Попкорн
Действующие лица:
Брюс Деламитри, режиссер
Брук Дэниелс, актриса
Уэйн, серийный убийца
Скаут, серийная убийца
Фарра Деламитри, жена Брюса
Велвет Деламитри, дочь Брюса
Карл, агент Брюса
Оливер, ведущий
Дейл, ведущая
Профессор Чэмберс
Билл, оператор
Кирстен, звукооператор
Дав, актриса
Восходящая звезда
Редактор
Старый приятель
Кевин
Репортеры 1,2,3,4,5
Продюсер
Доктор Марк
Фанаты, охранники, звезды
Гости на оскаровской вечеринке
Спецназ, телевизионщики
СЦЕНА 1. ДОБРОЕ УТРО, СТРАНА!
Телестудия, запись программы «Кофе-тайм». За студийным столом сидят ведущие – Оливер и Дейл. Сбоку на гостевом диване герой программы – Брюс Деламитри.
ДЕЙЛ и ОЛИВЕР: Доброе утро, Америка!
ДЕЙЛ: В эфире «Кофе-тайм», и сегодня у нас в гостях…
ОЛИВЕР: (искренне рокочущим тембром) Брюс Деламитри! Он является, возможно, самым видным деятелем современной киноиндустрии. Великолепный сценарист, великолепный режиссер. Слава и надежда Голливуда.
ДЕЙЛ: А я слыхала, он и соус для спагетти готовит великолепно (смеется). Успешная творческая карьера требует, однако, и жертв. Не так давно по Голливуду разнеслось нерадостное известие о том, что брак Брюса, женатого на актрисе, фотомодели и рок-певице Фарре Деламитри, переживает не лучшие времена. Об этом мы также поговорим с нашим гостем.
ОЛИВЕР: Сегодня ночь вручения «Оскара». Великая ночь! Numero Uno. Ночь из ночей. Всем ночам ночь. Ночь, которая по всем прогнозам обещает стать величайшей ночью в жизни Брюса Деламитри.
Музыкальная заставка, во время которой ведущие с важным видом перебирают бумаги, в которых, понятное дело, ничего нет.
ОЛИВЕР: Напоминаю, что у нас в студии – Брюс Деламитри, наиболее вероятный претендент на премию «Оскар» в номинации «Лучший режиссер». Несмотря на громкую славу и лестные отзывы критиков, его творчество нельзя оценивать однозначно.
ДЕЙЛ: Фильмы Брюса Деламитри – это жестокие, остроумные и дерзкие триллеры про городские улицы, где жизнь тяжела и сурова, а убийство – обычное дело. Ничего вам не напоминает?
ОЛИВЕР: Еще как напоминает.
ДЕЙЛ: Что можно сказать об улицах американских городов? Вот именно! Они суровы и опасны: на них стремительно взрослеют дети, а насильственную смерть можно вполне назвать образом жизни.
ОЛИВЕР: Ты хочешь сказать, что фильмы Брюса Деламитри отражают жизнь американских улиц?
ДЕЙЛ: Может быть, отражают, а может, и влияют на нее. На этот счет есть разные мнения. Америка, тебе решать.
Музыкальная заставка.
ОЛИВЕР: (Брюсу) Полагаю, нам стоит поподробнее остановиться на том обстоятельстве, что наша индустрия больше не является фабрикой грез. Мы вступили в область сурового реализма. Мы показываем жизнь такой, какая она есть на самом деле.
ДЕЙЛ: Вам не кажется, Брюс, что в последнее время большую важность приобрела проблема убийц-подражателей? Я хочу сказать, она очень заботит американцев. Меня, например, как гражданку Америки, она очень заботит. А вас, Брюс, заботит? Как американского гражданина?
БРЮС: Убийцы-подражатели? Да помилуйте. Все это ерунда. Очередная дежурная тема, раздутая средствами массовой информации. Четыре основных канала в поисках острой проблемы…
ОЛИВЕР: Полно вам, Брюс. Ситуация очень непростая. Парочка настоящих психопатов устраивает пальбу в торговых центрах и убивает чуть ли не каждого встречного. Вам о них, конечно, известно. А в вашем номинированном на «Оскар» фильме «Обыкновенные американцы» действует похожая молодая пара, занимающаяся в точности тем же самым. Кровавый след, который оставили реальные маньяки, уже тянется через три штата, и…
БРЮС: И всякий раз, когда об их преступлениях сообщают по телевизору, в качестве иллюстрации используют кадры из моего фильма. Так что же порождает ассоциации с моим кино? Поступки этих маньяков? Или, может быть, горячее желание телевизионщиков подать в неожиданном ракурсе очередное скучное известие о насильственной смерти? Убийцы-подражатели, кто бы мог подумать! Люди не собаки Павлова. Их не приучишь слюни по звонку пускать. Они не повторяют все, что видят. Если бы людьми было так легко манипулировать, то ни один продукт не провалился бы на рынке и ни одно правительство в истории не пало бы.
Наша киноиндустрия в опасности. Она поставлена под удар. Из нас делают козлов отпущения, мальчиков для битья. Кого винит общество всякий раз, когда какой-нибудь мальчишка побалуется с пушкой? Оно винит Голливуд. Оно винит меня лично. Кому-то могут не нравиться мои фильмы, кто-то может считать их безнравственными. Эти люди вправе придерживаться своего мнения. Но они не вправе навязывать свои трусливые реакционные взгляды всем остальным. Цензура всегда остается цензурой, и меня от нее тошнит!
Невозможно запретить фильм просто потому, что он кому-то не нравится. Сегодня нельзя снимать кино про секс и насилие, а завтра – про что? Про гомосексуалистов? Негров? Евреев?
Оливер и Дейл неловко заерзали в креслах. Слова «негр» и «еврей» в программе «Кофе-тайм» не приветствовались.
БРЮС: В последние несколько недель я много слышал про Магазинных Убийц. Что ж, давайте о них поговорим. Я снял кино про двух маньяков, и тут – увы и ах! – появляются двое настоящих маньяков. И что же происходит? Вы складываете два и два, и получается, что это я во всем виноват! И я за всех в ответе. Интересно!.. А разве до того, как сняли этот фильм, маньяков не было? И вообще до изобретения кинематографа разве не было больных и психопатов? По-вашему, Синяя Борода и Джек Потрошитель сели в машину времени и сгоняли в будущее, чтобы посмотреть мой фильм? А потом решили: «Ага, отличная мысль! Вернусь в свою эпоху и начну мочить людей»?
ДЕЙЛ: Но вы же не станете отрицать…
БРЮС: Мы козлы отпущения! Преступность вышла из-под контроля, общество – на грани кризиса, и в этом срочно нужно кого-то обвинить. Политики брать на себя ответственность не желают – и кто же остается? Мы, творческие люди, работники индустрии развлечений. Так вот, у меня для вас новость: наше творчество не формирует общество, а только отражает его. И если кому-то это не нравится, то пусть они меняют общество, а не нас!
СЦЕНА 2. «Я ХУДОЖНИК, Я ТАК ВИЖУ!»
Фрагмент фильма «Обыкновенные американцы»
– Да я только и сказал, что с тем же успехом можно искать иголку в стоге сена.
Если бы все не было так серьезно, сторонний наблюдатель мог бы и улыбнуться – настолько мрачный антураж этой сцены не соответствовал банальности разговора.
В темный и мрачный подвал этих двоих затащили силой. Тони, девушка двадцати с небольшим лет, лежала навзничь поперек стола, запястьями и лодыжками прикованная к его ножкам. Боб, приятель Тони, болтался на свисающей со стены цепи. Одежда на нем была изрезана в клочья, и в этих лохмотьях, бывших некогда итальянским костюмом, он выглядел довольно жалко.
Мужчину, который упомянул иголку в стоге сена, звали Эррол. Он и его приятель, откликавшийся исключительно на обращение «мистер Кокс», были гангстерами. Под мышками у обоих торчали огромные пистолеты, причинявшие заметное неудобство. Оба щедро пересыпали речь нецензурными выражениями. Эррол с мистером Коксом полагали, что Боб их кинул, утаив от них наркотики. Боб, естественно, отвергал обвинения гангстеров. Обыск также ни к чему не привел, и в результате Эрролу на ум пришла пословица про иголку в стоге сена.
Мистеру Коксу пословица не понравилась.
– Вот глупости, – сказал он недовольно. – Нет больше никаких стогов. Во всяком случае, это большая редкость.
– Ну, и к чему эти придирки? – спросил Эррол.
– Послушай, если стопроцентная правда – это придирки, значит, я к тебе придираюсь, но только спроси любого на сто миль в округе, видел ли он когда-нибудь в своей жизни хоть один стог сена, и он пошлет тебя к едреной матери, не дожидаясь, пока ты поинтересуешься, не оставил ли он в этом самом стогу свои инструменты.
Тут Эррол сообразил, чем вызвано недоразумение.
– Да я не про это говорю.
– А про что?
– Иголка, о которой идет речь в пословице, никакого отношения к наркотикам не имеет. Там говорится про швейную иглу.
Мистер Кокс, большой любитель поспорить, уступать не собирался.
– А мне начхать на то, какая иголка имеется в виду, – заявил он. – В наши дни никто не станет терять иголки ни в каких стогах. Так что выбирай метафоры посовременней.
Боб, все так же висящий на цепи, тихонько застонал. Не проявили к нему внимания.
– Почему, например, не сказать, что с тем же успехом можно искать в сугробе дорожку кокаина? Такое сравнение до всякого дойдет.
Но теперь заупрямился Эррол.
– Нет, брат, не в кассу, – сердито возразил он. – Вся фишка в том, что иголка и сено очень непохожи, и найти иголку в сене хоть и трудно, но все-таки возможно. А кокаин и снег практически одинаковы. Один от другого хрен отличишь. Мой образ соответствует задаче трудновыполнимой, а твой – невыполнимой в принципе.
– Ага, хрен отличишь – пока не снюхаешь весь сугроб. Ноздря, она разницу почует.
Эррол засмеялся. Шутка разрядила атмосферу как нельзя вовремя: еще немного – и дискуссия переросла бы в ссору. Гангстеры расслабились, но Тони с Бобом уютней себя чувствовать не стали.
– Хорошо сказал, – с усмешкой уступил Эррол. – Если, снюхав весь сугроб, дойдешь до дури, от которой тебя потом всю ночь проплющит, значит, это и будет кокаин.
Мистер Кокс, довольный столь эффектным попаданием, испытал приступ великодушия.
– Не хочу делать из мухи слона, – заметил он примирительно, – но в языке, я думаю, должен отражаться современный образ жизни. Не всякая там деревенская дрянь, типа иголок и сена или… как его… старого воробья, которого на мякине не проведешь. Мне на хрен их мякина не нужна. И лошадей, которых у меня отродясь не было, я ни на какой переправе менять не собираюсь.
Боб снова застонал:
– Отпустите меня. Я ничего не брал.
С таким же успехом он мог бы обращаться не к живым гангстерам, а к их бетонным статуям.
– Боб, ты меня не обижай. Ты что, думаешь, я не умею считать? Думаешь, мы с мистером Коксом такие ослы, что и арифметики не знаем?
Боб торопливо заверил Эррола, что ничего подобного не думает.
– С чего же ты, крысеныш, взял, что я не способен заметить разницу между ста килограммами и девяносто девятью? Сотая часть – это не так уж мало. А если я отрежу от тебя сотую часть, ты это не заметишь, как по-твоему?
Чтобы вникнуть в смысл подобной угрозы, много ума не требовалось, но Эррол решил усилить эффект, схватив Боба за его мужское достоинство. Говорят, что практикующие древнее китайское искусство кунфу умеют в случае опасности втягивать мошонку. Однако вряд ли они могли бы это сделать, окажись их яйца зажатыми в кулачище огромного гангстера.
– Я отдал вам все, что получил от Спиди, – запротестовал Боб. – Я ничего у вас не крал. Я не вор.
Эррол выпустил из руки сотую часть Боба и переключил свое внимание на Тони. До сих пор она не принимала участия в беседе, и Эррол, видимо, чувствовал, что были нарушены правила хорошего тона. В конце концов, они с мистером Коксом выступали здесь в роли хозяев.
– Тони, твой приятель – вор? – поинтересовался он.
– Послушай меня, Эррол, – сказала Тони, стараясь говорить спокойно и убедительно, что было не так-то просто сделать, лежа на столе и не имея возможности пошевелиться. – Так у нас ничего путного не выйдет.
– Ясное дело.
– Если Боб вам все расскажет, вы его убьете.
– Мы все равно его убьем.
– Да, но не раньше, чем он заговорит. Поэтому он будет молчать, и мы здесь проторчим до Рождества.
Это был героический поступок. Учитывая весь ужас положения девушки, просто удивительно, что она вообще могла соображать, не говоря уже о том, чтобы так точно сформулировать суть вставшей перед Эрролом проблемы.
– О'кей, Боб, – сказал Эррол, направив на Тони пистолет. – Если сейчас же все не выложишь, я ее пристрелю.
Затея была заведомо безнадежная. Шансов на то, что бездушного наркодилера Боба проймет призыв к его галантности, практически не существовало. Тони это, конечно же, понимала, но прежде чем она успела попросить не впутывать ее в чужие разборки, Эррол выстрелил в нее.
Запах пороха, эхо выстрела в замкнутом пространстве, крик девушки и кровь – все это мигом бы заставило более слабого, а может, более благородного, чем Боб, мужчину заговорить и избавило бы Тони от дальнейших неприятностей. Но Боб не был ни слабым, ни благородным. Обычное сочетание в этом мире.
– Не крал я вашей дури, – не сдавался Боб.
Эррол уселся на стол, не обращая внимания на раненую женщину, распростертую рядом. Он не знал, что делать дальше. Они с мистером Коксом обыскали квартиру Боба, его машину, его одежду – и никакого результата. Где, черт возьми, еще мог прятать Боб пропавшие наркотики?
– Как ты думаешь, в задницу килограмм героина поместится? – спросил он.
– Легко, – ответил мистер Кокс. – Туда чего только не засовывают.
На столе рядом с весами лежала пара резиновых перчаток – Эррол взвешивал в них героин. Он взял одну перчатку, стряхнул с нее кровь Тони и натянул на руку.
– Нету у меня в заднице героина, – заскулил Боб, видимо надеясь, что это удержит Эррола от проведения обследования.
– Хотел бы я тебе верить, Боб, – сказал Эррол. – По правде говоря, перспектива лезть в твою прямую кишку нравится мне не больше, чем тебе. Но, к сожалению, я тебе не верю, и нам обоим придется потерпеть.
Эррол сунул руку Бобу сзади в трусы, немного пошуровал там и заключил:
– Ничего нет.
– Может, у нее, – предположил мистер Кокс и полез Тони под юбку. – Героина вроде нет, – заговорил он уже из-под юбки, – но вообще тут есть на что поглядеть…
ГОЛОС БРЮСА: Спасибо. Остановите здесь.
Кадр замирает.
ГОЛОС БРЮСА: Теперь давайте медленно назад.
Мистер Кокс вынырнул из-под юбки Тони, Эррол снова засунул палец Бобу в зад. Тело бедняжки Тони принялось засасывать обратно вытекшую кровь. Кровавая лужа на столе стала уменьшаться, и даже казалось, что Тони потихоньку оживает. Эррол вынул палец из задницы Боба, вернулся к столу и сел. Ему, по-видимому, было очень больно: он издавал какие-то сдавленные гортанные стоны. Он снял с руки перчатку, встал, попятился от стола и, обращаясь к Бобу, простонал что-то нечленораздельное. Затем достал пистолет и направил его на Тони. С ней в это время происходило чудо. Ее рана заживала. Крови уже не было, а зияющее входное отверстие закупорила пуля. Потом Тони выстрелила в Эррола. Точнее, из нее выстрелило. Пуля высвободилась из тела девушки и полетела в сторону гангстера. Эрролу повезло: на пути пули оказался пистолет. Она угодила прямо в ствол и скрылась где-то в глубине.
ГОЛОС БРЮСА: Отлично. Спасибо. Остановимся пока на этом месте.
Включается свет. За университетской кафедрой стоит Брюс, он выступает перед студентами факультета киноискусств своего родного университета. Рядом с ним за столом сидит куратор - профессор Чэмберс.
БРЮС: Я специально показал вам этот эпизод задом наперед. По-моему, кадры легче подвергнуть деконструкции, когда внимание не занято развитием событий. Запомните этот прием – он вам еще пригодится в работе. А теперь я с удовольствием выслушаю ваши вопросы и соображения по поводу последнего фрагмента. Что скажет наше будущее?
ЧЭМБЕРС: С вашего позволения, я хотел бы задать вопрос.
БРЮС: Валяйте, профессор (улыбается студентам, как бы говоря: «Так уж и быть, сделаем приятное старому козлу»).
ЧЭМБЕРС: Не кажется ли вам, что равноценного эффекта в данной сцене можно было бы добиться и без обследования интимных органов героини?
БРЮС: Что-что?
ЧЭМБЕРС: Кхм. Я просто спросил, не кажется ли вам, что равноценного эффекта в данной сцене можно было бы достичь и без обследования интимных органов героини?
Напряженная пауза.
БРЮС: Интимные органы здесь не показаны. Вы что, профессор, не смотрели фрагмент?
ЧЭМБЕРС: Я понимаю, что интимные органы не показаны. И тем не менее они играют в происходящем несоразмерно большую роль.
БРЮС: Я не снимаю фильмов, эксплуатирующих низменные чувства.
ЧЭМБЕРС: И тем не менее, персонаж по имени мистер Кокс разглядывает интимные органы девушки. Разве не так?
БРЮС: Это ирония.
ЧЭМБЕРС: Ирония?
БРЮС: Конечно.
ЧЭМБЕРС: Я вас не понимаю.
БРЮС: Персонаж по имени мистер Кокс, разглядывая интимные органы персонажа по имени Тони, тем самым занимает позицию иронического сопоставления со зрителем. Это вы поняли, профессор?
ЧЭМБЕРС: Боюсь, что нет. Я совершенно не уловил в этой сцене иронического сопоставления. Наверное, туго соображаю?
В поиске сочувствия Брюс бросил в аудиторию взгляд, полный праведного гнева, но ожидаемой реакции не встретил. Студенты несколько растерялись: большинству из них «позиция иронического сопоставления» представлялась чем-то из постельного репертуара. Кто-то нервно захихикал.
ЧЭМБЕРС: При всем моем уважении, мне эта сцена показалась довольно грубой.
БРЮС: Помните ли вы, что следующий план дается с точки зрения дыры Тони?
Из аудитории послышались смешки, как Брюс и рассчитывал. Грубые словечки, которые он произносил с университетских кафедр, были призваны подчеркнуть, насколько глубоко ему на все и на всех плевать.
ЧЭМБЕРС: С точки зрения?
БРЮС: Ну да! Я думал, раз уж вы преподаете основы режиссуры, вам должно быть известно понятие точки зрения.
ЧЭМБЕРС: Я знаю, что означает «точка зрения». Но мне не…
БРЮС: Зритель видит физиономию мистера Кокса с точки зрения интимных органов Тони.
ЧЭМБЕРС: С точки зрения интимных органов?
БРЮС: Вот именно, с точки зрения интимных органов.
ЧЭМБЕРС: Прошу прощения, но все же я не…
БРЮС: Мистер Кокс разглядывает интимные органы, а интимные органы, в некотором роде, разглядывают мистера Кокса.
ЧЭМБЕРС: И в этом заключается ирония?
БРЮС: Ирония, профессор, заключается в том, что мы из данной сцены извлекаем. Я хотел показать, что для мистера Кокса все это обычная работа. Я ставлю мистера Кокса в необычные обстоятельства, дабы подчеркнуть, что его лицо в этот момент не выражает ничего, кроме деловитости. Ему почти скучно. Просто такая у него работа, обычная американская работа.
ЧЭМБЕРС: То есть, по-вашему, многие в Америке зарабатывают себе на жизнь, стреляя женщинам в живот и шаря у них под юбкой в поисках наркотиков?
БРЮС: В Америке убийство – это род занятий, друг мой. Такой же вариант карьеры, как преподавание или медицина.
ЧЭМБЕРС: Ну, наверное, не такой уж обычный вариант…
БРЮС: Ага! Вашими бы устами…
ЧЭМБЕРС: Статистические данные, уверен, подтвердили бы мою правоту. Знаете, мистер Деламитри, следующая реплика мистера Кокса – один из самых моих нелюбимых моментов в вашем фильме?
БРЮС: Вы просто сердце мне разбили.
Брюс устало улыбнулся студентам, которые наградили его ответным смехом.
ЧЭМБЕРС: Хм-м… да… ну, то есть я понимаю, что о вкусах не спорят, и мой вкус вам откровенно безразличен. Тем не менее, по-моему, слова мистера Кокса «тут есть на что поглядеть» выходят за рамки вкуса вообще.
БРЮС: «Тут есть на что поглядеть» – очень важная фраза, ключевая, центральная фраза всего фильма! Она необходима для того, чтобы моя режиссерская идея дошла наконец до самых тупоголовых зрителей. Я, мистер Чэмберс, отдаю себе отчет в том, что кому-то будет неприятно смотреть этот эпизод. Я также допускаю, что кто-то может найти созданные мною образы возбуждающими. Девушку подвергли грубому насилию, связали, ранили из пистолета, раздели, а потом, когда она находится при смерти, к ней под юбку лезет незнакомый мужчина. Мне подобные образы даются нелегко.
ЧЭМБЕРС: Отрадно слышать.
БРЮС: Поэтому, осознавая лежащую на мне ответственность, я помещаю их в особый смысловой контекст. Показываю реакцию мистера Кокса с точки зрения интимных органов героини.
ЧЭМБЕРС: Вы показываете, как он с улыбкой сообщает, что под юбкой у героини есть на что поглядеть.
БРЮС: Вот-вот! Но заметьте, как он это сообщает! Не ахает: «Вот это да! Я тут копаюсь в интимных органах умирающей! Это ж полный улет! Обалдеть можно!» Он пожимает плечами и говорит: «Тут есть на что поглядеть». Ему это все не нужно. Он спокоен, безразличен… Просто такая у него работа. Как я сказал, для него это всего лишь работа, обыкновенная американская работа. И именно это я хочу донести до зрителя.
ЧЭМБЕРС: (устало) Давайте посмотрим следующий эпизод (кивает студенту, отвечавшему за проектор).
Киноаппарат зажужжал. Фрагмент фильма «Обыкновенные американцы».
Следующая сцена происходила в грязном придорожном баре. Полураздетая женщина танцевала под медленное кантри в исполнении музыкального автомата. У стойки бара сидели двое неприятных грубых дальнобойщиков и не сводили с нее хищных глаз.
Женщина продолжала танцевать. И какая женщина! Мечта дальнобойщика, волшебный сон ковбоя! Она была из белой бедноты, но выглядела как представительница белой бедноты, только что спустившаяся с Олимпа. От крашеных ногтей на босых ступнях до джинсовых шортиков, едва прикрывавших ее зад, простирались стройные загорелые ноги. Обнаженный бронзовый живот с совершенной чашечкой пупка волнообразно покачивался в такт музыке, выгодно контрастируя с короткой белой маечкой, которая, будь она хоть чуть-чуть короче, неизбежно выставила бы грудь женщины на всеобщее обозрение. Грудь, которая, похоже, не подозревала ни о существовании сэра Исаака Ньютона, ни об его абсурдной теории гравитации. Венчала всю эту красоту копна – нет, не копна, а грива невероятных золотых волос, обрамлявших точеное лицо с томными глазами и пухлыми губами. Эти пухлые влажные губы никогда до конца не смыкались и, как казалось, были готовы на все.
Есть детская игра, по правилам которой нужно танцем изобразить абстрактное понятие, например, голод или ветер. Женщина на экране изображала оргазм. Ее бедра, плечи и скользящие по полу босые ноги словно говорили о том, что этот танец в одиночестве среди бела дня в придорожной забегаловке является для нее верхом сексуального наслаждения. Иногда она даже запускала руку между ног и брала несколько быстрых аккордов на узкой полоске шортов ниже молнии.
Если это и не было публичной мастурбацией под музыку, то уж, во всяком случае, убедительно ее имитировало. Зрелище не укрылось от внимания двух увальней ковбойской наружности, которые сидели, привалившись к стойке бара и примостив пивные бутылки на свои пивные животы. Они, конечно, глазели на женщину, причем глазели с вожделением. Можно даже сказать, что при виде ее у обоих текли слюни. Челюсти у них отвисли, а джинсы в положенном месте вздыбились. Если бы не препятствие в виде необъятных животов, эти две части тела в конце концов непременно встретились бы.
– Уххх пффф, – сказал один из ковбоев.
– Ухххх, – согласился второй.
Несмотря на убогость их лексикона, было ясно, что обсуждаются прелести юной красавицы. Ей, видимо, польстило проявленное к ней внимание, и она начала потихоньку двигаться в их сторону. В переводе с телесного языка ее движения означали нечто вроде: «Если у кого-нибудь из вас, джентльмены, возникнет желание грубо мною овладеть, вы можете всецело на меня рассчитывать». Так, по крайней мере, интерпретировал ее поведение тот «джентльмен», что был побольше и пострашнее видом. Он высвободил табурет из объятий своего обширного зада, сплюнул на пол табачную жвачку и с довольным похрюкиванием направился к увлеченной танцем полуголой соблазнительнице.
Какой разительный контраст являли собой эти двое! Она была до боли прекрасной и соблазнительной живой куклой. Он – отвратительным чудовищем с бутылкой пива в руке, горою подбородков, напоминающих стопку жирных оладьев, и необъятным брюхом, которое, вероятно, не умещалось в пределах одного часового пояса. И если ее грудь игнорировала законы Ньютона, то его брюхо, видимо, излучало собственное гравитационное поле. Как бы там ни было, женщина, похоже, считала его привлекательным.
Все в ее поведении свидетельствовало о желании. Она надувала губы и, продолжая извиваться, льнула поближе к мужику. Его неуклюжие движения и похотливое похрюкиванье, казалось, возбуждали ее и толкали на еще большую откровенность. Она взяла у него из рук бутылку и, хотя пива там было только на дюйм, приложилась к ней. Мужик порядочно просидел с бутылкой, и оставалось только догадываться, сколько в ней пива, а сколько слюней. Но женщина жадно присосалась к горлышку, и ее сочные губы елозили по стеклу, словно говоря: «Вообще-то я предпочитаю делать это с пенисом толстого и уродливого дальнобойщика».
Женщина допила остатки пива, но не отставила бутылку, а принялась катать ее по животу, который, по-видимому, пылал так горячо, что его нужно было срочно остудить. Уняв жар тела, она перевернула бутылку горлышком вниз. Капля пены упала ей на пупок и сбежала за пояс шортов, привлекая внимание (как будто в этом была необходимость) к тому, что пуговица на них расстегнута и только молния не дает им свалиться.
– Уххх, – выдохнул толстяк.
Женщина поставила бутылку на музыкальный автомат и сократила до нуля расстояние между собой и потенциальным партнером. Она прижалась к нему всем телом, а ее бедра заходили из стороны в сторону. Толстяк решил, что нужно сделать ответный жест, и для знакомства похлопал красотку по заднице.
– Меня зовут Энджел, – прошептала она в его подбородки.
– Да мне плевать, как тебя зовут, – буркнул в ответ дальнобойщик. – Главное, чтоб ноги пошире раздвигала.
Он взял неверную ноту. Неизвестно, какие слова хотела услышать Энджел, но явно не эти. Не понравилось ей и то, что он усилил хватку.
– Эй, приятель, лапами полегче, – сказала она. – Мне сиськи нужны снаружи, а не под ребрами.
Толстяк не внял ее словам. Впившись огромными толстыми пальцами в мягкую плоть ее зада, он притянул Энджел еще ближе к себе.
– Танцуешь как шлюха, вот и получаешь как шлюха. Чего ты телишься? Приласкай дядю.
– Я лучше дохлую собаку в задницу поцелую, – решительно заявила Энджел.
Она протянула руку, схватила оставленную на музыкальном автомате пивную бутылку и с размаху опустила ее на макушку своего партнера. Бутылка разлетелась вдребезги. Этого должно было хватить, чтобы мужчина отвязался, но Энджел попался крепкий орешек. Он занес для удара свой чугунный кулак – и не успел, женщина опередила его. На барной стойке стоял тяжелый кувшин с пивом. Секунду спустя он оказался в руке у Энджел, и она стукнула им по толстой физиономии. Оглушенный ударом, дальнобойщик повалился на пол и растянулся в луже крови, пива и грязи. Его приятель начал стаскивать с табурета свое массивное тело. Энджел бросила кувшин и извлекла из крошечных шортов – что казалось чудом, поскольку места в них для этого не было – маленький короткоствольный пистолет.
– Сядь и не дергайся! – По-видимому, склонная к внезапным перепадам настроения, она направила пистолет на второго толстяка.
Тот, перепуганный насмерть, плюхнулся на табурет и больше не дергался.
Энджел тем временем обратилась к бывшему партнеру по танцам, который, так и не придя в себя, лежал на полу.
– Ну что, подонок, – закричала она в дикой, неудержимой ярости, пиная беспомощного толстяка в лицо, – ты все еще хочешь меня? Все еще мечтаешь потрахаться? Больше тебе это не светит!
В руке у Энджел по-прежнему была разбитая бутылка. Упав на колени, она вонзила зазубренный конец бутылки в пах толстяку. Оттуда фонтаном забила кровь.
Кадр замирает.
Студенты захлопали, и Брюс снисходительно их поблагодарил.
ЧЭМБЕРС: Вам не кажется, что весь этот эпизод построен на сплошных клише?
БРЮС: Клише? Вы говорите, клише? Извините, но я позволю себе заметить, что самое жалкое, самое вторичное из использованных мной клише во сто крат оригинальнее всего, что вы когда-либо сказали и сделали. (недовольный гул студентов, перешептывания) Шутка! (по-детски улыбается, чтобы сгладить впечатление от своей резкости) С профессорами не спорят! (Студенты немного успокаиваются)
ЧЭМБЕРС: По-вашему, я должен с пониманием отнестись к порнушке с элементами насилия просто потому, что женщина одерживает верх?
БРЮС: Разумеется. Мне было очень важно показать женский персонаж в таком исключительно выгодном свете.
Последнюю реплику женская часть зала встретила жидкими аплодисментами. Раздалось даже несколько одобрительных возгласов.
– Молодец! – прокричала девица с колечком в носу.
ЧЭМБЕРС: Хм-м. Вы даже представить себе не можете, как я устал от кинорежиссеров, подающих свою безвкусную и непристойную стряпню под смехотворным соусом борьбы за равноправие полов.
БРЮС: Может быть, образы сильных женщин просто вас пугают?
- Молодец! – снова крикнула девица с пирсингом.
ЧЭМБЕРС: Я не назвал бы сильной женщину, которая соблазняет ужасного и грубого урода для того, чтобы затем вонзить ему в интимные органы разбитую бутылку. Я назвал бы ее психопаткой.
БРЮС: Погодите-ка, приятель! Женщина имеет право одеваться и танцевать так, как ей угодно.
ЧЭМБЕРС: Так, как вам угодно. Действие фильма – это плод вашей фантазии. Сценарий написан вами, а исполняющая роль актриса одета так, как вы ей приказали, и делает то, что вы ей приказали.
БРЮС: Да, это я написал сценарий. Но что дало пищу моей фантазии? Реальность. Секс и насилие, правда, связаны между собой, и вы найдете множество тому примеров по всей Америке. Моей вины тут нет: не я это затеял, и сам я никого не убивал. Мое творчество – всего лишь зеркало, в котором отражается реальность.
ЧЭМБЕРС: Кривое зеркало – так, видимо, будет правильнее?
БРЮС: Прошу прощения?
ЧЭМБЕРС: Почему ваши маньяки-убийцы всегда так привлекательны, мистер Деламитри? Почему они нравятся зрителю? Смею предположить, что если бы в последнем эпизоде фигурировала бесцветная толстуха, ее бы, наверное, изнасиловали. Только вы не стали бы снимать подобный эпизод с участием толстухи, потому что его смысл в том, чтобы показать красивую женщину, провоцирующую полуголым телом…
БРЮС: А вы когда-нибудь видели греческую статую некрасивой телки? Или батальное полотно, которое не представляет воинов храбрыми и благородными парнями, а кровопролитие – волнующим и притягательным? Образы и сюжеты создают художники. В этом – наша функция. И в основе сюжета может быть что угодно, но только не жизнь скучных и некрасивых людей, не склонных к любовным и прочим приключениям. Я вам не репортер. Я не обязан докладывать о том, что в самом деле случилось. Я художник и служу своей музе, своему таланту. Беру от жизни, что хочу, и создаю картины, которые мне нравятся.
ЧЭМБЕРС: Вот как? А мне казалось, что вы сравнили себя с зеркалом…
БРЮС: Я… Я… Вообще-то я у вас тут слишком задержался, и мне нужно бежать.
СЦЕНА 3. ЯРМАРКА ТЩЕСЛАВИЯ
Красная дорожка. Звезды позируют перед камерами. Охранники с трудом сдерживают кричащих фанатов. На авансцене ведущие Оливер и Дейл.
ОЛИВЕР: И мы продолжаем наш репортаж с церемонии вручения премии «Оскар», где прямо сейчас на красной дорожке появляются легенды Голливуда. Мартин Скорсезе, Анджелина Джоли, Мэрил Стрип…
ДЕЙЛ: О боже, Оливер, ты видел ее шикарное платье?
ОЛИВЕР: Бесподобно, просто бесподобно! И нам сообщают, что только что прибыл…
ДЕЙЛ: О, это же Брюс Деламитри!
Брюс выходит на красную дорожку, где его встречают фанаты и фотографы. Крики, вспышки фотокамер. Сзади стоят пикетчицы из общества «Матери против смерти». Они держат плакаты с надписями: «МПС», «Голливуд превозносит убийц! Верните нам традиционные формы семейного досуга» и т.д.
ДЕЙЛ: Толпа фанатов восторженно приветствует его…
ОЛИВЕР: Но только не члены политической группы «Матери против смерти», которые организовали пикет прямо здесь, возле красной дорожки. Они выступают против насилия на большом экране, и обвиняют Брюса Деламитри…
ПИКЕТЧИЦА: Мистер Деламитри, моего сына убили! Ни в чем не повинного мальчика застрелили на улице. В вашем последнем фильме убивают семнадцать человек.
ОЛИВЕР: Брюс Деламитри представляет собой молодое, ершистое, циничное голливудское поколение, которому на все и на всех наплевать.
ДЕЙЛ: И главной интригой вечера остается вопрос: получит ли Брюс, этот enfant terrible Голливуда, заветную статуэтку в номинации «Лучший режиссер».
Брюс проходит мимо них. За трибуной на сцене появляется Восходящая звезда, которая объявляет победителя в номинации «Лучший режиссер».
ОЛИВЕР: И прямо сейчас на сцене появляется восходящая звезда Голливуда Зои Стейнсон, которая объявит победителя.
ДЕЙЛ: По слухам, присутствие Брюса Деламитри в списке номинантов отпугнуло всех крупных знаменитостей, к которым изначально обратились с просьбой представлять «лучшего режиссера».
ОЛИВЕР: Никто не любит политических скандалов, а «Матери против смерти», размахивающие своими лозунгами…
ВОСХОДЯЩАЯ ЗВЕЗДА: Брюс Деламитри! Вот он, наш герой!
Овации. Брюс подходит к ней, берет статуэтку.
БРЮС: Я стою здесь на пылающих ногах. Я хочу поблагодарить вас. Поблагодарить всех и каждого, кто присутствует в этом зале. Всех и каждого, кто трудится в киноиндустрии. Вы дали мне силы и открыли дорогу к звездным высотам. Позволили добиться того, на что я даже не смел надеяться. Стать лучшим из лучших – таким, как вы сами! Потому что вы – лучшие. Что можно к этому добавить?.. (У Брюса дрогнул голос, и более миллиарда зрителей подумали, что он, быть может, сейчас заплачет)
Кто я? Всего лишь ваш покорный слуга. Но в то же время я полон гордости, любви и стремления стать лучше во всех отношениях – в творчестве, в личной жизни, в глазах Господа. Я лучше всех… Я лучше всех поблагодарю и долгих речей говорить не буду. Скажу лишь самое главное. Спасибо тебе, Америка. Спасибо за то, что позволяешь мне быть частью твоей великой киноиндустрии. Потому что это воистину великая индустрия, великая американская индустрия, в которой работает множество замечательных людей, чьи выдающиеся, поразительные, грандиозные, невероятные, Богом данные таланты помогли мне сделать то, что я уже сделал. Вы – ветер, дающий опору моим крыльям, и свой полет я посвящаю вам. Да благословит вас Бог. Да благословит Бог Америку. Да благословит Он заодно и весь мир. Спасибо.
Зал взрывается аплодисментами.
ДЕЙЛ (всхлипывая): Какая прекрасная речь!
ОЛИВЕР: Образец изящества и благовоспитанности в лучших традициях Голливуда: искренняя, скромная, патриотичная и очень-очень трогательная.
ДЕЙЛ: Оставим же нашего героя дня купаться в лучах славы! А мы отправляемся в Зеленую комнату, где попытаемся первыми взять интервью у победителей. Оставайтесь с нами!
Вечеринка после оскаровской церемонии. Блеск, роскошь и бюсты. Брюс проходит сквозь толпу звезд разной величины, поздравляющих его.
БРЮС: Спасибо, большое спасибо (автоматически произносил он снова и снова).
Честно говоря, я думаю, что Келли его больше заслужила. Нет, правда, думаю, она его больше заслужила.
Я радуюсь, что мои фильмы вообще пользуются каким-то успехом.
Рад тебя видеть, приятель (с жаром потряс руку какому-то красавчику). Мне жутко понравился тот фильм, где ты играешь полицейского. Нам обязательно нужно встретиться. Обязательно. Это было бы просто здорово.
Ты видел фильм, в котором он играет полицейского? (доверительно спросил Брюс у оказавшегося рядом обладателя квадратного подбородка) Режиссер – идиот, а актер в главной роли – просто тормоз. Я человек воспитанный и не люблю такие вещи говорить, но у этого парня нет ни малейших признаков