— О, Боже! — простонала Рэйчел Уэльч. — Мы же на магистрали Санта-Моника!
Смотрю я, а к нам подваливает по склону Сью. Мы снова оказались втроем. А Рэйчел Уэльч все время манипулирует листьями вверх-вниз, пытаясь прикрыться получше.
— Ну и что теперь делать? — говорю я. Мимо проносятся машины, но, хотя вид у нас должен быть довольно странный, никто не обращает ни малейшего внимания.
— Нужно добраться куда-нибудь! — пищит Рэйчел Уэльч. — Мне нужно одеться!
— А до куда? — говорю я.
— До куда угодно! — вопит она, и мы двинулись по магистрали.
Через какое-то время на холме возникает большая табличка: «ГОЛЛИВУД», и Рэйчел Уэльч говорит:
— Нам нужно свернуть на Родео-драйв, там я смогу что-то купить. — Она по-прежнему пытается прикрыться — когда машина подъезжает к нам, то прикрывается спереди, а когда проезжает за нас — сзади. На шоссе с двусторонним движением зрелище, наверно, забавное — похоже на балет.
Ладно, сворачиваем мы с магистрали и пересекаем большое поле.
— Зачем эта обезьяна нас преследует? — говорит Рэйчел Уэльч. — У нас и так вид достаточно странный!
Я ничего ей не отвечаю, оглядываюсь на Сью, и вижу, как он огорчился после этих слов. Просто раньше он не был знаком с Рэйчел Уэльч, и наверняка обиделся.
Ладно, идем мы дальше и никто на нас не обращает никакого внимания. Наконец, подходим к большой оживленной улице, и Рэйчел Уэльч говорит:
— Да это же бульвар Сансет! Как же я смогу объяснить, почему я оказалась на Сансет, днем, совершенно голая! — Тут я ее понимаю. Я даже обрадовался немного, что на мне этот костюм чудовища — по крайней мере, менято никто не узнает, даже если со мной рядом Рэйчел Уэльч!
Подходим мы к перекрестку, и как только загорается зеленый, переходим улицу. Рэйчел Уэльч попрежнему пританцовывает, судорожно прикрываясь то сзади, то спереди, и улыбается водителям, и вообще делает вид, что ничего не случилось, будто она на сцене.
|
|
— Я погибла! — шепчет она мне. — Я уничтожена, унижена! Ну подожди, идиот, дай мне только выбраться отсюда, и я тебе покажу!
Кое-кто из водителей, ждущих зеленый сигнал, начинает сигналить и махать руками, потому что они, наверно, узнали Рэйчел Уэльч, и когда мы перешли улицу, кое-какие машины повернули и поехали за нами вдоль тротуара. Так что когда мы дошли до бульвара Уилшир, за нами уже следовала приличная толпа — и Рэйчел Уэльч покраснела, как рак.
— Тебе в этом городе уже не работать! — говорит она мне, стиснув зубы и натужно улыбаясь толпе.
Прошли мы еще немного, и она говорит:
— Ага! Родео-драйв!
Я смотрю на угол — и верно, магазин женской одежды. Я похлопал Рэйчел Уэльч по плечу и показал на этот магазин. Она только скорчилась:
— Бррр! Это же Попагалло! Какой дурак станет одеваться в платье от Попагалло?!
Тогда мы прошли еще немного, и она говорит:
— Ага! «Джиани»! У них бывает кое-что интересное! — и мы заходим внутрь.
В дверях нас встречает продавец, такой парень с маленькими усиками в белом костюме, и даже с платком в кармашке пиджака, и так пристально на нас смотрит.
— Чем могу помочь, мадам? — говорит он.
— Мне нужно платье, — отвечает Рэйчел Уэльч.
— Какое именно, мадам? — спрашивает он.
— Любое, идиот — не видишь, что творится?
Ладно, парень идет к вешалкам и говорит, что может быть, найдется что-нибудь ее размера. Рэйчел Уэльч тоже подходит и начинает рассматривать платья.
|
|
— А вы, господа, не хотите ли тоже на чтонибудь взглянуть? — обращается он к нам со Сью.
— Мы просто ее сопровождаем, — говорю я. Оглянулся, а весь народ, что за нами шел, так и впился носами в стекло витрины.
Рэйчел Уэльч отобрала штук восемь платьев и скрылась в примерочной. Потом выходит и говорит:
— Что вы думаете об этом? — На ней оказалось коричневое платье со множеством поясков и ленточек, и очень низким вырезом.
— Не думаю, дорогая, — говорит продавец, — это НЕ ВАШЕ. — Тогда она уходит и возвращается в другом, и он говорит:
— Вот это замечательно! Вы выглядите необычайно привлекательно!
— Я беру это, — говорит Рэйчел Уэльч, а продавец спрашивает:
— Отлично — как вы собираетесь платить?
— То есть? — спрашивает она.
— Ну, наличными, чеками, кредитной картой? — говорит он.
— Слушай, чувак, ты что, не видишь, что у меня ничего такого нет? Как ты думаешь, если бы у меня что-то такое было, КУДА бы я это спрятала?
— Пожалуйста, мадам, нельзя ли обойтись без вульгарности? — отвечает продавец.
— Я — Рэйчел Уэльч! — говорит она ему. — Я пришлю человека, чтобы за меня заплатили.
— Мне очень жаль, мадам, — отвечает он, — но так мы не торгуем.
— Но я в самом деле РЭЙЧЕЛ УЭЛЬЧ! — кричит она. — Вы что, меня не узнаете!?
— Послушайте, мадам, — говорит этот парень, — да половина народа, что ко мне заходят, говорят, что они либо Рэйчел Уэльч, либо Фарра Фосетт, или Софи Лорен и так далее. А удостоверение личности у вас есть при себе?
— Удостоверение личности! — вопит она. — Ты думаешь, куда бы я его засунула?!
|
|
— У вас нет удостоверения личности, нет кредитной карты, нет наличных — следовательно, я не могу продать вам платье, — говорит продавец.
— Ну, так я докажу тебе, кто я есть! — говорит Рэйчел Уэльч, и внезапно расстегивает молнию на блузке. — У кого еще в этом задрипанном городишке есть такие сиськи?
Толпа снаружи начинает восторженно вопить, но тут продавец наживает какую-то маленькую кнопочку, и появляется какой-то здоровенный парень, оказавшийся секьюрити, и говорит:
— Вот что, вы все арестованы. Пошли со мной, и без глупостей!
~ 22 ~
Вот так я снова оказался в тюрьме.
После того, как секьюрити блокировал нас в «Джиани», с воем понаехало полицейских машин, и один полисмен спрашивает продавца:
— Ну, что случилось?
— Вот эта женщина утверждает, что она — Рэйчел Уэльч, — говорит продавец. — Явилась в магазин, прикрываясь банановыми листьями и не желала платить за платье. А эти два мне неизвестны — но очень подозрительные типы.
— Я И ЕСТЬ Рэйчел Уэльч! — кричит Рэйчел Уэльч.
— Разумеется, леди, — говорит полисмен. — А меня зовут Клинт Иствуд. Почему бы вам не проследовать с этими парнями? — и он подозвал еще пару полисменов.
— Ладно, — говорит главный полисмен, и смотрит на меня с Сью, — а вы что скажете?
— Мы снимались, — говорю я.
— Поэтому на вас этот костюм? — спрашивает он.
— Ага, — говорю я.
— Ну, а этот? — он указывает на Сью. — Должен заметить, чертовски реалистично сделано!
— Это не костюм, — говорю я. — Он — чистокровный орангутанг.
— Вот как? — говорит полисмен. — Ну, тогда я вот что вам скажу. В участке у нас тоже есть парень, очень любит снимать. Так вот он сделает с вас, шутов, пару снимков. Так что пошли — и не дергаться!
В общем, вскоре появился мистер Триббл и снова меня освободил. Потом появился мистер Фельдер в сопровождении целого взвода адвокатов, и освободил Рэйчел Уэльч, которая к этому времени была уже совершенно невменяема.
— Ну подожди! — прошипела она мне, когда ее освободили. — Когда я с этим покончу, то ты не сможешь устроиться даже копьеносцем в фильме ужасов!
Вот тут она была права. Похоже, моя кинематографическая карьера завершилась.
— Так бывает, детка, ничего, я тебе позвоню как-нибудь, пообедаем, — говорит мне мистер Фельдер и они отбывают. — За костюмом мы кого-нибудь после пришлем.
— Ладно, Форрест, — говорит мистер Триббл, — пошли, у нас тоже есть кое-какие дела.
В отеле мы устроили небольшое совещание.
— Появление Сью создает некоторые проблемы, — говорит мистер Триббл. — Ты видишь, как нелегко было провести его сюда. Нужно прямо сказать, путешествовать с орангутангом не такто просто.
Я ему рассказал, насколько мне дорог Сью, и что он много раз спасал мне жизнь в джунглях.
— Да, я понимаю твои чувства, — говорит он, — ну что же, мы попробуем. Только ему нужно вести себя прилично, иначе мы наверняка создадим себе кучу неприятностей.
— Он будет вести себя хорошо, — говорю я, а Сью кивает и гримасничает, как обезьяна.
Ладно, на следующий день начинался финал — я должен был играть с международным гроссмейстером Иваном Петрокивичем, известным под кличкой «Честный Иван». По этому случаю должен было собраться много всякого народу, и мистер Триббл взял напрокат фрак для меня. К тому же, победитель получал приз в десять тысяч долларов, и половины этого мне вполне должно было хватить для начала креветочного бизнеса, так что мне нужно было держать ухо востро — ошибаться нельзя!
Ну, приходим мы в зал, где должны играть, а там собралось чуть ли не тысяча человек. Честный Иван уже сидит за доской и злобно так на меня смотрит, словно он Мухаммед Али.
Честный Иван оказался здоровенным русским парнем, с огромным лбом, похожий на Франкенштейна, но с длинными курчавыми черными волосами, словно у скрипача. Когда я сел за столик, он что-то пробурчал, а другой парень говорит: «Матч начался!»
Честный Иван играл белыми, и поэтому первый ход был его. Он начал разыгрывать «начало Понциани».
Тогда я ответил «защитой Рети», и все пошло отлично. Мы сделали еще по паре ходов, и тут Честный Иван принялся разыгрывать гамбит Фолкбира, двинув своего коня, и метя в мою ладью.
Но я это предвидел, и начал строит «ловушку Ноевого ковчега», и наоборот, съел его коня. Честный Иван явно огорчился, но тут же начал угрожать моему слону при помощи «нападения Тарраша».
Но я применил «королевскую индийскую защиту», и ему пришлось прибегнуть к шевингенскому гамбиту, а я ответил «защитой Бенони».
Честный Иван явно смутился, он начал кусать нижнюю губу и ломать пальцы. Потом он предпринял отчаянный ход — «нападение жареной печенки», а я ответил «защитой Алехина», и это его парализовало.
Какоето время казалось, что ситуация патовая, но тут Честный Иван применяет прием Хоффмана, и вырывается! Я взглянул на мистер Триббл, а он мне улыбнулся, и одними губами шепчет: «Давай!» Ято понял, что он имеет в виду.
Понимаете, в джунглях Большой Сэм научил меня паре приемов, которых нет в книжках, и настало время их применить. А именно, разновидность «кокосового гамбита» под названием «котел», при котором я использую свою королеву как приманку и пытаюсь поймать его коня на крючок.
Но увы! Это не сработало! Честный Иван понял, что происходит, и остановил мою королеву. Теперь уже мне стало жарко! Тогда я попробовал прием «Хижина», попытался обмануть его моей последней ладьей, но его не проведешь — он съел мою последнюю ладью и второго слона, и уже готов был поставить мне шах Петрова, как я собрал все свои силы и сумел соорудить «пигмейскую угрозу».
«Пигмейская угроза» была любимым приемом Большого Сэма, и я изучил ее в совершенстве. Тут все дело в том, чтобы правильно использовать в качестве приманки несколько фигур и потом неожиданно уничтожить противника. Если парень попадается на эту приманку — все, он может складывать манатки и сваливать. А мне оставалось только молиться, чтобы эта ловушка сработала, потому что больше светлых идей у меня не осталось, и со мной было бы кончено.
Ладно, Честный Иван похрюкал, и двигает своего коня на восьмой квадрат — а это значит, что мне удалось его обдурить, и тогда через пару ходов я поставлю ему шах и мат!
Но только он, видимо, что-то почуял, потому что передвинул коня с пятого квадрата на восьмой, а потом обратно, не отрывая руки, так что ход был не окончательный.
Народ так притих, что если бы иголка упала, то и то было бы слышно. Я же занервничал, и взмолился, чтобы Честный Иван клюнул. Мистер Триббл поднял глаза к небу, словно молился, а парень, что пришел с Честным Иваном, нахмурился. Честный Иван два или три раза провел конем туда-сюда, не отпуская руки, и вид у него был такой, словно он собирался сделать что-то еще. Он поднял фигуру, и я затаил дыхание, а в зале стало тихо, как в могиле. Он так и не отпускал фигуру, а у меня бешено колотилось сердце, и тут он вдруг на меня посмотрел — и уже не знаю, как это получилось, наверно, я слишком разволновался, только я так смачно пернул, что можно было подумать, будто кто-то разорвал напополам простыню!
Честный Иван так удивился, что выронил фигуру, и принялся махать руками, как вентилятором, кашлять и повторять: «Фу!». Те ребята, что стояли вокруг, попятились, что-то забормотали и вынули платки, а я покраснел, как рак.
Когда же все успокоилось, я посмотрел на доску — ба! а Честный Иван всетаки поставил фигуру на восьмой квадрат. Тут я беру ее своим конем, а потом беру две его пешки, и наконец, ставлю ему мат! Я победил, и десять тысяч долларов — мои! «Пигмейская угроза» снова сработала!
А тем временем Честный Иван начинает протестовать и вместе со своим парнем пишет на нас жалобу.
Парень, который управлял турниром, справился в своей книге и зачитал оттуда такой кусок: «Игрок не имеет права сознательно производить действия, отвлекающие внимание партнера в ходе игры».
Но тут выходит мистер Триббл и говорит:
— Мне кажется, никому не удастся доказать, что мой подопечный совершил это действие СОЗНАТЕЛЬНО. Это действие непроизвольное.
Тогда этот парень снова листает свою книгу и зачитывает другое место: «Игрок не имеет права вести себя оскорбительным образом или грубо по отношению к партнеру».
— Послушайте, — говорит мистер Триббл, — вам что, не приходилось пускать газы? Форрест не собирался никого оскорблять. Просто он долго сидел неподвижно на одном месте.
— Не уверен, — говорит этот начальник, — только я думаю, мне придется его дисквалифицировать.
— Как, неужели вы не оставите ему ни единого шанса? — спрашивает мистер Триббл.
Начальник поскреб подбородок и говорит:
— Ладно, так и быть, только ему придется сдерживаться, потому что мы больше не потерпим такого поведения, ясно?
Так что дело начинало клониться в мою сторону, но тут на другом конце зала началась какая-то суета, женщины начали кричать, и вдруг, вижу, на люстре ко мне летит старина Сью!
Как только люстра долетела до конца траектории, Сью спрыгнул и угодил прямо на шахматную доску, а фигуры так и брызнули в разные стороны! Честный Иван опрокинул стул и за ним какую-то толстую даму, увешанную драгоценностями, как рождественская елка. Та начала вопить и визжать, и как даст по носу начальнику турнира! Сью прыгает себе вверх-вниз, вокруг же началась паника, все бегают, падают друг на друга, и зовут полицию.
Мистер Триббл берет меня за руку и говорит:
— Форрест, пора отсюда сматываться — ты уже сегодня навидался полиции.
И это было в самую точку.
В общем, вернулись мы в отель, и мистер Триббл собрал новое совещание.
— Форрест, — говорит он, — мне кажется, у нас ничего не получится. Ты фантастический игрок, но у тебя есть и не самые удобные черты характера. То, что произошло сегодня — это просто кошмар, если выразиться помягче.
Я кивнул, а Сью скорчил печальную рожу.
— Итак, вот что я собираюсь сделать. Ты хороший парень, Форрест, и мне не хотелось бы бросать тебя в Калифорнии, так что я организую ваш вместе со Сью отъезд в Алабаму, или куда захотите. Я знаю, что тебе нужно немного наличных, чтобы начать свой бизнес, и я подсчитал, что за вычетом расходов, твоя доля выигрыша составляет примерно пять тысяч долларов.
Мистер Триббл вручил мне конверт, а в нем лежала целая пачка стодолларовых бумажек.
— Я желаю тебе успеха в твоих начинаниях. — говорит он.
Он вызвал такси, и нас отвезли на вокзал. Там он распорядился, чтобы Сью соорудили коробку в багажном отделении, и договорился, чтобы мне разрешили навещать его и носить ему еду и воду. Носильщики погрузили Сью в ящик и унесли.
— Ну что же, Форрест, счастливо, — говорит мистер Триббл и пожимает мне руку. — Вот моя визитная карточка — если что, звони мне, держи меня в курсе своих дел, хорошо?
Я взял карточку, пожал ему руку, и расстался с ним — мне было очень жаль, что я подвел этого замечательного человека. Я сел на свое место, выглянул в окно, и увидел на перроне мистера Триббла. Когда поезд тронулся, он помахал мне рукой на прощание.
Вот так я уехал из ЛосАнжелеса. Всю ночь мне снились сны — как я приеду домой, и о маме, и о старине Баббе, и о креветках, и само собой, о Дженни Керран. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы я не был так одинок.
~ 23 ~
В общем, вернулся я домой.
Поезд прибыл на вокзал Мобайла в три утра, выгрузили ящик со Сью, и мы остались вдвоем на перроне. Кругом никого, кроме парня, подметавшего перрон и другого парня, дремлющего в кассе. Мы пошли в центр и наконец, нашли себе местечко переночевать в заброшенном доме.
Утром я раздобыл на пристани бананов для Сью, а себе купил в какой-то забегаловке большущий завтрак с яйцами, ветчиной, блинами и прочим. Потом я решил, что пора нам как-то определяться, и пошел к сестринской богадельне. По дороге мы прошли мимо места, где когда-то стоял мой дом — теперь там все поросло травой, и валялись горелые балки. Это зрелище вызвало у меня какое-то странное чувство — только надо было двигаться.
Дошли мы до богадельни, и я говорю Сью, чтобы он посидел во дворе и не пугал сестер, а я пойду спрошу, где мне найти маму.
Старшая сестра, приятная такая дамочка, ничего мне не могла сказать, кроме того, что мама сбежала с протестантом, и добавила, что я могу сходить в парк и поговорить с другими женщинами, потому что мама любила там сидеть и болтать. Я взял Сью и мы пошли в парк.
Там действительно сидели несколько женщин, я подошел к одной и представился. Она посмотрела на меня, потом на Сью, и сказала:
— Я и сама могла бы сообразить.
Потом она сказала, что слышала, что мама работает в гладильне при химчистке на другом конце города, и мы с Сью отправились туда — и точно, нашли там маму, как раз гладившую пару брюк!
Как только она меня увидела, тут же бросилась в мои объятия — она плакала, заламывала руки и стенала, именно так, как это было в прошлом. Добрая старая мамочка!
— Ох, Форрест, — сказала она, — наконецто ты приехал! Не проходило и дня, когда бы я не думала о тебе, и каждую ночь я засыпала в слезах, потому что тебя не было со мной! — И это тоже было мне знакомо, так что я спросил ее о протестанте.
— А, этот паршивый козел! — говорит мама. — И надо было мне сбегать с протестантом! Не прошло и месяца, как он сбежал от меня с шестнадцатилетней девчонкой — а ведь ему было почти шестьдесят! Должна тебе заметить, Форрест, у этих протестантов довольно слабая мораль.
И тут из глубины химчистки послышался голос:
— Глэдис, почему вы оставили утюг на брюках?!
— Боже! — воскликнула мама и побежала назад. Вдруг из окна химчистки повалил густой черный дым, а люди внутри закричали и начали ругаться. И тут какой-то здоровенный лысый парень выволакивает изнутри мою маму и орет на нее, и хлещет по щекам.
— Убирайся! Убирайся! — орет он. — Это была последняя капля! Это были последние брюки, которые ты сожгла!
Мама зарыдала, а я подошел к ним и сказал этому парню:
— Мне кажется, тебе лучше отпустить мою мамочку!
— А это кто еще, черт побери?! — спрашивает он.
— Я — Форрест Гамп, — говорю я, а он говорит:
— Так проваливай отсюда, и забирай с собой свою мамочку, она уволена!
— Лучше бы тебе не говорить в таком тоне о моей мамочке, — говорю я.
— Что?! — говорит он. — А то что ты мне сделаешь?
И я ему показал, что я сделаю.
Прежде всего, я его поднял в воздух, а потом отнес его в чистку, где стояла огромная стиральная машина для ковров, открыл крышку и засунул его туда. Потом закрыл крышку, и нажал кнопку «пуск». Оглянувшись, я увидел, что эта гнида уже подошла к стадии полоскания.
Мама всхлипывала и промокала глаза платочком:
— Форрест, теперь я потеряла последнюю работу!
— Не волнуйся, мама, — сказал я ей, — все будет в порядке, потому что у меня есть план.
— Откуда у тебя может быть план? — говорит она. — Ты же идиот! Откуда у идиота может быть план?
— Подожди, и увидишь, — отвечаю я. В общем, я был рад, что дома у меня с первой попытки все прошло удачно.
От химчистки мы направились прямо в общежитие, где жила мама. Я познакомил ее со Сью, и она сказала, что рада, что у меня наконец-то завелись хоть какие-то друзья — пусть даже обезьяна.
Ладно, пообедали мы у мамы в комнате, а Сью она принесла апельсинов. Потом мы с ним пошли на автовокзал и сели на автобус к Заливу Ле Батр, где жили родственники Баббы. Ну и само собой, мама вышла провожать нас на крыльцо общежития, всхлипывая и утирая глаза рукой. Зато я оставил ей половину из пяти тысяч долларов, чтобы она смогла немного продержаться, пока я обоснуюсь на месте, так что я не слишком волновался.
Ладно, доезжаем мы до Залива Ле Батр и я легко разыскал дом, где жил Бабба. Когда я постучал в дверь, было уже восемь вечера. Какой-то старик открывает дверь и спрашивает, что мне нужно? Я сказал ему, кто я. и что мы с Баббой играли вместе в футбол и потом вместе воевали. Тут он как-то занервничал, но пригласил нас войти. Сью я сказал остаться снаружи не показываться на глаза, потому что народ тут явно не видел ничего подобного.
В общем, оказалось, что этот папа Баббы, он угостил меня стаканом чая и начал расспрашивать. Его интересовало все о Баббе, как его убило и так далее, и я ему рассказал, насколько умел.
Наконец, он говорит:
— Вот о чем я думал все эти годы, Форрест — отчего умер Бабба?
— Ну, его застрелили, — говорю я.
— Нет, я не это имею в виду, — говорит он, — я что хочу понять? Почему мы там оказались?
Я подумал немного, а потом говорю:
— Мне кажется, мы воевали за правое дело. Мы исполняли приказ.
— Ладно, — говорит он, — но как ты думаешь, стоило нам туда лезть? Зачем? Почему погибло столько парней?
— Знаете, я — простой идиот, — говорю я. — Но если хотите знать, то мне кажется, что это все полное дерьмо!
Баббин папа закивал головой?
— Вот и я так думаю.
Ладно, объяснил я ему, зачем приехал. Рассказал, как мы с Баббой хотели начать ловить креветок, а потом, когда я лежал в госпитале, я познакомился с этим косоглазым и он научил меня выращивать креветок. Он заинтересовался и задал мне кучу вопросов. И тут со двора послышался пронзительный вопль.
— Кто-то хочет украсть моих кур! — закричал Баббин папа, хватает со стены ружье и бросается на двор.
— Мне нужно вам кое-что сказать, — говорю я, и объясняю ему насчет Сью, только того нигде не видно.
Баббин папа возвращается в дом, приносит фонарик, и начинает всюду светить. Под большим деревом в центре двора оказался большой черный козел, он фыркал и рыл землю копытцами. А на одной из веток сидел перепуганный до смерти Сью.
— Этот козел всегда так, — говорит Баббин папа. — А ну, проваливай! — кричит он козлу, и бросает в него палку. Козел ушел, и тогда Сью спустился с дерева, и мы впустили его в дом.
— Это что за зверь? — спрашивает Баббин папа.
— Это орангутанг, — говорю я.
— А ведь похож на гориллу?
— Немного, — говорю я, — только он не горилла.
Ладно, Баббин папа разрешил нам выспаться в доме, а утром мы пойдем присмотрим местечко для выращивания креветок. Ночью с залива дул теплый ветер, принося кваканье лягушек и стрекотание сверчков, а временами плеск рыбы. В общем, это было такое чудесное место, что я решил, что здесь-то мне будет хорошо.
Утром Баббин папа соорудил завтрак из домашней колбасы и свежих яиц, а потом мы сели в маленькую лодку и поплыли по заливу. Вода была гладкая, над ней клубился туман, и только однажды откуда-то из болота вылетела большая птица.
— Ну вот, — говорит Баббин папа, — вот туда заходит морская вода во время прилива, — и показывает на рукав, уходящий в болота. — Там много больших прудов, и если бы я решил заняться тем, чем ты хочешь, лучшего места не найти.
Мы поплыли по рукаву.
— Смотри, — показывает он, — вот холмик, а на нем — видишь? — крыша виднеется. Там стоит хижина. Раньше в ней жил старый Том Лафарж, да он уже лет пять как помер. Хижина теперь ничья. Немного отремонтируй ее, и можешь жить. Мне кажется, в последний раз там на берегу было две старых лодки — они ничего не стоят, но если немного починить, еще поплавают.
Мы проплыли еще немного.
— У старого Тома были тропинки через болото к прудам. Если их немного поправить, то можно их использовать.
В общем, скажу я вам, просто идеальное место. Баббин папа сказал, что в рукавах и заливе полно мальков креветок, так что можно прямо сейчас отловить целую стаю и начать выращивать. И еще он сказал, что по его мнению, креветкам особенно по вкусу хлопчатник, а он очень дешев.
Так что главное дело было — перегородить пруды сетью и устроить себе жилище, запастись провизией. После этого можно выращивать креветок.
В тот же день мы приступили к делу. Баббин папа отвез меня в город, и мы накупили там всего, что можно. Он разрешил нам пользоваться его лодкой, пока мы не починим свою, и ночью мы со Сью впервые переночевали в рыбацкой хижине. Прошел дождь, и с крыши текло, но я не расстраивался, а утром встал и починил ее.
В общем, подготовка заняла почти месяц — пришлось отремонтировать хижину, лодки, укрепить тропинки через болото, и окружить пруды сетками. Наконец, настал день, когда можно было запускать в пруды мальков. Я купил мелкую сеть, и мы со Сью выехали в залив. К вечеру мы наловили примерно двадцать кило креветок, и выпустили их в пруд. Они принялись носиться и прыгать на поверхности воды. Да, хорошее получилось местечко!
Наутро мы привезли два центнера хлопчатника, и тридцать кило спустили креветкам на прокорм. На следующий день у нас был готов второй пруд.
И так мы трудились все лето, осень, зиму и весну, и в результате получили четыре работающих пруда. Все шло окей. Вечерами я выходил на крыльцо хижины и играл на гармонике, а субботними вечерами выбирался в город и покупал полдюжины пива и мы со Сью напивались. Наконец-то у меня появилось чувство, что я занимаюсь честным трудом и у меня есть свое место в жизни, и я решил, что когда мы продадим первый урожай креветок, то смогу разыскать Дженни, может, она еще не разлюбила меня?
~ 25 ~
И вот настал день снятия первого урожая. Это было в июне. Мы с Сью встали на рассвете и отправились на пруд, закинули сеть и потянули. Но не вытянули — она за что-то зацепилась. Сначала Сью попытался освободить сеть, потом я, но не получилось — и только тут мы сообразили, что сеть не зацепилась, просто в нее набилось столько креветок, что мы не могли сдвинуть ее с места!
К вечеру мы выловили около центнера креветок и всю ночь сортировали их по размерам. Наутро мы разложили креветок в корзины и повезли на лодке к другому берегу. Корзины были такие тяжелые, что мы по дороге чуть не потонули.
На рыбном заводе мы выгрузили корзины и отнесли в весовую. К вечеру мы получили чек на 865 долларов! кажется, это были первые честные деньги, которые я заработал с того времени, как играл на гармонике в «Треснувших яйцах».
Две недели мы занимались только тем, что свозили наш урожай на фабрику. В итоге, мы получили 9700 долларов и 26 центов. Это была победа!
Да, должен вам сказать, был повод отметить. Мы набрали полную корзину креветок и отвезли их Баббиному папе. Он очень за нас порадовался, и сказал, что он хотел бы, чтобы Бабба тоже это увидел. Потом мы с Сью сели на автобус и поехали в Мобайл праздновать победу. Первым делом я заехал к маме в общежитие и рассказал ей, сколько мы заработали денег, и она, само собой, снова заплакала.
— Ах, Форрест, — сказала она, — я так тобой горжусь — хотя ты и неполноценный, но так преуспеваешь!
Ладно, рассказал я маме о своем плане, а он заключался в том, что в следующем году мы собираемся втрое увеличить количество прудов, и нам нужен человек, который бы занимался деньгами и расходами, и я спросил, не займется ли этим она?
— То есть, ты хочешь, чтобы я переехала в Залив? — говорит мама. — Но там же нечего делать. Чем я буду заниматься?
— Считать деньги, — говорю я.
А потом мы отправились с Сью в центр и устроили себе праздничный ужин. Я пошел в доки и купил Сью целую сетку бананов, а себе заказал самый большой стейк, какой только удалось найти. С картошкой и зеленым горошком. Потом я решил, что неплохо было бы выпить пива, и вот проходя мимо какого-то грязного салуна у пристани, услышал, как кто-то так громко и смачно ругается, что даже через столько лет я не мог не узнать этот голос. Я просунул голову в дверь и точно! Это был старина Кертис из университетской команды!
Кертис был рад мне, он назвал меня жопой, дерьмом, козлом и так далее, что ему обычно приходило в голову. Оказалось, что после университета он играл в профессиональной команде, «Вашингтонских краснокожих», но после того, как на какой-то вечеринке он укусил за задницу жену главного тренера, его выгнали. Потом он еще несколько лет играл в разных командах, но в конце концов нашел себе работу в доках, как раз соответствующую тем знаниям, которые он вынес из университета.
Ладно, Кертис угостил меня пивом, и мы стали вспоминать прежние времена. Он сказал, что Снейк играл за «Грин Бэй Пакерз», пока не вылакал в перерыве между периодами в матче с «Миннесотскими викингами» литр польской водки. Потом он играл за «НьюЙорк Джайантс», пока не применил прием «Статуя Свободы» в третьем периоде игры с «Рэмз». Тренер сказал ему, что этот прием в профессиональном футболе не применялся с 1931 года, и что Снейку нечего было высовываться с ним. Но в действительности, сказал Кертис, это вовсе не был не прием «Статуя Свободы», а просто Снейк так обкурился, что когда отошел назад для паса, забыл, что нужно бросить мяч, и левый крайний отнял у него мяч, когда увидел, что происходит. В общем, теперь Снейк работает помощником тренера малышовой команды где-то в Джорджии.