Не хотелось мне долго объяснять тренеру Брайанту — но какого черта я должен помнить, какое расстояние между голевыми линиями на футбольном поле? А тренер продолжал угрюмо смотреть на меня.
— Форрест, — сказал он, — мне очень жаль, но тебя исключают из университета, и я ничего не могу для тебя сделать!
Я долго стоял там, сцепив руки, и смотрел на него, пока до меня не дошел смысл его слов: мне больше не нужно играть в футбол! Мне придется уехать из университета, и наверно, никогда не увижу этих парней. Может быть, я не увижу даже Дженни Керран. Мне придется убраться из подвала, и я не пойду в следующем семестре уже на «продвинутый свет» — хотя профессор Хукс сказал, что я обязательно должен пойти. Не то, чтобы я понял все последствия его слов, но у меня тут же слезы на глаза навернулись. Я ничего не ответил тренеру Брайанту, просто стоял перед ним, опустив голову.
Тогда тренер Брайант тоже встал со своего места, подошел ко мне и обнял.
Он сказал так:
— Форрест, сынок, все будет хорошо. Я сразу понял, что так получится, еще когда ты в первый раз приехал сюда. Но я им всем сказал — дайте мне этого парня всего на один сезон. И это был потрясающий сезон, Форрест! Это точно. И ты совершенно не виноват, что Снэйк тогда закинул мяч на линию в четвертом периоде….
Я посмотрел ему в глаза, и заметил, что там тоже блестят слезы, хотя взгляд у него был твердый.
— Форрест, — сказал он, — в этом университете еще не было такого футболиста, как ты, и никогда не будет. Ты был лучшим!
Потом тренер Брайант отвернулся к окну и сказал:
— Счастливо, парень — жаль, что теперь тебе придется убрать свою задницу отсюда.
Так мне пришлось покинуть университет.
Сначала я вернулся в свой подвал, и забрал свои манатки. Бабба спустился ко мне с парой банок пива и одну дал мне. Я никогда не пил пива, но теперь понимаю, почему этому парню оно так нравилось.
|
|
Бабба проводил меня до выхода из Обезьянника, и — вы не поверили бы своим глазам! — у выхода меня ждала вся футбольная команда в полном составе.
Они все стояли молча, а потом Снейк вышел вперед и пожал мне руку:
— Форрест, извини, что я тогда перебросил мяч.
А я ответил:
— Да ладно, Снейк, ерунда! — и тогда они все по очереди подходили ко мне и пожимали руку, даже старина Кертис, хотя у него рука была на бандаже, потому что он вышиб в Обезьяннике слишком много дверей.
Бабба предложил мне помочь донести манатки до автобуса, но я ответил, что дойду сам.
— Ну ладно, пиши, — сказал он. По дороге туда я проходил мимо здания Студенческого союза, но это было не в пятницу вечером, поэтому группа Дженни Керран не играла, поэтому я сказал — ну и черт с ним. И сел на автобус.
* * *
Автобус приехал в Мобайл поздно ночью. Я не сообщил моей мамочке, что случилось, потому что она, наверно, разволновалась бы. Но когда я подошел к дому, то в ее окне горел свет, и когда я вошел, она стала кричать и плакать, как обычно, насколько я помню. Она сказала мне, что приключилось оказывается, наша армия уже прознала про мои оценки в университете, и в тот же день к ней пришла повестка с требованием явится на призывной пункт. И если б тогда я знал, что потом случится, то никогда бы туда не пошел!
Через несколько дней мама отвезла меня на пункт. На всякий случай она дала мне с собой большую коробку с обедом — а вдруг я проголодаюсь по дороге, куда они нас повезут. Там было примерно сотня парней и пять или шесть автобусов. Огромный парень, сержант, орал на них на всех, а мама подошла к нему и сказала:
|
|
— Не понимаю, как вы можете забирать моего сына, он ведь ИДИОТ.
А сержант только посмотрел на нее и сказал:
— А что вы себе думаете, мадам, остальные у нас что — Эйнштейны? — и снова стал орать. Скоро он начал орать и на меня, и мы погрузились в автобус и поехали.
Со времен школы для психов люди всегда орали на меня: и тренер Феллерс, и тренер Брайант, и их амбалы, и теперь в армии. Но вот что я вам скажу — в армии на меня орали громче, дольше и противней, чем где бы то ни было! Они ВЕЧНО были недовольны. Кроме того, их никогда не интересовали мыслительные способности людей — они больше напирали на разные части тела и всякие процессы, сопутствующие пищеварению. Чаще всего, прежде чем орать, они называли тебя «жопой» или «засранцем». Иногда я думал — а не служил ли Кертис в армии до того, как начать играть в футбол?
Мы протряслись в автобусе наверно не меньше ста часов, и прибыли в Форт Беннинг, что в Джорджии, и я подумал — 35:3! Это счет, с которым мы обставили «Псов Джорджии». Условия в казарме были немного получше, чем в Обезьяннике, зато еда хуже. Правда, жрать давали до отвала.
А в остальном, на протяжении нескольких месяцев от нас требовалось только делать то, что нам говорили и выслушивать их крики. Если мы делали что-то не так, то нас просто заставляли куда-нибудь бежать или чистить туалеты. Еще нас учили стрелять из ружья, бросать гранаты, и ползать на животе. Главное, что мне запомнилось, что никто не мог делать это ловчее, чем я, и этому я был очень рад.
|
|
Сразу, как только мы прибыли, мне дали наряд вне очереди, потому что я случайно прострелил бак в водокачке во время учебных стрельб. Только я пришел на кухню, оказалось, что повар заболел или что-то такое еще, и кто-то мне говорит:
— Гамп, сегодня ты будешь готовить!
— Что такое мне готовить? — спрашиваю я. — Я раньше никогда ничего не готовил.
— Неважно, — отвечали мне. — Тут тебе не отель «Ритц». Понял?
— Почему бы тебе не сделать картофельный суп с тушенкой? — вмешался кто-то. — Это самое простое.
— Из чего? — спросил я.
— Ну посмотри, что там есть в холодильнике, — говорит тот парень. — Что у видишь, волоки на кухню и отвари.
— А что, если получится невкусно? — спросил я.
— Хрен с ним. Ты что, ел тут когда-нибудь что-нибудь вкусное?
В этом смысле, он был прав.
Ну, тогда я стал волочь все из кладовки. Там были бобы, консервированные помидоры, персики, бекон, рис, мука, картошка и прочее. Я собрал это все, и спросил кого-то из парней:
— А в чем готовить-то?
— В шкафу лежат всякие кастрюли, — говорит тот парень. Но в шкафах были только маленькие кастрюли, картошку на две сотни парней в них не сготовишь.
— А почему бы тебе не спросить у лейтенанта? — спросил кто-то.
— Он на учениях, — ответил другой парень.
— Да, — сказал первый, — когда ребята вернутся назад, они будут голодны, как звери. Так что думай, парень, думай!
— А как насчет этого? — сказал я, показывая на огромный стальной котел шести футов высотой и пяти футов шириной в углу кухни.
— Это? Да это же чертов водонагревательный котел. Там готовить нельзя.
— Вот как, — говорю я.
— Ну, не знаю. Но на твоем бы месте я бы туда не полез.
— Но он же горячий, и вода в нем есть, — говорю я.
— Делай, как знаешь. — говорят они. — У нас своей работы полно.
Ну, и я и начистил картошки, бросил ее и все мясо, что смог найти, в этот котел, добавил луку, моркови, и вылил бутылок десять кетчупа и горчицы. Примерно через час, запахло готовой картошкой.
— Ну, как там наш ужин? — спросил кто-то.
— Надо попробовать, — отвечаю я.
Поднимаю я крышку, и вижу, что там все кипит, пузырится, и время от времени на поверхности появляется луковица или картофелина.
— Дайка я попробую, — говорит один из парней, взял кружку и зачерпнул супа.
— А, еще не готово, — сказал он. — Я бы на твоем месте прибавил жару, парни вернутся с полигона с минуту на минуту.
Я прибавил жару, и точно, парни стали прибывать с полигона — слышно было, как они моются в душе и переодеваются, ясно, что вот-вот начнут собираться в столовой.
А суп еще не была готов. Я еще раз попробовал, и понял, что коечто еще не совсем сварилось. Из зала сначала слышалось какоето недовольное бурчание, но скоро ребята начали колотить ложками по тарелкам — тут я еще прибавил жару.
Еще через полчаса они колотили ложками по столу, словно заключенные в тюряге, и я понял, что надо ускорить процесс, и еще прибавил жару.
И пока я там сидел, не зная, что делать и нервничал, в дверях появился сержант.
— Что тут происходит? — спросил он. — Где еда для людей?
— Почти готова, сержант, — ответил я, и в этот момент котел зашипел, как змея. С одной стороны начал выходить пар, а снизу одна из ножек вдруг оторвалась от пола.
— Что такое?! — завопил сержант. — Ты что, готовишь что-то в водонагревательном котле?
— Это ужин, — ответил я, и сержант удивленно уставился на меня. Потом у него вид стал такой, как сразу перед аварией, а потом котел взорвался.
Что было потом, я точно не помню. Помню только, что снесло крышу столовой и вылетели все стекла и двери.
Ну, еще посудомойщика влепило в стену, а того парня, что складывал вымытые тарелки в стопки, подбросило в воздух и он полетел, точно Карлсон.
Каким-то чудом мы с сержантом остались целыми и невредимыми, потом говорили, что так бывает при взрыве гранаты, когда ты так близко от нее, что тебя даже не задевает осколками. Ну, только с нас сорвало все одежды, кроме поварского колпака с моей головы. Ну и еще нас с ног до головы заляпало картофельным супом. Вид у нас был такой… ну, даже не могу точно сказать, какой, только очень, очень странный.
И еще поразительно, что с теми, кто сидел в столовой, тоже ничего не приключилось. Они так и остались сидеть за столом, словно контуженные, только их тоже заляпало картошкой. Ну так ведь они сами устроили такой шум из-за того, что им вовремя не подали жрать!
Тут в столовой внезапно появился дежурный офицер.
— Что такое! — заорал он, — что здесь у вас такое творится!? — Тут он заметил нас с сержантом и заорал:
— Сержант Кранц! Это вы?!
— Гамп! Котел! Суп! — тут он слегка пришел в себя и схватил со стены секач для мяса.
— Гамп! Котел! Суп! — завопил он и погнался за мной с секачом. Я рвану в двери и он помчался за мной по плацу, и гнался сначала до здания Офицерского собрания, а потом и машинного парка. Ну, я, конечно, его обогнал — это же моя профессия — но главное, я не сомневался — на этот раз я его чем-то сильно допек.
Осенью в казарме вдруг раздался звонок — это звонил Бабба. Он сказал мне, что его тоже выгнали с физкафедры, потому что с ногой у него было все хуже и хуже. Но звонил он для того, чтобы спросить меня, не смогу ли я приехать в Бирмингем, посмотреть игру с командой Миссисипи. Жалко, что по субботам меня с тех пор, как взорвался котел, всегда назначали дежурить по казарме, а с тех пор прошел уже целый год. Зато я смог послушать репортаж по радио, пока чистил сортир.
К концу третьего периода счет был почти ровным — 38:37 в нашу пользу, и Снейк вел себя героем. Но потом эти парни из Миссисипи сумели сделать тачдаун. Всего за минуту до свистка. Начался четвертый период и у нас больше не было таймаутов. Я про себя молился, чтобы Снейк в этот раз не сделал так, как в финале Оранжевого кубка, то есть, не забросил мяча за линию и не испортил игру — но надо же, ИМЕННО ТАК он и сделал!
У меня просто сердце екнуло. Но тут все заорали, и некоторое время комментатора не было слышно, а когда стало слышно, оказалось, что Снейк на самом деле сделал ЛОЖНЫЙ бросок за линию, а на самом деле передал мяч Кертису, а тот уже сделал победный тачдаун. Ну, понимаете теперь, насколько умен был тренер Брайант?! Он правильно предположил, что эти парни из Миссисипи настолько тупы, что решат, что мы второй раз подряд совершим одну и ту же ошибку!
Так что я сильно обрадовался, и подумал еще — а интересно, смотрит ли игру Дженни Керран, и вспоминает ли она обо мне?
Впрочем, все это оказалось неважно, потому что через месяц нас отправили за океан. Почти год нас натаскивали, как собак, чтобы отправить за десять тыщ миль отсюда — честное слово, не преувеличиваю! Отправили нас во Вьетнам, но говорили, что это гораздо лучше, чем то, что с нами было в течение прошлого года. Вот ЭТО оказалось преувеличением.
Во Вьетнам мы приехали в феврале, и нас тут же на фургонах для перевозки скота отправили из Кинхона на побережье Южно-Китайского моря в Плейку, в горах. Путь был нетрудным, и пейзажи очень красивыми — повсюду бананы и пальмы, и рисовые поля с крошечными косоглазыми на них. Мы вели себя дружелюбно, они нам тоже махали руками.
Мы почти сразу увидели гору Плейку, потому что над ней стояло облако красноватой пыли. А на окраинах города сгрудились такие жалкие хибары, каких я и в Алабаме не видел. Когда местные подходили поближе, было видно, что у них нет зубов, Дети их были чаще всего голые, и они в основном попрошайничали.
Так что даже когда мы прибыли в штаб бригады, ничего плохого с нами не случилось, за исключением того, что нас всех обсыпало красной пылью. Насколько можно было видеть, ничего такого здесь не происходит — кругом было чисто, а вокруг штабных зданий были расставлены ровными рядами палатки — они уходили за горизонт, и вокруг них тоже было чисто и прибрано. Такое впечатление, что тут никакой войной и не пахло, словно мы снова вернулись в форт Беннинг.
Однако нам сказали, что так тихо потому, что сейчас перемирие — из-за какого праздника нового года у этих узкоглазых — Тет называется, или что-то в этом роде. Мы сразу расслабились, потому что сначала здорово испугались, когда приехали. Однако эта тишина оказалась недолгой.
Только мы разгрузились, как нам приказали отправляться в душ и помыться. Душем у них называлась такая небольшая яма, рядом с которой стояли водяные цистерны. Нам приказали раздеться, сложить одежду рядом с ямой, залезть в нее, а потом обдали водой.
Это тоже было совсем не плохо, особенно учитывая, что мы уже с неделю не мылись и пахли довольно противно. Мы сгрудились в этой яме, и нас поливали из шланга. Вдруг стало резко темнеть, а потом раздался какойто странный звук — и чувак, что поливал нас из шланга, сказал:
— Летит!
Тут все, кто стоял на краю ямы, вдруг куда-то исчезли, словно растворились. Мы стояли, удивленно переглядываясь, и вдруг раздался сильный взрыв, потом второй, и все начали орать и ругаться, пытаясь натянуть одежду. Потом начало рваться вокруг нас, и кто-то заорал:
— Лежать! — что было довольно странно, так как мы и так уже настолько прилипли к земле, что напоминали скорее червей.
Потом взрывной волной окатило ребят в дальнем конце ямы, и они начали вопить и хвататься за себя, у них появилась кровь. Стало ясно, что яма — не лучшее убежище. Тут на краю появился сержант Кранц и заорал, чтобы мы выбирались отсюда и двигались за ним. В промежутке между взрывами мы выбрались из ямы. Только я перебрался через край, как видел такое! На земле валялось трое или четверо парней, что поливали нас из шланга. Хотя трудно было назвать их парнями — настолько они были изувечены. Я до этого не видел мертвых, поэтому для меня это было самое ужасное и пугающее зрелище, которое мне приходилось видеть как до этого, так и после.
Сержант Кранц приказал нам ползти за ним, и мы так и сделали — и стоило посмотреть на нас в этот момент откуда-нибудь сверху! Примерно полтораста парней с голыми задницами ползут по земле длинной цепочкой!
У них было вырыто в земле куча укрытий, и сержант Кранц разместил нас по три-четыре в каждой такой щели. Но как только мы там оказались, как я понял, что лучше было бы остаться в яме — эти укрытия были по пояс залиты старой вонючей дождевой водой, а в ней кишели всякие лягушки, змеи, и жучки.
Мы просидели там целую ночь, без всякого ужина. Перед рассветом обстрел начал затихать, и мы смогли выбраться из укрытий, найти одежду и оружие и приготовиться к атаке.
Так как мы были тут практически новичками, мы мало что могли — поэтому нам приказали охранять периметр с юга, там, где офицерская столовая. Тем пришлось еще похуже, чем нам в щелях — одна из бомб угодила прямо в эту столовую, так что по всей земле валялись ошметки почти пятисот фунтов офицерского мяса.
Так мы провели весь день, без завтрака и обеда. На закате нас снова стали обстреливать, так что нам так и пришлось залечь в эти ошметки. Это было просто отвратительно!
Наконец, кто-то вспомнил, что мы еще не ели, и нам принесли сухой паек. Мне досталась ветчина с яйцами, причем на банке стояла дата — 1951 год. Тут все стали обмениваться всякими слухами: говорили, что Плеку занят косоглазыми, другие говорили, что косоглазые начнут обстреливать нас атомными бомбами. Еще говорили, что это вовсе не косоглазые нас обстреливают, а то ли австралийцы, то ли голландцы, то ли норвежцы. Мне лично кажется, что это совершенно не интересно, кто именно нас обстреливал. Хрен с ними, со слухами!
На следующий день мы постепенно начали обживаться около периметра: вырыли себе щели, а из остатков столов и жестяной крыши столовой сделали укрытия от дождя. Однако никто не стал нас атаковать, и мы тоже так и не увидели косоглазых. Мне кажется, они были не такие дураки, чтобы атаковать наш гадюшник.
На протяжении трех-четырех дней нас обстреливали по ночам, а потом как-то утром, когда обстрел прекратился, к нашему командиру подполз наш комбат — майор Боллз и сказал, что нам нужно двигаться к северу, чтобы помочь одной нашей бригаде, которой пришлось жарко в джунглях.
Через некоторое время лейтенант Хупер сказал нам собираться, и каждый растолкал по карманам и прочим местам столько гранат и сухих пайков, сколько мог — тут, конечно, приходилось выбирать, потому что ручную гранату есть невозможно, и все-таки она иногда тоже может пригодиться. Ладно, посадили нас на вертолеты и мы полетели.
То, что третья бригада оказалась в полном дерьме, мы поняли сразу, как только приземлились. Из джунглей поднимались дым и пламя, и взрывы сотрясали землю. Еще мы не сошли на землю, как они принялись по нам стрелять. Один вертолет они подбили еще в воздухе, и это было ужасное зрелище — люди сгорали заживо, а мы ничем не могли помочь.
Меня назначили подносчиком патронов к крупнокалиберному пулемету, потому что они сообразили, что с моим телосложением я могу много перенести патронов. Еще до того, как мы сели на вертолеты, ребята спросили меня, не возьму ли я их гранаты, чтобы они могли взять побольше сухих пайков, и я согласился. Мне-то что? И еще сержант Кранц нагрузил меня десятигаллонным бидоном с водой, весившим с полсотни фунтов. И еще перед самым отлетом Дениэлс, что тащил подставку для пулемета, получил ранения и не смог полететь с нами, так что и подставку пришлось нести мне. В общем, если взять все это вместе, то ощущение было такое, словно на тебя навалилось несколько этих кукурузников из Небраски — только что это был уже не футбол.
На закате мы получили приказ выдвинуться на гребень и помочь одному батальону, который то ли был прижат огнем косоглазых, то ли сам прижал их, в зависимости от того, судить ли по официозу, и потому, что творилось вокруг.
В любом случае, когда мы туда добрались, нас так обстреляли, что с дюжину парней тяжело ранило, и они стонали так, что казалось, этого не перенести. Я сам сгибался под весом патронов, бидона с водой, подставки, гранат и собственных манаток, которые нужно было донести до батальона. Когда я со всеми этими бебехами проползал мимо траншеи, один из сидевших в ней парней сказал другому:
— Посмотри на этого громилу — ну вылитый Франкенштейн!
И только я собрался ему ответить, потому что дело обстояло и так плохо, чтобы еще подшучивать надо мной, как — вот те на! — этот второй парень выскакивает из траншеи, и кричит:
— Форрест! Форрест Гамп!
Вот это да! Это оказался Бабба!
Короче, хотя для футбола нога Баббы оказалась не годна, она вполне сгодилось для того, чтобы послать его через полмира ради пользы армии США. В общем, я дотащил свои манатки и все прочее туда, куда было нужно, а потом, в промежутке между обстрелами (а это было всякий раз, когда появлялись наши самолеты), пришел Бабба, и мы обнялись.
Он сказал мне, что Дженни Керран тоже бросила университет и затусовалась с какими-то пацифистами или чем-то вроде.
Еще он рассказал, что Кертис поколотил университетского полицейского за то, что тот приклеил на его машину штраф за неправильную парковку, и гонял этого представителя властей по всему кампусу, но потом появились сами власти, набросили на Кертиса большую сеть и отволокли его в участок. За это тренер Брайант заставил Кертиса пробежать вокруг стадиона лишних пятьдесят кругов — в виде наказания.
Бедный старина Кертис!
~ 6 ~
Ночь оказалась долгой и неприятной. Наши самолеты не летали, поэтому косоглазые долбали нас почти всю ночь совершенно свободно. Там были два гребня и седловина между ними, и они сидели на одном гребне, а мы на другом. А в седловине мы выясняли наши отношения — не могу только понять, кому потребовалась эта грязная лужа. Впрочем, сержант Кранц постоянно говорил нам, что нас прислали сюда не для того, чтобы мы что-то поняли, а чтобы делали то, что нам велят.
И скоро сержант Кранц велел нам, что надо делать. Он сказал, что мы должны установить крупнокалиберный пулемет в пятидесяти метрах влево от большого старого дерева в центре ложбины, там самое безопасное место. Насколько я мог судить, тут нигде не было безопасного места, даже там, где мы находились, Спускаться же в ложбину было верхом абсурда. Но мне пришлось поступить именно таким образом.
Я, пулеметчик Боунс, второй подносчик патронов Дойл и еще два парня, выбрались из щелей и начали спускаться по склону. На полпути вниз косоглазые заметили нас, и начали обстреливать из своего крупнокалиберного пулемета. Но мы успели скрыться в роще внизу, пока с нами не приключилось ничего плохого. Точно не помню, что такое метр, но думаю, что это примерно то же самое, что ярд. Поэтому, когда мы подошли к дереву, я говорю Дойлу:
— Может, нам лучше пойти налево?
Он как-то сурово на меня посмотрел, и прорычал:
— Заткни пасть, Форрест, тут повсюду косоглазые.
И точно, под деревом сидело шесть-семь косоглазых, они обедали. Дойл схватил ручную гранату, вытащил чеку и бросил к дереву. Она взорвалась еще не долетев до земли, и со стороны косоглазых раздались дикие вопли. Тогда Боунз открыл огонь из пулемета, а мы бросили еще несколько ручных гранат, на всякий случай.
Потом мы нашли местечко для пулемета и сидели там, пока не стемнело, а потом и всю ночь — только ничего не случилось. Мы слышали все, что творилось вокруг, но нас никто не трогал. Взошло солнце, мы проголодались и устали, но по-прежнему сидели там. Потом пришел связной от сержанта Кранца, и сказал, что наши собираются занять седловину после того, наши самолеты сотрут косоглазых с лица земли, а это произойдет через несколько минут.
И точно, появились самолеты и стали бросать свои бомбы, все начало взрываться и косоглазых стерли с лица земли.
Потом на гребне появились наши, и начали постепенно спускаться в ложбину. Но как только они начали это делать, как отовсюду начали стрелять, и начался кромешный ад. Нам никого не было видно, потому что джунгли такие же плотные, как веник и сквозь них ничего не видно. Ясно только, что кто-то стрелял в наших. Может быть, это были голландцы — или даже норвежцы? — кто знает!
В это время наш пулеметчик, Боунз, очень занервничал, потому что он уже понял, что стреляют-то откуда-то позади нас, то есть, косоглазые находятся между нами и нашими позициями, то есть, мы тут совершенно одни! Он сказал, что рано или поздно, если они не опрокинут наших, то вернутся к себе этой дорогой, и если они наткнуться на нас, нам придется нелегко. То есть, он имел в виду, что хорошо бы нам смотаться отсюда побыстрее.
Собрали мы наши манатки и только двинулись назад к гребню, как Доул остановился и показал вперед — там была целая куча вооруженных до зубов косоглазых, они поднимались по холму навстречу нашим. Конечно, лучше всего было бы нам с ними подружиться и забыть прошлые обиды, только это все равно бы не получилось. Так что мы спрятались в кустах, и дождались, пока они не поднялись на гребень. Тогда Боунз начал стрелять из пулемета, и убил примерно десять или пятнадцать косоглазых.
Я, Дойл, и другие тоже парни начали кидать гранаты, и все шло хорошо, пока у Боунза не кончились патроны и ему не потребовалась новая лента. Я дал ему новую ленту, но только он приготовился нажать спусковой крючок, как пуля угодила ему прямо в голову, и вышибла из него мозги. Он упал на землю, вцепившись в пулемет изо всех сил, хотя их-то у него уже не осталось.
Господи, как это было ужасно! И становилось еще хуже. Не говоря уже о том, что случилось бы, если бы косоглазые нас поймали. Я позвал Дойла, но он ничего не ответил, Я вынул пулемет из рук старины Боунза, и пополз к Дойлу, но они валялись на земле. Дойл еще дышал. Тогда я подхватил его на плечо, как куль муки, и побежал к нашим, потому что до смерти перепугался.
Пробежал я ярдов двадцать, а пули свистели вокруг, и я не сомневался, что одна из них попадет мне в задницу. Вдруг я прорвался из джунглей и выбежал на какую-то полянку, поросшую низкой травой. Там лежали косоглазые, лицом к нашим и, как я полагаю, обстреливали их.
Ну и что я должен был делать? Косоглазые были сзади меня, впереди меня, и прямо у меня под ногами. Я не придумал ничего другого, как заорать из всех сил и помчаться вперед. Наверно, я просто потерял голову, потому что случилось после того, как я заорал и помчался вперед, я просто не помню. Очнулся я уже среди наших, и все хлопали меня по спине и поздравляли, словно я сделал тачдаун.
Похоже, при этом я так сильно напугал косоглазых, что они убрались отсюда туда, откуда пришли. Тогда я положил Дойла на землю и им занялись медики, а наш командир подошел ко мне и начал жать руку, и говорить, какой я отличный парень. Потом он мне говорит:
— Гамп, какого черта тебе все это было нужно?!
Наверно, он ждал, что я отвечу, только я сам не знал, как это вышло, и только сказал:
— Хочу писать!
Командир как-то странно посмотрел на меня а потом посмотрел на сержанта Кранца, который тоже подошел к нам, и сержант Кранц сказал:
— Господи, Гамп, пошли со мной! — и отвел меня за дерево.
В этот вечер мы с Баббой оказались в одной щели и ужинали нашим сухпаем. Потом я вытащил гармонику, подаренную Баббой, и начал играть. Странно это было слышать — в джунглях, мелодии «О, Сюзанна!» и «Дом на Границе». У Баббы была коробка шоколадных конфет, присланных мамой, и мы съели по несколько штук. И вот что я вам скажу — от вкуса этих конфет у меня пробудились старые воспоминания.
Потом пришел сержант Кранц и спросил меня, а где бидон с водой. Я сказал ему, что оставил его в джунглях, потому что нужно было нести Дойла и одновременно пулемет. Некоторое время мне казалось, что он сейчас пошлет меня назад за ними, но он все-таки не послал. Просто кивнул и сказал, что так как Дойл ранен, а Боунз убит, то теперь я буду пулеметчиком. Тогда я его спросил, а кто же будет таскать патроны и треногу, а он сказал, что это тоже придется делать мне, так как больше некому теперь. Тогда Бабба сказал, что он может это сделать, если его переведут в наш взвод. Сержант Кранц подумал с минуту, и потом сказал, что наверно, сможет это устроить, потому что во взводе Баббы не осталось народу даже для того, чтобы чистить сортиры. Вот так мы с Баббой снова оказались вместе.
Время текло так медленно, что мне показалось, что оно течет назад. То поднимаешься по склону холма, то спускаешься по другому. Иногда на холмах были косоглазые, иногда нет.
Сержант Кранц сказал, что это все ничего, что мы постепенно возвращаемся в Штаты: сначала мы пересечем Вьетнам, потом Лаос, потом Китай и Россию, дойдем до Северного Полюса, а там до Аляски, и там-то нас и подберут наши мамочки. Бабба сказал, чтобы я не обращал на него внимания, потому что он просто идиот.
В джунглях жизнь простая — сортиров нет, спать приходится как животным, на земле. жрать из жестянок, вымыться негде, одежда гниет. Раз в неделю я получал письмо от мамы. Она писала, что дома все хорошо, только с тех пор, как я ушел из школьной команды, она больше не выигрывала ни разу. Я тоже писал ей, как мог, только что было писать, если бы я написал правду, она снова бы разволновалась. Поэтому я писал просто, что у меня все хорошо, и все ко мне относятся хорошо.
Еще я послал маме письмо для Дженни Керран — пусть попробует узнать у ее предков, не могут ли они переслать его ей — куда бы то ни было. Но ответа я не получил.
А тем временем мы с Баббой разработали план, что делать после армии. Когда вернемся, купим лодку для ловли креветок и начнем ловить креветок. Бабба сам из Залива Ла Батр, всю жизнь на таких лодках работал. Он сказал, что может быть, нам дадут кредит, и мы будем по очереди работать капитаном, а жить будем прямо на лодке. Бабба давно все рассчитал — сколько нужно выловить креветок, чтобы погасить кредит, сколько, чтобы платить за топливо, сколько нужно на еду и прочие удовольствия.
Я так себе и представил — стою я это за штурвалом лодки, или еще лучше — сижу на корме и ем креветки! Но Бабба сказал:
— Черт побери, Форрест, ты нас просто оставишь без штанов. Никаких креветок, пока мы не начнем получать прибыль!
Ну ладно, я не против — в этот ведь есть какой-то смысл, я понимаю, не такой уж я дурак.
Потом как-то начался дождь и шел не переставая два месяца. Мы испытали самые разные виды дождя — за исключением, пожалуй, града. Иногда он шел тонкими струйками, иногда лил как из ведра. Он падал прямо, косо, а временами словно даже снизу. А нам все равно приходилось делать свою работу — в основном, подниматься и спускаться с холмов и прочих возвышенностей, и повсюду искать косоглазых.