– Нет, госпожа, пожалуй, мне лучше уйти. Среди собравшихся в вашем салоне блестящих людей такой глупец, как я, просто лишний. Приношу свои извинения за причиненное беспокойство!
С этими словами Синъитиро направился к выходу.
– О, я вижу, вы сильно рассердились. Не я ли испортила вам настроение? Мне не хотелось бы вас потерять. Такие, как вы, редко бывают в моем салоне. А тех, кого вы сейчас видели, я не очень люблю. Принимаю их поневоле. Вы единственный, кого мне хотелось бы сделать своим другом. Я говорю это вполне серьезно.
Рурико говорила о своих многочисленных поклонниках со злой усмешкой. Видимо, они надоели ей своей назойливостью, как надоедают мухи. Синъитиро пока еще не успел ей надоесть, но если он тоже превратится в назойливую муху, то рискует быть убитым одним ударом ее изящного веера. И Синъитиро твердо произнес:
– Позвольте мне навестить вас как-нибудь в другой раз, а сейчас мне пора уходить.
Госпожа Рурико больше не стала его уговаривать в сказала:
– Значит, вы уходите? Весьма сожалею! Вы не хотите понять меня, в таком случае до свидания. – Она произнесла это с безразличным видом и направилась в гостиную.
Пока Рурико уговаривала его остаться, Синъитиро еще находил в себе силы сопротивляться, но, услышав равнодушное «до свидания», почувствовал разочарование и пустоту. Прощаясь с госпожой Рурико, он словно бы прощался с необыкновенным счастьем, подобно заре занявшимся в его жизни. Суливший столько наслаждений роман неожиданно оборвался. Зато теперь Синъитиро по-настоящему понял, насколько скромный полевой цветок лучше роскошного, но ядовитого растения. Опустошенный, но спокойный, очистившийся душой, он вышел из подъезда с мраморными колоннами. Едва ли ему когда-нибудь еще придется посетить этот дом и встретиться с очаровательной госпожой Рурико. Он медленно шел к воротам, когда вдруг сквозь кусты, окаймлявшие аллею, заметил в саду на скамейке двух мужчин, беседовавших друг с другом. Казалось бы, в этом не было ничего удивительного, но Синъитиро застыл на месте.
Один из них, студент с бледным лицом и правильной формы носом, как две капли воды походил на Аоки Дзюна. Случись это ночью, а не в яркий солнечный день, Синъитиро принял бы его за призрак погибшего юноши. Оправившись от испуга, Синъитиро сразу же догадался, что это брат Аоки Дзюна, которого он видел на похоронах. Но за первой неожиданностью следовала вторая. Мужчина в форме морского офицера, беседовавший со студентом, был капитаном первого ранга, и в голове Синъитиро молнией мелькнула фамилия Мураками, встретившаяся ему в дневнике покойного юноши. Вспомнил он также описанную в сильном смятении историю с часами, которые Аоки Дзюн случайно увидел у капитана первого ранга.
Наверняка этот морской офицер не кто иной, как упоминаемый в дневнике Мураками. В этот момент для Синъитиро многое прояснилось. Он понял, кто эта таинственная незнакомка, подарившая одинаковые часы капитану и Аоки Дзюну, жестоко обманувшая их, заверяя в любви.
«Да, она настоящий вампир», – подумал Синъитиро, искренне жалея студента, даже не подозревавшего, что его брат, опутанный страшной паутиной, фактически покончил с собой, воспользовавшись дорожной катастрофой. И вот теперь этот студент сам рвется в ту же паутину, а может быть, уже попал в нее и тоже получил в подарок злополучные часы. Все может повториться. Сейчас он увидит у капитана такие же часы, придет в отчаяние и тоже покончит жизнь самоубийством. При этой мысли свет померк в глазах Синъитиро. Старший брат упал в пропасть, а теперь на краю той же пропасти стоит младший брат. Как все это трагично!
Ему хотелось предостеречь студента от рокового шага. В то же время, думая о виновнице гибели Аоки Дзюна, Синъитиро еще больше возненавидел ее, намеревавшуюся погубить его младшего брата. Настоящий вампир!
Вдруг Синъитиро поймал себя на том, что подсматривает, тихонько рассмеялся и торопливо вышел из ворот.
Всю дорогу, пока Синъитиро ехал в трамвае, он, негодуя, думал о госпоже Рурико, достойной только презрения. Какой надо быть бессердечной, чтобы взять спокойно часы, из-за которых погиб обманутый ею юноша! Как сильно заблуждался Синъитиро, восхищаясь ее благородством! Даже красота госпожи Рурико его больше не трогала. Он снова вспомнил последнюю запись в дневнике Аоки Дзюна. Когда юноша попытался упрекнуть госпожу Рурико в вероломстве, она еще больше унизила его и оскорбила. Она играла с ним, как с ребенком. Он весь дрожал от ненависти, хотел больно ранить ее жестокое сердце, но не в силах был произнести ни слова. Он ненавидел ее, но не мог забыть ни на минуту. Он испытывал все муки ада, стоило ему подумать о том, с какой щедростью она раздаривает свои обольстительные улыбки многочисленным поклонникам. Чтобы забыть эту женщину, надо было уничтожить ее или себя… И он решил уничтожить себя, окрасить собственной кровью подаренные ею часы, чтобы она поняла, как опасно играть с любовью.
Да, именно о госпоже Рурико писал юноша в своем дневнике, о женщине, жестоко насмеявшейся над его чистой любовью.
Она выманила у Синъитиро часы, которые он должен был, выполняя последнюю волю юноши, швырнуть ей в лицо, чтобы пробудить ее совесть.
«Ты должен во что бы то ни стало исправить эту ошибку, – настойчиво говорил ему внутренний голос. – Как мог ты так легко их отдать?! Возьми их обратно, а потом швырни ей в лицо!» Но другой голос шептал: «Не приближайся к ней, тебе ее не победить, ведь только сейчас она делала с тобой все, что ей было угодно. Неужели ты не понимаешь, что лишь чудом избежал раскинутых ею сетей?! Не встречайся с ней больше, не то она сразит тебя своей улыбкой». Так, борясь всю дорогу с собой, Синъитиро не заметил, как приехал на свою остановку, находившуюся метрах в ста от его дома.
Пройдя немного, Синъитиро свернул направо, пересек трамвайную линию и заметил у своего дома автомобиль, но не придал этому никакого значения. Больше всего его беспокоила сейчас мысль о том, что он скажет жене. Ведь она уверена, что он с сослуживцами уехал за город, а с момента его ухода из дому не прошло еще и двух часов.
Придумывать что-нибудь ему было стыдно, к тому же он боялся вызвать ее подозрения. Еще в трамвае он было подумал, что лучше вернуться домой только к вечеру, а день провести где-нибудь в городе. Но какая-то непонятная сила влекла его домой. Ему очень хотелось поскорее увидеть свою кроткую, нежную Сидзуко. Как жаждут после рискованных приключений покоя и отдыха, так жаждал Синъитиро, разочарованный и опустошенный, семейного уюта. Он вернется домой немедленно, пусть даже ему придется ради этого еще раз солгать жене. Однако по мере приближения к дому его все больше и больше тревожил стоявший у подъезда автомобиль. К ужасу Синъитиро, это оказался уже знакомый ему итальянский лимузин зеленого цвета, тот самый, в котором они с госпожой Рурико ездили в театр.
«У нас в доме госпожа Рурико!»
Эта мысль словно ножом полоснула Синъитиро по сердцу. Им овладели страх и отчаяние. Злой дух в облике госпожи Рурико, от которой он только что едва спасся, теперь подстерегает Синъитиро в его собственном доме. Это было похоже на страшную сказку, и сердце Синъитиро болезненно сжалось. Враг вторгся в его семью, чтобы разрушить ее, чтобы ранить кроткое сердце его жены. Сделав это ужасное для себя открытие, Синъитиро остановился, не зная, как ему быть. Отчаяние и страх мало-помалу уступали место гневу и возмущению. Он ясно представил себе, как растерялась его застенчивая жена, неожиданно увидев перед собой развязную великосветскую красавицу, как должна была она страдать, узнав о вероломстве Синъитиро и слушая насмехавшуюся над ней госпожу Рурико!
Ведь Сидзуко даже нечего было ей возразить.
«Мой долг вырвать Сидзуко из когтей ненавистной госпожи Рурико, а потом уже я любой ценой вымолю у нее прощение. Но почему эта женщина преследует меня? Завлекла меня в свой салон, выставила на посмешище, а теперь хочет разрушить мой семейный очаг! Только этого еще не хватало. Но не надо бояться ее. Надо бороться и победить. Пусть узнает наконец, что такое совесть! И надо во что бы то ни стало отомстить за гибель Аоки Дзюна».
Собрав все свое мужество, Синъитиро вбежал в дом, как в неприятельскую крепость, и сразу увидел в коридоре уже знакомого ему шофера и его помощника. Синъитиро зло уставился на них, как на слуг самого дьявола. Госпожа Рурико, видимо, не приехала, потому что у входа, куда сразу же бросил взгляд Синъитиро, не стояли ее шелковые дзори. Синъитиро облегченно вздохнул и пошел было дальше, но его окликнул шофер:
– Простите! Вы вернулись… А мы давно дожидаемся вас!
Фамильярный тон шофера не понравился Синъитиро, но это было только началом. Вслед за этим шофер громко крикнул:
– Госпожа, ваш супруг изволил вернуться! Я говорил, что он не задержится!
При этих словах на лбу у Синъитиро выступил холодный пот. Он представил себе, какой разговор произошел между шофером и его женой.
«Скажите, пожалуйста, господин изволил вернуться?» – должно быть, спросил шофер. «Пока не вернулся», – ответила Сидзуко или попросила ответить служанку. «В таком случае мы подождем его, если вы разрешите». – «Но он уехал с сослуживцами за город и вернется только к вечеру». – «Не был он за городом, он был у нас и сейчас едет домой. Если нигде не задержится, то через полчасика, не позже, вернется».
Услышав такую весть от совершенно незнакомого ей человека, Сидзуко обидится, покраснеет и не произнесет больше ни слова. Пока Синъитиро строил догадки, ненависть его к госпоже Рурико все росла и росла. Зачем она послала к нему своего шофера?
– Что, собственно, вам угодно? – с досадой спросил Синъитиро.
– Я привез вам письмо от нашей госпожи. – Шофер нагло улыбнулся. – А что за дело у нее к вам – про это я не знаю. Только госпожа велела дождаться ответа.
Синъитиро был в полной растерянности. Теперь его жена знала, что тайком от нее он посетил какую-то женщину и вдобавок получил от нее срочное письмо. Как больно все это должно было ранить чистую душу Сидзуко! Но, может быть, про письмо она еще не знает?
И Синъитиро тихо сказал шоферу:
– Где же письмо? Давайте его скорее!
В это время в гостиную вошла Сидзуко, видимо, услыхавшая голос мужа, и, весело улыбаясь, сказала:
– Письмо у меня! Вот оно!
С этими словами она протянула Синъитиро изящный бледно-розовый конверт. Смущенному Синъитиро бросился в глаза каллиграфический женский почерк.
Лицом к лицу
Взяв конверт, Синъитиро вспыхнул, как зарево. Ему стыдно было смотреть в глаза жене, от которой у него не было до сих пор никаких секретов. Но Сидзуко оставалась совершенно спокойной, с лицом лучезарным, словно весна, на котором не было и тени упрека. Письмо ни капельки не смутило ее, не вызвало никаких подозрений. Сидзуко радостно, как всегда, встретила мужа. И от этого Синъитиро почувствовал еще большие угрызения совести. Как он раскаивался теперь, что обманул столь доверчивую душу из-за какого-то пустого увлечения другой женщиной! Что же до письма госпожи Рурико, то оно вызвало у Синъитиро досаду, смешанную с брезгливостью. Он охотно изорвал бы его в клочья, даже не распечатывая, но рядом стояла жена, у которой это могло вызвать подозрение. Синъитиро неуверенно вскрыл конверт и сразу ощутил запах дорогих духов. Но сейчас это не произвело на него никакого впечатления. Он отнесся к письму госпожи Рурико с отвращением, как к вражескому посланию, однако жадно пробежал его глазами.
Я вас испытывала. Хотела узнать, похожи ли вы на тех господ, которые играют со мною в любовь. Эта игра мне надоела и внушает отвращение. Притворяться влюбленным – все равно что лгать! Внешнее проявление любви без истинного чувства вызывает тошноту. Как бы мне хотелось общаться с людьми серьезными и достойными, встретить настоящего мужчину, а не светского волокиту, завсегдатая модных салонов. Когда сегодня вы с такой решимостью покинули мой дом, несмотря на все уговоры остаться, я подумала, что вы именно тот, кого я так долго искала, человек искренний, серьезный и страстный.
Вы с честью выдержали испытание, Синъитиро-сама! Теперь настала моя очередь подвергнуться испытанию. Испытывайте меня, как хотите. А сейчас прошу вас вернуться ко мне. Я должна объясниться с вами.
Рурико.
Пока Синъитиро читал письмо, в нем снова шевельнулось, словно раненая змея, мучительно-сладостное воспоминание о госпоже Рурико. Быть может, в том, что она пишет, есть доля истины? Быть может, ей и в самом деле надоели полные лести слова, опротивела ложь и она искренне жаждет сильного, чистого и глубокого чувства? Перед глазами Синъитиро вновь всплыло ее прелестное, словно выточенное из мрамора, лицо. Но его тотчас же заслонило мертвое лицо погибшего юноши и лицо его брата, которого он только что видел.
– Если вам надо ехать по какому-то срочному делу, поторопитесь! – простосердечно, без всяких подозрений сказала Сидзуко, и в этот момент Синъитиро подумал о том, что его долг швырнуть в лицо госпоже Рурико не только часы погибшего юноши, но еще и это письмо, полное лести и лжи. Хоть этим он искупит свою вину перед женой и докажет ей свою любовь.
И Синъитиро, покраснев, обратился не то к жене, не то к шоферу:
– В таком случае едемте, только скорее! Я сейчас же вернусь!
От волнения Синъитиро била дрожь.
– Слушаю-с! – ответил шофер. – Мигом домчу вас до дому, тут и езды минут семь, не больше.
Шофер и его подручный легко вскочили в машину. За ними последовал Синъитиро. Стараясь не смотреть на жену, он виновато сказал ей:
– Я сейчас же вернусь!
Машина уже готова была сорваться с места, но тут Синъитиро спохватился и, высунувшись из машины, крикнул:
– Эй, Сидзуко! В правом ящике моего книжного шкафа лежит записная книжка. Принеси ее мне!
– Сию минуту!
Взяв у жены дневник Аоки Дзюна, Синъитиро подумал: «Это будет моим оружием!»
Синъитиро не заметил, как они домчались до Гобантё. Он не отдавал себе отчета в своем поступке, перед ним лишь с лихорадочной быстротой проносились образы госпожи Рурико, жены, брата Аоки Дзюна и всех, кого он видел сегодня в салоне. Но в этом хаосе, царившем у него в голове, одна мысль была четкой и ясной: он должен во чтобы то ни стало уличить госпожу Рурико во лжи.
В этот момент машина въехала в те самые ворота, в которые Синъитиро решил никогда больше не входить. Он поднялся по той же самой лестнице, по которой решил никогда больше не подниматься, но уже не испытывал, как в первый раз, восторга и трепета. Гнев и ненависть целиком завладели его душой.
Его встретил не мальчик-слуга, а совсем молоденькая служанка, лет шестнадцати.
– Госпожа давно ждет вас! Проходите, пожалуйста! Синъитиро был так взволнован, что не поблагодарил
девочку даже приветливой улыбкой, и молча последовал за ней. Служанка повела его не в салон, а в комнату, находившуюся сразу за лестницей. Это был кабинет госпожи Рурико.
Однако Рурико там не оказалось, и, когда служанка постучала, никто не ответил.
– Госпожа вышла куда-то, подождите ее немного, – сказала служанка, открывая дверь в комнату.
Синъитиро нерешительно переступил порог роскошного кабинета госпожи Рурико. Бледно-розовый ковер, занавеси нежно-голубого цвета, ваза с цветами на пианино, книжный шкаф красного дерева с французскими романами в дорогих переплетах, пейзаж, висевший на стене, видимо, принадлежавший кисти Курбэ, бронзовая статуэтка девочки на камине, – все говорило о тонком, изысканном вкусе хозяйки.
Казалось, здесь витала ее душа, и ненависть Синъитиро стала заметно слабеть. Но он тут же подумал: «Эта комната – сад, полный ядовитых цветов, в который госпожа Рурико завлекает мужчин». Из окон кабинета как раз виден был сад, залитый лучами июльского солнца.
В ожидании госпожи Рурико Синъитиро сидел в кресле с мягкими зелеными подушками, предаваясь размышлениям. Служанка принесла ему сладкий напиток со льдом, а госпожа Рурико все не появлялась. От нечего делать Синъитиро разглядывал комнату. Случайно взгляд его упал на письменный стол красного дерева, где лежало женское стило с изящным золотым рисунком и были разбросаны листки почтовой бумаги. Именно на таком листке было написано полученное от госпожи Рурико письмо.
«Должно быть, она писала его за этим столом», – решил Синъитиро. Вдруг он увидел написанные на одном из листков не то французские, не то английские слова, наклонился и стал с любопытством читать. Каково же было его удивление, когда он прочел написанное по-английски свое собственное имя.
Однако удивление его возросло еще больше, когда он прочел следующие два слова: «Shinichiro, my love!» [51]
Этой фразой был исписан вдоль и поперек весь листок бумаги.
От этой короткой фразы у Синъитиро помутилось в голове, и он почувствовал, к своему великому стыду, что покраснел, словно шестнадцатилетний юноша. Ненависть к госпоже Рурико в любую минуту могла исчезнуть из' его сердца, но внутренний голос кричал:
«Это западня, госпожа Рурико нарочно исписала листок этими сладкими словами, в расчете на то, что я их прочту». Но эту мысль тут же сменяла другая: «Госпожа Рурико слишком умна и тонка, чтобы прибегать к таким грубым приемам. Она не лгала, когда это писала».
Стоило Синъитиро так подумать, как в нем заговорила присущая почти всем мужчинам самоуверенность.
«Быть может, в письме она хотела излить душу и он заблуждался, обвинив ее в низости. Разве не могла она разочароваться в своих поклонниках, играющих с ней в любовь и летящих к ней, словно бабочки на огонь? Быть может, она и в самом деле жаждет любви настоящего, сильного мужчины, готового отдать ей всю свою душу и всю свою жизнь? Ее наверняка тяготит общество всех этих великосветских волокит, лишенных и капли искренности, похожих на марионеток. Почему же она не могла предпочесть им пусть не очень опытного, но серьезного человека, такого, как он?» Враждебность к госпоже Рурико наполовину рассеялась у Синъитиро.
Как раз в это время в комнату бесшумно вошла госпожа Рурико и радостно вскрикнула – Синъитиро показалось, что зазвенел колокольчик. Госпожа Рурико, видимо, только что приняла ванну, и прозрачная кожа ее лица казалась сотканной из белого шелка. Сквозь шелковый с узорами халат угадывались линии ее безупречно стройной фигуры.
Синъитиро встретился с ней глазами и снова почувствовал себя в ее власти.
– А! Очень рада, что вы приехали! Вы ушли такой рассерженный, что я не надеялась больше увидеть вас в своем доме.
Синъитиро хотел встать при ее появлении, но Рурико остановила его, села напротив и стала говорить:
– Простите, что мы невольно причинили вам огорчение. Я так ждала, когда разойдутся гости, чтобы поговорить с вами. Вы прочли мое письмо?
– Да, прочел, – стараясь сохранять самообладание, твердо проговорил Синъитиро.
– Что же вы мне ответите? – как бы испытывая его, спросила госпожа Рурико со своей обычной очаровательной улыбкой.
– Я не знаю ваших истинных чувств и потому затрудняюсь что-либо ответить.
– По-моему, я все достаточно ясно изложила в письме: и свои чувства, и свое отношение к вам.
Все это Рурико говорила очень серьезно.
В этот момент Синъитиро вспомнил Сидзуко, вспомнил трагическую гибель Аоки Дзюна и, собрав все свои силы, сказал:
– Госпожа, я женат и поэтому не вправе затевать с вами опасную игру в любовь.
Лицо госпожи Рурико приняло напряженное выражение.
– Вы думаете обо мне так же, как и все остальные, считаете, что я хочу разрушить вашу семью. Но поймите же наконец! Мне надоели все эти люди с их ложью, с их игрой в любовь. Мне не нужен любовник, мне нужен искренний друг, настоящий, сильный мужчина. Встретив вас, я думала, что нашла такого. Но вы истолковали мои намерения совсем по-другому. О, какой это позор для меня! – В гневе госпожа Рурико стала еще прекраснее.
Видя ее возмущение, Синъитиро было заколебался, но тут же решил: «Не только ради себя, ради Аоки Дзюна, чтя его память, я должен бороться с этой коварной женщиной до конца». И, стараясь не смотреть на нее, Синъитиро сказал:
– Весьма польщен, что вы оказали мне честь, выбрав среди ваших многочисленных поклонников именно меня, – резким тоном произнес Синъитиро. – Но, признаюсь, мне страшно. Я человек заурядный и довольствуюсь своим маленьким семейным счастьем. Оставьте же меня в покое, прошу вас!
– Что это значит? Вы боитесь меня? Но я ведь не бомба и не взорвусь, если даже прикоснуться ко мне.
Шутка не удалась, потому что госпожа Рурико была раздосадована: Синъитиро даже не скрывал своей неприязни к ней.
– Нет, госпожа! Я не хочу обижать вас, но я знал одного человека, такого же серьезного и неопытного, как я, который дорогой ценой заплатил за ваше внимание. Мне не хотелось бы очутиться на его месте. – И Синъитиро как-то натянуто рассмеялся. Он произнес эти слова с большим трудом и даже изменился в лице.
Госпожа Рурико тоже слегка изменилась в лице, но не растерялась. Какое-то время она пристально смотрела на Синъитиро, потом насмешливо улыбнулась и, нажав кнопку звонка, сказала:
– Я ошиблась. Вы совсем не тот, за кого я вас принимала. Жаль, с самого начала я не поняла этого, не поняла, что означали ваша робость и нерешительность. Терпеть не могу мужчин, которые не осмелятся поцеловать женщину, если даже она подставит им губы. – Рурико расхохоталась. – Я же, как вы могли убедиться, женщина легкомысленная и потому люблю смелых мужчин.
Ответный удар, полученный Синъитиро, был сокрушительным, и у Синъитиро от оскорбления потемнело в глазах. Его буквально трясло от обиды и унижения. Он стал что-то говорить, заикаясь, но в это время появилась служанка, и госпожа Рурико холодно произнесла:
– Гость собирается уходить. Пусть подадут машину.
В Европе, когда гостю хотят бросить вызов, ему указывают на дверь. Это считается позором и оскорблением. Именно так поступила со своим гостем госпожа Рурико, только сделала это в несколько иной форме. Госпожа Рурико великолепно отражала удары, тем более когда ей не отвечали взаимностью.
Что же до Синъитиро, то он чувствовал себя так, словно получил пощечину. Будь на месте госпожи Рурико мужчина, Синъитиро непременно набросился бы на него с кулаками. В то же время Синъитиро испытывал какую-то странную грусть. В отличие от госпожи Рурико, которая слегка побледнела и сидела, холодная и неподвижная, словно изваяние, Синъитиро весь покраснел и слова не мог вымолвить от волнения, так сильно он был оскорблен. Госпожа Рурико тоже хранила молчание. В дверях показалась служанка.
– Простите… Машина подана!
Сказав «хорошо», госпожа Рурико слегка кивнула головой и отослала служанку, затем спокойно повернулась к Синъитиро:
– Простите, пожалуйста, за беспокойство! Полагаю, что дальнейшее наше знакомство бессмысленно, потому что нам никогда не понять друг друга. От души желаю вам долгой счастливой жизни в вашей милой семье!
Госпожа Рурико медленно поднялась и указала Синъитиро на дверь.
Сердце Синъитиро едва не разорвалось от обиды. Но уйти просто так значило признаться в своем поражении. А он должен бороться с ней до конца и одержать победу.
– Благодарю за внимание, госпожа, – едва сдерживая бешенство, сказал Синъитиро, – но у меня к вам неотложное дело, и уйти, не решив его, я не могу.
– Ах, у вас ко мне дело! Что же, излагайте его поскорее!
Спокойствие госпожи Рурико возмутило Синъитиро, но он не подал виду, хотя сильно побледнел.
– Госпожа! Я уйду, когда сам сочту нужным. И приехал я к вам не только из-за письма. Быть может, я человек легкомысленный, но не настолько, чтобы, решив уйти от вас раз и навсегда, снова вернуться по первому вашему зову.
– Ах, значит, я и в этом ошиблась, вы приехали не потому, что я вас позвала! – холодно, с едкой иронией рассмеялась госпожа Рурико, чем привела Синъитиро в еще большее раздражение.
– Я пришел, – сказал он, – поговорить с вами и, пока вы не выслушаете меня, никуда не уйду. Ваше дело мы решили, теперь давайте решим мое, иначе это было бы несправедливо.
– Что ж, пожалуй, вы правы. Я готова вас выслушать.
Каждое ее слово кололо, как шип, причиняя Синъитиро невыносимую боль.
– Мое дело заключается в следующем, – начал Синъитиро. – Я бы хотел получить обратно платиновые часики, те, что я отдал вам в первую нашу встречу. Они принадлежали покойному Аоки Дзюну.
Синъитиро с трудом сдерживал охватившую его дрожь. Слова застревали в горле. Госпожа Рурико приняла еще более холодный вид, и лицо ее напоминало сейчас маску из слоновой кости. С ее упрямо и вызывающе сжатых губ могло сорваться одно только слово: «глупец».
– Вы что, не верите мне? Отдать часы, а потом требовать их обратно не к лицу настоящему мужчине!
Тон ее становился все более обидным и колким.
– Я поступил опрометчиво, отдав их вам, – ответил Синъитиро, – потому что не знал, кто их владелец и в какой форме их следовало вернуть. Теперь я все это знаю и, чтя память Аоки Дзюна, считаю своим долгом исполнить его последнюю волю, вернуть часы по назначению, и именно в той форме, в какой он хотел. Так что прошу вас, очень прошу, верните их мне!
Госпожа Рурико изменилась в лице, но против ожидания Синъитиро не заметил на нем и тени растерянности.
– Сколько хлопот с какими-то часиками! – воскликнула Рурико. – Знай я это наперед, ни за что не взяла бы их у вас.
Госпожа Рурико говорила таким тоном, словно речь шла о коробке спичек, потом нажала кнопку звонка. Несколько секунд они молча сидели, пока не появилась служанка.
– Послушайте, – обратилась к ней Рурико, – в переносной кассе, той, что стоит, кажется, на камине, должны лежать сломанные часики. Принесите их, пожалуйста. А если не найдете в кассе, поищите, возможно, они куда-нибудь завалились.
Часы, причинившие Синъитиро столько хлопот и мучений, она забросила, будто сломанную куклу. Часы, в которых была скрыта вся ненависть погибшего Аоки Дзюна, были ею забыты тотчас же и валялись где-то на камине. А он, Синъитиро, так волновался из-за них, что ему даже стало неловко.
«Госпожа Рурико – великолепная актриса, каждое ее слово, каждый жест рассчитаны на внешний эффект. Тон у нее презрительный, но если она не до конца потеряла совесть, то должна сильно встревожиться», – говорил себе Синъитиро.
Служанка долго не возвращалась, видимо, искала часы, а когда появилась в дверях, Синъитиро заметил в ее пухлой руке злополучные часы. Рурико спокойно взяла их у служанки и положила на стол перед Синъитиро.
– Осмотрите их хорошенько, пожалуйста. Они в том же состоянии, в котором вы их вручили мне.
Стоило Синъитиро увидеть след крови на крышке, как в нем с новой силой вспыхнули ненависть к Рурико и жалость к несчастному юноше. Как могла Рурико оставаться спокойной, зная, что Аоки Дзюн погиб из-за нее! Как могла она хладнокровно смотреть на эти часы! Синъитиро взял их дрожащими руками и несколько секунд пристально смотрел на Рурико.
– Итак, вы мне вернули часы. Вернули в том виде, в каком я их вам отдал. Но, госпожа… – В голосе его зазвучали угрожающие нотки. – Эти часы я должен снова отдать вам, такова была воля покойного.
Синъитиро опять пристально посмотрел на госпожу Рурико. Она не смутилась, не потеряла самообладания, ни единый мускул не дрогнул в ее лице. Оно только приняло выражение ненависти, ненависти к Синъитиро.
– Ваше дело начинает походить на детскую игру. Вначале вы отдали мне часы, потом взяли их у меня, теперь снова собираетесь отдавать. Не кажется ли вам, что это уже слишком? – Все это Рурико произнесла с какой-то брезгливостью. Ее равнодушие становилось невыносимым.
– В прошлый раз я просил вас передать эти часы их владельцу, а сейчас, поскольку владелица – вы, возвращаю их вам. Вряд ли вы станете отрицать, что именно вы их владелица.
Синъитиро больше не думал ни о вежливости, ни о правилах хорошего тона, он даже забыл, что разговаривает с женщиной. Они были просто врагами. Некоторое время госпожа Рурико молчала, покусывая губы, потом наконец сказала:
– Вы уверены, что не заблуждаетесь? Что часы эти раньше принадлежали мне?
– Абсолютно уверен. У меня были все основания убедиться в этом.
– Вот как?! Ну что же, думайте, что угодно. Я могу оставить эти часы у себя, тем более что однажды вы их уже отдали мне. – Тон ее становился все резче и резче. – Надеюсь, теперь с вашим делом покончено?
Присутствие Синъитиро явно тяготило ее.
Синъитиро это понял, но не отступил.
– Прошу прощения, но я позволю себе отнять у вас еще несколько минут. Аоки Дзюн просил передать владельцу часов еще одну вещь.
Синъитиро сделал паузу. Госпожа Рурико, нахмурившись, напряженно ждала.
Объяснение
Перед смертью Аоки Дзюн не изъявил своей воли Синъитиро, а из отдельных, отрывочных фраз, произнесенных юношей перед смертью, трудно было что-либо понять, зато записи его многое прояснили. Эти записи юноша, можно сказать, завещал Синъитиро, чтобы тот пробудил в госпоже Рурико совесть, если только это возможно, чтобы она поняла, как опасно играть с настоящим, сильным чувством мужчины, что мужчину такая игра может довести до самоубийства.
– Госпожа! Вы, может быть, слышали сказку про лягушек? Когда дети стали швырять в них камнями, лягушки сказали: «Для вас это забава, а для нас – смерть». Примерно то же сказал мне перед смертью Аоки Дзюн. Не думайте, что гибель его случайна. Формально он погиб при автомобильной катастрофе, но фактически это было самоубийство. Катастрофа просто ускорила события. Не усыпляйте свою совесть, вы виновница его гибели. Он погиб, как погибли в пруду лягушки, в которых дети швыряли камнями. Если бы лягушки могли, они ответили бы детям тем же. И вот сейчас я от имени Аоки Дзюна швырну эти часы в вашу совесть, если только она у вас сохранилась. Возможно, я причиню вам боль, но эта боль очистит вашу душу, вы перестанете играть в любовь и хоть этим искупите свою вину перед Аоки Дзюном. Аоки Дзюн не имел семьи и погиб один, но если бы я поддался искушению, жертвами вашей игры стали бы двое: я и моя жена.