскаивался в своем заблуждении. Вот он на коленях униженно вымаливает ее ласковый взгляд. Враг сдался без боя. Он оказался чересчур слабым. Сёхэй между тем взволнованно продолжал:
– Рурико-сан, умоляю вас, станьте моей женой. Неужели чистосердечным раскаянием нельзя освятить наш греховный брак?! Чтобы очистить и освятить его, я готов пожертвовать своим капиталом, всей своей жизнью! Я пойду на любые жертвы, только бы заслужить ваше доверие! В первый раз после свадьбы я почувствовал себя настоящим счастливцем, Когда вышел сегодня из автомобиля и увидел вас. Вы обрадовались мне, и ваша радость не была притворной. Но когда я подумал о том, что вы ждали меня не как любимого мужа, а как сильного мужчину, способного помочь вам в эту страшную ураганную ночь, меня снова охватило отчаяние. Позвольте же мне загладить свою вину перед вами. Забудьте обо всех наших размолвках! Я знаю, что это замужество было для вас настоящим несчастьем, но вы дали на него согласие, и теперь в обществе все считают вас женой Сёды Сёхэя, ведь правда никому неизвестна. К тому же, раз так случилось, быть может, наш брак предопределен самой судьбой?
Глаза Сёхэя лихорадочно блестели.
Такая неподдельная искренность тронула Рурико, но рассудок помешал откликнуться на порыв Сёды.
«Это не он оказался слабым, а ты сама начинаешь терять силы, – говорил рассудок. – Разве ты забыла, что должна не только отомстить за себя, а еще и наказать его в интересах общества. Неужели, тронутая его минутным раскаянием, ты откажешься от своего решения? Ведь может статься, что он лишь на словах признал себя побежденным и сделал это только для того, чтобы овладеть твоим телом. Протяни ему руку, и ты не заметишь, как он увлечет тебя в грязь. Остерегайся! Его чувственные излияния не менее опасны, чем его грубая сила. Льстя твоей гордости, враг не только не сдается, но готовится восторжествовать над тобою. Слаб не враг, а ты сама!» Рассудок постепенно одерживал в Рурико верх над чувством. Она словно пробудилась ото сна и, вскинув голову, воскликнула:
– Ах, что это вы говорите! Ведь с самого начала я вполне искренне решила стать вашей женой! – И Рурико холодно улыбнулась.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
В бурю
– Почему вы не желаете понять меня? – теряя надежду, воскликнул Сёхэй. – Никак не можете забыть, что я виноват перед вами?! Вы превратили меня и Кацухико в послушных марионеток и хотите замучить меня до смерти. Ладно, поступайте, как вам угодно. Но если и впредь вы намерены считать меня своим врагом, я буду действовать соответствующим образом. Я на коленях молил вас о прощении, но вы по-прежнему меня отталкиваете.
Сёхэй выпил уже около двух литров и смотрел на Рурико помутневшими от сакэ глазами, готовый в любую минуту ринуться в наступление.
Но если тронутая лаской Рурико еще могла дрогнуть, то перед грубым вызовом противника она не отступила бы ни на шаг. Теперь она ни минуты не сомневалась, что раскаяние Сёхэя было ничем иным, как ловушкой.
– Отчего же, – ответила Рурико, – я вполне понимаю вас. – И она мило улыбнулась, без труда обезоружив противника.
– А-а! – воскликнул Сёхэй. – Опять эта улыбка, чарующая и в то же время оскорбительная. Вначале она приносила мне радость, но потом я понял, что за этой улыбкой кроются ненависть и презрение ко мне. Я не могу больше ее выносить, она ранит мне сердце! Эта улыбка окончательно сведет меня с ума! И не только меня, а и моего глупого Кацухико.
Сёхэй все больше и больше пьянел, глаза его странно блестели, жесты стали какими-то беспорядочными, он словно безумный не отрываясь смотрел на Рурико.
Точно обрушив все свои силы на маленькую деревушку, ветер и дождь свирепствовали с прежней яростью. Но Рурико и Сёхэй в своем поединке, казалось, совершенно забыли о буре.
– Вы знаете поговорку: черт во мраке рождает сомнение? Она вполне применима к вам. Вы мне не верите, поэтому даже моя улыбка кажется вам улыбкой вампира!
Рурико продолжала улыбаться, а Сёхэй, глядя на нее, дергался всем телом.
– Ваша улыбка граничит с наглостью. Это вы мне не верите, вы попираете мое достоинство, забыв о том, что и у меня есть душа! Хорошо! Раз я, по-вашему, не человек, а зверь, то и поступлю с вами соответствующим образом!
В глазах Сёхэя сверкнул зловещий огонек.
– Да, у меня единственный выход – овладеть вами силой!
С этими словами Сёхэй встал со своего места и, словно медведь, приготовился к схватке. В тот же миг встала и Рурико. Сёхэй покачнулся, едва не упал и, не сводя с Рурико тяжелого взгляда, начал медленно приближаться к ней. Хрупкая Рурико побелела. Ее била дрожь. Но она нисколько не растерялась, лишь решительно сдвинула свои красивые брови.
В это время ветер пригнал еще тучи, и дождь превратился в ливень.
Близилась полночь. Служанки, видимо, задремали: из кухни не доносилось ни единого звука. Сёхэй и Рурико молча стояли, злобно глядя друг на друга, готовые вступить в схватку, словно ветер с дождем. Единственным оружием Рурико, сдерживавшим врага, были ее врожденное благородство и чувство собственного достоинства, которые сквозили в каждом ее жесте. Но этого оружия хватило ненадолго. Взгляд Сёхэя, как и весь его облик, становился все ужаснее, все страшнее. Он снова направился к Рурико. Рурико отступила. Нервы ее были натянуты как струна.
«Я не ошиблась, – думала Рурико. – Его раскаяние не что иное, как ловушка. Видя, что мольбы его не возымели действия, он прибег к грубому насилию». Возникшее было у Рурико расположение к Сёхэю улетучилось, как дым, оставив лишь горький осадок. «Пусть только посмеет коснуться меня!»
Непоколебимая решимость защищаться до конца сделала нежное сердце Рурико твердым, как железо. Но одного ее мужества было недостаточно, чтобы справиться с физически сильным Сёхэем. Все время пятясь, Рурико не заметила, как оказалась загнанной в угол. Рядом была стеклянная дверь на улицу – единственная возможность ускользнуть от Сёхэя. Тут они и остановились друг против друга, один – готовясь к нападению, другая – к защите.
Буря продолжала свирепствовать. Волны с грохотом обрушивались на берег.
– Что вы делаете! – крикнула Рурико, когда Сёхэй потянулся к ней своей сильной рукой.
– Что хочу, то и делаю! Муж вправе распоряжаться женой! Он властен не только над ее телом, но и над ее жизнью!
С этими словами Сёхэй попытался схватить Рурико за плечо. Но Рурико ловко отскочила в сторону, и Сёхэй, основательно захмелевший, едва удержался на ногах.
– Стыдитесь! – воскликнула Рурико. – Жена не рабыня! Какая низость прибегать к насилию! – Голос ее дрожал.
– Какой же тут стыд! Вы сами довели меня до этого! Тут Рурико вспомнила о кинжале. Увы! Он лежал на самом дне сундука. В отчаянии Рурико позвала служанку, но ее голос заглушил рев бури.
Видя, что у Рурико нет спасения, Сёхэй еще больше озверел. Лицо его стало багровым. Глаза хищно сверкали.
– А-а! – На этот раз Рурико не удалось увернуться, и цепкие пальцы Сёхэя впились ей в плечо.
– Пустите меня!
Рурико изо всех сил старалась высвободиться.
– Что… что вы делаете!
Наконец ей все же удалось оттолкнуть от себя Сёхэя, однако он снова набросился на нее с удвоенным бешенством.
В этот момент ураганный ветер с треском сорвал с петель ставни и двери и ворвался в комнату. Лампа погасла. В тот же момент в комнату скользнула какая-то черная тень, которая яростно вцепилась в Сёхэя.
Со стен все попадало на пол. Упали и шестистворчатые позолоченные ширмы. Не находя себе выхода, ветер вихрем закружился по комнате. В этой кромешной тьме, под вой бури и свист ветра Сёхэй вступил в смертельную схватку с загадочной тенью.
– Кто ты? Кто? – в страхе кричал Сёхэй.
Но тень не отвечала. Эта молчаливая схватка наводила на Рурико такой же ужас, как бушевавшая вокруг буря. Вдруг послышался грохот рухнувшего на пол тела, казалось, потрясший до основания весь дом.
– Бандит! Бандит! Скорей позови сторожа! Рурико! Рурико!
Это был голос Сёхэя. Видимо, он терял в схватке силы.
От неожиданности Рурико оцепенела и продолжала неподвижно стоять в темноте. Она радовалась, что опасность, грозившая ей, миновала, и в то же время боялась этой, возникшей вдруг, новой опасности, не зная, что сулит она ей. Слыша крики Сёхэя, Рурико торжествовала, хотя мысль о том, что надо помочь ему, нет-нет да и мелькала у нее в голове.
«Только что он как дикий зверь охотился за мною, а теперь повержен кем-то неизвестным, который, сам того не ведая, спас меня».
Рурико испытывала удовлетворение, и в душе ее с неудержимой силой росло чувство злой иронии.
Борьба между тем продолжалась. Противники катались по полу, производя страшный шум.
– Рурико! Рурико! Скорее! Скорее!
Голос Сёхэя становился все тише, все глуше. Он задыхался.
В Рурико боролись два противоречивых чувства.
«Пусть помучается. Надо воспользоваться случаем и наказать его как следует!» – шептал ей голос ненависти. Другой голос настойчиво твердил, что следует помочь ему, преодолев отвращение.
– Больно! Больно!… Убийца! Убийца! – Это был последний крик Сёхэя.
В сердце Рурико проснулась жалость. Она бросилась на кухню и стала пронзительно кричать:
– Дедушка! Дедушка! Скорее сюда! Вор!
И вдруг она вспомнила своего возлюбленного Наою. После того, как он стрелял в Сёхэя, промахнулся и попал в Минако, Сехэй хотел возбудить против пего судебное дело. Виконт Сугино, отец Наои, умолил Сёхэя сжалиться над его сыном, и таким образом Наоя был спасен. Считая вражескую милость смертельным позором для себя, молодой Сугино бросил учение и теперь собирался уехать на остров Борнео на каучуковую плантацию, принадлежавшую его дальнему родственнику. Слухи об этом дошли до Рурико. Но, может быть, ее пылкий возлюбленный отказался от своего плана и, решив уничтожить соперника, явился сюда в эту темную, бурную ночь. А может быть, хотел тайком проститься с ней, но случайно стал свидетелем ее поединка с Сёхэем и, забыв обо всем на свете, ворвался в дом. Бандит… Вор… Но бандиты и воры не совершают таких нападений! Если это действительно Наоя и он уничтожит Сёхэя, то навсегда будет изгнан из общества, хотя и так уже общество наполовину похоронило его.
При этой мысли язык Рурико прилип к гортани. Застыв на месте, она не могла найти в себе силы предпринять что-то. Но встревоженные криком Рурико служанки подняли невообразимый шум.
Прибежал испуганный сторож. Услышав, что в доме вор, он побежал обратно в сторожку за старым охотничьим ружьем, и, прихватив с собой фонарь, храбро направился в комнату, где шел поединок с таким же неистовством, с каким на дворе бушевала буря. Несмотря на свои шестьдесят с лишним лет, сторож, бывший рыбак, был сильным и смелым.
«Неужели это и в самом деле Наоя?» – с мучительной тревогой думала Рурико, и сердце ее замирало при мысли о том, что старик направит сейчас на него дуло ружья. По как она может его защитить, если не уверена в том, что это Наоя, а не вор? Оставив дрожащих от страха служанок на кухне, Рурико, подавив волнение, последовала за стариком.
В комнате царил полный хаос. Там разгуливал ветер, хлестал дождь. На полу негде было ступить от сорванных со своих мест различных вещей. В мокрых от дождя циновках отражался свет фонаря. Жалобно скрипел потолок.
Еще на бегу сторож крикнул:
– Господин! Господин! Китаро пришел! Китаро здесь!
Ответа не последовало. Из темноты доносились лишь тихие стоны.
– Господин! Господин! Крепитесь! – крикнул сторож, вбегая.
Тусклый свет фонаря упал на лежавшего посреди комнаты Сёхэя.
– Где же вор? – крикнул сторож, склонившись к самому уху своего господина.
Но Сёхэй в ответ только тихо стонал, тяжело дыша.
– Вы ранены, господин? Куда? Покажите!
Растерявшись, старик стал ощупывать Сёхэя своими сильными руками. Но раны не обнаружил. Вдруг он заметил, что глаза у Сёхэя закатились.
– Ему плохо! Госпожа, ему очень плохо!
С этими словами старик поднял Сёхэя. В теле его не было прежней упругости, оно обмякло и стало каким-то тяжелым.
Рурико в страхе закричала:
– Аната [32]! Вы слышите меня, аната?
Но жизнь в Сёхэе, казалось, угасала с каждой секундой.
Оглянувшись на вошедших в комнату, перепуганных насмерть служанок, Рурико ясным и твердым голосом приказала:
– Принесите поскорее бутылку бренди, а затем позвоните Ёсикаве-сама и попросите его немедленно приехать. Скажите, что хозяин в тяжелом состоянии.
Когда принесли бренди, Рурико быстро наполнила стакан и влила в рот Сёхэю. Щеки его слегка порозовели, в угасших глазах появился блеск.
– Господин! Господин! Где же вор? Куда он девался? – спрашивал сторож, собираясь броситься за вором вдогонку. Громкий голос Китаро, видимо, дошел до слабеющего сознания Сёхэя, и его губы едва заметно шевельнулись.
– Что вы хотите? Что я должна сделать? – крикнула Рурико, взывая к Сёхэю.
В это самое время из темного угла комнаты донесся дьявольский смех.
Тут даже бесстрашному Китаро стало не по себе. Потянувшаяся за ружьем рука два раза неуверенно скользнула по прикладу. По спине Рурико пробежал неприятный холодок.
– Кто там? Кто?… – хриплым голосом крикнул Китаро.
Неизвестный молчал.
– Кто ты? Не ответишь – пристрелю! Ободренный нерешительностью незнакомца, Китаро
поднял ружье и направил дуло в темный угол, затем посветил фонарем. При его тусклом свете неясно вырисовывалась фигура человека, сидевшего на корточках.
– Ну-ка, выходи! Не то выпущу в тебя пулю! – кричал сторож, но стрелять не решался.
Незнакомец же спокойно оставался на месте и не делал никаких попыток ни к бегству, ни к самозащите, как поступил бы в подобной ситуации вор или бандит. В ушах у Рурико до сих пор звучал его смех, заставивший ее содрогнуться от ужаса, и она со страхом всматривалась в темноту, в то же время опасаясь, как бы это не оказался ее возлюбленный Наоя.
В этом момент Сёхэй, видимо, придя в себя от громкого крика Китаро, со стоном произнес:
– Не надо стрелять…
После этого Сёхэй совсем обессилел.
Слова хозяина навели Китаро на какую-то мысль. Отбросив ружье, он весь напрягся и стал приближаться к незнакомцу. По мере того как он приближался, незнакомец медленно, шаг за шагом отступал и, дойдя до противоположной стены, вдруг выпрямился. Рурико с ужасом ждала новой схватки. Но опасения ее оказались напрасными.
– Так ведь это молодой господин! – не то с испугом, не то с удивлением воскликнул Китаро.
Рурико вздрогнула.
– Окусама! Это молодой господин! Молодой господин! – в замешательстве повторял Китаро.
Рурико отошла от умирающего Сёхэя и приблизилась к тому месту, где друг против друга стояли две темные фигуры. Да, это был Кацухико! Его кимоно из осима, которое он обычно носил, насквозь промокло от дождя. Черные волосы тоже намокли. Он походил на затравленного зверя. Когда же увидел Рурико, покраснел и улыбнулся своей идиотской улыбкой.
Рурико молчала, не в силах вымолвить ни слова. Теперь она все поняла. Кацухико, которого оставили в Токио и посадили под замок, затосковал по Рурико, каким-то образом вырвался из заточения и в эту страшную бурю поспешил в Хаяму.
– Это вы довели отца до такого состояния? – строго спросила Рурико.
Кацухико кивнул головой.
– Вы один добирались до Хаямы? Кацухико опять кивнул.
– Ехали поездом?
Кацухико снова ответил кивком головы.
– Зачем вы это сделали? Почему так жестоко обошлись со своим отцом?
Тут Кацухико покраснел и замялся. Будь у него ясный разум, он ответил бы ей, как рыцарь, избавивший от опасности высокую особу: «Чтобы спасти вас!»
Однако Кацухико ничего не говорил, только продолжал по-идиотски улыбаться.
Сторож наконец пришел в себя и сказал с упреком:
– Ох, молодой господин! Что вы наделали! В такую ночь уехали из Токио! Да еще искалечили отца! Окусама! – обратился он к Рурико. – Вы лучше присмотрели бы за господином!
Китаро подошел к Сёхэю, который по-прежнему не подавал никаких признаков жизни.
Рурико, хоть и сказала Кацухико несколько укоризненных слов, в душе испытывала чувство горячей признательности к своему смелому рыцарю, явившемуся к ней на помощь в тяжелую минуту.
Сёхэй вдруг громко застонал. Рурико бросилась к нему. Лицо его судорожно подергивалось, грузное тело билось в конвульсиях.
– Воды! Воды!
Служанка тотчас же принесла воду, но влить ее в рот умирающему было уже невозможно – губы его свело судорогой, и вода струйками потекла с шеи на грудь. Тогда Рурико набрала в рот немного воды и из уст в уста дала Сёхэю напиться, чтобы хоть так проявить свою супружескую заботу о нем.
– Больно! Душно! Душно! – тихо, но внятно произнес Сёхэй и стал царапать себе грудь ногтями.
– Скоро доктор придет! Потерпите, пожалуйста! – робко сказала Рурико.
Умирающий, видимо, услышал ее слова, потому что устремил в се сторону угасающий взор.
– Рурико-сан… Я виноват… Я во всем виноват… Умоляю вас… простите меня!
Теперь Рурико больше не сомневалась в искренности слов Сёхэя, ибо он произнес их перед смертью, и слова эти словно иглой пронзили ее замкнутое, остававшееся до сих пор холодным сердце.