Караганов (а он озвучивал позицию большинства в СК), видимо уловив во властных структурах некую симпатию к чехословацким реформаторам, думал, что его предложение «покатит». Но ошибся: симпатизировавших чехословакам в кремлевских кабинетах действительно хватало, однако к лету 68-го года они уже держали языки за зубами, поскольку руководство страны взяло курс на жесткое решение вопроса. Именно этим объясняется и твердая позиция Госкино, которое в пику предложению Караганова обратилось в ЦК КПСС с другим предложением: отказаться от участия советской кинематографии в очередном кинофестивале в Венеции с целью проучить дирекцию этого фестиваля, которая в течение последних лет последовательно приглашала только «полочные» советские фильмы.
Однако решение этого вопроса взяли на себя танки Варшавского Договора, которые 21 августа вошли в Прагу, подавив «бархатную революцию». После этого многие зарубежные фирмы и кинематографические организации разорвали сделки или объявили бойкот советскому кинематографу. Это, конечно, ударило по престижу Советского Союза, но не настолько, чтобы петь ему отходную. Главную задачу танки Варшавского Договора все-таки решили, поскольку в противном случае это могло привести к выходу Чехословакии из Восточного блока и ее последующей капитализации. Случись подобное, и престиж Советского Союза в мире упал бы еще ниже, чем после ввода, так как показал бы противникам, что великая держава не в силах навести порядок даже в пределах зоны своих интересов. И, наконец, отпускать Чехословакию нельзя было в память о сотнях тысяч советских солдат, сложивших свои головы на полях этой страны в годы Второй мировой войны. Последний аргумент особенно яростно осуждался советскими либералами. Владимир Высоцкий даже написал песню «Мы вращаем Землю», где были такие строчки: «как прикрытие используем павших».
Стоит отметить, что «пражская весна» была подавлена практически бескровно: в ходе этой военной операции погибло около десяти человек (во время подавления идентичных событий в Венгрии в 1956 году потери были гораздо большими: на улицах Будапешта и других венгерских городов погибло более 5 тысяч человек, более 19 тысяч были ранены, а потери советской стороны составили 640 убитых и 1250 раненых солдат и офицеров). Как пишет американский исследователь С. Стивенс (кстати, его книгу о событиях в Венгрии-56 и Чехословакии-68 на Западе всячески замалчивали):
«Русское вторжение в Венгрию и Чехословакию – таковы два самых трагических события в послевоенной истории Европы. Но в каждом из этих случаев Россия стояла перед лицом не только потери империи, что имело бы достаточно серьезное значение, но и перед лицом полного подрыва ее стратегических позиций на военно-геополитической карте Европы. И в этом больше, чем в факте вторжения, состояла действительная трагедия. Именно скорее по военным, чем по политическим причинам контрреволюция в этих двух странах была обречена на подавление: потому что, когда в них поднялись восстания, они перестали быть государствами, а вместо этого превратились просто в военные фланги...»
И в Венгрии 56-го, и в Чехословакии 68-го годов Советский Союз прекрасно знал, с кем боролся: с враждебными социализму мировыми элитами. В первую очередь это были США и Израиль, где ведущую скрипку играло влиятельное сионистское лобби. Чуть позже к этому процессу присоединились и польские евреи, но их ждала та же участь, что и чехословацких: они потерпели поражение. И это несмотря на то, что за спинами сионистов из социалистических стран стояли самые сильные западные спецслужбы (наиболее активную роль играли американское ЦРУ и западногерманская БНД), которые еще в конце 40-х годов затеяли операции «Раскол» и «Расщепляющий фактор», нацеленные на дестабилизацию ситуации в Восточном блоке.
Одним из главных вдохновителей и разработчиков этих операций был шеф ЦРУ Аллен Даллес, который вошел в мировую историю не только как выдающийся разведчик, но и как мастер международной провокации, коих ЦРУ при нем совершило несколько: свержение правительства Моссадыка в Иране (1953), свержение правительства Арбенса в Гватемале (1954) и попытка свержения правительства Фиделя Кастро на Кубе (1961). Поэтому, подавляя «бархатные революции» в Венгрии и Чехословакии, советское руководство и его союзники по Варшавскому Договору боролись не только с тамошними контрреволюционерами, но и с западными спецслужбами, тем самым проходя своеобразный тест на свою силу и профпригодность. Чтобы не быть голословным, приведу рассказ журналиста А. Драбкина:
«В 1967 году серьезная акция готовилась в Центральной Европе. Там предполагалось разрушить «засов» Варшавского пакта – создать очаг напряженности в Чехословакии. «Двухлетний пленум» ЦК КПЧ, который начался в декабре 1967 года, а закончился в январе 1968, фактически расколол партию. Антонин Новотный был снят с постов первого секретаря ЦК КПЧ и президента страны. Политическое брожение, слабость чехословацкой армии и отсутствие на территории страны советских войск создавали, как казалось вашингтонским стратегам, условия для военного вмешательства. Соответствующие подготовительные операции были проведены на базах США в ФРГ. Оставалось лишь организовать захват возбужденными студентами пражского радио, чтобы оттуда передать странам НАТО призыв о помощи «народному восстанию».
Но как раз в эту пору пограничники КНДР задержали в своих территориальных водах американский шпионский корабль «Пуэбло». Он был «под завязку» набит суперсекретной электронной аппаратурой, в его сейфах хранились шифры и другие секретные документы, регламентирующие связь по закрытым каналам не только с кораблями 7-го флота ВМС США, но и с базовыми разведцентрами. А главное, в плен попали носители важнейшей информации, предназначенной для узкого круга военных специалистов.
Американцы долго не могли оценить ущерба от «течи» в своей глобальной разведывательной сети. Чехословацкую операцию сочли за благо отложить. А после августа 1968 года она стала и вовсе бесперспективной...»
Однако, одержав победу, советским властям ни в коем случае нельзя было успокаиваться и почивать на лаврах, поскольку «холодная война» ни на день не прекращалась и обещала впереди еще немало крутых поворотов. И одним из решающих фронтов в этой войне оставался идеологический. А важнейшим из искусств в нем являлся кинематограф.
Кино сыграло серьезную роль и в событиях в Чехословакии. Когда в начале 60-х годов там начались либеральные реформы, именно кинематографу реформаторы уделяли наиглавнейшее внимание. Приведя к его руководству своих ставленников, стратеги «бархатной революции» поставили кинематограф на службу своих идей. В основе их было отрицание классовой борьбы и сомнение в правильности избранного Чехословакией социалистического пути. Например, тандем из сценариста Яна Прохазки и режиссера Карела Кахини в течение нескольких лет (1965–1969) родил на свет несколько бесспорно талантливых, но явно антисоциалистических фильмов. Цитирую слова киноведов М. и А. Лим:
«В фильме „Да здравствует Республика“ (1965) через объективный политически непредубежденный взгляд ребенка развенчивается легенда национального героизма во время освобождения страны от фашистской оккупации. Так продолжалось до фильма «Ночь невесты» (1967), где период коллективизации сельского хозяйства изображался в самом неприглядном виде. Это породило открытый конфликт между Прохазкой и политическими властями. Следующие два фильма этого содружества – «Смешной старик» (1969) о жертве преследований в 50-е годы и «Ухо» о страхе людей власти перед системой, которую они сами же создали, – были запрещены...»
Поэтому не случайно, что наши доморощенные либералы в годы горбачевской перестройки пели осанну чехословацким кинематографистам времен «бархатной революции». Например, небезызвестный нам критик С. Лаврентьев по этому поводу пишет:
«Не затрагивая больную тему впрямую, чешские и словацкие режиссеры исследовали рудименты догматизма, тормозящие развитие современного общества. Что бы они ни снимали – драмы о войне, размышления о молодежи, притчи, – пафос фильмов был направлен на раскрепощение человеческого духа, на то самое „выдавливание из себя раба“, призыв к которому был актуален не только во времена Чехова...»
Эта цитата взята из журнала «Искусство кино» за июнь 1988 года. Кто забыл, что это было за время, напомню: в печати шла волна огульного шельмования Сталина и всего периода его правления, воспевались русофобские произведения, оплевывались такие деятели советской литературы и искусства, как Михаил Шолохов, Сергей Бондарчук, Евгений Матвеев и т. д. То есть в точности воспроизводилось то, что было в той же Чехословакии времен «бархатной революции» 68-го года. Отличие лишь было в том, что «пражскую весну» все-таки подавили с помощью танков, а горбачевскую нет – не нашлось толковых руководителей. В итоге Советский Союз почил в бозе. Кто скажет, что в этом не было вины либеральных кинематографистов, пусть первым бросит в меня камень. А начиналось все с малого: воспевания того же чехословацкого кино времен «бархатной революции», которая, по мысли либералов, должна была помочь «выдавить из себя раба» (то есть вместо «раба высокой идеи» создать «раба низменного ширпотреба»).
О том, какую роль играла бы «свободная» Чехословакия, выйди она из Варшавского Договора в конце 60-х годов, наглядно демонстрирует позиция Чехии образца 2007 года: ее руководство согласилось установить на своей территории американскую ПРО, направленную против России. Думаю, и Александр Дубчек (или кто-то другой, пришедший на его место) превратился бы в точно такого же проамериканского лидера, поскольку все эти разговоры о свободе и демократии – всего лишь ширма для простаков. Сколько чернил исписали господа либералы, клеймя позором так называемый социалистический лагерь. Мол, это была тюрьма народов, коммунистический концлагерь. Но вот в начале 90-х годов не стало этого соцлагеря, и что же, больше стало свободы в странах бывшей Восточной Европы? Если больше, то почему восточные немцы с ностальгией вспоминают времена ГДР, а венгры устраивают беспорядки на улицах Будапешта в 2006-м? Журналистка «Комсомольской правды» Дарья Асламова побывала в дни венгерских беспорядков в Будапеште и взяла интервью у тамошних жителей. Процитирую слова одного из них – будапештца Гизы:
«К русским я отношусь неплохо, что бы там ни было в прошлом. В советское время Венгрию называли „самый веселый барак в лагере“. Нам при нашем гуляш-коммунизме давали чуть больше свободы, чем остальным. Я помню, как мальчишкой бегал к вашим солдатам менять „Мальборо“ на махорку, завернутую в газету „Правда“, и палинку на водку. Русский табак – ужасная дрянь, но это было круто! Круче, чем „Мальборо“! Что ж, мы были колонией России, а теперь мы колония Запада. Видно, судьба у нас такая, чтобы нас кто-то имел...
Когда «железный занавес» рухнул и к нам пришел Запад, мы были, как дети из сиротского приюта, попавшие в большой супермаркет: все такое блестящее и красивое, только плати, а платить нечем. И в страну пришли иностранные банки. Мы взяли кредиты. Знаешь, какова общая задолженность венгерских семей банкам? 21,5 миллиарда евро! (а нас всего-то 10 миллионов населения). Западные компании пришли к нам, как испанские колонизаторы в Южную Америку, поманили яркими побрякушками – мобильными телефонами и новыми машинами, и мы, как идиоты, отдали им наши земли и заводы за право быть в Евросоюзе. Одним словом, дешевую бижутерию мы поменяли на наше фамильное серебро. Знаешь, что сейчас экспортирует Венгрия? «Судзуки», «Ауди» и «Самсунг», которые построили здесь свои заводы. Это же анекдот!
Открой мой холодильник. Что ты там увидишь? Австрийское масло, итальянские помидоры, соки из Испании. И это в Венгрии, классической сельскохозяйственной стране, где самые плодородные почвы в Европе! Вспомни наши знаменитые овощные и фруктовые консервы. (В Советском Союзе они всегда считались деликатесом. – Ф. Р.) Думаешь, Евросоюз хотел нас, потому что мы такие красивые и умные? Конечно, нет. Мы просто новый рынок. У Евросоюза сейчас еще одна «фишка»: ваши маленькие хозяйства нерентабельны, надо сделать что-то вроде «колхозов», что означает – продать земли крупным сельскохозяйственным международным корпорациям. Инвестиции, мать их! Еще пару лет, и мы всего лишь рабы в собственной стране, добровольные, счастливые рабы!»
Читая эти строки, невольно задаешь себе вопрос: за что боролись? И вообще, стоило ли так безоглядно рушить социализм, чтобы потом по нему плакать? И где теперь те писаки, вроде всяких лаврентьевых, которые звали нас на баррикады в горбачевскую перестройку? Одни из них благополучно живут в Америке и Израиле, другие неплохо устроились на родине, отгородившись от народа высокими каменными заборами и возглавив фонды собственного имени.
Но вернемся непосредственно к теме нашей книги.
Советские источники так описывали тот чехословацкий кинематограф, который возник на волне «бархатной революции» 1963–1968 годов:
«Область культуры, в том числе и кинематограф, правые стремились использовать как средство эрозии социализма. Задолго до общественно-политического, идеологического кризиса 1968–1969 годов стали появляться фильмы, свидетельствующие о назревании культурно-политического и идейного кризиса: «Кариатида» («Йозеф Килиан», 1963, режиссер П. Юрачек), «О празднике и гостях» (1966, реж. Я. Немец), «Все добрые земляки» (1968, реж. В. Ясный) и др. Тенденции, враждебные социалистическому искусству и обществу, – мировоззренческий пессимизм, огульное отрицание всего пути, пройденного социализмом, увлечение проблемами секса нашли выражение в ряде других фильмов. Наиболее интенсивно эти тенденции проявились в 1968–1969 годах в серии «черных» фильмов, в которых превалировали антисоциалистические и антисоветские взгляды («Дезертиры и странники», «Траурное торжество», «Убитое воскресенье» и др.)...»
Поскольку в советском кино у чехословацких либералов были свои последователи, которые сочувствовали им не только по идейным соображениям, но и по зову крови, перед руководителями СССР встала проблема по их обузданию. В противном случае, подавив «бархатную революцию» в Чехословакии, можно было проглядеть нечто подобное уже у себя. Дав по рукам киношной молодежи («полочное» кино), советские власти попутно взялись «вправлять мозги» и их старшим коллегам. Так наступили «заморозки» в советской культурной жизни.
Среди либералов принято описывать это время как абсолютное зло, но это однобокая оценка. Хорошего в нем было все-таки больше: если бы не эти «морозы», то Советский Союз распался бы гораздо раньше. К тому же «мороз» ударил исключительно по интеллигенции, а подавляющая часть населения жила в тепле и неге, о чем наглядно свидетельствует хотя бы следующий факт: кого ни спроси из простых людей, кто жил в 60–70-е годы, все утверждают, что это были последние спокойные и безмятежные десятилетия в истории страны. Другое дело, что внутри этой безмятежности уже зарождались те гнилостные процессы, которые и приведут десятилетие спустя сначала к децентрализации страны, а потом и к ее развалу.
Как ни странно, но советские руководители после Праги-68 избрали самый мягкий вариант обуздания либералов. Например, в Польше все было куда как серьезнее: тамошнее руководство попросту выдворило из страны несколько тысяч евреев, в том числе и тех, кто мутил воду в среде творческой интеллигенции (в том числе и среди кинематографистов: в частности, тогда страну покинул один из классиков польского кино Александр Форд). Тогда в самой Польше, да и в СССР, упорно ходили слухи, что этот вариант полякам подбросили из Москвы, дабы проверить на их примере, что получится – как то же искусство осилит потерю евреев, в каком направлении будет развиваться. Как мы теперь знаем, ничего хорошего из этого так и не вышло – в 80-м году Польша так заполыхала, что мало не показалось.
По этому поводу приведу любопытное воспоминание эстрадного деятеля Павла Леонидова, в свое время эмигрировавшего из СССР. Он вспоминает о том, как оценивал ситуацию в Польше Василий Шукшин, который в либеральной среде, как мы помним, имел звание антисемита. Итак, цитирую:
«Мы с Васей Шукшиным в гостях на станции „Отдых“ в Подмосковье... Дали нам комнату на верхотуре. Не то мезонинчик, не то чердачок, но хорошо, прохладно, продувает. Я спать хочу, а Вася как лег, так почти протрезвел и пристал ко мне. Он в таких случаях приставал не просто, а зло. С чего его понесло, но только вдруг заговорил он про Польшу, про то, что евреев из Польши выдворяют. И не выдворяют даже, а уже выдворили... Что ему вдруг взбрендили евреи польские? И он сказал монолог. Я за ним не писал, но после сто раз повторил нашим дружкам, среди которых добрая половина – евреи. И запомнил со ста раз, да...
– Они, бля, – мудаки, – говорил Вася. – Им же ихний Маркс говорил чего-то насчет того, что евреи в каждом деле – дрожжи, но марксисты эти сраные не верят Марксу, потому как он-то сам еврей, верно, слышишь? Я так думаю: евреев надо иметь в любой стране по определенной норме. Скажем, так: на сто прочих – одного жида. Ты не обижаешься? Ну и молодец. Я же любя. Хотя меня и считают антисемитом, хотя я и есть антисемит, но говорю дело. Ты думаешь, что антисемит не может про евреев дело говорить? Может...
Ты запомни – польские мудаки евреев погнали не без наших отечественных долбоебов. Это наши долбоебы эксперимент проделывают: как оно повернется без жидов, а повернется хуже некуда, потому валить не на кого будет – раз, и еще ихних баб оплодотворять некому будет... Вот ты попомни, наши пиздорванцы с мавзолейчика наделают еще дел...»
Итак, советские власти не пошли по польскому пути – то есть не стали открывать тогда еврейскую эмиграцию (хотя Запад на это очень рассчитывал), а лишь напрочь порвали дипотношения с Израилем – и решили ограничиться лишь идеологической «вправкой мозгов» либералам. В итоге конец 60-х годов был отмечен бурной дискуссией в советских СМИ, где схлестнулись либералы-западники (сочувствующие чехословацким реформаторам деятели культуры) и державники. Дискуссия была ожесточенная, поскольку обеим сторонам казалось, что они борются за место у трона, в то время как власть, развязавшая эту дискуссию, уже давно сделала свою ставку – место у трона на ближайшие несколько лет займут державники. То есть либералы были обречены с самого начала. Но бились рьяно, поскольку всей правды тогда еще не знали.
Между тем, приняв сторону державников, власти не пошли по пути массового избиения их противников, ограничившись лишь некоторыми «зачистками» в отдельных учреждениях и критикой в прессе. Короче, «заморозки» получились избирательными. Взять тот же кинематограф, где сохранялся прежний баланс сил. Например, во главе Комитета по кинематографии продолжал оставаться русский Алексей Романов (пришел в 1963 году), а в Союзе кинематографистов СССР – еврей Лев Кулиджанов (с 1965 года). Не трогали и руководителей киношных печатных органов, хотя во время дискуссии конца 60-х годов державники и требовали, чтобы это произошло. Так, в конце 1968 года журнал «Огонек» опубликовал письмо знаменитого актера Николая Крючкова, где тот заявлял следующее:
«Чему служит журнал „Советский экран“? На этот вопрос можно твердо ответить: в основном рекламированию зарубежных фильмов, зарубежных режиссеров и актеров, а иногда, только иногда, на страницах журнала „Советский экран“ появляются довольно невнятные заметки о советской кинематографии с определением главным образом „нравится“ или „не нравится“ тому или иному критику тот или иной советский фильм. Создается впечатление, будто журнал „Советский экран“ пишет о советских фильмах по принуждению...
Обязательно надо укрепить редакции обоих журналов (кроме «Советского экрана», речь в письме актера шла и о другом популярном журнале – «Искусство кино». – Ф. Р.) и газет людьми, которые смогут поставить эти печатные органы на службу советскому кинематографу и советским зрителям...»
Практически сразу редакция «Советского экрана» ответила на страницах своего издания популярному актеру: дескать, советскому кинематографу мы посвящаем 5/6 журнальной площади, а 1/6 часть отведена киноискусству социалистических стран и западному кинематографу. Поэтому точку зрения Крючкова редакция назвала «галлюцинацией либо намеренным искажением фактов». А чтобы это мнение не посчитали голословным, редакция привела в свою поддержку два письма своих читателей, где позиция Крючкова тоже подвергалась сомнению. При этом сколько писем пришло в поддержку позиции актера, редакция не называла и ни одно из них не приводила (хотя такие письма наверняка были, учитывая, что журнал выходил тиражом почти 2 миллиона 900 тысяч экземпляров).
Между тем в редакции прекрасно знали подноготную выступления Крючкова, только писать об этом в открытую не стали – себе дороже. Актер выступал как представитель державного лагеря и цель у него была одна – отнять у «иудейской партии» их печатные органы путем замены людей, входивших в их руководящие составы. В ту пору журнал «Советский экран» возглавлял Дмитрий Писаревский, а в редколлегию помимо него входили еще 13 человек, большая часть из которых была евреями (девять человек). Среди ее членов были: Я. Варшавский (заместитель главного редактора), В. Ревич (ответственный секретарь), В. Баскаков, Ф. Белов, Н. Богословский, Е. Габрилович, М. Калатозов, Г. Кремлев, Г. Рошаль, В. Трошкин, Б. Чирков, В. Шнейдеров, Ю. Ханютин.
Выступление Крючкова имело половинчатый успех: руководство «Советского экрана» власти не тронули, а вот в журнале «Искусство кино» перестановку руководящих кадров провели спустя полгода после выступления Крючкова. Параллельно будут сделаны перестановки и в других важных учреждениях: например, в АПН и издательстве «Искусство».
Стоит отметить, что принадлежность к еврейской нации кого-то из деятелей советской творческой и научной интеллигенции совсем не означала, что эти люди сплошь являлись приверженцами сионистской политики Израиля. Например, такие деятели, как актриса Элина Быстрицкая, академик Борис Раушенбах и другие именитые люди, были правоверными коммунистами, а некоторые из них даже входили в Советский еврейский комитет. Однако произраильская прослойка в советской интеллигентской среде все равно была значительной, и именно это особенно беспокоило руководителей страны. Ведь после молниеносной победы над арабами в 1967 году Израиль приобрел еще большую популярность среди своих соотечественников во всем мире. И большинство советских евреев именно тогда внезапно начали осознавать – их родина уже не СССР. Как писал в те годы Б. Орлов:
«Усилия, затраченные за последние 100 лет еврейской интеллигенцией для перевоплощения в русскую национальную форму, были поистине титаническими. Впрочем, это не принесло душевного равновесия; наоборот, заставило острее почувствовать горечь двунационального бытия. И на трагический блоковский вопрос: „Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?“ – вопрос, который для русского человека имеет, как правило, однозначный ответ, – на этот вопрос русско-еврейская интеллигенция отвечала, иногда после некоторого раздумья, – „Нет, не вместе. Рядом, до поры до времени, но не вместе!“... Обязанность – Родину не заменяет. И это оставляло еврейству руки развязанными на всех крутых поворотах российской истории».
Отметим, что победа Израиля в шестидневной войне подняла его рейтинг не только среди евреев. Выяснилось, что многие представители других религий тоже стали испытывать симпатии к этому государству. Как писал американский ученый и публицист Альфред Лилиенталь: «Ратуя за единство евреев, сионисты приобрели влияние не только среди них, но и среди христиан... Христиане-сионисты составляют немаловажный отряд этого тесно спаянного, щедро финансируемого и хорошо организованного движения...»
Напомним, что и диссидентское движение в СССР возглавлялось в основном евреями, у которых имелись многочисленные сторонники в среде советской творческой интеллигенции нееврейского происхождения. Они симпатизировали евреям из чувства солидарности: именно потому, что их преследовала власть. Поэтому, когда в октябре 1968 года советский суд приговорил нескольких диссидентов к тюремным срокам за демонстрацию на Красной площади, направленную против ввода советских войск в Чехословакию, среди киношников оказалась масса сочувствующих приговоренным, о чем наглядно свидетельствовали рапорты осведомителей КГБ.
Все эти факты раздражали власть и сеяли новые зерна подозрений по отношению к либералам. Вот почему, когда в том же октябре группа видных советских деятелей искусства – Сергей Герасимов, Лев Кулиджанов и Дмитрий Шостакович – обратилась к Брежневу с жалобой на Комитет по Ленинским премиям, который в очередной раз отказался выдвинуть в свои лауреаты документальный фильм Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм», генсек это обращение проигнорировал. При этом Брежнев ни в коем случае не выступал апологетом фашизма, просто он прекрасно был осведомлен о том, что у фильма имеется двойное дно, которое ставило на одну доску фашистскую Германию и сталинский СССР. Потворствовать этому Брежнев не хотел, поскольку имел счастье жить в сталинские годы и, в отличие от либералов, не считал то время одним сплошным мраком.