Азраель. Мы выберем демона и отправим его на Землю с единственной целью — искушать. Если за определенный промежуток времени он навербует вам условленное количество клиентов, вы выиграли. Если нет — проиграли.
Асгарот. Не думаю, что я вправе…
Азраель. Что, уже очко играет? А говорил, что каждый демон спит и видит, как кого‑нибудь искусить. И что навыки не утрачены.
Асгарот. А какая будет ставка?
Азраель. Давай так. Если вы выиграете, то можете разрулить ситуацию с пацанами из Люберец по вашему усмотрению. То бишь спустите на тормозах. А если проиграете, то вам придется выполнить условия договора. Справедливо?
Асгарот. А вам с этого какая выгода?
Азраель. Чувство глубокого морального удовлетворения от того, что мы утерли вам нос. Но о пари никто не должен знать. Я имею в виду начальство.
Асгарот. Это само собой. Обговорим условия?
Азраель(удивленно). Так ты согласен?
Асгарот. Разумеется. Тут затронута честь всей нашей организации. В каком месте будем проводить пари?
Азраель. В Ватикане.
Асгарот. Это немыслимо. Вы заранее ставите нас в заведомо проигрышные условия…
Азраель. Не кипятись, я пошутил. Думаю, будет правильно провернуть все в Москве, ведь запрос, с которого все началось, пришел откуда‑то из ее окрестностей?
Асгарот. Да.
Азраель. Москва принимается?
Асгарот. По этому пункту возражений нет. Условия для работы там вполне приемлемые.
Азраель. Только Вельзевулу вашему так не говори, ладно?
Асгарот. Скольких надо искусить?
Азраель. Надолго заморачиваться не будем. Нам ведь важна суть, а не количество. Думаю, число три вполне подойдет. Он троицу любит.
Асгарот. Боюсь, что именно на этом основании я должен отклонить предложенное вами количество. Число, к которому благоволит Ваш, ставит нас в сложную ситуацию.
|
|
Азраель. Короче, сколько?
Асгарот. Два.
Азраель. Смеешься? Этого слишком мало, чтобы делать какие‑то выводы о вашей профпригодности. Ни нашим, ни вашим. Четыре.
Асгарот. Пойдет. Как будем выбирать искушаемых?
Азраель. Жеребьевкой. Причем я буду настаивать, чтобы среди участников были только мужчины. Женщину искусить гораздо легче, их слишком заботит внешний вид и собственная привлекательность для мужиков. Шепни им слово о вечной молодости, и душа, считай, уже в кармане.
Асгарот. Как хотите. На каком роде жеребьевки вы будете настаивать?
Азраель. Без всяких извращений. Монетки кинем, четыре штуки. Кто найдет, того и искушать.
Асгарот. Согласен. Сроки?
Азраель. Неделя на каждого.
Асгарот. Слишком мало. В работе с клиентами важен индивидуальный подход.
Азраель. Нормально. Я и так уже на много уступок пошел. Если твои демоны так хороши, как ты говоришь, тебе волноваться не о чем.
Асгарот. Ладно, согласен.
Азраель. Для того чтобы был зачтен выигрыш, надо будет искусить всех четырех. Упустите хоть одну душу — проиграли, ясно?
Асгарот. Само собой. Я подготовлю детали договора к следующей нашей встрече. Скажем, завтра?
Азраель. Лады.
Асгарот. Остался еще один необсужденный момент, который может иметь решающее значение. Кто будет искушать?
Азраель. Это я сам выберу. А то пошлешь кого‑нибудь из своих спецов, Змия того же. У вас ведь все прошли начальную подготовку?
Асгарот. Естественно.
Азраель. Оставь место в договоре для того, чтобы вписать имя исполнителя. Я его тебе завтра назову.
|
|
Асгарот. Полагаюсь при этом на ваш здравый смысл.
Азраель. А то как же. Ладно, бывай, Асгарик, до завтра.
Асгарот. В то же время?
Азраель. Разумеется. Бывай, демон. (Улетает.)
Асгарот. И вам до свидания, милостивый государь. Похоже, я влип. (Улетает.)
Архив Подземной Канцелярии
Мемуары демона Скагса
Запись три тысячи четыреста восемьдесят вторая
Как я уже неоднократно упоминал в своих записях ранее, внешний круг ада — самое скучное место нашего ведомства, чему я по‑прежнему несказанно рад.
Скука — это то самое чувство, которое смертные не умеют ценить. Они предпочитают жить интересно, бурно и насыщенно, упуская при этом из виду тот факт, что такая жизнь быстротечна, а в конце ее… либо мы, либо — они. И уж тогда смертные познают настоящую скуку в полной мере, ад вряд ли можно назвать приятным местечком, и мне доводилось по служебным делам бывать в командировках в раю, так что могу сказать: там немногим веселее.
Правда, у нас обычно собирается более интересная компания.
Тот день начался как обычно. Я вылез из своей типовой однокомнатной берлоги рядом с озером, наполненным кипящей серой, взмахнул три раза крыльями и влился в нестройный поток летящих на работу демонов. Начиналась дневная смена.
Можно было, конечно, дождаться транспортного демона, но я, признаться, общественного транспорта не люблю. Там всегда тесно, накурено и, что самое главное, все время присутствуют одни и те же лица, которые травят одни и те же анекдоты, приевшиеся еще двести лет назад. Гораздо приятнее (и быстрее) лететь при помощи собственных крыльев, подставляя лицо потоку зловонного воздуха, ощущать прежнюю мощь своих мышц и хоть на миг почувствовать себя молодым, полным амбициозных планов и стремлений. Ностальгия — свойство демонов, которым перевалило за три тысячи лет.
|
|
По пути я встретил суккуба, который из уважения ко мне сразу же превратился в весьма привлекательную демонессу. Я поравнялся с ней, и мы игриво переплели свои хвосты.
— Как дела, старый развратник? — поинтересовалась она.
— Как обычно, — сказал я. — А как ты?
— Чахну с тоски, — призналась она. — Уже лет двести на Земле не была.
— А что так? — спросил я.
— Не посылают. Лимит душ, говорят, и так превышен, размещать не успеваем. Чтобы практику не потерять, уже бесенят из третьего круга совращаю.
— Не думаю, чтобы они были против.
— Они‑то не против, и в этом самая пакость. Скажи, какое же это на милость совращение, если жертва с самого начала настроена поразвлечься?
— Тяжело, — посочувствовал я.
— А сам по старым дням не скучаешь?
— Не особо, — сказал я. — Моя профессия была не столь приятна, как твоя.
— Извини, — сказала она. — Я совсем забыла.
— Да ничего, — сказал я. — Я уже и сам забываю.
— Встретимся вечером? Или после работы ты занят тем же, чем и большинство демонов твоего возраста? Кропаешь воспоминания…
— Кропаю потихоньку, — сказал я. — Но против встречи с такой привлекательной дамочкой ничего не имею.
— Ну вот, — огорчилась она, — опять облом. Я думала, ты будешь против, и я заявлюсь к тебе в полном боевом снаряжении, готовая к тяжелой, изнурительной борьбе…
— Хм, — сказал я. — Как‑то не сообразил. Кстати, только что вспомнил, я сегодня не могу. У меня чрезвычайно важная встреча…
— Вижу, что ты врешь, старый греховодник, а все равно приятно.
— Нет, правда, — сказал я.
— Встретимся вечером, — сказала она.
— Меня может не быть дома.
— Чао, крошка, — сказала она, взмахивая крылом и забирая влево. — Увидимся!
— Прощай, — сказал я.
Суккубы не любят, когда им говорят «до свидания». «До свидания» выражает надежду на следующую встречу, а истинное удовольствие для суккуба — не просто оказаться в вашей постели, а сделать это вопреки вашему желанию. Последние восемьсот с лишним лет я трудился во славу ада на одном и том же месте. Не сказать чтобы работа была очень интересной, но каждый день я по долгу службы встречался с разными душами, иногда даже попадались очень любопытные экземпляры.
Я залетел в окно своего кабинета, сложил крылья, уселся за стол и включил кофеварку. Сразу же послышался робкий стук в дверь, наверное, там уже целая очередь. Мертвые любят заявляться с утра пораньше.
— Войдите, — сказал я, и вошел первый экспонат.
При жизни он был видным мужчиной и преставился лет в сорок. На нем был призрак синего делового костюма и галстука с изображением американского флага. Не люблю американцев. Даже здесь они считают себя хозяевами, грешниками, простите за каламбур, первого сорта.
— Джон Смитсон, — представился он. — Тысяча девятьсот двадцать первый — тысяча девятьсот шестьдесят третий.
Не так уж я оказался далек от истины.
— Личный идентификационный номер?
— Три‑четыре‑пять‑ноль‑ноль‑ноль‑восемь‑семь‑шесть‑шесть‑один‑два‑два‑девять‑девять‑три‑три‑три‑три‑четыре, — отчеканил он.
Из новеньких, подумал я, недавно из чистилища. Те, кто провел у нас много времени, уже не помнят своего номера. И нечасто приходят ко мне на прием.
— Жалобы, предложения, пожелания? — осведомился я.
— Жалоба, — сказал он.
— Вот так всегда, одни жалобы. — Я вздохнул, вытаскивая из секретера соответствующий гроссбух, разумеется, самый толстый. Мертвые любят пожаловаться, и каждую их жалобу, даже самую пустяковую, приходится регистрировать. В других кругах подобные мне бюрократы уже давно обзавелись компьютерами, но до нас эта тенденция докатится еще не скоро, вот и приходится иметь дело с бумажками. — Внимательно.
— Что «внимательно»? — не понял он.
— Слушаю вас внимательно, — пояснил я. Не привык он еще к нашему жаргону. — На что будете жаловаться?
— На режим, — сказал он.
— На режим так на режим, — сказал я. — Что не так с режимом?
— В моем личном приговоре указано, что в течение первых трех тысяч лет я должен принимать серные ванны, — сказал он.
— Приговоры выношу не я, — сказал я. — И обжалованию они, как вы знаете, не подлежат.
— Да, но дело в том, что с самого начала моего пребывания здесь я вынужден принимать ванны из кипящей смолы.
— Вот как? — спросил я. — А разве есть разница?
— И огромная! — с жаром воскликнул он. — После серной ванны гораздо проще отчистить костюм.
— Откуда вы знаете? — спросил я. — Если с самого начала принимаете только смоляные?
— Коллеги рассказывали, — сказал он.
— Вот так, значит, — сказал я, делая соответствующую пометку. — Вы пытались жаловаться по месту непосредственного пребывания?
— Да, конечно, и не один раз.
— И что вам ответили?
— Что серу не завезли.
— Бардак, — пробормотал я. — Кто ваш куратор?
— Демон третьего уровня Бельфгор.
— Знаю такого, — сказал я. — Уже не первая жалоба на этого индивидуума.
— Так вы примете меры?
— Конечно, — сказал я. — Будьте уверены, я отправлю соответствующий запрос в отдел снабжения в ближайшие сто лет. И если в ответе будет сказано, что смола прибывает регулярно и речь идет о нецелевом ее использовании, то я буду вынужден принять самые строгие меры. Вы свободны.
— Сто лет? — опешил он.
— Сто лет, — подтвердил я.
Видно, господин Смитсон еще так до конца и не понял, куда он попал, и не представляет, как здесь делаются дела.
— Но это же очень долго, сто лет, — сказал он.
— Куда вам спешить? — спросил я. — У вас впереди — вечность.
— Вечность, — пришибленно повторил он.
— Вечность, — подтвердил я. — Следующий!
— Я буду жаловаться, — сказал он. — Я свои права знаю.
— Жалуйтесь, — согласился я. — Только хочу вас предупредить, что сроки рассмотрения жалоб нижестоящей инстанцией измеряются тысячелетиями.
— Я этого так не оставлю!
— Как вам будет угодно.
— Я до самого верха дойду!
— Низа, — поправил я.
— В смысле?
— У нас тут перевернутая вертикаль власти, — сказал я. — Вы сейчас как раз на самом верху.
— Не важно! — крикнул он. — Я все равно со всеми вами разберусь, мерзавцы!
— Вы покинете мой кабинет сами или мне вызвать охрану?
— Пошел ты, — сказал он, но пошел сам.
Попытался хлопнуть на прощание дверью, но это у него не получилось, ибо она открывалась в обе стороны.
Я налил себе кофе, сделал пометку относительно Бельфгора и его махинаций, но убирать гроссбух не стал. Насколько я знаю природу грешников, он мне сегодня еще не раз понадобится.
Следующим был мой старый знакомый, Пандуикс. С нами он уже не первую сотню лет, и все равно время не отбило у него привычки жаловаться. Склочная душонка, надо сказать.
— Здорово, — сказал он.
— Привет. — Говорить о здоровье с мертвыми не очень‑то вежливо. — С чем на этот раз?
— Ты же знаешь, тварь, кто я такой?
— Знаю, — сказал я. — Пожалуйста, не называй меня тварью.
— Тварь смердящая ты и есть, — сказал он.
— Может быть, и есть, — сказал я, — но называть меня так неполиткорректно.
— Пошел ты с этим самым знаешь куда?
— Догадываюсь, — сказал я. — Чем тебе опять не угодили?
— Я, если ты помнишь, друид.
— Помню, — сказал я. — Идолопоклонник.
— Сам ты это самое, — огрызнулся он.
— Секта, поклоняющаяся деревьям, — сказал я. — Идолопоклонники. У тебя и в приговоре так написано. Серьезное преступление. Ну да ты знаешь.
— Я сейчас не о приговоре с тобой разговаривать пришел.
— Так скажи о чем, и мы побыстрее закончим.
— Куда ты торопишься? — спросил он. — У тебя впереди — вечность.
Вот так вот. Удар ниже пояса.
— Там кроме тебя еще куча желающих, — сказал я.
— У них тоже впереди вечность.
— Разумно, — сказал я. — Сыграем партию в шахматы?
— Не откажусь.
У меня в столе несколько комплектов для этой игры. Сейчас я достал тот, фигурки которого были вырезаны из слоновой кости, а доска современная, пластиковая. Играть деревянными фигурками друид отказывался наотрез.
Мы расставили фигуры, разумеется, я играл черными, поэтому он сделал первый ход.
Не знаю почему, но шахматы в аду — самая популярная из игр, придуманных смертными. Наверное, из‑за своей метафоричности. Черные — белые. Но она развивает мышление и помогает коротать вечность, так что увлечение шахматами не преследуется.
Хотя при жизни друид в шахматы не играл, игроком он был неплохим. Мы с ним оба были участниками чемпионата внешнего круга, я в разряде демонов, он, разумеется, грешников, так что официально сразиться нам еще не удавалось. Он был слишком нетерпелив, и его дисквалифицировали до абсолютного финала, в котором чемпионы сражаются между собой, а я выменял свое право играть в финале на внеочередной отпуск.
Он всегда играл от атаки, каждым ходом обостряя ситуацию, я же предпочитал позиционную игру. На тринадцатом ходу он пожертвовал слона, на двадцать шестом мы разменяли ферзей. К сорок шестому ходу, когда фигур на доске заметно поубавилось, я предложил ничью. Он согласился.
— Еще разок?
— Совесть имей, — сказал, я. — Зачем пришел‑то? Просто скучно стало?
— И это тоже, — признался он. — Все‑таки отгул дают, если жалоба обоснованна.
— А она обоснованна? — спросил я.
— Конечно.
— И чем же?
— Моими религиозными убеждениями.
Я вздохнул:
— Ты — идолопоклонник.
— Я — друид.
— Это я уже слышал. В чем проблема?
— В новеньком. Понимаешь, у нас в триста сорок шестом котле уже своя, устоявшаяся компания, мы друг друга знаем давно и уважаем чужие интересы. Конечно, я не ретроград, не консерватор и всегда приветствую свежие вливания, пусть и уходит пара‑другая десятков лет на притирку, но этот новенький уже ни в какие ворота не лезет!
— Да? — заинтересовался я. — А что в нем такого?
— Я — друид, — сказал он.
— Знаю.
— А он — дровосек.
— Ну и что?
— Как это, ну и что?
— Ну, — сказал я, — ты — друид и любишь деревья. Он тоже любит деревья, но по‑своему. Дровосек — это ведь то же самое, что и гомосек, только с деревьями?
На самом деле я знал, что это не так, и просто подтрунивал над вспыльчивым друидом. Не мог отказать себе в столь маленьком удовольствии.
— Дровосек, — отчеканил он, — это тот, кто рубит деревья.
— А, — сказал я.
— Деревья являлись самым святым для меня при жизни, — сказал друид. — А этот малый из Канады, кажется, расписывает, как он валил столетние клены при помощи этой, как ее…
— Бензопилы, — подсказал я.
— Ага, — сказал он. — Даже не вручную!
— Это серьезно, — сказал я. — Ты попросил его этого не делать? В смысле не рассказывать?
— Да, и после этого он стал рассказывать еще больше. Просто ни на минуту не умолкает.
— Ладно, — сказал я. — Посмотрю, что тут можно сделать.
— Лет через сто, да?
— Для тебя постараюсь провернуть за пятьдесят, — сказал я. — Только потому, что мы с тобой в шахматы играем.
— Договорились, — сказал он. — Пятьдесят лет я уж как‑нибудь потерплю.
— Будешь выходить, следующего позови, — попросил я.
— Обязательно.
Жалоба друида была более серьезной, чем претензии Смитсона. Мы, конечно, ад, а не содружество клубов по интересам, но кто‑то дал маху. В рабочее время грешники должны полностью отдаваться посылаемым им страданиям, а подобное неуютное соседство в триста сорок шестом котле может здорово их отвлекать, тем самым снижая эффективность нашей работы. Я сделал пометку не откладывать его вопрос в долгий ящик.
Страдание воздействует более эффективно, если грешник разделяет его со своими единомышленниками. А если он горит в геенне огненной, наблюдая при этом, как в той же геенне огненной горит тип, которого он ненавидит, у него появляется некое мелочное человеческое удовлетворение, что снижает общее воздействие наказания.
— Наконец‑то, — сказал следующий. — У вас на двери написано, что прием только до обеда, я уж думал, что до меня сегодня очередь не дойдет.
— После обеда я занимаюсь обработкой и рассмотрением ваших жалоб, предложений и пожеланий, — сказал я. — Вот у вас что, жалоба или предложение? Или даже пожелание?
— Жалоба, — сказал он.
— Как всегда, — сказал я. — Вы у нас кто?
— Иванов Василий Иванович, — сказал он. — Россия.
— Вот как? — удивился я.
Жалобщики из России были редким явлением во все времена. Судя по доходящим до нас слухам, жизнь в этой стране была почти такой же, как и у нас, посему населяющие ее территорию грешники не видели в аду особых поводов для жалоб. И вот вам паршивая овца.
— Давно преставились?
— В две тысячи первом году, — сказал он.
— Ого, — сказал я. — А сейчас какой? Я, видите ли, не слишком слежу за внешним летоисчислением.
— Сейчас тоже две тысячи первый, — сказал он.
— Быстро вас обработали, — сказал я. Обычно люди проводят в чистилище лет по двадцать, не меньше. — Вам еще повезло.
— Нет, — заявил он, — дело как раз в том, что мне не повезло. Тут какая‑то ошибка, понимаете? Я вообще не должен здесь быть.
— Все вы так говорите, — сказал я. — Вас же взвесили на весах, не так ли?
— Нет, в этом‑то все и дело, — сказал он. — Я не провел в чистилище и пары дней, как за мной явились демоны, помахали перед носом какой‑то бумажкой и приволокли меня сюда. Я говорил им, что тут какая‑то ошибка и меня еще не судили, но они ничего не хотели слушать и сразу засунули в один котел с какими‑то уголовниками.
— Номер котла? — уточнил я.
— Двести сорок восьмой.
Я сверился со своими записями.
— Полноте, батенька, — сказал я. — Какие же они уголовники? Вполне достойные грешники. Один даже древнегреческий философ.
— Да я не на них жалуюсь, поймите, — сказал он. — Я вообще не должен здесь быть. Меня же не судили.
— А вы — праведник? — скептически осведомился я.
— Ну, об этом не нам с вами судить.
— А кому? — поинтересовался я.
— Ему, — сказал он, указывая пальцем вверх.
— И вы полагаете, что всех преставившихся судит Он сам? — спросил я.
— А что, не так?
— Вы где при жизни работали?
— В Мосэнерго.
— И что, если бы вас собрались уволить, вам бы об этом лично Чубайс сообщил?
— Вряд ли, — сказал он.
— То‑то и оно, — сказал я. — У нас, как и в любой крупной организации, подчиненные, а тем более клиенты редко видят высшее руководство.
— Но все равно, — талдычил он, — я настаиваю на суде. Я ведь имею право на суд?
— Имеете, — сказал я. — А вы точно этого хотите?
— В каком смысле? — спросил он.
— Ну, вы уверены, что суд вам нужен?
— А почему я не должен быть в этом уверен?
— А потому, батенька, — сказал я, — что одно дело — находиться в аду, считая, что вы попали сюда по ошибке, и питать надежды, что когда‑нибудь эта ошибка будет исправлена, и совсем другое — находиться в аду с уже вынесенным приговором, который поставит точку на всех ваших сомнениях и надеждах. У вас есть какие‑либо основания полагать, что после рассмотрения вашего вопроса в арбитражном суде, вас не вернут обратно, к нам? Вы твердо уверены в том, что являетесь праведником?
— Я знаю десять заповедей, — сказал он. — Не убий, не укради… Я ничего такого не делал.
— Для того чтобы попасть в рай, мало не делать плохих дел, — сказал я. — Надо еще активно совершать хорошие поступки. Много вы их совершали? Помогали вдовам и сиротам? Подавали милостыню? Жертвовали чем‑то ради кого‑то?
— Ну… — Он задумался.
— Если вы будете настаивать, я отправлю ваше дело на рассмотрение, — сказал я. — Но вот вам мой личный совет: не стоит.
— Я могу подумать? — спросил он.
— Конечно, — сказал я. — Ведь у вас впереди — вечность.
— Тогда я подумаю, — сказал он. — Если что, вы ведь всегда здесь, не так ли?
— Да, — сказал я. — И передайте остальным ожидающим, что прием на сегодня закончен.
— Хорошо, — сказал он. — Спасибо.
— Не за что, — сказал я, и дверь за ним тихо закрылась.
И тут же открылась.
— Прием закончен, — сказал я. — Заходите завтра.
Но она все равно вошла. Старушка лет семидесяти, возможно с хвостиком, явно скандинавских кровей. Интересно, что она такого натворила? — подумал я.
— Я зайду сегодня, — сказала она таким тоном, как будто это был ее кабинет, в котором не самым желанным гостем был я.
— Ладно, — согласился я. Мне стало любопытно. — Присаживайтесь.
— Спасибо, — сказала она.
— Пожалуйста, — сказал я. — Как вас зовут?
— Кейт Якобсон, личный идентификационный номер семь‑восемь‑восемь‑четыре‑три‑два‑семь‑семь‑два‑семь‑два‑семь‑шесть‑шесть‑четыре‑шесть‑четыре, тысяча восемьсот первый — тысяча восемьсот семьдесят четвертый, Швеция, — выпалила она на одном дыхании. И уставилась на меня с таким видом, словно для меня это что‑то должно было означать.
— Ну и что? — спросил я, когда играть в молчанку мне надоело.
— Вы, наверное, не поняли, молодой человек, — сказала она. — Меня зовут Кейт Якобсон, личный идентификационный номер семь‑восемь‑восемь‑четыре‑три‑два‑семь‑семь‑два‑семь‑два‑семь‑шесть‑шесть‑четыре‑шесть‑четы‑ре, тысяча восемьсот первый — тысяча восемьсот семьдесят четвертый, Швеция.
— Именно так я услышал и в первый раз, — сказал я. — Ну и что?
— Вы что, обо мне не слышали? — спросила она с таким видом, словно я только что признался, что никогда не слышал о древе познания.
— А должен был?
— Ну, знаете ли, молодой человек, — сказала она. — Такого я не ожидала.
— Вынужден указать вам на несколько очевидных фактов, — сказал я. — Во‑первых, я уже пару тысяч лет как не молодой. И уж совсем точно не человек. Кроме того, мне было бы любопытно узнать, чего же вы ожидали.
— Мне нужно видеть Князя тьмы.
— Это невозможно, — сказал я.
— Почему?
— Он занят.
— Чем?
— Понятия не имею, — сказал я.
— Как это может быть?
— Демонов много, — сказал я. — Он перед всеми нами не отчитывается.
— Тогда мне нужно поговорить с вашим начальством.
— Это невозможно.
— Почему?
— Оно тоже занято.
— И вы тоже не знаете чем?
— Знаю, — сказал я. — Оно работает.
— Плохо работает, — сказала она. — Раз здесь еще есть такие, как вы.
— На таких, как я, это все и держится, — сказал я.
— Из‑за таких, как вы, все и разваливается.
— Ад простоял здесь много тысяч лет, — заметил я. — И я не вижу, чтобы за последнее время он сильно развалился.
— Значит, мне придется иметь дело с вами?
— Увы.
— Я продолжаю настаивать на том, что мне необходимо увидеть Князя.
— Я продолжаю настаивать на том, что он занят.
— Так мы ничего не добьемся, — сказала она.
— Это очевидно.
— И вы не знаете, кто я?
— Дважды увы.
— Так узрите. — Она встала, вытянувшись во весь свой рост, а рост у скандинавских старушек, я вам скажу, не самый маленький. — Я — его невеста. И нечего ржать, молодой человек.
— Пр…хх…простите, — сказал я, утирая выступившие на глазах слезы кончиком хвоста. — Не ожидал. А что заставляет вас думать, что это так? Ну, что вы его невеста?
— Он являлся мне в моих снах, — сказала она. — И говорил мне делать разные вещи, за это он обещал разделить со мной супружеское ложе. И вот я здесь уже больше сотни лет, а мне так и не удалось его увидеть. Это безобразие, молодой человек, и кому‑то придется за него ответить.
— Несомненно, — сказал я. Типичная психопатка. По какому недоразумению ее засунули в мое подшефное хозяйство? — И какие вещи он говорил вам делать?
— Приносить жертвы, — сказала она.
— Человеческие? — заинтересовался я.
— Нет. Сначала я приносила в жертву цыплят, потом кур и петухов, потом зарезала всех своих овечек. И каждый раз их кровью я рисовала одно и то же число. Его число. Шестьсот шестьдесят шесть.
— Ясно, — сказал я. — Ну что ж, я прослежу, чтобы Князя поставили в известность о вашем присутствии.
— Непременно, молодой человек. Я позабочусь о том, чтобы вы были щедро вознаграждены, когда буду править адом, сидя на троне рядом со своим любимым супругом.
— Хорошо, — сказал я. — А теперь идите, госпожа.
— Еще увидимся, раб, — сказала она и вышла, стараясь придать своей походке царственность и величие. Выглядело это так, как будто бы под юбкой у нее был спрятан мешок картошки.
Когда она вышла, я засунул в рот правый кулак, чтобы не смеяться слишком громко, потому что громкий смех мог бы выглядеть невежливо по отношению к ее старости и ее болезни.
Невеста Князя! Можно подумать, Князю больше делать нечего, как являться во снах всяким сельским дурочкам и подвигать их к убиению домашних животных. Может, и были времена, когда у Сатаны были невесты среди смертных, но тогда и голуби летали по миру не просто так, не только для того, чтобы гадить на памятники.
Сейчас все это осталось в прошлом.
Архив Подземной Канцелярии
Из дневника Гоши
Запись сто сорок пятая
Вернувшись в свою конуру, я пересчитал субсидированные шефом деньги. Там было десять кусков грина, видно, то ли человек все‑таки слабо представлял рыночную стоимость новых отечественных машин, то ли я так его разозлил, что он швырнул в меня деньгами, не потрудившись пересчитать. Десять кусков грина! Моя зарплата и премии за полгода вперед!
Неплохо денек начинается.
Я врубил машину и полез в Сеть. Первым делом проверил, как обычно, свой почтовый ящик и ничего, кроме обычного рекламного мусора, там не обнаружил. Хорошо хоть на работе у меня бесплатный трафик. Скачивать подобную дрянь за собственные деньги? Ну уж дудки. Дома у меня стоит мощнейший фильтр.
Потом покопался немного с сайтом нашей компании. Шефу я, конечно, наврал, он был уже почти готов и со дня надень его можно было вывешивать в Сеть. Но шеф был человеком старой закалки и считал, что чем больше времени его сотрудники тратят на порученную им работу, тем лучше и качественнее она выполняется. Посадив несколько изменений, я засейвился, закрыл диалоговое окно и пошел прошвырнуться по моим любимым чатам.
Скукотища. Все мои старые знакомые были либо поглощены работой, либо сегодня вообще на нее не вышли, потому что я никого не встретил. Заводить новые знакомства желания у меня не было, потому я покинул Сеть и завел авиационный симулятор. Хорошая у меня работа, да? А мне за это еще и платят.
Но долго полетать на «фантоме» мне не удалось. Сразу после обеденного перерыва в мой кабинет завалился Славик и стал смотреть на меня умоляюще‑жалобным взглядом.
— Чего надо? — ласково спросил я.
— Будь человеком, Гоша, — сказал он.
— Не буду, — сказал я. — Надо чего?
— У меня зеленый горошек, — сказал он. — Двадцать тонн. На таможне.
— Неудивительно, — сказал я. — Ты ведь у нас таможней и занимаешься, правда? Оформляешь всякие там накладные, декларации, да? Это у тебя работа такая. Или нет? Или как?
— Там и делать‑то почти ничего не надо, — сказал он. — Я уже все документы оформил. Просто подъехать на таможню, показать бумаги, сесть в кабину к водителю, сопроводить груз на склад, сдать кладовщику, получить его подпись и привезти бумаги сюда.
— Вот и займись, — сказал я. — Тем более если делать почти ничего не надо.
— Не могу, — сказал он. — У меня свинка.