Своему ангелу, Михаилу архангелу.
Старину спою синему морю на тишину,
Добрым людям на послушанье.
Записано в Тамбице, 10 июля
ВАСИЛИЙ ИГНАТЬЕВИЧ И БАТЫГА
С под той ли с под березы кудреватыя,
С под того ли с под креста Левонидова
Выходило четыре тура да златорогиих,
Шли эты туры да мимо Киёв славный град,
Видели над Киевом чудным чудно,
Видели над Киевом дивным дивно:
А по той ли стены по городовыи
Шла ли-то душа да красна девушка,
А читает святу книгу евангельё,
А не столько читаё, вдвоем она плачет.
Стретилась турица ихна матушка:
—Здравствуйте, туры да малы детушки!
—Здравствуешь, турица наша матушка!
Шли мы туры да мимо Киёв славной град,
Видели над Киевом чудным чудно,
Видели над Киевом дивным дивно:
А по той ли стены по городовыи
Шла ли-то душа да красна девушка,
А читает святу книгу евангельё,
А не столько читаё, вдвоем она плачёт.
Говорит турица ихна матушка:
— Глупыи туры да малы детушки,
Не бывали вы туры да на святой Руси,
Не видали вы туры да свету белаго!
А тут плакала не душа красна девушка,
А тут плакала стена да городовая.
Она ведает над Киевом несчастьицо,
Она ведает над Киевом великое.
А с под той ли сторонушки с восточныи
Наезжает-то Батыга сын Батыгович
С зятем Тараканчиком Карабликовым
А со тым дьячком да со выдумщичком.
А роздернули они да широки белы шатры;
У Батыги силы сорок тысячей,
А й у Батыгина сына сорок тысячей,
А й у зятя Тараканчика Карабликова
Силы сорок тысячей,
У того ли дьячка да у выдумщичка
Силы сорок тысячей.
А не случилоси во Киеви богатырей:
А старой казак да Илья Муромец
Он был в богомольной стороны;
А случилоси во Киеви голь кабацкая,
А Василей сын Игнатьевич.
|
|
Направляёт он стрелочку каленую,
Он стреляет по белым по шатрам,
А убил-то ведь лучших три головушки,
А убил-то ведь сына Батыгина,
А убил-то ведь зятя Тараканчика Карабликова,
А убил-то ведь того ли дьячка да выдумщичка.
А приходит-то Василей сын Игнатьевич:
— Ай Батыга, опохмели мою буйную головушку!
Еще знаю во Киеви воротця незаперты,
А не заперты воротця незаложеныи.
Наливали ему чару зелена вина,
Наливали ему другу пива пьянаго,
Наливали ему третью мёду сладкаго,
А сливали эти чары в едино место:
Мерой эта чара полтора ведра,
Весом эта чара полтора пуда.
А принимает-то Василей сын Игнатьевич единою рукой
Выпивает единым духом.
Говорил-то тут Василей сын Игнатьевич:
—Ай же ты Батыга, дай-ко силы сорок тысячей!
Дал ему силы сорок тысячей.
Выезжает Василей сын Игнатьевич на чисто на полё,
Начал он по силушке поезживати,
Начал он той силушки порубливати,
Он прибил, прирубил до единой головы.
А приходит-то Василей сын Игнатьевич:
— Ай-ка ты Батыга, опохмель-ко мою буйную головушку
Наливали ему чару зелена вина,
Наливали ему другу пива пьянаго,
Наливали ему третью меду сладкаго,
А сливали эти чары в едино место:
Мерой эта чара полтора ведра,
Весом эта чара полтора пуда.
А принимает-то Василей единой рукой,
Выпивает-то Василей единым духом.
Говорит Василий таково слово:
— Еще знаю во Киеви воротця незаперты,
А не заперты воротця незаложеныи.
Дай-ко мне силы сорок тысячей.
Дал ему Батыга силы сорок тысячей.
Выезжает-то Василей на чисто на поле,
Стал он по силушке поезживати,
|
|
Стал он ведь силушку порубливати,
Он прибил, прирубил до единой головы.
Приходит-то Василей сын Игнатьевич:
—Опохмель-ко, Батыга, буйну голову!
Наливали ёму чару зелена вина,
Наливали ему другу пива пьянаго,
Наливали ему третью меду сладкаго,
А сливали эти чары в едино место:
Мерой эта чара полтора ведра,
Весом эта чара полтора пуда.
Принимает-то Василей единою рукой,
Выпивает-то Василей единым духом,
Говорит-то Василей таково слово:
—Еще знаю я во Киеви воротця не заперты,
А не заперты воротця незаложеныи.
Дай-ко мне силы сорок тысячей.
И дал ёму силы сорок тысячей.
А поехал Василей на чисто на полё,
Стал он по силушке поезживати,
Стал он той силушки порубливати,
Он прибил, прирубил до единой головы.
А богатырское сердце розгорелоси,
Богатырская рука да размахаласи,
Приезжает-то Василей к Батыге ведь,
Начал он по силушке поезживати,
Начал он той силушки порубливати,
Он прибил, прирубил до единой головы.
А поехал-то Василей в славный Киев в славный град.
А старину споем синему морю на тишину,
Вам, добрым людям на послушанье.
Записано там же, 10 июля.
НАЕЗД ЛИТОВЦЕВ
Два Ливика да литовскиих,
Два племянника да королевскиих
Приезжали к дядюшке,
Чолпан король литовскому:
—Дядюшко Чолпан, король литовскии!
Мы хочем ехать на святую Русь
К Роману Митриевичу на почестный пир.
И говорит им дядюшка Чолпан, король литовский:
—Ай же вы два Ливика да литовскиих,
Два племянника королевскиих!
Ах кто не езживал на святую Русь,
А счастлив с России не выезживал.
Поезжайте-тко во чисто поле:
Во чистом поли есть ведь погребы там глубокии
|
|
А насыпаны они золотом, —
Будет вам да будет вашим детям ведь.
Оны съездили да во чисто полё,
Оны взяли это золото,
Приезжали к дядюшке Чолпан король литовскому
И говорят да таково слово:
—Ай же ты дядюшка король Чолпан, король литовскии!
А мы хочем ехать на святую Русь,
А на святую Русь да в каменну Москву.
Оны здумали да й поехали.
Наезжали в Роси они перво село,
Велико село да ровно три церквы;
Они ели, пили да й пограбили, В
елико село да огню придали.
Наезжали в Роси они друго село,
Велико село да ведь шесть церквей;
Они ели, пили да й пограбили,
Велико село да огню придали.
Наезжали в Роси они третьё село,
Велико село да девять церквей;
Они ели, пили да й пограбили,
Велико село да огню придали.
Перепала тут весточка нерадостна
Грозному царю Иван Васильевичу:
— Грозный царь Иван Васильевич!
Ты ешь да пьешь да прохлаждаешься,
Над собой незгодушки не ведаешь:
Наезжало ведь два Ливика литовскиих,
Два племянника да королевскиих,
Наезжали в Роси перво село,
Велико село да ровно три церквы;
Они ели, пили да й пограбили,
Велико село да огню придали.
Наезжали в Роси они друго село,
Велико село да ведь шесть церквей;
Они ели, пили да й пограбили,
Велико село огню придали.
Наезжали в Роси они третье село,
Велико село да девять церквей;
Они ели, пили да й пограбили,
Велико село огню придали.
Увезлиони Настасью Митриевну
А с трехмесячным младенчиком.
Грозный царь Иван Васильевич
Он брал себи силушки по надобью,
Он брал силушки три дружинушки.
Пошли оны к реки да к Смородины,
Он сделал тут да три жеребья.
Первый жеребей бросил на воду, —
А тот жеребей да ведь ко дну шол:
— А этоёй дружинушке убитой быть.
Он сделал другой жеребей,
Он ведь бросил его на воду, —
А пошел тот жеребей в поводь воды:
—А это дружинушка в полон будет взята.
Сделал третей жеребей,
Он бросил его ведь на воду, —
Пошел жеребей ведь встрет воды:
—Этая дружинушка со мной будет.
И пошли они да во чисто поле.
Говорит грозный царь Иван Васильевич:
— Ай же вы дружинушка хоробрая!
Я как первой раз закрычу чорным вороном,
Вы ешьте, пейте да ведь кушайте;
Второй раз закрычу я чорным вороном,
А вы быдьте при всёй при орудии;
А третий раз закрычу я чорным вороном,
А вы, дружинушка хоробрая,
Вы при мни быдьте.
И пошел тут грозный царь Иван Васильевич,
Он зашел в ложню в оружейную,
А замочики от оружьицев он порозвертел,
По чисту полю да ведь порозбросал,
От тугих луков тетивочки все поотщипал,
По чисту полю все порозбросал;
Зашел он в стойло лошадиное,
А головушки у лошадушек он поотрубил,
По чисту полю-то все порозбросал.
Обвернулся он да горносталечком
И начал по белу шатру он побегивать,
А ведь бел шатер стал продрагивать.
А говорил-то тут младенчик таково слово:
А не наш ли то дядюшка побегивает,
Что бел шатер да продрагивает?
Этые да два Ливика да литовскиих,
Два племянника королевскиих
Приокрыли шубой соболиною.
Выскочил горносталечек во шубной рукав,
Обвернулся он да чорным вороном.
Он ведь сел да на сырой дуб,
Закрычал он чорным вороном;
А хоробрая да дружинушка
Оны ели, пили да ведь кушали.
Говорят-то два Ливика да литовскиих:
Два племянника королевскиих:
— Не крычи-тко, черной ворон, на сыром дубу.
Мы скоро тебя да позастрелим.
А бежали в ложню в оружейную, —
А замочики да порозверчены
По чисту полю да порозбросаны.
А второй раз закрычал чорный ворон на сыром дубу:
Вся хоробрая дружинушка обкольчужилась.
Говорят-то два Ливика да литовскиих,
Два племянника королевскиих:
—А не крычи-тко, чорный ворон, на сыром дубу!
А мы скоро тебя да й позастрелим.
А хватались они да за туги луки, —
А тетивочки приотщипаны,
По чисту полю да порозбросаны.
Закрычал-то третей раз черной ворон;
А бежали они в стойлу лошадиную,—
А у лошадушек головушки поотрублены,
По чисту полю да порозбросаны.
Поскакала тут дружинушка хоробрая,
Они взяли этих двух Ливиков литовскиих,
Двух племянников королевскиих,
Они взяли, руки ноги им повыломали,
Посадили их да на лошадушки
А отправили их в землю-ту литовскую,
К дядюшке Чолпан, король литовскому.
И такую оны дали заповедь:
—Не дай бог да не дай господи
А бывать больше на святой Руси,
Нам да нашим детям, нашим внучатам!
Записано там же, 10 июля.
ТИМОФЕЙ АНТОНОВ
Тимофей Антонов из Типеницы, крестьянин 35-ти лет, земледелец и деревенский сапожник. Его мать, умершая четыре года тому назад, была великая мастерица петь былины и знала их очень много. Антонов сохранил в памяти только две из тех, которые она певала.
ДОБРЫНЯ И АЛЕША
Говаривал Добрынюшка матушки,
Говаривал да сам наказывал:
—Свет ли государь да моя матушка,
И честна вдова Офимья Олександровна!
Ты зачем меня молодца безчастного родила?
И уж как ты бы меня ныньку родила
И во синё бы море белым камешком бросила,
И лежал бы я Добрыня белым камешком,
И не ездил бы в поле поляковать,
И не бил бы удалых добрых молодцев,
И не слезил бы Добрыня отцев матерей.
И уж как нонечку, матушка, таперечку,
Дай же ты мне-ка прощеньице,
И прощенье дай да и благословленьице
Мне-ка ехать в далече-далече во чисто поле.
И уж ты дашь прощенье, и поеду я,
А й не дашь прощенье, да й поеду я.
И заходил-то ён в конюшню белодубову
И брал себи коня не седлана,
А й не седлана брал да не езжана,
И уж ён уздицю-ту надевал тесмяную,
И седелышко полагал черкальское,
Подпруги клал да из семи шелков,
И не ради красы да молодецкоей,
Ради крепости да богатырскоёй.
И уж как шелк-тот не рвется, булат не гнется,
Красно золото не ржавеет.
И выходит молоды (так) Настасья да Микулична,
Она спрашиват у Добрыни у Микитича:
—Ай же ты Добрынюшка Никитин сын!
И уж ты как же нынька мне волю дашь:
А й вдовой ли жить, аль замуж пойти?
—Уж ты молоды Настасья да Микулична,
Уж как муж-то в лес, а жена замуж!
Уж ты пожди-тко Добрыню перво шесть годов, —
Перво шесть годов назад да повороту нет,
И пожди-тко Добрыню второ шесть годов, —
Второ шесть годов назад да повороту нет,
И уж так-то теби да воля вольная,
Хоть вдовой живи, хоть замуж иди.
Хоть ты поди нонь за князя, за боярина,
Хоть за русьскаго могучаго богатыря,
И только не ходи нонь за Олешу за Поповича
И за бабьяго да пересмешника.
И уж как вид'ли Добрыню нонь сядуци,
Уж как вид'ли Добрынюшки нонь поедуци.
Только в далечи-далечи во чистом поли
Поднималася погода непомерная
А й от ископоти да лошадиноей.
И уж как ждала Настасья перво шесть годов,
Перво шесть годов назад да повороту нет.
Уж как солнышко Владимир князь стольне-киевской
Свата посылает ныньку свататься,
Княгиню Опраксию свахою.
— И уж я ждала Добрыню перво шесть годов,
Перво шесть годов назад да повороту нет,
Уж я прожду Добрыню второ шесть годов.
И уж как ждала Настасья второ шесть годов,
Второ шесть годов назад да повороту нет.
И уж как тую пору да в тое времечко
Честна вдова Офимья Олександровна
Она пошла ко честной обедни ко заутреной.
В тую пору да в то времечко,
Идет с далеча-далеча со чиста поля
Три калики перехожиих.
И уж как гунья-ты на них да сорочинскии,
Подсумки да рыта бархату
И лапотики на ножках и семи шелков
И в носу вплетено по камешку по яфанту.
Они в день идут по красному по солнышку,
Они в ночь идут по камешку по яфанту.
Перва калика перехожая
Она спрашивала пути широкой дороженки
И в далече в далече во чисто поле.
И уж как друга-та калика перехожая
Ена просит милостинки да под окошечком.
Третья-та калика перехожая
Ена без-прося (так) зашла да на вдовиный двор,
И уж крест-от кладет да по писаному,
Поклон-от ведет да по ученому
И что на вси на четыре нонь на стороны,
И уж как молодой Настасье нонь в особину.
И уж молода Настасья да Микулична
Она с лавочки не стала и поклону-то не воздала.
И спроговорит калика перехожая:
— Ай упито было-то, уедено,
И в красни-то было похожено,
На добрых конях было поезжено!
И уж как нонечку было топеречку
С лавочки не станут, нам поклону-то не воздают.
И поворот держит калика перехожая
И во далече в далече во чисто поле.
И приходит богаданая ёйна матушка
И честна вдова Офимья Олександровна
И от честной от обедни от заутреной.
Как рассказыват молоды Настасья да Микулична:
— Ай же богодана моя матушка,
Ты честна вдова Офимья Олександровна!
Уж ты была у честной обедни у заутреной,
Во тую-то пору да в тое времечко
Приходило со далеча с далеча со чиста поля,
Приходило три калеки перехожиих,
И уж как гунья-то на них да сорочинския,
Подсумки да рыта бархоту
И лапотики на ножках и семи шелков,
В носу вплетено по камешку по яфанту.
Ены в день идуть по красному по солнышку,
Ены в ночь идуть по камешку по яфанту.
И спроговорит честна вдова да Олександровна:
—Уж ты молоды Настасья да Микулична!
Не калики-то были перехожии,
И уж как русских могучих три богатыря:
Первый богатырь Илья Муромец,
И другой богатырь Потык Михайла сын Иванович,
И уж как третий-то богатырь Добрынюшка Микитин сын.
И уж как солнышко Владимир князь стольне-киевской
И уж ён свата посылал ныньку свататься,
И княгиню Опраксию свахою.
А й отказыват Настасья всих сватовей:
—Уж я ждала Добрыню перво шесть годов,
Уж я ждала Добрыню второ шесть годов,
Второ шесть годов назад да повороту нет.
Я пожду-то Добрыню третье шесть годов;
Третье шесть годов назад да повороту нет, —
То что мне-ка буде воля вольная,
Хоть вдовой живи, а хоть замуж поди.
И уж как тут Настасья Микулична
Ждала Добрыню третье шесть годов,
Третье шесть годов назад да повороту нет.
Уж как солнышко Владимир князь стольне-киевской
Свата посылал как он свататься,
Княгиню Опраксию свахою.
Тут-то ведь Настасья Микулична
Она спрашиват у своей богоданой у матушки:
— Ай же богодана моя матушка,
Ты честна вдова Офимья Олександровна!
Как же мне-ка ныньку волю дашь:
Аль вдовою жить, аль замуж пойти?
Как говорит она да таковы слова:
—Ай же ты молоды Настасья да Микулична!
И топерь теби да воля вольная,
Хоть вдовой живи, а хоть замуж поди.
И уж как тут Настасьюшка замуж пошла
За этого Олешу за Поповича,
И за бабьяго да пересмешника.
И уж как тут у солнышка нынь пир пошол,
Прибегала со далеча с далеча со чиста поля,
Прибегала скора скоморошина
Ко честной вдовы Офимьи Олександровной,
Говорит она да таковы слова:
—И ты честна вдова Офимья Олександровна!
Уж ты дай-то мне Добрынин гусёлышок,
И поиграть у солнышка у князя на пиру ведь все.
И уж как дает она Добрынин гусёлышок.
Прибегала скора скоморошина
И говорит она да таковы слова:
—Ай же ты князь да стольне-киевской!
Дай же ныньку мне-ка местьце сесть,
Поиграть-то мне в Добрынины гуселышка.
Говорит солнышко князь стольне-киевской:
— Ай же ты скора скоморошина!
Уж как местьця-ты вси да призаняты,
Столько местьця, что на печки на муравленой.
И уж как скочит скора скоморошина
На эту на печку на муравлену,
Стал играть в Добрынины гуселышка;
Уж ён также играет, что Добрынюшка Микитин сын,
Он с Кеева играл все до Новаграда,
А й с Новаграда играл да все до Киева.
И уж как солнышку игра та прилюбиласи,
Налил ему чару пива пьянаго,
Другу-ту налил зелена вина,
Зелена вина налил полтора ведра,
И подносит скорой скоморошине:
—И ты бери-тко чару единой рукой,
Выпей-ко чару единым духом.
Уж как брал он чару единой рукой,
Выпил чару единым духом.
Третью-то налил меду сладкаго,
Подносит скорой скоморошине:
.— Ты бери-тко чару единой рукой,
Выпей чару единым духом.
И говорит-то скора скоморошина:
—Уж ты солнышко Владимир князь стольне-киевской!
И кому знаю, эту чару поднесу.
И подносит чару нонь молодое Настасьи да Микуличной:
—Молоды Настасья да Микулична!
Бери-тко чару единой рукой,
Выпей чару единым духом.
Уж ты пьешь до дна — увидишь добра,
А й не пьешь до дна — да не видать добра.
Брала она чару единой рукой,
Пила чару единым духом;
Там на дни лежит перстень обрученыи,
С которыим с Добрыней обручаласи.
И уж как тут-то Настасья приужахнулась,
Говорит она да таковы слова:
—Как не тот мой муж, кой возли меня,
А тот мой муж, кой супротив меня.
И уж как брала его за руки за белыи
Да за него за перстни за злаченыи,
И целовала во уста-то во сахарнии.
И уж как тут-то нынь Добрынюшка Микитин сын
Говорит-то он да таковы слова:
—Не дивую я да глупой женшины,
Дивую я солнышку князю стольне-киевску,
От жива мужа жону отводит.
И уж как брал-то он Олешу за желты кудри,
Бросил Олешу на кирпичен мост,
Только-то Олешенька и женат бывал.
Записано в Типенице, 10 июля
ВАСИЛИЙ БУСЛАЕВИЧ
Жил да был Буслав да девяносто лет,
Девяносто лет да целу тысящу,
И за тым Буслав да переставился.
Оставлялоси да чадо милое,
А и милоё дитя да что любимоё,
Еще молодой Василий да Буславьевич.
И он стал на улицу похаживать,
С малыма ребятками побалывать,
Не хороши у него да пошли шуточки:
И кого ён возьмёт за руку, —
У того рука да быдто не было,
И кого ён возьмет за ногу, —
У того нога да быдто не было.
Пошли мужики да новгородчана
К честной вдовы Намельфы Тимофеевны,
И творят на него жалобу великую:
—Честна вдова Намельфа Тимофеевна!
Уйми-тко свое да чадо милое,
А и милоё дитя да что любимоё,
Молода Василья да Буславьева.
Не наполнить нам будет малых детушек.
—Я теперь тебя матушка послушаю.
Стал он стрелочек поделыват,
Стал на стрелочках подпись-ту подписывать:
«Кому хочется да сыто есть и пить,
Тот ступай к Василью на широкой двор.
На широкой двор да на почестен пир».
И пошли мужики да новгородчана,
Пошли старыи да идут малыи,
А еще к ему да идут древние.
Спроговорит Василий да Буславьевич:
—Кому хочется да сыто есть и пить,
Тот ступай к Василью на широкой двор,
На широкой двор да на почестен пир.
И пошли мужики да новгородчана,
Идут старыи да идут малыи,
Еще к ему да идут древние.
Испроговорит Василий да Буславьевич:
—Кому хочется да сыто есть и пить,
Тот ступай к Василью на широкой двор,
На широкой двор да на почестен пир.
И пошли мужики да новгородчана,
И пошли старыи да идут малыи,
Еще к ему да идут древние.
Испроговорит Василий да Буславьевич:
—Не наполнить буде пива пьянаго,
Не насытить буде меду сладкаго.
Испроговорит Василий да Буславьевич:
—Кто истерпит мой черленый вяз,
Тот выпьет чару зелена вина,
Поклон поставит да й во двор пойдет.
Еще как больший тулится на середняго,
Середний-то тулится да на меньшаго,
От меньшаго брата ответа нет.
Пошли мужики да новгородчана,
И говорят оны да таковы слова:
—И не упито-то было да не уедено,
И в красни-то хорошо не было хожено,
На добрых конях не было езжено.
Безвечья на век призализано.
И уж тут как нынь Василий да Буславьевич
Допьяна да ён ведь напивается,
Испохмельица да зашол в маленьку,
В маленьку зашол да во челядинку,
Испохмельица да плотно спать заснул.
И проведала его да родна матушка,
И заворочала дубьем да колодьям нонь,
Чтобы не можно вытти на святую Русь.
Идет девушка, идет служаночка,
На Дунай реку идет по воду,
И сама Василью нынько говорит:
—Ай же ты Василий да Буславьевич!
Долго спишь ты, ведь не пробудишься,
И твоё братьё, дружина все хоробрая,
В далечи-далёчи во чистом поли,
А и бьются нонь они да ратятся,
Главы кушакамы перевязаны,
И ужо они да во руды ходят.
Спроговорит Василий да Буславьевич:
—Ай же ты девушка, ай же ты служаночка!
И сослужи-тко мне службу не великую,
И сроботай-ко роботу не тяжелую,
И отворочай-ко все дубовьё да колодья нонь
И повыпусти Василья на святую Русь.
Послушала его ведь девушка,
Послушала его служаночка,
Отворочала все дубья да колодья нонь
И повыпустит Василия на святую Русь.
И уж как наскори попала тут тележна ось,
Взял он осью той да помахивать,
Взял он мужиков да поколачивать,
И ужо мужиков да мало ставится.
Пошли-то мужики да новгородчана
Пошли к старцищу, пошли к Ондронищу
И к его оцищу таки крёстному:
—Ай же ты старчище, ай же Ондронище!
И уйми-тко чадо милое, дитё любимое,
Еще молода Василья да Буславьева,
И оставь-ко мужиков хоть и на семена,
И пошел старцище, пошел Ондронище,
И на главы то несе колокол,
Языком подпирается.
Что Василий здогодается:
—Ай же ты старцище, ай же Ондронище!
Да мое оцищё таки крестное!
Не дано яицко ти христоськое,
Вот теби яичко нонь петровское,
И ужь ты взглянь-ко на небо,
Что на неби-то деется.
И взглянул старчище, взглянул Ондронище»
И упер старчища да под ясны очи,
И упал старцище да о сыру землю.
Только старцище да ведь ён жив бывал.
Уж как тут-то нонъ Василий да Буславьевич,
Уж как стал он осью-то помахивать,
Стал мужиков доколачивать,
И ужо мужиков да мало ставится.
Пошли мужики да новгородчана
К честной вдовы да к Тимофеевной,
И говорят оны да таковы слова:
—И честна вдова да ты Намельфа Тимофеевна!
И уйми-тко свое чадо милое,
А и милоё дитё любимое,
И что молода ль Василья да Буславьева,
И оставь-ко мужиков хоть и на семена.
И уж как тут честна вдова да Тимофеевна
И садилась ёна да на добра коня
И поехала во далече в далече во чисто поле,
А еще к нему сзади да призаехала
И захватила его за руки за белыи
И за него перстни что за злаченые,
И говорит она да таковы слова:
—Ай же ты да мое дитятко,
И уж ты молодой Василий да Буславьевич!
Теби полно во поли нонь поляковать,
И оставь-ко мужиков хоть и на семена.
И говорит-то нонь Василий да Буславьевич:
—Ай же ты да моя матушка!
Кабы ты ко мне да спереди зашла,
Я теперь бы тебе живой да не спустил, —
И росходилось мое сердце богатырское.
Я теперь тебе матушка послушаю.
Ай же вы дружьё братьё хороброе,
Садитесь-ко на насады черленые,
Поедемте по славному веряжскому.
И поехали по славному по веряжскому.
Заехали на гору сорочинскую,
И ничего-то на горы они да не нашли;
Столько лежит-то на горы да кость суха глава,
Кость суха глава да человечецка.
И уж как стал Василей кости-то попинывать,
И суху главу да поталыхивать {так):
—Ты провещись-ко, да кость суха глава,
Кость суха глава да человечецкиим голосом,
Али ты кость да е мошенницка,
Али ты кость да подорожницка,
Али ты кость да е татарская,
Али ты кость да е крестьянская?
И провещилась да кость суха глава
И человечецкиим голосом:
—Ай же ты Василий да Буславьевич!
Ты меня кости не попинывай,
И сухой главы не поталыхивай,
Я ведь кость-то не мошенницка,
Я ведь кость не подорожницка,
Я ведь кость-то не татарская,
Я ведь кость была крестьянская.
Ай же ты Василий да Буславьевич!
Уж как тут же будешь ты кататися,
Тут же будешь ты валятися.
Уж как тут Василью стосковалоси:
—Ай же вы дружьё братьё хороброе!
И пойдемте по горы по сорочинские.
И пошли-то по горы по сорочинские
И ничего-то на горы они не нашли;
Есть только лежит на горы белый камешок,
И на камешке подпись-то подписана:
«И кто заеде на гору на сорочинскую,
И скочит-то вдоль да бела камешка.
И в долину-то камень сорока сажен,
А в ширину-то камень тридцати сажен».
И уж тут-то как Василью призахвастнулось:
—Ай же вы дружьё братьё хороброе!
И скочите впоперек-то бела камешка,
И уж как я удалый добрый молодец
Скочу-то я вдоль бела камешка.
И сам завел скочить, но не доскочил,
И уж как тут-то нонь Василью смерть случилося.
И метали они сходни-ты дубовыи,
И уж как ставили кресты животворящиии.
Спасет-то бог теби на тишины,
И вам-то, добрым людям, на послушанье.
Записано там же, 10 июля.
ПУДОГА
НИКИФОР ПРОХОРОВ
Никифор Прохоров, крестьянин дер. Буракова Купецкой волости, 51 года, плотный, среднего роста мужчина русый, с маленькой бородкой; живет земледельческим трудом. Перенял все былины, какие знает, от своего отца, умершего 80-летним стариком более 20 лет тому назад. Он рассказывал, что отец, будучи мальчиком, был нанят в пастухи к какому-то барину, далеко от дому, но где именно, этого Никифор не помнит. Мальчишка-пастух понравился барину игрою в рожок, и барин часто звал его к себе в дом, держал в комнате, где сидел, и заставлял по временам играть на пастушьем рожке, награждая за то пряниками; тем временем у барина сиживал какой-то старик и сказывал ему былины. Тут-то мальчик-пастух, прислушиваясь к пению старика, перенял от него многие из былин, которыми тот услаждал барина; когда и не было барина, он часто приставал к этому старику, чтобы ему спел что-нибудь. Таков, по словам Прохорова, единственный источник его былин; ни от кого другого, кроме отца, он их не заимствовал. Прохоров поет очень хорошо и плавно, так что
нестрогое соблюдение им размера делается для слушателя почти незаметным. Впрочем, несмотря на неточность размера, он хорошо сохраняет различие по напеву между былинами, сложенными хореическим стихом, и теми, в которых стих дактилический (как напр. № 53). Никифор Прохоров пел свои былины г. Рыбникову, который записывал их с его слов в продолжение целого вечера, а на следующий день, уезжая, поручил записать остальные местному исправнику; последний, по словам Прохорова, передал эту работу своему писарю. Одну из былин, которые он пел г. Рыбникову, именно про царя Волшана и Ваньку Удовкина (Рыбн., т. 1,*76), он в настоящее время уже позабыл; также не мог припомнить ничего про Садко, о котором при г. Рыбникове знал еще отрывок (там же, 62).
ВОЛЬГА И МИКУЛА
Народился Микулушка Селягинович,
А тот этот Вольга да е Всеславьевич.
А рыбы ты ушли да в глубоки станы,
А птицы улетели во темныИ леса,
А звери-то ушли за крутыи горы.
Да тут этот Микулушка Селягинович,
А тут Вольга да Всеславьевич,
Повязали оньг неводы шелковыи,
А ту эту рыбушку повыловили.
А поладили петелки шелковыи,
А ту эту птичушку повыдавили.
А поладили оружьица цильнии,
А этыих зверьёв да повыстреляли.
Да как тут-то еще да ведь что было,
В поли ратай орёт, сошка наскрыпливает.
Как тут этот Микулушка Селягинович
Он день-от едет да другой еще,
А на третий день он доехал тут.
А нашол он тут в поли да ведь ратая:
—А бог-ти помочь ратай зде!
—А ты этые Вольга Всеславьевич,
- А пожалуй-ко, Микулушка Селягинович!
Ино тут дубья да колодья в борозду валит.
—Ай же ты Вольга да е Всеславьевич!
А тут-то оны да согласилиси,
А тут-то оны да думу думали
А ехать тут оны во Куржовец
А ехать молодцам да во Ореховец
А со своей со силушкой великою,
А наб-то Вольги да сошка обрядить.
А подхватил-то своим чоботом сафьяныим
А тую-то сошку да ратную,
А улетела хая сошка по подоблачью,
А пала тая сошка на сыру землю,
А ушла тая сошка до рогача она
А во тую матушку во сыру землю.
Ино поехали они добры молодцы
А ко тому ко городу ко Куржову,
А ко Куржову городу, к Орехову.
Как тыи мужики были куржевски,
А тыи мужики было ореховски
А узнали их-то едучи,
Что едут-то оны к им во Куржовец,
А едут оны к им в Ореховец;
Поделали мосточики поддильнии,
Поддильнии мосточки все калиновые,
Калиновы мосточки все фальшивые.
Да зашла эта силушка Никулушкина
А на эти мосточки на калиновы,
А подломились ты мосточки да калиновые,
А калиновы мосточки фальшивые,
А погинуло тут силушки да много той.
Как тут-то Микулушка Селягинович,
А как тот это Вольга Всеславьевич,
А тут-то оны да россердилися,
А тут-то оны да розгневалися,
Да заехали молодцы да во Куржевец,
А заехали оны да во Ореховец,
Нахлыстали мужиков оны куржевских,
Нахлыстали мужиков оны ореховских,
А нахлыстали-то их всих до люби:
—Каково вам, мужики, да за дурачество!
Да поехали они тут со Куржовца,
Да поехали тут по чисту полю.
Да одва гонится Микулушка Селягинович
А за этим Вольгой да Всеславьевичем.
Как говорит Микулушка Селягинович:
—Обожди-тко меня, да брат названыи,
А ты эты да Вольга Всеславьевич!
Обождал тут его Вольга да Всеславьевич,
А стал Микулушка цены ценить,
А цены ценить кобылушки той:
—Да эта кобыла у тебя была соловая,
Дать за эту кобылу нунь пятьсот рублей.
А кабы этая кобылушка конём была,
Дать за этого коня цела тысяча.
— Да ай же ты Микулушка Селягинович!
А не знашь моей кобылушки цены ты ценить.
Кабы этая кобылушка конём-то была,
Дак за этого коня цены не было бы,
А нунь эта кобылушка кобылой стала,
Дать за этую кобылу цела тысяча.
Записано на Марнаволоке, 26 июля
ИЛЬЯ И СЫН
Да на наше на село на прекрасное,
На стольнёй-от город на Киев град
Наезжай- молодой младой Соловников
А з-за того [з]-за славна за синя моря
Выпрашивать себе он поединщика:
—Да аЙ же ты да князь стольнё-киевской!
А дай-ко мне-ка ты да поединщика.
Как ежели как не даешь как мне,
А я-то ведь ваш стольний Киев град
Да я с коньца его зажгу,
Головнёй покачу.
Как тут уж князь стольнё-киевской
А шол-то он на выходы высокии,
А закрычал он князь во всю голову:
—Да ай же вы русийски все могучии богатыри!
А подите-тко на думушку великую
А стольнёму-то князю к Володимеру.
Как услышал-то уж ведь этот крык
А старыи казак Илья Муромец,
Как скоро тут Ильюшенка справляется,
А скоро старичок снаряжается.
А приходит Илья тут да Муромец,
Идет тут Илья он по новым сеням,
Как по тыи по гридни по столовыи,
Идет он старик, сам шатается,
А ступеньки мостинки подгибаются.
Как приходит Илья тут Муромец,
Отворил он двери туг да на пяту,
А здравствует он князя с княгинею:
— А здравствуй-ко, ты князь стольнё-киевской
А со своей княгинёй со Апраксиёй!
А ты чего крычишь, нас треложишь ли,
А нас русийскиих могучиих богатырёв?
Как он на то ему да ответ держит:
—Ах ты старыи казак Илья Муромец!
Да как-то не крычать, не треложить мне?
Да на наше на село на прекрасное
Да на стольнёй-от город как на Киев град,
Не знаю я, какой то невежа есть,
А наезжат з-за славна [з]-за синя моря
Молодой младой сюды Соловников,
Выпрашивать себе он поединщика,
Как говорит-то ми он таково слово:
«Да ай же ты да князь стольне-киевской!
Дай-ко мне сюда ты поединщика.
Как ежели ты мне не даешь нунь,
А я ваш стольнёй-то город-то Киев град
С коньца его зажгу,
Головнёй его покачу».
Как это тут Илья да Муромец,
Как все это Ильюшенка повыслушал,
Скочил он как Илья на резвы ноги,
Ударил кулаком во дубовый стол,
А розлетелся стол на вси стороны:
—Да ай же ты князь стольнё-киевской!
Как я еще могу да служить-стоять
За стольнёй-от город я за Киёв град.
Как скоро тут еще Ильюшенка поворот держал,
Приходил Ильюшенка назад домой
Как скоро тут Ильюшенка седлал добра коня,
А добраго коня богатырскаго,
Кладывае подпруги на подпруги,
А кладывае потнички на потнички,
А кладывает войлочки на войлочки,
Седёлка кладывает на седёлышка,
Черкальское седёлко на верёх еще,
А ты эты подтяжечки шелковыи,
Кладывае, сам выговариват:
—А не для-то ведь, братцы, красы басы,
А не для-то ведь мне было угожества,
А для укрепы мне богатырскии.
Как видли-то ведь молодца тут сядучи,
Не видли как удалаго поедучи,
Не знают в кою сторону поехал он.
Поехал тут Ильюша во чисто полё,
Как приезжат Ильюша на Соловника
Из далеча из чиста поля.
Как ударил он Соловника в голову
А палицей своёй богатырскою, —
Как сидит что ль Соловников — не стряхнется,
Как жолтыи кудёрка не сворохнутся.
Отъехал тут Ильюшенка, роздумался:
—А колько ни татар я на веку бивал,
А с одно ведь-то разу я все пошибал,
А этого ведь татарина не мог сшибить,
Как сидит он татарин, сам не стряхнется,
А жолтыи кудёрка не сворохнутся.
Как приправливал Ильюшенька опять он добра
А на того на млада на Соловника.
Как ударил он Соловника опять ёго в голову
А палицой своёй богатырскою, —
А сидит что Соловников, не стряхнется,
Жолтыи кудёрка не сворохнутся.
Как отъезжал Ильюша на чисто полё,
На чисто поле далечошенько,
Как сам-то он Ильюшенка роздумался:
— Да это уж мне ль не беда ль пришла,
А не беда ль пришла, видно смерть пришла?
Как тут за тым еще Соловником
Речист язык тут да мешается,
А мозги в головы потрясаются,
А со ясных очей еще вид теряется.
Как говорит Соловник таково слово:
—Да ай же вы да слуги мои верныи!
А едьте вы за славно за синё море
А ко моей ко родныи ко матушки,
А ко тыи ко матушки к Натальюшки,
А едьте вы не с радостным известьицом,
Не знаю я, какой-то невежа есть,
А наезжат из далеча ко мне из чиста поля
А бьет-то меня нунь в буйну голову.
А нуньчу у меня топерь у молодца
Речист язык топерь мешается,
Мозги в головы потрясаются,
А со ясных очей еще вид теряется.
Как тут его слуги-ты верныи
Поехали туды оны с известьицом,
Как со тыим известьицом нерадостным.
Как тут старой тот казак Илья Муромец
Опять-то он приправливал добра коня