— Ваша память вам не изменяет. А еще раньше это был «фиат».
— Чего‑то она меня не вставляет, — сказал я. — А вот это что за чудо‑юдо?
— Последнее семейство ВАЗа, — сказал он. — Десятое. ВАЗ‑2110, 2111, 2112
— Такое впечатление, что пытались сделать «Ауди‑80», но у пьяного слесаря дрогнула рука.
— Вы не первый, кто обращает внимание на эту деталь.
— Потому что она бросается в глаза, — сказал я. — Этот автомобиль не соответствует моему эстетическому мировосприятию и входит в диссонанс с моим гармоничным естеством.
— Мини‑вэн не желаете?
— Это, типа, автобус?
— Типа того.
— У меня права только на легковые.
— А он, типа, легковой автобус.
— Это где ж мне взять столько народу, чтобы его весь забить? — спросил я. — А вот это что такое угловатое и убогое?
— ВАЗ‑2108, — сказал он. — В простонародье «зубило».
— Похоже, — сказал я.
— «Сеат Ибица» примерно восемьдесят второго года, — сказал он. — Если вы этого, конечно, не знаете, и если это, конечно, вас интересует.
— Конечно, интересует. Кузов содрали?
— Большей частью да. Ну и компоновку. Двигатель поперечный, привод, естественно, передний…
— Петя, — сказал я. — Не загружайте мой мозг обилием технических подробностей. Скажите мне лучше вот что: оно ездит?
— И очень даже неплохо.
— Петя, — сказал я. — Окажите мне любезность, выгляните вон в то окно.
— Зачем?
— Пожалуйста.
— Ну выглянул.
— Дерево видите?
— Вижу.
— Под деревом стоит моя машина. На которой я приехал сюда.
— О.
— Вот именно. Так что не надо мне рассказывать о том, что тут у вас неплохо ездит.
— Семьдесят третий год?
— А вы знаток. Семьдесят четвертый.
— У меня у самого семьдесят пятого, — сказал он.
— Рад встретить ценителя старины, — сказал я.
|
|
— Взаимно, — сказал он. — Но раз уж мы оба — ценители старины, может, нам стоит перейти на «ты»?
— Давай, — сказал я.
— Ответь на один вопрос, — сказал он. — Чисто любопытства моего для. На фиг тебе эта дрянь? — Он махнул рукой в сторону «зубила».
— Начальство настаивает, чтобы все сотрудники поддерживали отечественного производителя.
— Озверело твое начальство.
— Не говори, — сказал я. — Ладно, заверни мне этот хлам.
— Который?
— Который «зубило».
— Есть встречное предложение, — сказал он. — Несерийная модель, чтобы не чувствовать себя таким уж убогим.
— В чем разница?
— Там двигатель — эрпэдэ.
— И что это за хрень?
— Роторно‑поршневой двигатель, — сказал он. — Был разработан для того, чтобы устанавливать на модели, используемые спецслужбами. Группы быстрого реагирования милиции, фээсбэ.
— До сотни хоть разгоняется?
— Согласно паспортным данным завода‑изготовителя, — сказал он, — которым у меня нет никакого основания не доверять, обычная «восьмерка» с полуторалитровым карбюраторным движком разгоняется до ста пятидесяти шести километров в час. Машина с эрпэдэ выдает за две сотни.
— Брешешь, — сказал я.
— Чтоб мне провалиться.
Я внимательно посмотрел на пол под его ногами. Трещин вроде бы нет. Может, и не брешет.
— Побожись.
— Гадом буду.
— Будешь, — сказал я. — Сколько?
— На полторы штуки дороже обычной. Но за эти деньги ты получаешь усиленную подвеску, резину Р‑14, спортивный глушитель…
— Не гони, — сказал я. — А обычная сколько стоит?
— Четыре с полтиной.
— Нормально, — решил я. — Давай свою эрпэдэ.
|
|
Он жестом заправского ганфайтера сорвал с пояса свою мобилу и быстро затараторил в нее, причем половину текста составляли кодовые обозначения, простому смертному недоступные.
— Машину уже готовят, — сказал он. — Документы тоже. Пойдем пока в бар.
— Я за рулем.
— Я тоже. Опрокинем по рюмашке кофе.
— Не могу, — сказал я, — огорчить тебя отказом.
Мы пошли в бар, и симпатичная девчушка‑бармен налила нам по чашке бодрящего напитка. Мы закурили по сигарете.
— Допоборудование вешать будешь? — спросил Петя.
Я подумал о том, что у меня осталось еще три с длинным хвостиком штуки, а сдачу я обещал не приносить. Но за каждый доллар надо было отчитаться, так? А для того, чтобы отчитаться, нужны чеки.
— Буду, — сказал я. — С чего начнем?
— По полной?
— По полной, — сказал я. — Но в разумных пределах.
— Это хорошо, — сказал Петя, и глаза его загорелись. С допоборудования он тоже получал проценты. — Первым делом надо начать с того, чтобы твою покупку сохранить.
— Вот как? — удивился я. — А что, это еще и угнать могут?
— Еще как.
— Не могу себе представить почему.
— Номера кузова перебить легче, чем на других моделях.
— Спасибо дизайнерам?
— Ага. Самая угоняемая, кстати, модель.
— Спасибо, удружил.
— Другие тоже угоняют.
— Меня это радует, — сказал я. — И где у вас витрина со всеми причиндалами?
— Витрина есть, — заверил он меня. — Но лучше вот так. И он достал из‑под стола буклет с картинками.
— Что посоветуешь?
— Есть такая штука, худлок называется. Магнитный замок капота. То есть капот можно открыть только из салона.
|
|
— Помогает?
— Особенно в контексте с сигнализацией.
— Сколько?
— Сто пятьдесят.
— Беру.
— Сигнализацию какую?
— А какую посоветуешь?
— Ну, «блэк баг» ты на эту дрянь все равно не поставишь, тем более что она стоит дороже, чем сама тачка. Возьми «пантеру».
— Что за зверь?
— Обычный набор: центральный блок, два электрозамка, датчик удара, объема, шесть концевиков — на двери, капот и багажник. У тебя дверей меньше, так что еще и останется в запас. Сирена автономная.
— Это круто?
— Так себе. Сирену все равно в первую очередь разбивают. Есть выход на пейджер.
— А сам пейджер?
— Еще полсотни баксов сверху.
— Давай, — сказал я. — Это что за штырь?
— «Гарант», замок на рулевую колонку.
— Советуешь?
— Многие ставят.
— Но?..
— Сталь прочная, замок кодовый, не откроешь, не распилишь. Саму колонку распилить быстрее.
— И?..
— Ты пойми, — сказал он, — если твою тачку конкретно угнать захотят, все равно угонят, хоть капканы медвежьи ставь. Сигнализация быть должна, конечно, но никого, кроме наркомана в нолину обдолбанного, она не остановит. Так что тут главное — не переборщить.
— Тогда — к черту. Что там еще?
— Балалайка нужна?
— Я не большой поклонник фольклора.
— Я тоже. Балалайка — это магнитола.
— Балалайка не нужна. От магнитолы не откажусь. Что есть?
— Все. «Пионер», «Сони», «Кенвуд», «Кларион».
— Что посоветуешь?
— Голову — «Пионер», колонки — только «Сони». В «восьмерку» двух «трехполосников» — за глаза.
— Валяй.
Он сделал отметку в своем буклете.
— Люк резать будем?
— Сколько?
— Шестьсот.
— А по времени?
— Часа полтора.
— Мне машина утром нужна.
— Управимся до утра.
— Режь. Что еще?
— Диски.
— Что с дисками?
— Там заводские стоят, штамповка. Литые круче.
— Сколько?
— Четыреста за комплект.
— Валяй.
— Деревянный руль?
— Зачем?
— Модно.
— А безопасность?
— Влияет.
— Сильно?
— Сильно.
— К черту.
— К черту. Кенгурятник?
— Это что за хрень?
— Такую штуку у паровоза спереди видел? Скотосбрасыватель называется.
— Видел.
— То же самое, только на тачку.
— Смысл?
— В Австралии кенгуру под машины бросались, радиаторы ломали, вот там и придумали.
— Я на ней в Австралию позориться не поеду, — сказал я. — А в Москве кенгуру нет.
— В Москве пешеходы есть.
— И что, сильно от пешеходов помогает?
— Для машины разницы никакой. А у пешеходов шансов на порядок меньше. Капот гладкий, он перекатывается, а об эту штуку только руки‑ноги ломает. А когда и голову.
— И что, кто‑то ставит?
— Многие.
— Смысл?
— Круто.
— На фиг. Понты.
— Разумно. Антикор делать будешь?
— Так ведь лето.
— Не повредит.
— Сколько?
— Цинком — сто пятьдесят, обычным — сотня.
— Цинком, — решил я. — Все?
— Зеркала с электроприводом.
— Блажь.
— Электростеклоподъемники.
— Это что, опция?! — ужаснулся я.
— Ага.
— Ставь. Там же стекло такое — ручку крутить задолбаешься.
— Именно. Кондиционер?
— Сколько?
— Полторы.
— Круто, — прикинул я. — Превышу лимит.
— Тогда не будем. Антирадар?
— Сколько?
— Триста.
— Баксов?
— Баксов.
— Смысл? Штраф за превышение — сотня с протоколом, полтинник без. Причем в рублях.
— Нет смысла, — признал он. — Тогда вроде все.
— Подбивай бабки.
— Сейчас. — Из склада под столом он извлек калькулятор и принялся исступленно стучать по клавишам. — Девять триста.
— Реально, — сказал я.
— Тянет на приличную иномарку.
— Иномарки нам не нужны, — сказал я.
— Понимаю. Ты местный?
— Это зачем?
— Регистрация в ГИБДД по Москве за полчаса.
— И сколько?
— Бесплатно.
— Только для меня?
— Для всех.
— Надо же, какая щедрость, — сказал я. — Тогда беру.
— Пошли в кассу, — сказал он.
Это был небольшой автосалон, поэтому касса находилась неподалеку от бара. Там я изрядно облегчил свои карманы, получил на руки кучу справок, счетов и прочих финансовых и около того документов. Даешь одни бумаги, получаешь другие.
— Петя, — сказал я, — я сейчас поеду домой и лягу спать, хорошо? Живу я тут недалеко. Завтра в девять утра я зайду и надеюсь, машина будет готова.
— Будет, — заверил он. — Я тебя дождусь. Даже номера прикрутим.
— Забили, — сказал я, протягивая ему руку.
Архив Подземной Канцелярии
Мемуары демона Скагса
Запись три тысячи четыреста восемьдесят третья
Мой рабочий день закончился в четыре, но я просидел в кабинете до половины шестого. Работы было адски много, впрочем, ее всегда адски много, да и дома ничего нового меня не ждало.
Это тогда я так думал.
Когда я уже совсем собрался домой, убрал все гроссбухи, отдельные бумажки сложил в папку, папку сунул в ящик стола и открыл окно, ко мне завалился Ашкаель.
Молодой демон, но весьма перспективный. В нашей компании неудачников, я имею в виду во внешнем круге, он надолго не задержится. Ходили слухи, что его уже давно зовут в четвертый круг, но он ждет более выгодного предложения. Мы обсудили с ним последние новости, поделились историями из недавнего прошлого, поговорили о шансах «Адских Мстителей» (футбольная команда внешнего круга) выйти в плей‑офф. Шансов, честно говоря, было немного.
Последние полсотни лет чемпионом ада по футболу был первый круг. Еще бы, ведь стоило только преставиться мало‑мальски приличному игроку, как он попадал на Суд безо всякой очереди и оказывался либо у нас, либо у них. И если он оказывался у нас и хоть чего‑то стоил, то его сразу же вербовали легионером в сборную первого круга. Шефство над командой взял в свои руки сам Вельзевул, так что в ближайшее время победить их вряд ли кому‑то удастся. Судя по курсирующей в местной прессе информации, В. ждет не дождется, пока Роналдо или Зидан попадут в какую‑нибудь авиакатастрофу, а место для Пеле он бережет уже несколько лет. Даже майку с номером и фамилией заказал, я лично фотографию в «Проклятом комсомольце» видел.
Футбол в аду является самым популярным видом командного спорта. Демоны — азартные игроки и горячие болельщики, а легионерам из грешников это только на руку. Лучше уж мяч по полю гонять, чем в котлах вариться или на сковородках жариться. А ведь есть и еще более неприятные наказания.
Ашкаель звал меня в бар, но я отказался. Не люблю я эти сборища. В любом баре внешнего круга всегда полно демонов‑неудачников, которые будут подсаживаться к вам, плакаться в жилетку, рассказывая о своем былом величии, и напрашиваться на угощение халявной выпивкой. Мне и самому есть что порассказать, а какой смысл? Времена изменились. Боюсь, что они изменились навсегда.
Убедившись, что затащить меня на попойку не удастся, Ашкаель взмахнул крыльями и выпорхнул в мое окно. Именно выпорхнул. Он был молод и еще не потерял способности, а главное — желания порхать.
Я выглянул в окно, чтобы удостовериться, что он на самом деле улетел, а не затаился поблизости в виде какого‑нибудь каприза архитектуры. Вроде все было чисто, и я со спокойной совестью отправился домой.
Дома меня ждал молодой демон самого официального вида. В руках у него была большая пачка бумаг, а на носу — очки. Плохое зрение редкость в среде демонов, у молодежи же оно не встречается никогда, так что передо мной сидел уникум.
Уникум сидел в моем кресле и смотрел мой телевизор.
— Недобрый вечер, — заметил я. — Позвольте полюбопытствовать, сударь, как вы проникли в мое жилище?
— У меня есть универсальный ключ, сударь, — сказал он, повертев на пальце кольцо с отмычками.
— А, — сказал я. — Из чего я делаю вывод, что к нам пожаловало низкое начальство?
— Даже более низкое, чем вы можете себе представить, сударь.
— Я многое могу себе представить, сударь, — сказал я. — Могу ли я попросить вас оставить мое жилище и пойти посмотреть новости в каком‑нибудь другом месте?
— Нет, сударь, — сказал он. — Боюсь, что это решительно невозможно.
— Я буду на этом решительно настаивать.
— У меня до вас дело, сударь. До вас, а не вашего телевизора.
— Тогда вы могли бы прийти в мой кабинет, сударь.
— Мое дело носит не слишком официальный характер, — сказал он, — чтобы я мог нанести визит на ваше рабочее место, сударь.
— Боюсь, что делами не слишком официального характера я не занимаюсь, — сказал я. — Сударь.
— Даже если на карту поставлена честь самого ада, сударь?
— Мне нет решительно никакого дела до чести ада, сударь.
— Хочу вас предупредить, что подобное высказывание можно истолковать как измену, сударь.
— Это угроза, сударь? — спокойно осведомился я.
— Это предупреждение, — сказал он. — Хотите сигару?
— Не хочу.
— Зря. Хорошие сигары, сударь. Рекомендую. От наших агентов с Кубы, между прочим.
— Предпочитаю сигареты, сударь, — сказал я. — Свои.
— Как знаете, — сказал он. — Да что же вы стоите? Присаживайтесь.
Тон у него был такой, как будто он был хозяином не только моей берлоги, но и всей скалы. Если не всего ада.
Скажу откровенно, этот парень не понравился мне сразу. Есть любовь с первого взгляда, а у меня к нему в первые же минуты знакомства возникла неприязнь. Я достаточно долго пожил на этом и на том свете, чтобы научиться разбираться в собственных эмоциях, и знание себя подсказывало мне, что неприязнь эта будет стойкой и постоянной. Она не перерастет в ненависть, потому что этот сопляк моей ненависти просто недостоин, но никогда не сойдет на нет. Демоны — существа постоянные. Если им что‑то не нравится, то оно не нравится им всегда.
— Вы сидите в моем любимом кресле, сударь, — сказал я.
— Я вижу в этой комнате стул, сударь.
— Стул я держу исключительно для гостей, сударь.
Намек был весьма прозрачным, но он пропустил его мимо ушей.
— Видите ли, Скагс, — сказал он, — у меня для вас есть предложение, и не думаю, что вы от него откажетесь.
— Сударь, — сказал я, — я откажусь от любого предложения, если оно будет исходить от вас, даже не выслушав его.
— Наверное, — сказал он, — это потому, что вы не знаете, кто я такой.
— Наверное, — сказал я, — это потому, что вы так и не соизволили представиться.
— Меня зовут Асгарот, — сказал он. — Я имею удовольствие служить личным секретарем Князя.
Мальчик на побегушках самого Сатаны. Тут есть чем гордиться. Неплохая карьера для такого молокососа.
— Не могу сказать, что было приятно познакомиться с вами, уважаемый Асгарот, — сказал я. — До свидания.
— Я, пожалуй, останусь, — заявил он. — Прочитайте вот эту бумагу.
Я взял листок чисто из любопытства и пробежался глазами по строчкам.
— Что скажете, сударь?
— Бред, — сказал я. — Скажите, а Князь в курсе?
— Князь занят другими делами, сударь, — сказал он.
— Значит, Князя вы не известили, — сказал я. — Сударь, в таком случае это весьма похоже на интригу. А интриги в нашем ведомстве не поощряются, конечно, если разрешение на них не дал сам Князь. И караются они весьма и весьма жестоко.
— Я делаю это для процветания ада, сударь.
— Это весьма похоже на благое намерение, сударь.
— Вы хотите меня в чем‑то обвинить, сударь?
— Никоим образом, — сказал я. — Я просто хочу, чтобы вы оставили меня в покое, сударь. Свой долг аду я отдал сполна.
— Никто из нас никогда полностью не рассчитается со своим долгом, сударь.
— Оставьте лозунги для пропаганды, — сказал я.
— Скагс, — сказал он, — я читал ваше личное дело. Я весьма уважаю ваши прошлые заслуги и не сомневаюсь, что предложенная задача вам по плечу. И я не хотел бы угрожать вам, Скагс, однако вы должны понимать, что демон, занимающий мой пост, может сделать ваше дальнейшее пребывание в аду достаточно неприятным.
— Вы, — сказал я. — Осмеливаетесь. Угрожать. Мне?
— Вы вынуждаете меня, Скагс.
— Сударь, я вынужден заметить, что вы невнимательно прочитали мое личное дело, — сказал я.
— Что заставляет вас так думать?
— Потому что, если бы вы внимательно его прочитали, — сказал я, — вы бы поняли, что я никого и ничего не боюсь ни в этом мире, ни в любом другом, и угрожать мне просто бессмысленно.
— Это ваше последнее слово? — осведомился он.
— Да, сударь.
— И вы отдаете себе отчет в том, какие оно может повлечь за собой последствия?
— Вполне, сударь.
— Вы совершаете ошибку, Скагс, — сказал он и исчез в столбе пламени и дыма.
Не попрощавшись. А это, между прочим, дурной тон.
Внутреннее
От кого: Асгарот, секретарь Князя тьмы
Кому: Бегемот, специальный эксперт по РФ Подземной Канцелярии
Тема: Личное
Дражайший мой Бегемот!
Вы просили не тревожить Вас более, и я бы этого никогда не сделал, если бы обстоятельства не сложились таким образом, каким они сложились. Но, увы, на данный момент дела обстоят так, что я настоятельно прошу Вас о конфиденциальной встрече.
Заранее благодарю, Асгарот.
Архив службы безопасности Подземной Канцелярии
Расшифровка записи тайного прослушивания апартаментов Бегемота, специального эксперта по РФ Подземной Канцелярии
Тема: Сложно определимо
Бегемот (Шорох разворачиваемой бумаги. Пауза.): Асгарот!…………..! (Ругается нецензурно.) Я тебя……………….! (Ругается нецензурно.)……………. твой рот……………..! (Ругается нецензурно.) …………….твои рога………………! (Ругается нецензурно.) ………………да что ж……………….! (Ругается нецензурно.) ………………. Яйцо, из которого ты вылупился,………………(ругается нецензурно)…………….. хвост оторвать! (Длительная пауза.) Нет, вы подумайте, этот ……………….(ругается нецензурно) ………………..и он возомнил…………………… (ругается нецензурно)! Да я таких три тысячи лет назад………. (ругается нецензурно) …………..делал!
Общее время сеанса записи: сорок три минуты.
Архив Подземной Канцелярии
Из дневника Гоши
Запись сто сорок седьмая
Обычно сны свои я в дневник не записываю, не то вместо воспоминаний о бурных годах моей молодости он превратится в откровения истеричной барышни из института благородных девиц, однако для этого сна решил сделать исключение. Больно он был… странным, с одной стороны, и реалистичным — с другой. Что я имею в виду?
Сны — вообще материя очень непростая. Именитые психологи, работы которых я почитывал в свое время, дают разные объяснения феномену сна[2], так что приводить их здесь я не буду. Сходятся они только в одном — сны сотканы из наших собственных воспоминаний, работой подсознания преображенных в более чем просто необычные формы.
Есть люди, которые вообще не видят снов, и таких много. Большинство людей видят черно‑белые сны. Небольшой процент видит сны цветные. К считаным единицам сны приходят с запахами, вкусами и ощущениями текстуры[3].
Я тоже отношусь к считаным единицам. Хотя обычно мои сны имеют под собой твердый фундамент, худо‑бедно соотносящий их с реальностью или с виртуальной реальностью, если уж на то пошло.
Бывают кошмары, после которых я просыпаюсь в холодном поту. Особенно ужасны ночи, когда мне снится, что я становлюсь очередной жертвой Фредди Крюгера, что меня похоронили заживо и я задыхаюсь в собственном гробу, что я прихожу на работу, а мне не платят зарплату, что я езжу в автобусе или женюсь.
Бывают сны приятные, в которых я знакомлюсь с интересными девушками, выигрываю в лотерее главный приз и уезжаю в сторону заката на белоснежном коне, к седлу которого приторочена сумка с пятью миллионами долларов.
Бывают сны рутинные, в которых мне является моя работа или последняя компьютерная игрушка, сильно подсадившая меня в последнее время.
Бывают, правда редко, эротические фантазии, после которых просыпаешься с эрекцией, справиться с которой может только холодный душ.
Но все эти сны объединяет одно — в глубине души снящегося мне меня я все равно твердо знаю, что сплю и что происходящее может закончиться в любой момент, вместе с моим пробуждением.
Но на этот раз я осознал, что это был лишь сон, только когда проснулся. И был он настолько реален, что реальность, в которой я просуществовал до этого двадцать с лишним лет, показалась мне менее реальной, чем та, которая реальной просто быть не могла. А знаете что самое интересное? Вне зависимости от того, что мне снилось раньше, занимался ли я любовью с Синди Кроуфорд или бегал по коридорам Звезды Смерти из «Звездных войн», вне зависимости от того, чью я играл роль, я оставался собой. Пусть приобретал некоторые несвойственные мне в жизни качества, знания и умения, которых я не имел днем, но я всегда оставался собой и внешне, и внутренне — более раскрепощенный, более уверенный в себе, может быть, но я.
А в этом сне… Не знаю точно, кем я был, но уж не собой, это точно.
Находясь под впечатлением от увиденного, я протянул руку, поставил на живот свой ноутбук и попытался проанализировать сновидение путем его записывания. Точнее, запечатывания.
Оно состояло из нескольких частей.
Часть первая
Сначала был я.
Я был бесплотным, бестелесным, беззвучным и безмысленным. Но был.
Мир вокруг меня был бесформен и хаотичен.
Я летал по миру наравне с первозданным хаосом. Это продолжалось долго. Время во сне, конечно, субъективно, и сложно перевести его в обычные единицы измерения, но мне показалось, что это продолжалось вечно. По крайней мере, очень долго. Потом проявились формы, и началась…
Часть вторая
Я стоял на возвышении, а вокруг меня колыхалось море людей.
Я был небольшого роста, одет в серый костюм, на лысине красовалась кепка. И еще у меня была козлиная бородка. Небольшая такая, совсем жиденькая. Я посмотрел под ноги и увидел, что стою на броневике.
Ага, подумал я, а где у нас Смольный? Смольного в пределах видимости не наблюдалось. Если быть точным, в указанных пределах не наблюдалось вообще ни одного архитектурного сооружения, даже какой‑нибудь захудалой хибары, не то что целого дворца. На горизонте виднелись еле заметные очертания крупного города. С городом что‑то было не так.
Ну, я хочу сказать, что выглядел он не так, как выглядят большие города, хотя, несомненно, этот экземпляр был достаточно крупным. Над его поверхностью не торчали шпили небоскребов, не висел в небе индустриальный туман. Тогда я посмотрел на толпу.
Не знаю, чего я ожидал, революционно настроенных матросов и рабочих, быть может, с редкими вкраплениями кожаных курток настоящих революционеров. Три ха‑ха. Они были варварами.
То есть здоровыми, грязными, полуодетыми, с длинными гривами нечесаных волос и большими топорами в руках. И все они смотрели на меня.
— Товарищи варвары! — закричал я неожиданно для себя и с еще большим удивлением заметил, что картавлю. — Товарищи варвары! Настало революционное время! Время больших перемен! Достаточно Римская Империя уже угнетала пролетариат завоеванных ею стран! Капиталистические щупальца этого спрута простираются по всей Европе до самого африканского берега! Но настала пора разорвать цепи! Сегодня мы поразим этого гигантского спрута в самое сердце! Рыба гниет с головы, товарищи! Рим — голова Империи, давно стал притоном разврата! В то время как патриции проводят себе водопровод и убивают время в оргиях с гетерами, наблюдая, как темные, непросвещенные гладиаторы рубят друг друга на куски, рабы недоедают, товарищи! Я вам даже больше скажу! Они голодают! Пора положить этому конец! Верхи уже не могут управлять по‑старому! А низы не хотят жить по‑старому! Мы — не рабы, товарищи!
— Ура! — закричали варвары.
— Даешь! — закричали варвары.
— Мы тоже хотим оргии с гетерами! — закричали варвары.
— Нет! — закричал я. — Вам не будет гетер! Вам не будет вина, хлеба и зрелищ! Вам не будет водопровода и теплых ватерклозетов! Так говорю не я! Так говорят патриции! Так говорит Император!
— Долой патрициев! — закричали варвары. — Долой Императора! Даешь гетер!
— Рим должен пасть! — заорал я. — И тогда каждый получит по бесплатному караваю, каждый получит по бесплатному кувшину вина, каждый получит по бесплатной гетере! А патриции пускай бесплатно получат по морде!
— Даешь! — закричали варвары.
— Мы отберем у них все добро! — заорал я. — И разделим его по справедливости! Лавки и мастерские — рабам! Землю — крестьянам! Мечи и копья — гладиаторам! Братские могилы — цезарю и патрициям!
— Ура! — закричали варвары.
— На Рим! — закричали варвары.
— За нашу варварскую родину! — закричали варвары.
— За нашего вождя! — закричали варвары.
— За власть Советов! — Странно, а про Советы я еще ничего не говорил.
Они начали строиться в колонны, которые двинулись в сторону города на горизонте. Я заложил правую руку за спину, левую простер перед собой и крикнул:
— Верной дорогой идете, товарищи!
И тут из колонны гладиаторов выскочила женщина. Она была небольшого роста, некрасивая, с растрепанными волосами, так что на прекрасную подругу варваров никак не тянула. В руках у нее был арбалет. В арбалете была заряжена отравленная стрела.
Откуда я знаю, что она отравленная? А откуда в своих снах мы наверняка знаем вещи, которые вроде бы знать не должны?
— И ты, Каплан? — спросил я.
— Ага, — сказала она, припадая на одно колено и целясь.
— Не ожидал, — сказал я.
— Сюрприз.
Стрела вонзилась в мою грудь, и я почувствовал, что падаю. Земля накренилась под странным углом, и я, не в силах удержать равновесие, скатился с броневика. Последнее, что я слышал перед тем, как наступила полная темнота, был крик, встревоженный и какой‑то радостно‑испуганный:
— Братаны! Кажись, Ильича завалили!
Но самой странной была…
Третья часть
Я сидел в кресле. Кресло стояло в пустоте. Я был молод, хорош собой, одет в весьма изысканный костюм и покуривал сигару. Напротив меня стояло другое кресло. В нем тоже сидели.
Мой собеседник был мужчиной солидного возраста, но не старым и ни в коей мере не дряхлым. На нем был костюм для верховой езды, порядком замызганный — следы недавней прогулки, белые перчатки он держал на сгибе локтя.
— Так что же вы хотите, милейший? — спросил я бархатным голосом, за которым скрывалась сталь моего характера.
— Ничего особенного, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы просто продолжали делать свое дело.
— Какое?
— Любое, — сказал он. — Лишь бы вы сами получали от него истинное удовольствие.
— И какая вам с этого выгода? — осведомился я.
— А вы не верите в мой альтруизм?
— Простите, не верю. Я не верю в чей‑либо альтруизм вообще, тем более я не могу поверить в ваш.
— Полноте, — сказал он, — не так уж я эгоистичен.
— Все ваши биографии говорят обратное.
— Найти правдивого биографа всегда было большой проблемой, — сказал он. — Кто‑то приукрашивает мой образ, кто‑то, наоборот, пытается сделать его как можно более отталкивающим. Боюсь, никто никогда не напишет правды.
— А в чем она заключается?
— Я ничего не хочу для себя, — сказал он. — Что бы там обо мне ни говорили, но у меня есть работа, и я эту работу делаю. Стараюсь делать ее хорошо, по мере сил и возможностей. Ведь ни от кого нельзя требовать большего, вы согласны со мной?
— Отчасти, — сказал я. — Знаете, мне пришла в голову одна любопытная мысль. Интересная идея. Что вы скажете, если я напишу книгу о вас? Книгу, правдивую настолько, насколько хватит моих сил и возможностей? Составленную из бесед с вами и из отрывков других биографий, которые вы сами прокомментируете?