Репортеры на газоне у Брюса продолжали пережевывать те крохи информации, которые у них имелись: «…Оскароносец… Магазинные Убийцы… красавица-модель/актриса… хорошенькая дочка… бывшая жена…»
РЕПОРТЕР 1: Давайте посмотрим, как развиваются события в доме Брюса Деламитри.
РЕПОРТЕР 2: События пока не развиваются. Все, что на данный момент известно, – это… Оскароносец… Магазинные Убийцы… красавица-модель/актриса… хорошенькая дочка… бывшая жена…
РЕПОРТЕР 3: Ну что ж, тогда давайте обратимся к нашим экспертам в области шоу-бизнеса и криминальной психологии.
РЕПОРТЕР 4: По вашему мнению, что именно происходит в доме Брюса Деламитри?
ЭКСПЕРТ 1: Нy-у… это классический случай…
ЭКСПЕРТ 2: Именно такой случай подробно описан в моей последней книге, которую вы, конечно, можете найти во всех крупных книжных магазинах.
Брюс и Уэйн стояли рядом у окна, глядя на город, выросший у Брюса на лужайке.
БРЮС: Ты хочешь, чтобы кто-то взял на себя вину? И как ты это себе представляешь? Какой-нибудь маг и волшебник объяснит происходящее оптическим обманом и заявит, что на самом деле всех перестреляли не вы, а кто-то другой?
На полу, у мини-бара, закашлялась Брук.
ВЕЛВЕТ: Ей нужен врач. Позовите врача.
УЭЙН: (снова разозлился и резко навел на Велвет пистолет) Я эту дамочку не просил угрожать моей девушке. Она сама виновата, нечего было хвататься за пушку. А теперь заткнись – мы с Брюсом разговариваем. Или тебе помочь заткнуться, а?
Он шагнул к девочке и занес над ней кулак. Велвет разрыдалась.
БРЮС: Если ты ее ударишь, клянусь, на мою помощь можешь не рассчитывать.
УЭЙН: Ты будешь делать то, что я тебе скажу, даже если крошка схлопочет по шее.
ВЕЛВЕТ: Пожалуйста, не бей меня.
СКАУТ: Она же ребенок, Уэйн. Не надо ее бить. Не опускайся до такого.
УЭЙН: Никакой она не ребенок, милая. В Голливуде дети рождаются взрослыми. Эта маленькая стерва, наверное, уже потратила больше денег за свои недолгие годочки, чем твоя мамаша получила бы за пятьдесят жизней. Она заслуживает хорошей порки.
БРЮС: Повторяю, если ты ее ударишь, о своем плане можешь забыть.
Уэйн медленно опустил кулак.
УЭЙН: Хочу пояснить, Брюс: я выполняю желание моей девушки – не твое. Заруби себе на носу: ты будешь делать то, что мне угодно, врежу я твоей пигалице или нет.
БРЮС: Ну, так чего же ты хочешь?
УЭЙН: Я хочу, чтобы ты выступил в роли нашего защитника. Чтобы ты попросил о помиловании и спас нас от электрического стула.
БРЮС: Попросил о помиловании? Ты что – совсем свихнулся?! Думаешь, мои слова спасут вас от наказания? Да вы виновны не меньше Гитлера!
УЭЙН: Виновны, если ты имеешь в виду, что мы и правда сделали то, что сделали, но ведь не в этом суть, посуди сам. В наши-то дни! Какая разница, виновен ты или нет – тебя все равно могут признать невиновным. Помнишь, ту чокнутую мексиканку, которая мужу член отрезала? Она была виновата и даже не отрицала этого. Отчикнула парню его достоинство и выкинула из окна машины. И что – сидит она за это? Ворочает булыжники на солнцепеке? Очень сомневаюсь. А все потому, что она была одновременно и виновата, и невиновна. В Америке такое вполне возможно.
СКАУТ: Все правильно. Она это сделала и была права. Подонок бил ее и насиловал, так что получил по заслугам. Надеюсь, ножу нее был ржавый.
УЭЙН: Знаешь, Скаут, тут мы с тобой не сходимся во мнении. Я лично не представляю, как муж может насиловать жену. Муж берет у жены то, что и так ему принадлежит.
СКАУТ: Он ее бил.
УЭЙН: В этом случае, дорогая, от мужа уходят, а не член ему отрезают.
СКАУТ: Присяжные ее оправдали.
УЭЙН: Значит, они там все были лесбиянками и гомиками.
Скаут фыркнула и вернулась к изучению ногтей.
УЭЙН: А-а, ладно, ну тебя, мы отклонились от темы. Я говорю, что, как бы там ни было, эта мексиканка вышла на свободу. Совершила преступление, во всем призналась, ни капельки не раскаиваясь в содеянном, и все-таки вышла на свободу. Виновата, но невиновна, ясно? У нас в Америке такое возможно. Главное, чтобы тебя оправдали.
БРЮС: То есть ты полагаешь, что для массового убийства может быть какое-то оправдание?
УЭЙН: Брюс, в США найдется оправдание для чего угодно. Помнишь тех копов, которые избили ниггера и начали беспорядки? Там все на пленке было заснято – и что? Сидят они в тюрьме? Нет, сэр, не сидят. А О.Джей Симпсон? Сначала кричали, что он убил жену. Потом оказалось, что настоящая жертва – не мертвая телка, а сам Симпсон. Жертва полицейского-расиста, которого, кстати, тоже не посадили. В этой стране никто ни в чем не виноват. Так с чего же мы со Скаут будем отвечать за то, что натворили?
БРЮС: Уэйн, подумай. На твоей совести слишком много жертв. Для этого не может быть оправдания.
Уэйн улыбнулся, снял телефонную трубку и начал набирать номер.
УЭЙН: Брюс, ты только что получил «Оскар». Если я скажу, что ты сейчас, наверное, самый знаменитый режиссер в мире, это не будет лестью. Ты действительно достоин всемирного признания. Ты хорошо поработал и заслужил свою награду… Простите. (Он повернулся к телефону.) Заткнитесь и слушайте! Мы хотим сделать заявление, понятно? Собираемся объявить о своих намерениях и всем все объяснить. Для этого вы пришлете сюда небольшую «И-эн-джи». И не возитесь там… Я знаю, что такое «И-эн-джи», иначе не просил бы прислать ее! Заткни глотку! Тут говорю я. Попробуете меня еще раз перебить, и будем разбираться с помощью автомата, ясно? Так вот, съемочная группа должна передавать информацию на все каналы, в том числе кабельные. Никакого эксклюзива – материал транслируют все, понятно? И еще одно. У звукооператора должен быть доступ к рейтинговому компьютеру. Я хочу получать информацию о своей популярности каждую минуту. Если сделаете все, как я сказал, то даю вам слово свободного американца: кого бы я еще здесь ни убил, телевизионщики останутся невредимы. Я гарантирую их безопасность, поскольку вы здесь наблюдатели, а мы действующие лица. (Уэйн положил трубку на рычаг и повернулся к заложникам.) Теперь придется немного подождать. Может, выпьем?
БРЮС: Уж больно много ты знаешь о телевидении.
УЭЙН: Откуда я столько знаю о телевидении? Ну, Брюс, какие же нынче могут быть секреты? Тем более о телевидении. Ты сам подумай. Домашнее видео, местные кабельные каналы – ведь это все часть жизни. Не имитация реальности, а прямая ее трансляция. Настало время электронной демократии. Нет больше разделения на «нас» и «вас», и «мы» теперь повсюду. Выигрываем призы на телешоу. Оказываемся героями видеозаписи об ограблении банка. Признаемся в грехах у Опры Уинфри и получаем прощение на христианском канале. Люди стали телевидением, приятель, а ты еще спрашиваешь, откуда я знаю, как его использовать? Несложно было разобраться – можешь мне поверить, дружище. И знаешь, при всем твоем уме, ты на удивление плохо соображаешь. Прости, мне нужно связаться с копами. (звонит) Да, и еще. Я знаю, о чем вы думаете, ребята. Хотите прислать сюда бригаду спецназовцев? Ну, так не надейтесь. Съемочная группа будет минимальной: один телеоператор и один звукооператор. Два человека, ясно? Два. Кроме того, они должны быть без обуви и в одном нижнем белье. Слышите? Только белье, ничего больше. И никаких широких кальсон и дамских шаровар. На них должно быть ровно столько одежды, сколько необходимо для прикрытия срамных мест. Я собираюсь исследовать каждый сантиметр их тел и оборудования, и если мне вдруг, не дай бог, покажется, что где-нибудь в пятидесяти ярдах от этих несчастных спрятан пистолет, граната или хотя бы перочинный ножик, я прикажу Скаут изрешетить пулями всех четырех заложников, и можете не сомневаться, что она сделает это, учитывая, как сильно моя крошка любит меня и как послушно выполняет мои приказы. Так что, если ты, коп, вздумаешь играть со мной в кошки-мышки, по твоей вине у нас тут будут еще четыре трупа, и это покажут по всем телеканалам Америки. Все. Пока. (Уэйн повесил трубку.)
БРЮС: Ты сюда пригласил репортеров? В мой дом?
УЭЙН: Совершенно верно, Брюс. Ты, я и Скаут будем вместе делать заявление.
БРЮС: Я не собираюсь делать никакого заявления, упырок ненормальный! Можешь это свое заявление засунуть себе в…
УЭЙН: Вот-вот, Брюс, выругайся как следует, чтобы потом никаких непристойностей перед репортерами. Это может повлиять на рейтинги.
СКАУТ: Нас правда покажут по телевизору, милый?
УЭЙН: Да, малыш, и нас, и Брюса, потому что он ведь не хочет, чтобы его маленькая дочка вдруг умерла.
БРЮС: Какое еще заявление? Что я должен сказать?
УЭЙН: Сейчас поймешь. Ты скажешь всей стране – и можешь мне поверить, что тебя услышит вся страна, поскольку мы с тобой интересней, чем постельная сцена между Элвисом и Опрой на лужайке перед Белым домом – так вот, ты скажешь, что во всех преступлениях Магазинных Убийц виноват ты. (Уэйн улыбнулся, словно говоря: «Отличный план, да?».) Скажешь, что, познакомившись и лично с нами побеседовав, ты понял, что мы не более чем несчастная, тупая, необразованная белая шваль и что твои шикарные голливудские картины совершенно сбили нас с толку и развратили наши наивные умы. (Достал рюкзак, в котором еще недавно находилась мертвая голова, и вытащил оттуда стопку вымазанных кровью журналов и газет. Выбрав одну из газет, процитировал): Скажешь, что твоя «искусная циничная эксплуатация самых низких и примитивных сторон человеческой психики оказала такое разрушительное воздействие на…»
БРЮС: Я этого не сделаю!
Уэйн медленно прошелся по комнате и остановился рядом с Велвет и Фаррой.
УЭЙН: Открой рот, крошка. (Велвет снова разрыдалась. Уэйн приставил пистолет к сомкнутым губам Велвет. Металлическое дуло уперлось в сжатые зубы девочки.) Наверное, твои хорошенькие зубки влетели тебе в кругленькую сумму. Так вот, одна такая пуля может их сильно подпортить. (Решив, что этого пока достаточно, Уэйн спрятал пистолет, повернулся к Брюсу и помахал у него перед носом окровавленными журналами.) Ты скажешь, Брюс, что мы «продукты общества, прославляющего насилие». Что мы слабовольные и простодушные существа, «совращенные образами секса и смерти», образами, которые ты создаешь, приятель, и за которые тебя наградили «Оскаром». Ты скажешь, что глаза твои открылись и тебе стыдно. Кстати, у меня появилась шикарная идея – бог мой, ну конечно! Ты вернешь им свой «Оскар». В прямом эфире! Ты откажешься от «Оскара» из уважения к своим жертвам. К тем людям, которых ты убил посредством меня и Скаут.
БРЮС: Это не сработает, Уэйн. Это не может сработать. Что бы я ни сказал, закон не изменить. Вы совершили преступление и понесете наказание.
УЭЙН: Чушь собачья, Брюс, и ты прекрасно это знаешь. Закон трактуют люди, и у него может быть миллион значений. Одно для белых, другое для черных. Одно для богатых, другое для бедных. Закон как глина – лепи что хочешь, и никто не знает, что получится завтра. После твоего заявления, приятель, мы со Скаут больше не будем грязными убийцами. Мы станем героями для одних, жертвами для других. Монстрами и святыми одновременно. В нас воплотится общественная полемика, которая проникнет в самое сердце нации. (Глубоким проникновенным голосом типичного телеведущего) Граждане Америки взглянут на себя и спросят: «Кто мы? Куда мы идем? Кто в ответе за преступления Уэйна и Скаут? Вина ли это Брюса Деламитри или мы все причастны к содеянному?»
БРЮС: А если я завтра публично откажусь от своих слов? Если я заявлю всему миру, что ты меня заставил взять на себя ответственность?
СКАУТ: К тому моменту тебя может и не быть, мистер Большая Шишка. Кто знает, когда ты умрешь?
УЭЙН: Точно, крошка. Но, откровенно говоря, не так уж важно, что ты скажешь завтра, Брюс, даже если предположить, что ты до завтра дотянешь. Завтра наша история обретет свою собственную жизнь. На повестке дня у каждой газеты, у каждого ток-шоу будет стоять вопрос: «Кто виноват?» И что бы ты ни сказал, это не сотрет из памяти сегодняшний день и тот образ, который будет создан сегодня. Это решающий момент, и именно его все запомнят, – круче избиения Родни Кинга, круче кортежа Кеннеди.
БРЮС: (сквозь зубы) Ну, ну, Уэйн, смотри не продешеви.
УЭЙН: Да брось ты, приятель! Все сложилось как нельзя лучше: король Голливуда, двое серийных убийц, умирающая звезда «Плейбоя», потрепанная ведьма-жена, соблазнительная маленькая дочка, вся в слезах… кровь, оружие… у нас тут все как полагается. Никто не сможет это забыть. Мы все останемся в их памяти навеки. А при виде тебя, Брюс, они только об этом и будут помнить. О том, как ты стоишь в обнимку со мной и Скаут и – под хныканье дочери и стоны умирающей подружки – говоришь: «Америка, очнись! Мы сеем ветер, а пожинаем ураган. Эти двое невежественных грешников – одной с вами крови. Одной крови со мной. Мои сын и дочь. Я породил их, и мои грехи легли им на душу…» Вот так-то, а теперь давайте выпьем.
Уэйн выпил и еще раз отправился вниз, чтобы впустить внутрь дома съемочную группу.