А й когда-жде (так) воссияло солнце красное
А на том было на нёбушке на ясноем,
Как в ты пору теперичку
Воцарился наш прегрозный царь,
Наш прегрозный сударь царь Иван Васильевич.
Он повывел тут измену из Казань-града,
Он повывел тут измену из Рязань-града,
Он повывел-то изменушку изо Пскова,
А й повынес он царенье из Царя-града,
А царя-то Перфила он под меч склонил,
А царицы-то Елены голову срубил,
Царскую перфилу на себя одел,
Царский костыль да себи в руки взял.
Заводил же он почестный пир,
А на князей пир, на бояр пир
А на всих гостей да званых браныих.
Вси же на пиру да напивалиси,
Вси же на пиру да поросхвастались.
Поросхвастался прегрозный царь,
Наш прегрозный сударь царь Иван Васильевич:
—Я повывел тут измену из Казань-града,
Я повывел тут измену из Рязань-града,
Я повывел-то изменушку изо Пскова,
А й повынес я царенье из Царя-града,
А царя-то Перфила я под меч склонил,
А царицы-то Елены голову срубил,
Царскую перфилу на себя одел,
Царский костыль да себи в руки взял.
Я повывел нунь измену с Новгородчины,
Я повыведу измену с каменной Москвы.
Ходит тут Иванушко царевич государь,
Сам же испроговорит:
—Ай прегрозный сударь царь Иван Васильевич!
Не повывести измены с каменной Москвы.
За одным столом измена хлеба кушает,
Платьица-ты носит одноцветныи
А сапожки-ты на ножках одноличныи.
Мутно его око помутилоси,
Царско его сердце загорелоси.
—Ай же ты Иванушко царевич государь!
А подай-ко мне изменщика да на очи,
Я теперичку изменщику да голову срублю!
Ходит тут Иванушко царевич государь,
Сам Иванушко да испроговорит:
Я же глупыим да разумом промолвился.
На себя сказать, так живу не бывать,
|
|
А й на братца сказать — братца жаль,
А и жаль братца не так как себя...
Ай прегрозный сударь царь Иван Васильевич,
Ай родитель наш же батюшко!
Ты-то ехал уличкой, —
Иных бил казнил да иных вешал ли,
Достальниих по тюрьмам садил.
Я-то ехал уличкой, —
Иных бил казнил да иных вешал ли,
Достальниих по тюрьмам садил.
А серёдечкой да ехал Федор да Иванович,
Бил казнил да иных вешал ли,
Достальниих по тюрьмам садил,
Наперед же он указы да пороссылал,
Чтобы малыи да порозбегались,
Чтобы старыи да ростулялиси...
А нунечку, теперечку,
Вся изменушка у нас да вдруг повыстала
Мутно его око помутилоси,
Его царско сердце розгорелоси:
— Ай же палачи вы немилосливы!
Вы возьмите-тко нунь Федора Иванова
За тыи за рученьки за белыи,
За тыи перстни да за злаченыи,
Вы сведите Федора да во чисто поле
На тое болотце да на житное,
На тую на плаху да на липову,
А срубите Федору да буйну голову
За его поступки неумильнии.
Сидят тут палачи да немилосливы,
| ■ |
Большей тулится за средняго,
Средний тулится за меньшаго,
А й от меньшаго-то братцу век ответу нет.
Сидит маленький Малютка вор Шкурлатов сын.
—Ай прегрозный царь Иван Васильевич!
Много я казнил князей князевичев,
Много королей да королевичев,
Нунь да Федору я не спущу.
Брал тут Федора Иванова
За тыи за рученки за белыи,
За тыи перстни да за злаченыи,
Вел же Федора в чисто поле
На тое болотцо да на житное,
На тую на плаху да на липову.
А и Марфа-та Романовна
Кинулась она в одной рубашки без костыца
А в одних чулочиках без чоботов,
А накинула тут шубку соболиную,
|
|
Черных соболей да шубку во пятьсот рублей,
А й бегом бежит на горочку на Вшивую
К тому братцу ко родимому,
Ко Микитушке Романову.
Прибегала тут на горочку на Вшивую
К тому братцу ко родимому,
Ко Микитушке Романову.
Не спрашиват тут у дверей придверничков,
У ворот да приворотничков,
А прочь взашей она да всих отталкиват.
А й придвернички да приворотнички
Они вслед идут да жалобу творят:
— Ай Микитушка Романович!
Да твоя-то есть сестрица да родимая,
Что ли Марфа-та Романовна,
А й бежит она не в покрути,
Над тобой она да надсмехается,
Всих же нас да взашей прочь отталкиват.
Говорит же тут Никитушка Романович:
— Что же ты, сестрица да родимая,
Что бежишь, над нами надсмехаешься,
Наших взашей прочь отталкивашь?
Тяжелешенько она да поросплакалась
А Микитушки Романову розжалилась.
—Ай ты, братец ты родимыи,
Да Никитушка Романович!
Я ли над тобой да надсмехаюси,
Али ты же надо мной да надсмехаешьси,
Али над собой незгодушки великии не ведаешь,
Али над собой да нуне надо мной,
Над сестрицей да родимою?
Твоего-то племничка,
Племничка да крестника,
Али Федора Иванова,
Увели его да во чисто поле
На тое болотце да на житное,
На тую на плаху да на липову,
Срубить Федору да буйну голову
За него поступки неумильнии.
Старый Никита да Романович
Бросил он кафтан да на одно плечо,
Кинул шляпу на одно ухо,
Тяпнул в руки саблю вострую,
Он садился на коня да не на седлана,
Не на седлана коня да не на уздана,
Он садился на коня одним стегном.
Городом-то еде голосом кричит,
Голосом крычит да сам шляпой машет:
—Ах ты маленькой Малютка вор Шкурлатов сын!
|
|
Не клони-тко нунь же Федора Иванова
На ту было на плаху да на липову,
Не руби-тко Федору да буйной головы
За него поступки неумильнии.
Срубишь же ты Федору да буйну голову, —
Не тот же кусок съешь, а сам подавишься,
Не тот же стокан выпьешь, сам заклекнешься!
А не спрашиват Малютка вор Шкурлатов сын.
Клонит Федора Иванова.
А скричал же тут Микитушка Романович:
— Ай ты Федор да Иванович!
Не клони-тко своей буйныи ты головы,
Царский род на казени не казнится.
А не стал же Федор да сдаватися,
А не стал клонить своей да буйной головы
А на тую он на плаху да на липову.
А разъехался Микитушка Романович
А к тому же палачу да немилосливу,
К малому Малютке да Шкурлатову.
Не клонил же он Малютки да Шкурлатова
На тую на плаху да на липову, —
Как смахне он да саблей вострою,
Он отсек Малютки буйну голову
За него поступки неумильнии,
Что зачим везе на казень царский род
А срубить-то ему буйну голову.
Он брал Федора было Иванова
За тыи за рученки за белыи,
Целовал в уста его сахарнии,
Посадил его да на добра коня,
На свое садил было да на право стегно,
Повез Федора Иванова
А на ту было на горочку на Вшивую,
А к тому было к подворьицу Микитину, —
Севодни, братцы, день суботнии,
Завтра день да воскресеньицо,
Им итти-то ко божьей церкви.
А ставал же тут прегрозный царь Иван Васильевич
Он по утрышку ранехонько,
Умывается он да белехонько,
Снаряжается он хорошохонько,
Одевае платья опалёныи,
Коней подпрягают воронёныих.
А й поехал тут прегрозный царь Иван Васильевич
Он поехал ко заутрены.
А ставае тут Микитушка Романович
А й по утрышку ранехонько,
Умывается он да белехонько,
Снаряжается он хорошохонько,
Одевае платья красныи,
Коней подпрягают все же рыжиих,
Кареты подпрягают золоченыи.
Приезжае он да тут же ко заутренки.
Испроговорит Микитушка Романович:
— Здравствуй ты, прегрозный сударь царь Иван Васильевич,
Со своей да любимой семьей
А со Марфой-то Романовной,
Да со Федором Ивановым,
Со Иваном-то Ивановым!
Говорит же тут прегрозный царь,
Наш прегрозный царь Иван Васильевич:
— Ай ты старыи Никита да Романович,
Ай ты шурин да любимыи!
Ты незгодушки не ведаешь,
Надо мной великою незгодушки:
Твоего-то племничка,
Племничка да крестничка,
Что ли Федора Иванова,—
Нету Федора во живности.
Старыи Микитушка Романович
Снова тут его да он проздравствавал:
—Здравствуй ты, прегрозный сударь царь Иван Васильевич,
Со своей да любимой семьей
А со Марфой-то Романовной,
Да со Федором Ивановым,
Со Иваном-то Ивановым!
Говорит же наш прегрозный царь,
Наш прегрозный царь Иван Васильевич:
—Ах ты старыи Никита да Романович!
Что же в речи ты не вчуешься,
Сам ты к речам да не примешься?
Твоего то племничка,
Племничка да крестничка,
Нету Федора во живности.
Говорит же тут Микитушка да в третий раз:
— Здравствуй ты, прегрозный сударь царь Иван Васильевич,
Со своей да любимой семьей
А со Марфой-то Романовной,
Да со Федором Ивановым,
Со Иваном-то Ивановым!
Мутно его око помутилоси,
Царско его сердце розгорелоси.
Отвечае тут прегрозный царь Иван Васильевич:
— Ах ты старый пес Микитушка Романович!
Надо мною знать, Микита, надсмехаешься?
Выдем от великодённыи заутрены —
Прикажу теби Микита голову срубить.
Тяжелешенько тут царь да поросплакался:
- По ворах да по разбойничках
Е заступнички да заборонщички.
По моем рожоноём по дитятки
Не было нунь да заступушки,
Ни заступушки ни заборонушки!
Говорит же тут Микитушка Романович:
— А бывает ли тут грешному прощеньицо?
—А бывает тут да грешному прощеньицо,
Того грешнаго да негде взять.
Говорит было Микитушка во другой раз:
— А бывает ли тут грешному прощеньицо?
—А бывает тут да грешному прощеньицо,
Того грешнаго да негде взять.
Говорит же тут Микитушка да в третий раз:
—А прости-тко того грешнаго!
—Того грешнаго нунь бог простит,
Того грешнаго нунь негде взять.
Отвечает тут Микитушка Романович:
—Ай прегрозный сударь царь Иван Васильевич!
Не отрублена да Федору да буйна голова,
А отрублена Малютке да Шкурлатову
За него поступки неумильнии,
Да зачим же иде казнить царский род:
Царский род на казени не казнится.
Говорит же наш прегрозный царь,
Наш прегрозный сударь царь Иван Васильевич:
—Ах ты старый Микитушка Романович,
Ай да шурин да любимыи!
Что теби Микитушка пожаловать?
Города ли теби дать да [с] пригородками,
Али села дать да со приселками,
Али силушки тобе-ка-ва по надобью,
Али золотой казны тобе-ка-ва по надобью,
Али добрых комоней тобе-ка-ва по надобью?
Отвечает тут Микитушка Романович:
—Не надо мне-ка городов да с пригородками,
Не надо мне-ка сел да со приселками,
Мне-ка силушки по надобью,
Золотой казны по надобью,
Добрых комоней по надобью:
Золота казна у молодца не держится,
Добра комони у молодца не ездятся.
Дай-ко мне Микитину да отчину:
Хоть коня угони, хоть жену уведи,
Хоть каку ни е победушку да сделай ли,
Да в Микитину да отчину уйди,
Того добраго же молодца да бог простил. —
А й прегрозный царь Иван Васильевич
Дал Микитину да отчину.
Записано там же, 24 июля
ГРИШКА ОТРЕПЬЕВ
Ай Гришка росстрига Отрепьев сын,
Не поспел вор собака воцаритися,
Захотел вор собака женитися,
Не у князей бояр в каменной Москвы,
У того короля в земляной Литвы.
Взял Гришка Маришку королевичну,
Заводил закон по своему:
Князи бояра к обедни шли,
А й Гришка с Маришкою в байну шол.
Князи бояра от обедни шли,
А й Гришка с Маришкой из байни идёт.
У Иоанна Великаго,
У Софии премудрыИ
Приказал звонить в набольший колокол,
В самый огромныи:
—Ко мне-ка-ва едет ведь дальний гость,
Дальний гость еде любимый тесть,
Еще тот же король политовскии,
Политовскии король земли польскии,
Ко мне-ка во гостёбищо.
Михайла князь Скопин московскии
Видит изменщика,
Садился Михайла на ременчат стул,
Писал ёрлуки скорописчаты
Ко тому королю политовскому,
Политовскому королю ли польскому:
—Политовскии король земли польскии,
Ты мой любимый тесть!
Ты пошли-ко мне силы сорок тысящей,
Очистить своя каменна Москва.
Сошли ёрлуки скорописчаты
Тому королю политовскому.
Политовскии король земли польскии
Посылае силы сорок тысящей.
Приходит тут сила польская
В ту Москву белокаменну.
Стоит Гришка росстрижка Отрепьев сын
Против зеркала хрустальняго,
Держит книгу в руках волшебную,
Волхвуе Гришка росстрижка Отрепьев сын:
—Я стоял же Гришка нунь три годы,
Простою я тридцать лет.
Зглянул в окошко косевчато,
Обступила сила кругом вокруг,
Все сила с копьями.
Гришка росстрижка Отрепьев сын
Думает умом своим царскиим:
—Поделаю крыльица дьявольски,
Улечу нунь я дьяволом.
Не поспел Гришка сделать крыльицов,
Там скололи Гришку росстрижку Отрепьева.
Только тут Гришка царем бывал,
Только тут Гришка ведь царствовал.
Записано там же, 24 июля.
АКСИНЬЯ ФОМИНА
Аксинья Кузминишна Фомина, близкая соседка Калинина, крестьянка дер. Рим на Пудожской Горе, лет 30-ти от роду, большая мастерица петь былины и песни. Ее манера петь отличается особенно тем, что по требованию стиха она нередко, не прибегая к вставным частицам, вместо того превращает букву ъ в гласный звук и произносит его как ы. Былины свои она научилась петь от матери, которой уже нет в живых. Кроме печатаемых здесь былин, она пела еще про отъезд Добрыни и Алешу Поповича совершенно сходно с Калининым, от которого заимствовала эту былину, но с некоторыми.пропусками и сокращениями.
ВОЛЬГА
Когда зарождалася млад светёл месяц,
Тогда зарождался Вольга богатырь.
От его от славы богатырскою
Орги-ты вси да приумолкнули,
Птица улетела вся под оболоку,
Рыба ушла да в глубоки стана,
Звери ушли да во темны леса,
Царь Сантал да в Вольгу сбежал
Со своей царицей со Давыдьевной.
Стал Вольга да лет лесятки-то,
А й задался он, Вольга, да во мудрости,
А й во мудрости, Вольга, да он в хитры хитрости,
Птицей он летать да под оболоку,
Рыбою ходить да в глубоки стана,
Зверями ходить да во темны леса.
Овернулся Вольга. да малой птичиной, —
Улетел-то Вольга да он под оболоку,
А й птицу всю да он порозгонял.
Овернулся Вольга да добрым молодцом:
— Братцы дружинушка хоробрая!
Ставьте-тко пасточки дубовыи,
Силышка вы ладьте-тко шелковыи,
Птица не улетела б под оболоку.
Овернулся Вольга да свежей рыбиной,
А й пошол-то Вольга да в глубоки стана,
Рыбу-то всю да он порозгонял.
Овернулся Вольга да добрым молодцом:
—Братцы дружинушка хоробрая!
Ладьте-тко невода шелковыи,
Проволоки вы кладите да золоченыи,
Рыба не ушла бы в глубоки стана.
Овернулся Вольга да лютыим зверём,
А й ушел-то Вольга да во темны леса,
Зверей-то всех да он порозгонял.
Овернулся Вольга да добрым молодцом:
—Братцы дружинушка хоробрая!
Ладьте-тко пищалочки винтовыи,
Закатите-тко пулечки калёныи,
Звери не ушли б да во темны леса.
Поезжае Вольга в Вольгу-город.
Видла царица нехороший сон:
Бьется сокол да с черным вороном,
Перебил сокол да черна ворона.
Ясный тот сокол — Вольга богатырь,
Чорный тот ворон — то сам Сантал.
Записано в дер. Рим на Пудожской Горе, 24 июля
ИЛЬЯ МУРОМЕЦ
У стольняго у князя у Владимира
Заводился у него да почестной пир.
Вси на пиру да напивалися,
Вси на пиру да поросхвастались.
Единый тот хвастат золотой казной,
Единый тот хвастат цветным платьицом,
Единый тот хвастат добрым конем;
Умный тот хвастат отцом матерью,
А й безумный тот хвастат молодой женой,
А й сидит Илья Муромец да сын Иванович,
А й сидит да ничим он не хвастаёт.
Стольнёй князь да Владимиры (так)
Сговорит да таково слово:
— Илья Муромец да сын Иванович!
Что же ты сидишь ничим не хвастаёшь?
—Платья у меня да есть на возлюдьё,
Золотой казны у мни да есть по надобью,
Добрых коней да на выезд есть,
Отца матушки да живого нет.
Есть у мня да молода жена,
Офимья у меня да Олександровна:
Оманула у меня да девять царей,
Десять русьскиих могучиих богатырёв,
А й оманет тебя стольнё-князя Владимира.
А й посадил его в крепь во тёмную,
Сам посылал скорых гонцёв
А й к его-то молодой жены,
А й ко той Офимье Олександровне:
—Ай же молода жена Офимья Олександровна!
Наказывал да теби Илья Муромец,
Илья Муромец да сын Иванович,
Омануть тебе стольнё-князя Владимира.
Говорит Офимья Олександровна:
—Как мой муж да напиваетсе,
Так он пущай да прохмеляетсе.
Сама повыпустила скорых послов,
Садилась-то на стулья на дубовыи,
Подрубила-то волосы по мужскому,
Сокрутиласи да в платьица во мужскии,
Обседлала она да ведь добра коня,
Брала она стрелочку каленую,
Палицу да во сорок пуд,
Приезжала ко стольнему ко князю ко Владимиру,
Сваталаси на его на родной дочери,
На Катерины она да Микуловной (так).
—Ай ты чьей земли да чьей орды?
Ты чьего отца да чьей матушки?
—Я есть посол скорый земли русскии.
Сговорит Катерина Владимирна:
—Ай же ты да родный татенька!
—Глупым розумом вольничаёшь,
Выдаваешь ты девчину а за женщину:
У ей ж.... крутенька как по женскому,
У ей пеленки мяконьки как по женскому,
Где жуковины лежали тут и места знать.
—Молчи-тко ты, дочи, мы попытаем-тко,
Может ли натянуть да тугой лук,
А й выстрелять да с каленой стрелы.
Пошлем с Чурилушкой Щипленковым
А й на далечо чисто полё.
А й Чурилушка да Щипленкович
А й не мог да натянуть он тугой лук,
А й выстрелить да с каленой стрелы.
Послы скорыи да земли русскии
А натянула она да ведь тугой лук
И выстрелила да с каленой стрелы.
Говорит Катерина Владимирна:
—Ай же ты родной мой татенька!
Глупыим ты разумом вольничаёшь,
Выдаваешь ты девчину за женщину:
У ей ж.... крутенька как по женскому,
У ей пелечки мяконьки как по женскому,
Гди жуковины лежали, тут и места знать.
—Молчи ты, дочи, да попытаем-ко,
Положим во спальню во теплую,
На перина положим на пуховую.
Если она да буде женщина, —
Буде яма на постели-то.
Если она мужчина-то, —
Буде яма на зголовьици.
Проспала да темну ноченку
Ногами да на зголовьицо
А й плечами она да на постелю-то,
А й тут поверил стольний князь Владимиры,
А й просватывал свою родну дочь.
Водили их во церкву во божию,
Витыма перстями обручили-то,
Златыма венцами обложили-то.
Заводили они да почостный пир.
А й сидит-то послы скорыи,
Послы скорыи земли русскии,
Повешена сидит да буйна голова.
А й зговорит стольний князь да Владимиры:
—Ай же послы скорыи земли русскии,
Зять молодыи да послы скорыи!
Ай зачим же ты весишь буйну голову?
Зговорил да таково слово:
—Стольный князь да Владимиры!
Есть у тебя да во темной крепи
Илья Муромец сын Иванович.
Нельзя ли его да повыпустить,
Со мною-то на почостный пир?
Мы в одном поли с ним поезживали,
С одной стрелочки мы выстреливали,
В одно колечечко попадывали.
Стольный князь да Владимиры
Он повыпустил да Илью Муромца,
А й на зятнин его да на почостный пир.
Зговорит послы скорыи земли русскии,
Послы скорыи да зять молодыи:
— Ужь ты знаешь ли, Илья, догадаешься ль Илья,
Ужь я чья жена?
Зговорит да Илья Муромец,
Илья Муромец сын Иванович:
—Эй же ты стольный князь да Владимиры!
Оманула тя да моя жена,
Выдал ты девчину а за женщину!
Записано там же, 22 июля
ДОБРЫНЯ И МАРИНКА
Три году Добрынюшка стольничал,
Три году Добрынюшка чашничал,
Три году Добрыня у ворот простоял,
На десятый год еще гулять ушол.
Наказывала Добрыни родна матушка:
—Ты ходи гуляй, Добрынюшка, по городу,
Ты по городу гуляй по Киеву,
Только не ходи во улички Маринкины,
В переулки не ходи да во Игнатьевски.
Там е девушка да зельчица,
Зельчица девушка кореньщица.
Извела-то она девять молодцёв,
Девять русскиих могучиих богатырев,
Тебя же изведет да во десятыих.
Забыл-то наказанье родной матушки,
Зашел-то он во улички Маринкины.
У Маринушки да на окошечки
Сидят голубы да со голубушкамы,
Носочки с носочками целуются,
Они правыма крылами обнимаются.
Тут Добрыни в запрету пришло,
Натягивал Добрынюшка тугой лук,
Направливал Добрыня калену стрелу,
Убил у Маринушки мила дружка,
А Ивана убил царевича,
По прозваньицу убил Туга-змеевича.
Бросилась Маринушка по плечь во окно:
—Ай же ты Добрынюшка Микитинич!
Холост ты ходишь не женат ноньку,
Я красна девица на выдаванье:
Возь-ко меня да за себя замуж.
Не с ума Добрыня слово спроговорил:
—Ай же ты девушка зельщица,
Зельщица ты кореньщица!
Извела ты девять молодцёв,
Девять русскиих могучиих богатырёв,
Меня же изведешь да во десятыих.
Обвернулся Добрынюшка, домой пошол.
Она брала-то ножички булатнии,
Она-то резала Добрынины следочики,
Приговоры приговаривала крепкии:
—Так бы резало у Добрыни ретливо сердцо по мни.
Обвернулся Добрынюшка и к ей пришол.
Повернула Добрыню серым волком,
Отпустила Добрыню ко синю морю.
Добрынина матушка
Ёна день ждала да другой ждала,
Неделю ждала, да другу ждала,
Ена год еще ждала, другой ждала,
Не слыхать Добрынюшки Микитича.
Накинула шубу на одно плечо,
Приходила к Маринке под окошечко:
—Эй же ты девушка зельчица!
Отверни у мни Добрынюшку по старому,
По старому Добрынюшку по прежному.
Не отвернешь ты Добрынюшки по старому, —
Я тя поверну собакою,
Собакой поверну тя подоконною.
Еще тебя потешу я сорокою,
Сорокою тебя да я коловою.
Отвернула Добрынюшку по старому.
Он брал в руки стрелочку каленую,
Розвязал ю на скамеечку дубовую,
Росстрелял ён Марину по чисту полю.
Записано там же, 22 июля
ВАСИЛИЙ ИГНАТЬЕВИЧ
Из-под белоей березки кудревастоёй
Выходила турица златорогая,
Со своима турамы со детушкамы.
Розошлась турица, роспростиласи:
- Вы прости-тко туры да малы детушки!
Случилось турам мимо Киев град итти,
Мимо тую стену да городовую.
А й с-под той стены с-под городовыи
Ходит девица душа красная,
В руках носит святу книгу евангельё,
А не только читае –вдвоем она плачёт:
Не девица ходит душа красная,
Плаче стена да городовая,-
Ёна сведала над Киевым незгодушку.
С-под восточною да с-под сторонушки
А й наеде Батыга Батыгович
Со своим со сыном со Батыгушкою,
А й со зятем Тороканчиком Корабликовым,
А й со тым со дьячком со выдумщичком.
У Батыги-то силы сорок тысячей,
А й у сына-то силы сорок тысячей,
У дьячка-то ведь силы сорок тысячей,
А й у зятя-то силы сорок тысячей.
Обступае Батыга окол Киева кругом,
А й Киев град да не мал не велик,
Соколу же лететь да на меженный день,
А и маленькой птиченке не пролететь.
А й во Киеве Владимир пороздумался:
- А й не знаю я да с Батыгою поправиться,
А й некому с Батыгою супротивиться.
Косогоры (так) богатырь во Святых во горах,
А й Самсон да Илья у синя у моря,
А й молодой Добрыня во чистом во поли,
А й молодой Олеша в богомольной стороны,
По голям-то гулял двенадцать лет
По прозваньцу Василий сын Игнатьевич.
А й приходит Василий ко Батыги на лицо,
Убил лучшиих головушек хорошенькиих:
Убил сына Батыгу Батыговича,
Убил зятяТороканчика Корабликова,
А й убил дьячка он выдумщичка.
А й посылае Батыга скорых гонцёв,
А й скорых гонцёв да во Киев славен град,
А й во Киев славен град да виноватого искать,
А й во Киеви Владимир пороздумался:
- А й не знаю я да виноватого найти,
Приходили солдаты коравульныи:
- Бласлови-тко, Владимир, слово спроговорить.
А й знаём мы виноватого найти:
По голям-то гулял двенадцать лет
По прозваньцу Василий сын Игнатьевич.
Находили Василия в кабаки на печи,
Приводили Василия ко царю на лицё.
- Опохмель меня, Владимир, чарой хмельною!
Наливае он чару зелена вина,
Другу наливае пива пьяного,
А и третью рюму да сладкаго меду.
А й сливали питьё во едино судно,
А й мерой питья пол-пята ведра,
А й весом питья пол-пята пуда.
Принимается Василей единой рукой,
Выпивае Василий на единый дух.
Розгорелось у Василья ретливо сердцо,
Розмахалась у Василья ручка правая:
—А и нуне поиду да ко Батыги на лицо!
Опохмель меня Батыга чарой хмельною,
А й пособлю я тебе славен Киев град-тот взять.
А й на ты речи Батыга приокинулся.
Наливае он чару зелена вина,
Другу наливае пива пьянаго,
А й третью рюму да сладкаго меду.
А й сливали питье во едино судно,
А й мерой питья пол-пята ведра,
А й весом питья пол-пята пуда.
Принимается Василей единой рукой,
Выпивае Василей во единый дух.
Розгорелось у Василья ретливо сердцо,
Розмахалась у Василья ручка правая.
А и стал он по силушке поезживати,
А и стал-то он силушки порубливати.
А и были у Батыги кони добрыи,
Кони добрыи да изнаряженыи.
Поезжае Батыга, заклинается:
—Не дай, господи, ни мни да ни детям ни моим,
А й ни детям ни моим ни внучатам,
А не внучатам ни правнучатам!
Видно есте во Киеви богатыри.
Церковно петьё в каменной Москвы,
Колокольный звон во Нови-городи,
Щелье каменье в северной стороны,
Мхи да болота в поморской стороны.
Записано там же, 23 июля,
ХОТЕН БЛУДОВИЧ
У стольного у князя у Владимира
Заводился у него да почостный пир.
Было на пиру да две вдовы:
Одна Маринка Часова вдова,
Друга Авдотья Блудова вдова.
Наливае Авдотья Блудова вдова,
Наливала она чару зелена вина,
Не только вина что сладкого меду,
Подносила Маринки Часовой вдовы,
За чарою онаведь да посваталась
На Чайноей девицы на Часовичной.
Ена вылила чару во ясны очи,
Измочила шубу черных соболей.
Ушла-то Авдотья Блудова вдова,
Идет она домой, да прикручинивши,
Прикручинивши она да запечаливши.
Стречает ю молодой Котёнко Блудов сын:
— Ай же родна ты да моя матушка,
Что же ты идешь да закручинивши?
Местом ли тебя да приобнизили,
Пьяница ли городова тебя выругала,
Аль чарою ли тебя да приобнесли?
— Чарою меня да не приобнесли,
Пьяница городовая не выругала,
Местом меня да не обнизили.
Наливала я ведь чару зелена вина,
А й не только вина что сладкого меду,
Подносила Марины Часовой вдовы,
А й за чарою я да посваталась
А й на Чайноёй девице на Часовичной.
Ёна вылила чару во ясны очи,
Измочила у мня шубу черных соболей.
—Ай же родна ты да моя матушка!
Чайная девица на моих руках:
Я как захочу, так за себя возьму,
Я не захочу, — за служку за панютушку.
Справлялся он да скорешенько,
Убирался он да хорошошенько.
Видли добра молодца сядучи,
А й не видли добра молодца поедучи.
А й повыехал да на чисто полё,
Ехал мимо покоев Маринки Часовой вдовы,
Хлопнул-то он палицей по терему,
Вси-ты терема да пошаталися,
Вереи же все да розвалялися,
Терема унес да во чисто полё.
Чайная девица Часовична
А й бросаласи да что ль по плеч в окно.
—Ай же молодой Котенко ты Блудов сын!
Отца-то у тя звали видь Блудищом,
А й тебя же будут звать да уродищом!
Что же ездишь по городу уродуёшь?
Ён зговорит да таково слово:
—Ах ты Чайная девица Часовична!
У тебя-то есть да девять братцёв,
У твоей-то матушки девять сынков:
Пусть-ко выедут на чисто поле
С молодым Котёнком перевидеться.
Насыпае Марина Часова вдова,
Насыпала она мису злата серебра,
Другу насыпае скачна жемчугу,
Жертвуе стольнёму князю Владимиру,
Своему братцю родимому:
— Стольний князь да Владимиры!
Упроси-тко молода Котёнка Блудов сын (так),
Чтобы взял бы Чайную девицу Часовичну за себя замуж,
Не за служку бы он за панютушку.
Сговорит стольний князь да Владимиры:
—Ай же сестрица родимая!
Как же ты да напиваласи,
Так же нунь да прохмеляйся-тко.
Сговорит молодой Котёнко Блудов сын:
—Кто же от беды да откупается, —
Стольний князь да накупается!
Прирубил он, пригубил да до единой головы
У Маринушки да Часовой вдовы,
А й спленил-то он девять сынов,
Покорил-то стольнего князя Владимира,
Взял Чайну девицу Часовичну
Замужза служку за панютушку.
Записано там же, 23 июля.
ДЮК
Молодой боярин Дюк Степанович
Выезжае он на далече чисто полё,
Хоче пострелить да чорна ворона.
Чорный тот ведь ворон ему смолится:
— Ай же молодой боярин Дюк Степанович!
Не збей моей туши о сыру землю,
А й не рушай моих перьев по чисту полю,
Не пролей-ко крови по сыру дубу!
Слава тая по Руси носится:
Старца убить не спасеньё добыть,
Ворона убить не корысть получить.
А й поезжай ко ты да во Киев град:
Есте во Киеви богатыри,
Е кому да там поправиться,
Е кому с тобой да супротивиться.
Богатырское сердецко розгорелоси.
Ворона убить не захотелоси.
А й приезжае он да домой-то видь
Со далеча со чиста поля:
— Ай же родна моя да ведь матушка,
Ай Нанерпа ты Тимофеевна!
Дай прощеньице мне с бласловленьицом,
Я поеду-то да во Киев град.
—Ай же чадо ты да мое милоё,
Молодой боярин Дюк Степанович!
Уродилось мое дитятко захвастливо,
Росхватаешься животишками сиротскима.
— А й как дашь прощеньице, я поеду-то,
А й не дашь-то, я все поеду ли.
— Поезжаешь ты чадо мое милоё,
Молодой боярин Дюк Степанович!
А й надежь на себя платья не цветныи,
А й сапожки на ноги да не зелен сафьян,
А й возьми коника да мала шахманка.
Платьица надел на себе цветныи,
А сапожки обул да зелен сафьян.
Брал коника да мала шахманка.
Видли добра молодца сядучи,
А не видли добра молодца поедучи.
А й бежал конёк да малый шахманок,
Горы он долы промеж ног пущал,
Маленьки озерка перепрыгивал,
А и быстрыи речки хвостом застилал.
Во ихной во Индеи в богатоёй,
Во ихной во Корелы во проклятоёй,
Во ихной во деревеньки во Галичи,
Отходили от заутрены от раннёю, -
А й приезжае он да во Киев град.
Зазвонили ко обедни ко столовою,
А и приходит во черковь присвященную,
Богу он да низко молится,
На вси стороны да он ведь клонится,
Крест он кладёт да по писаному,
А й поклон он ведёт да по ученому,
С ножки на ножку поступливат,
С плеча он на плече поглядыват,
Он цветныим платьицем подрачиват,
Стольняго он князя подраживат.
Зговорит стольний князь да Владимир-тот:
— Какая-то наехала холопина боярская,
Убил князя либо боярина,
Нет дак сильняго мочучаго богатыря,
А й с того он содрал платья цветныи,
А й сапожков зелен сафьян не держивал,
Цветныих-то платьицов не нашивал.
Отходя-то от обедни от столовою.
Зговорит стольний князь да Владимиры:
—Люди есть да вы ведь зашлыи,
Хлеба кушать я милости прошу..
Зговорит молодой боярин Дюк Степанович:
—Айв чужом-то мести да к обеду рад!
А й сам зговорит да таково слово:
—А й сказали что во Киеви хорошо да хорошо:
Зде-ка мостики да все ведь каменны
А дороженки да здесь ведь глинянны,
А й зелен сафьян сапожки мараются.
Как у нас-то во Индеи во богатоей,
Во Корелы-то у нас да во проклятоей,
Во деревенке у нас да в Галичи,
Мостики у вас-то все калиновы,
Сукна-то у нас да одинцовыи,
А й зелен сафьян сапожки идя чистятся,
Во черную грязь да не мараются.
Приходит он во полаты белокаменны,
А й сидит ён за столом да за дубовыим,
Мякишок он ест, корочки под стол роёт,
Сам в окошечко сидит да поглядыват:
—Ай сказали что в Киеви хорошо да хорошо!
Зде-ка печки все да ведь глиняны,
А й помялушка-то все да ведь сосновыи,
А й пахнут пирожки да на помялышка.
Как у моей-то у родной у матушки
У Нанерпы да Тимофеевны
А й печки у ней да все хрустальныи,
Помялушка у ней да семи шелков,
Пирожок-тот ешь — другой в руки берёшь,
По третьеём да душа горит.
Зде-ка домики да все каменныи,
Крышечки да все железныи,
У нас как во Индеи во богатоёй,
Во Корелы-то у нас да во проклятоей,
В нашей во деревенки во Галичи,
Домики у нас да стоя медныи,
Крыши у нас да все серебряны,
Шоломы, потоки золоченые,
Шарики самоцветныи камешки,
Домики стоят да быдто жар горят.
—Ай же молодой боярин Дюк Степанович!
А й можешь ли да нам сказать:
Колько писарев могут именье описать?
- Ай же стольнёй князь да Владимиры!
Не описать мойго именья шести писарям,
Шести писарям да во двенадцать год.
Отправляе стольнёй князь да Владимиры
Трех писарей да трех молодыих,
Уж как мастеров да он ученыих,
А й посадил его в крепь да во темную,
А й приходят писари-то молодыи,
Мастеры приходят что ль ученыи
А во их-то во Индею во богатую,
А во их-то во Корелу во проклятую,
Во деревенку его да ведь во Галичу,
К родной его да ведь к матушки
А й к Нанерпы оны к Тимофеевной:
— Здравствуешь, Нанерпа Тимофеевна,
Молода боярина Дюка Степанова матушка!
Мы посланы от стольнаго от князя от Владимира
Описывать ваше что ль именьицо.
Она зговорит да таково слово:
— Уродилось моё дитятко захвастливо,
Росхвастался животишками сиротскима.
Отворила она погреб глубокии,
Показала она сбрую лошадиную.
А й сидели три писаря молодыих,
А й писали-то мастера ученыи,
Шесть годов описали шостую частиночку
Этой сбруи лошадиноёй.
Самы зговорят да таково слово:
—Не описать нам именья на своем веку.
Ай же родна его матушка,
Нанерпа ты да Тимофеевна!
Мы не будем описывать именьица,
Только отвори-тко погребы глубокии.
Отворила она погребы глубокии.
А й висят-то во погребе три бочечки,
А й бочечки висят да серебряны
На цепочечках да золочёныих,
Айв одно место да пощалкивают,
Будто белыи лебёдушки разговаривают.
Они зговорят да таково слово:
—Ты прощай-ко, Нанерпа Тимофеевна!
Мы поедем да в свою сторону,
Ко стольнему князю ко Владимиру.
Идут-то мастеры молодыи,
Писари идут да ведь ученыи.
Зговорит стольней князь Владимиры:
—Срубим мы ведь буйну голову
Молоду боярину Дюку Степановичу,
Описали три писаря молодыих
А именье его во шесть годов.
А й приходя ко стольнему ко князю ко Владимиру:
—Стольней князь да Владимир-то,
А й тебе рубить да буйна голова,
Не описать нам именья на своем веку.
А й повыпустили молода боярина Дюка Степановича
А й с темной крепи.
Он повыехал на чисто поле
А й побил молода Чурилушку Щаплёнкова,
Завоевал он двух братцев двух Любовичёв,
А й покорил он стольняго князя Владимира.
Записано там же, 23 июля.
ДОМНА КОНОНОВА