Уже в первые же дни после ввода войск Варшавского Договора в Чехословакию в советском кинематографе начались «зачистки». Что было вполне закономерно, учитывая то, с чего началась «бархатная революция» в ЧССР – с ослабления цензуры в литературе и искусстве. На все киностудии страны из Москвы полетели директивы, где приказывалось приостановить запуск и производство фильмов, в которых имеются какие-либо идеологические изъяны. Особенно усердно чиновники Госкино «шерстили» головные киностудии – «Мосфильм» и «Ленфильм», что вполне объяснимо, поскольку оба города считались законодателями моды в советском искусстве.
Однако, несмотря на строгость директив, исходящих из Центра, ни один советский фильм того периода, уже запущенный в производство, закрыт не был. Так, в мосфильмовской картине «Гори, гори, моя звезда» Александра Митты был всего лишь заменен ведущий исполнитель актер Ролан Быков, который рисунком роли напомнил чиновникам своего недавнего героя – еврея-жестянщика Магазанника в фильме «Комиссар» Александра Аскольдова (этот фильм был отправлен на «полку» до пражских событий). В итоге режиссеру пришлось взять на эту роль актера с русской внешностью Олега Табакова. Что касается Быкова, тот он этого предательства Митте не простил и порвал с ним всяческие отношения.
«Наезду» была подвергнута даже эпопея Юрия Озерова «Освобождение», которая снималась как госзаказ. В самом начале октября 1968 года чиновники Госкино затребовали отснятый материал к себе и, отсмотрев его, потребовали от режиссера внести в него купюры. Так, Озерову пришлось выбросить в корзину следующие эпизоды: смерть танкиста Васильева; весь разговор капитана Цветаева с полковником Громовым (там речь шла о неудачах советских войск); сцену с переводом Василевского с Воронежского на другой фронт; лирический эпизод с девушкой в танке; сцены с психологическими переживаниями Муссолини. Кроме этого режиссеру пришлось сократить и звуковой ряд фильма: выкинуть упоминание об Иосифе Броз Тито (югославский лидер осудил августовский ввод войск в Прагу), переписать голос диктора в сценах с Гитлером и т. д.
|
|
Определенные цензурные трудности в те дни пришлось пережить и другим режиссерам: Леониду Гайдаю (он снимал «Бриллиантовую руку»), Владимиру Мотылю и ряду других постановщиков. Однако, повторюсь, ни один из запущенных в производство фильмов не был тогда закрыт или положен на «полку».
Кстати, и Гайдай, и Мотыль снимали свои фильмы для Экспериментальной творческой киностудии (ЭТК) при «Мосфильме». Сразу после августа-68 студию переименовали в Экспериментальное творческое объединение (ЭТО) и лишили былой самостоятельности, однако сохранили некоторые привилегии по части поощрений работников в зависимости от показателей проката. Видимо, эта реорганизация напугала руководство ЭТО, и они сами превратились в крутых цензоров – круче, чем их коллеги из Госкино. И в итоге едва не закрыли фильм «Белое солнце пустыни», поскольку не смогли разглядеть в фильме будущий шедевр отечественного кинематографа.
Буквально на днях (в июне 2007 года) мне довелось посмотреть на канале «Россия» документальный фильм, созданный к 80-летию уважаемого мною Владимира Мотыля, где речь шла о создании этого фильма. Так вот, там вся сложная ситуация с нападками на эту картину была представлена как установка, спущенная верховной властью. Безусловно, установка такая могла существовать (именно для этого, видимо, в ЭТО и появился новый главный редактор – Марианна Качалова), однако ситуацию также нагнетало само руководство объединения. И побудительным мотивом для этого были не только пражские события, но и ситуация внутри самой студии. Но расскажем обо всем по порядку.
|
|
Трудности в работе над картиной начались практически с самого ее старта. Начались они еще со времен режиссерской разработки, когда срок окончания работы над режиссерским сценарием продлевался дважды. Как следствие – запоздалый выезд на съемку натуры к морю, последовавший уже на исходе лета, в начале августа. Режиссерская группа подобралась слабая. Вначале было два вторых режиссера – Дакиев с «Ленфильма» и Курбатов, имевший за плечами всего лишь режиссерские курсы. Курбатов показал свою полную беспомощность, договор с ним был расторгнут еще до начала съемок. Затем дошла очередь и до Дакиева, а потом и до ассистента режиссера Ясана. В итоге на съемочной площадке из режиссерского состава работали только Мотыль и помощник режиссера Курсеитова.
Николай Конюшев был занят тем, что все время гонялся по всей стране за артистами, пытаясь вовремя обеспечить их присутствие на съемочной площадке. Например, в разгар дагестанской экспедиции взяла и уехала одна из «жен» Абдуллы – Ахтамова. Конюшев буквально с ног сбился, выискивая ее по всему Ленинграду, пока не нашел в одной из гостиниц в объятиях богатого клиента. Девушка наотрез отказывалась возвращаться в зыбучие пески, под палящее солнце. Конюшеву пришлось приложить максимум старания и терпения, чтобы уговорить ее вновь надеть на себя паранджу.
|
|
Съемки фильма начались в мае 1968 года, однако минуло четыре месяца, а конца работы видно не было. В начале октября Мотыль отправил в адрес руководства ЭТО телеграмму, где сообщал, что экспедиция по плану должна была быть закончена 20 сентября, но из-за большого брака пленки (2335 м) и плохой работы режиссерского состава в отведенный срок уложиться не удалось. С 22 по 30 сентября снято всего 99 полезных метров, простой из-за непогоды 4 дня, один выходной. Группа испытывает трудности с актерами, сложности со съемками на воде, с животными (имелись в виду лошади). Большая разбросанность объектов (группе приходится курсировать между Каспийском и Сулаком). Мотыль открытым текстом пишет, что положение катастрофическое, что было правдой: только затраты по фильму к тому времени достигли уже 311 тысяч рублей из 450 тысяч, отведенных на весь съемочный процесс.
Когда в конце октября съемочная группа вернулась со съемок, руководство ЭТО собрало художественный совет, чтобы посмотреть отснятое и вынести решение: стоит ли продолжать работу, поскольку полной уверенности в том, что из фильма получится что-то стоящее, у него не было. Руководству легче было списать потраченные деньги, чем продолжать субсидировать произведение, которое не вызывало у них ни творческого, ни, главное, коммерческого энтузиазма (напомню, что за ЭТО осталась привилегия забирать себе проценты от проката своих картин).
Худсовет состоялся 11 ноября. Мнения от увиденного у присутствующих оказались разными. Так, Л. Белова заявила: «Опасений за картину нет. Вестерн получится, зрители ходить на него будут...» Ее поддержали В. Ежов и Л. Гуревич. Первый заявил: «Это азиатская, где-то суровая, где-то условная картина. Она будет оригинальна, необычна. Весь круг материала сложился иначе, но очень интересно. Жанрово это по-новому... » Второй добавил: «Картина делается не по канонам. Пошла интересно. Не вестерн, но интересная картина. Я был на первом просмотре материала. По сравнению с тем этот материал лучше. Лучше, гибче становится Кузнецов, появляется юмор...»
А вот мнения противников увиденного. В. Дьяченко заявил: «Материал оказался неожиданным. Это не вестерн. Гармонии вещи я еще не ощущаю. Ритм замедленный. Сухов неприятен, неприятна небритая физиономия...»
Следом слово взяла редактор фильма Л. Шмуглякова: «В Сухове нет юмора и обаяния. Сейчас он играет лучше, чем в начале съемок, но этого недостаточно. Кузнецов играет часто очень реалистически, не в жанре, в нем нет суперменной игры, изящества. Это очень вредит картине. Плохо изобразительно. Тускло, невыразительно, не эмоционально. Плохо, статично сняты куски драки...»
В упомянутом фильме, показанном на телеканале «Россия», его авторы добрым словом вспоминают художественного руководителя ЭТО Г. Чухрая: мол, это ему принадлежит идея снимать в своем объединении этот шедевр. Но это всего лишь полуправда. Чухрай и в самом деле был одним из инициаторов запуска картины, но он же потом превратился и в главного ее критика. Так, на следующий день после заседания худсовета он пишет на имя Мотыля письмо, в котором выражает свое крайнее беспокойство в связи с ситуацией, которая складывается вокруг картины. Цитирую:
«Очень огорчает то, что в материале, который мы просмотрели, Сухов абсолютно бесхарактерен. В нем отсутствуют качества, которые могли бы сделать Вашу картину оригинальной, отличной от известных западных образцов, чувство мужицкого юмора, мужицкая смекалка, простота и полное отсутствие позы, а главное, действенность, человечность, красота и другие качества, присущие данному герою.
Зритель в первую очередь должен любить Сухова. А за что его любить? В Вашем материале, к сожалению, нет даже намека на это. И это вызывает у меня самое большое опасение. Тем более и в других героях очень мало необходимой в данном жанре характерности».
Поскольку голоса членов худсовета разделились примерно поровну, был найден компромисс: съемки фильма продолжить, но Мотылю следовало внести в него некоторые правки. В частности: переснять финал (перенести разборку Сухова и Абдуллы с моря на сушу); убрать эпизод с сумасшествием жены Верещагина после его гибели; не поджигать бак, в котором заперлись Сухов и гарем. Кроме этого, сократили драку Верещагина на баркасе и две «обнаженки»: с Катериной Матвеевной, переходящей с задранной юбкой через ручей, и женами Абдуллы, которые разделись во время своего заточения в баке.
Как видим, никакой идеологической крамолы в эпизодах, вызвавших неудовольствие критиков, не содержалось. Все они не понравились коллегам Мотыля в силу своих художественных, эстетических установок.
После внесения этих поправок работа над фильмом была продолжена (на календаре была уже середина ноября). Однако после двух месяцев работы (в середине января 1969 года) съемки были прерваны по вине все того же руководства ЭТО. Все тот же Чухрай и исполняющий обязанности директора объединения Ю. Шахпаронов отправили Мотылю письмо, в котором говорилось следующее:
«Обращаем Ваше внимание на то, что по Вашей вине по фильму „Белое солнце пустыни“ идет большой перерасход сметных ассигнований. В результате Вашей непрофессиональной работы, во время трехмесячной экспедиции к морю снят не весь сценарный материал, связанный с морем, и в то же время отснято огромное количество несценарного материала, что, естественно, привело к перерасходу. Вы поставили студию в тяжелое финансовое положение и не считаетесь с тем, что студия – организация, не имеющая возможности и источников для дополнительных средств и покрытия непроизводительных расходов по Вашей картине.
Израсходовано на 1 января 1969 года более 350 тысяч рублей. Затраты на монтажно-тонировочный период составляют 60–70 тысяч рублей. Каким образом на оставшиеся 30–40 тысяч рублей планируется осуществить две далекие и сложные экспедиции?..
Группе следует тщательно продумать создавшиеся условия и предложить не фантастический план работ, а исходить из реальных возможностей, утвержденной сметы и оставшихся средств. В противном случае мы закончить картину не сможем...
Просим к 27 января представить сложенный материал, календарный план на окончание работ по фильму и соображения по затратам».
К указанной дате Мотыль предоставил руководству ЭТО свои соображения, после чего его отправили монтировать отснятый материал и дорабатывать сценарий. 4 февраля в сценарно-редакционной коллегии ЭТО состоялось обсуждение отснятого материала. На этот раз критиков фильма было куда больше, чем в первый раз. Практически все выступающие считали своим долгом обязательно покритиковать увиденное. Цитирую:
Л. Гуревич: «Впечатление от материала несколько сумбурное... Сейчас воспринимать материал тяжело, много пальбы, много взаимоисключающих сцен, много непонятного. Перебор в сцене на баркасе. Получается, что Луспекаев воюет только за казну...»
В. Дьяченко: «В материале ощущение чего-то недосказанного, недоигранного. Бой на баркасе вызывает неудовольствие. Похож на пародийный фильм о пиратах. Хорош Луспекаев, Сухов им подавлен...»
М. Качалова: «В материале есть явные удачи и явные неудачи. Очень хорош Луспекаев. Хорош Абдулла. Великолепно снято. Хороши жены. Приятен Петруха, фактурно приятен. А вот Кузнецов плох. Не тот герой, неприятен, необаятелен.
Сцены побоища сняты фальшиво, они водевильны. От баркаса нужно оставить треть. География побоища непонятна. Нужно оставить минимум боев. И сократить не кусочками, а большими кусками. Режиссер силен в лирических, теплых сценах, их нужно оставить и снимать еще. В сценах боев и режиссер, и оператор слабы...»
Около двух часов длилось это заседание, после чего на свет родилось заключение, подписанное членом сценарно-редакционной коллегии Л. Шмугляковой. Цитирую:
«Материал при целом ряде удачных сцен в первой половине вызвал серьезную тревогу и в творческом плане, и в производственном отношении.
Если сценарий был написан в определенном жанре, условно называемом «вестерном», то представленный материал наводит на размышление, что режиссер видит фильм в ином жанре... Усложнение характеристик действующих лиц, ненужные психологические подробности и мотивировки привели к затянутым сценам, действие потеряло четкость и ясность.
Целый ряд сцен во второй половине материала требует серьезного авторского и редакторского осмысления. Если первые сцены с Верещагиным производят приятное впечатление, то во второй половине материала следует подумать, нужен ли разговор Верещагина с Суховым через стенку бака, нужно ли такое количество драки Верещагина на баркасе, когда драка выглядит весьма пародийно, опереточно, а беспокойства, напряжения от предполагаемого взрыва баркаса нет, так как он плохо подготовлен. Также не подготовлена опасность взрыва гарема подпоручиком.
В фильме должно быть поменьше крови.
Фильм выиграет, если в сценах Сухова и гарема, которые еще будут сниматься, появится лирика (это относится особенно к финальному прощанию) и юмор. Учитывая, что актер Кузнецов не получился в фильме «суперменом», нужно подумать над тем, не убрать ли «суперменские» характеристики Сухова...»
Решением руководства ЭТО срок сдачи фильма продлили до 29 мая. Однако дальнейшие события стали развиваться таким образом, что доделывать и окончательно сдавать картину едва не пришлось другому режиссеру, поскольку с Мотылем внезапно договор решили расторгнуть. Почему? Сам режиссер уверен, что это были происки М. Качаловой и ее сторонников в Госкино, которые продолжали ему не доверять и боялись, что в новой экспедиции он опять снимет что-то не так. Отсюда якобы и желание перестраховщиков пригласить в картину более благонадежного режиссера. Им должен был стать Владимир Басов, который только что закончил работу над патриотическим фильмом про чекистов «Щит и меч». Но Басов от этого предложения наотрез отказался, причем... в знак солидарности с Мотылем. (Позвонив ему домой, Басов возмущался: «Что я им, шакал, что ли?»)
После отказа Басова было принято решение... смыть весь отснятый материал. Мотыль в надежде остановить это решение отправился к Чухраю (тот в те дни монтировал свою документальную ленту «Память» про Сталинградскую битву), но он встретил его холодно, разговаривал через спину короткими репликами. Ничего удивительного в таком поведении руководителя ЭТО не было: как мы помним, он давно не верил ни в Мотыля, ни в его картину. И тогда Мотыль прибег к последней возможности изменить ситуацию в свою пользу. Он написал письмо самому министру кинематографии Алексею Романову. Процитирую отрывок из этого письма:
«Фильм „Белое солнце пустыни“, отснятый на 2/3, законсервирован и может не завершиться вообще. Между тем это одна из попыток творческого освоения „вестерна“ в нашем кинематографе, которая сулит широкий зрительский интерес, рассчитана на прокатный эффект, на большую прибыль.
Не только уже истраченные почти 400 тысяч рублей заставляют меня просить Вас о приеме. Я хотел бы при встрече рассказать Вам, на чем основана моя вера в зрительский успех будущей картины, а также познакомить Вас с той необходимой и важной сегодня воспитательной идеей, которую я стараюсь пронести в этой картине...»
Министр письмо получил, однако режиссера не принял: то ли не нашел свободного времени, то ли доверился мнению хулителей картины. Казалось, что участь фильма решена. Но тут в дело вмешалось само Провидение в лице Министерства финансов. Оно наотрез отказалось списывать убытки (те самые «почти 400 тысяч»), поскольку к 68-му году на киношной «полке» уже успело накопиться несколько других картин. «Мосфильм» стал перед серьезной дилеммой: что делать? В итоге на окончательном совещании в Госкино, состоявшемся весной 69-го года, зампред Владимир Баскаков подводит итог этим мытарствам: «Производство придется завершить. И Мотыля на картине оставить».
После этого решения Мотылю было от чего удивиться. Ведь всего лишь год назад тот же Баскаков клялся, что «режиссера Мотыля в кино больше не будет» (сказано это было после скандала с предыдущим фильмом режиссера «Женя, Женечка и „катюша“). И вдруг – такой крутой поворот. Причем не последний, поскольку Баскаков чуть позже принял самого Мотыля с отснятым материалом и не высказал по поводу увиденного никаких претензий (это рандеву организовал приятель Мотыля еще по работе на Свердловской киностудии Вадим Спицын, который был также и приятелем Баскакова – они познакомились еще на фронте и вместе закончили войну в Австрии). После просмотра Баскаков удивленно заявил: „Материал как материал. На „Мосфильме“ бывало куда хуже“.
Таким образом высокопоставленный чиновник Госкино помог фильму, заставив замолчать его противников. Более того, Госкино согласилось выделить дополнительные средства для завершения работы над картиной. В итоге вскоре съемочная группа отправилась на последние натурные съемки в Туркмению, где и завершила работу над фильмом (отметим, что по решению Баскакова курировал этот этап работы Вадим Спицын).
Кстати, Баскаков постоянно телеграфировал Спицыну в Туркмению, чтобы в банде Абдуллы обязательно были русские. Зампред боялся, что если будет иначе, то республиканские руководители могут обвинить Госкино в разжигании национальной розни: дескать, у вас все бандиты – азиаты. А подобные упреки после пражских событий ничем хорошим закончиться не могли.
В начале сентября 1969 года работа над фильмом была полностью завершена. Но мытарства его не закончились. На этот раз картину стало мурыжить руководство «Мосфильма». Оно распорядилось внести в нее 27 поправок, но Мотыль осуществил только некоторые из них. В частности, он сократил эпизоды с пьянством Верещагина, вырезал икону богоматери со струйкой крови в сцене убийства хранителя музея, даже заново переоркестровал музыку Исаака Шварца. Однако и этот вариант генерального директора «Мосфильма» Сурина не удовлетворил, и он настоял на том, чтобы акт о приемке картины в Госкино пока не подписывали.
Судя по всему, он надеялся разрешить эту ситуацию с помощью «верхов». Зная о том, какую неоднозначную реакцию этот фильм вызвал как у руководства ЭТО, так и в Госкино, он решил «прогнать» картину «по дачам» – то есть показать ее членам Политбюро (после чехословацких событий в высшем советском руководстве появилась привычка лично визировать наиболее спорные фильмы на дачных просмотрах). В итоге фильм попал к Брежневу, который от увиденного... впал в настоящий восторг, поскольку был большим поклонником американских вестернов. Тем же вечером он лично позвонил руководителю Кинокомитета Романову и выразил ему признательность за появление подобной ленты. Естественно, после такого звонка киношный руководитель решил тоже познакомиться с фильмом. Как вспоминает сам В. Мотыль, картина Романову понравилась. И он распорядился вместо оставшихся почти двадцати поправок осуществить только... три.
Отметим, что хулители фильма, чтобы хоть как-то сгладить горечь от собственного поражения, все-таки отыгрались на ее авторах: дали картине 2-ю прокатную категорию, что снижало сумму гонораров за производство. Но верховная власть к этому факту не имела никакого отношения: это опять были внутрицеховые разборки. Об этом же говорят и другие факты: например, многие известные коллеги Мотыля не приняли его картину и говорили об этом в открытую. Как вспоминает сценарист Р. Ибрагимбеков:
«Мой незабвенный учитель Сергей Аполлинариевич Герасимов, посмотрев фильм, сказал: „Старик, я думал, ты серьезный человек...“ „Картина неплохая, только рояль в кустах все время торчит“, – говорил Эльдар Рязанов. Никита Михалков тоже считал, что на экране играют в поддавки...»
Из этой же «оперы» и история о том, как «Белое солнце пустыни» постоянно гнобили, ни разу не удостоив ни одной из кинематографических наград. Опять же это были не «наезды» кого-то из кремлевских небожителей, а разборки внутри киношного клана. И Мотыль здесь был далеко не одинок. Взять, к примеру, другого известного советского кинорежиссера – Леонида Гайдая. За 35-летнюю карьеру в кинематографе ни один фильм этого выдающегося комедиографа не был удостоен какой-либо награды на Всесоюзных кинофестивалях.
Таким образом, в нелегкой судьбе шедевра В. Мотыля главную роль играли не происки верховной власти, а внутрицеховые интриги. В этих интригах в одно целое сплелись козни чиновников-перестраховщиков, неверие коллег-кинематографистов в талант постановщика и, наконец, неприязнь к нему других коллег – из числа завистников. И все перечисленное не было отличительной особенностью советского режима – такова, увы, особенность любой власти.
Страсти по «Фантомасу»
Вспоминая бурные события конца 60-х годов, нельзя не вспомнить еще одну историю, тем более что она тоже непосредственно связана с кинематографом. Речь идет о скандале вокруг комедийной трилогии французских кинематографистов о Фантомасе – «Фантомас», «Фантомас разбушевался» и «Фантомас против Скотланд-Ярда». Однако прежде чем перейти к рассказу об этой истории, следует хотя бы вкратце рассказать о самом фильме.
Впервые фильм Анри Юннебеля был показан в Москве на Неделе французского кино в 1966 году, после чего советские идеологи почти без проволочек дали свое согласие на его покупку для широкого проката. Видимо, сработал фактор того, что в отличие от предыдущих экранизаций (фильм Юннебеля был четвертой попыткой) эта была решена в жанре эксцентрической комедии и, в сущности, не должна была сулить каких-либо идеологических проблем. Во всяком случае, так казалось людям со Старой площади (там располагался ЦК КПСС). Если бы они только могли себе представить, к каким результатам это приведет... А прокатчиков интересовало лишь одно – прибыль от проката.
Первые два фильма о Фантомасе – «Фантомас» и «Фантомас разбушевался» – появились в советском прокате в октябре 1967 года. Нельзя сказать, что те, кто покупал эти ленты, все-таки не представляли себе возможную реакцию отдельных зрителей на такого рода фильмы. В самом массовом журнале о кино «Советский экран» была помещена статья о том, что эти картины всего лишь комедии, отношение к которым должно быть соответствующим – несерьезным. Дескать, посмеялись и забыли. Но все оказалось иначе.
В самом начале 50-х годов (а если точнее, то в 1952-м), когда на советские экраны вышли четыре фильма о Тарзане, в Советском Союзе началась «тарзаномания» – тогда чуть ли не в каждом дворе появились канаты на деревьях («тарзанки»), дети стали оглашать окрестности дикими криками на манер тех, что издавал человек-обезьяна. С «Фантомасом» все оказалось куда серьезнее. Теперь подростки бросились копировать манеры и повадки этого героя, в сравнении с которыми повадки Тарзана казались невинными шутками. Например, спустя каких-нибудь два-три месяца после начала демонстрации фильма по многим городам Союза прошла волна нападений на уличные киоски, торгующие газетами и сигаретами, и после каждого из этих нападений на месте преступления милиция находила записки с текстом: «Не подумайте на нас – это сделал Фантомас». В эти же месяцы органы милиции буквально были завалены жалобами граждан на бесчинства подростков, которые, прикрываясь именем героя, поджигали почтовые ящики, били витрины магазинов, пугали поздно возвращающихся домой женщин утробным смехом, характерным для зеленоликого киношного отпрыска Анри Юннебеля.
Весной 1968 года в МВД провели специальное совещание, посвященное проблемам подростковой преступности, на котором поднимался вопрос и о «Фантомасе»: дескать, этот фильм плохо влияет на молодежь. Решили выйти с предложением в Госкино, чтобы там запретили прокат фильма на территории СССР. Однако Госкино к столь радикальному шагу было пока не готово, хотя и в стороне не осталось: 31 июля там был издан приказ «О закупке и прокате зарубежных фильмов», в котором была поставлена задача исключить в будущем проникновение буржуазной пропаганды на советский экран.
Между тем прокатчики запустили на широкий экран третью часть о похождениях Фантомаса – «Фантомас против Скотланд-Ярда». Картина принесла бюджету фантастический доход, а вот правоохранительным органам очередную головную боль: кривая преступности в среде подростков продолжила свое движение вверх, взлетев еще на 15 процентов. Можно, конечно, утверждать, что это произошло случайно, но многие факты говорят об обратном. Например, в начале 1969 года в городе Горьком «фантомасомания» среди молодежи достигла таких размеров, что местное телевидение вынуждено было затеять специальную программу «Вас вызывает Фантомас» с тем, чтобы наставить юных горьковчан на путь истинный. Журналисты в прямом эфире пытались объяснить подросткам, что грабить и жечь киоски, пугать припозднившихся горожан утробным смехом – это плохое занятие, которое может привести «шутников» к печальным последствиям.
Случайно или нет, но именно в это время эмвэдэшные статисты зафиксировали значительный рост преступности среди молодежи. Например, хулиганские проявления начали расти с 1966 года и каждый год давали прирост в 10–15 тысяч случаев. Скакнули вверх грабежи: в 1969 году их было совершено 27 258 против 21 191 в 1967 году, то есть до появления «Фантомаса» на широких экранах (до этого число грабежей в стране тоже росло, но впервые их всплеск составил почти 6 тысяч!).
Наконец, зеленоликому Гению Зла подражали не только подростки. Хотите верьте, хотите нет, но из песни, как говорится, слова не выкинешь: именно появление на наших экранах фильма про Фантомаса стало одной из причин возникновения в Советском Союзе самой дерзкой банды вооруженных грабителей. В открытой печати ее принято называть бандой братьев Толстопятовых. Но на родине этого преступного формирования – в Ростове-на-Дону – ее еще тогда называли бандой «фантомасов». И не случайно. Дело в том, что идея создать банду пришла в голову братьям именно после просмотра первого фильма о Фантомасе в 1967 году, и в качестве своего фирменного «лейбла» они не только взяли физиономию Гения Зла в пресловутой зеленой маске (кто не верит, советую сходить в Центральный музей МВД: там этот «лейбл» вам покажут), но и свои преступления совершали в похожих масках.
Все вышеперечисленные причины и стали поводом к тому, что правительство прислушалось к доводам МВД и все-таки сняло фильмы о Фантомасе с проката. Хотя они и приносили казне баснословные прибыли. Правда, спустя четыре года ленту еще раз «крутанули» в прокате, но шла она в период летних отпусков, малым экраном и без всякого, как теперь говорят, промоушна. Несмотря на это, первые два фильма о похождениях Фантомаса собрали в прокате 92 миллионов зрителей (первый – 45,5 млн, второй – 44,7 млн).
После прокола с «Фантомасом» союзное МВД настояло на том, чтобы отныне вся зарубежная и отечественная кинопродукция, относящаяся к криминальному жанру, проходила более тщательный отбор с участием представителей их ведомства. Так называемые консультанты МВД отныне стали постоянными гостями всех отечественных киностудий. Без их согласия на советские экраны не имела права выйти ни одна кинокартина. Многие наши режиссеры теперь вспоминают этих посланцев МВД не самыми добрыми словами, и, скажем прямо, их понять можно: многие шедевры отечественного кино действительно могли не появиться на свет благодаря стараниям именно таких «консультантов» (например, «Джентльменов удачи» мурыжили очень долго, пока в дело не вмешался лично министр внутренних дел Николай Щелоков: во время просмотра фильма он был настолько пленен сюжетом, что немедленно дал «добро» на выпуск картины в прокат). Но, как говорится, не стоит вместе с водой выплескивать и ребенка: пользу эти консультанты тоже приносили. Не будь их, некоторые наши режиссеры такое бы наснимали, что никакому «Фантомасу» и не снилось. В качестве примера приведу события конца 80-х годов, когда после отмены цензуры на наши экраны хлынул поток настоящей криминальной чернухи. К чему это привело общество, всем хорошо известно.
История с «Фантомасом» ясно продемонстрировала, что в недрах советского общества, в данном случае среди молодежи, происходят весьма тревожные процессы. Что послевоенному поколению молодых советских людей явно становится скучно жить при социализме. И дело не в том, что он был плох для них – просто он не предоставлял им возможности для выплеска энергии, адреналина. В этом отношении молодежи Запада было проще – там с приключениями было все в порядке, поскольку капиталистическое общество, где действовал рыночный закон конкуренции, ежедневно заставляло молодых людей решать кучу разных проблем. А в том приснопамятном 1968 году в Западной Европе молодежь и вовсе получила прекрасную возможность выплеснуть свою энергию наружу – по многим странам прокатились молодежные бунты.
В Советском Союзе ничего подобного не происходило, поэтому какая-то часть молодых людей (пока еще не столь значительная) откровенно маялась от скуки. Ей не хватало острых ощущений, которых не могли дать ни пионерская организация, ни комсомол. И то, что молодежь выбрала себе в качестве примера отрицательного героя – Фантомаса вместо его антипода Журналиста (обе роли в фильме играл Жан Марэ), уже сигнализировало об опасной тенденции, когда молодые люди переставали различать грань между добром и злом. И это при том, что вся советская идеология была нацелена на воспевание добра, воспитывала молодежь исключительно на положительных примерах. В конце 60-х годов стало видно, что эта система начинает буксовать.
Стоит отметить, что даже несмотря на всплеск подросткового криминала, зафиксированного после выхода «Фантомаса», преступность в Советском Союзе была не чета западной. Ее масштабы были значительно меньшими, кроме этого, она не была столь жестокой (тот же «Фантомас» показал, что подростки предпочитают сжигать табачные киоски, а не резать людей). И в этом была огромная заслуга социалистического строя, его пропаганды. В той же Америке, к примеру, именно конец 60-х годов дал всплеск жесточайших преступлений массового характера, причем немотивированных. Только в одном 1966 году таких преступлений было совершено несколько и в разных городах.
Так, в июле некий 25-летний Ричард Спек проник в женское общежитие в Чикаго и убил восемь девушек, а месяц спустя в другом американском городе – Остин в штате Техас – студент архитектурного института Чарльз Уайтмен убил еще больше людей – 15 человек, при этом ранив еще 33. Причем сначала он расправился со своими домочадцами (женой и матерью), после чего прихватил снайперскую винтовку и, забравшись на самое высокое здание в городе, хладнокровно стал расстреливать оттуда прохожих. Так продолжалось до тех пор, пока полицейские не пробрались на крышу здания и не убили преступника.
Однако ужас для Америки на этом не закончился. Дело в том, что телевидение вело прямую трансляцию осады здания, где прятался убийца-снайпер, и один из телезрителей – 18-летний житель городка Меса в штате Аризона Роберт Бенджамин – вдохновился поступком Уйатмена и решил пойти по его стопам. Вооружившись револьвером, он ворвался в косметическое училище и застрелил семерых человек: 28-летнюю женщину с двумя детьми (это были трехлетняя дочь и трехмесячный сын) и четырех студенток. Когда убийцу задержала полиция, он радостно сообщил стражам порядка: «Это я убил этих людей. Теперь обо мне узнает вся Америка».
Для советского общества подобного рода преступления были немыслимы. Однако, повторюсь, история с «Фантомасом» ясно указывала на то, что и в недрах советской молодежи зреют негативные процессы, которые могут в будущем привести к пагубным последствиям. И нельзя сказать, что власти не понимали этого, свидетельством чему были дискуссии, которые устраивались в СМИ вокруг молодежных проблем. Наглядным примером подобного рода обсуждения стала полемика вокруг фильма режиссера-дебютанта Марка Осепьяна «Три дня Виктора Чернышева» (1968), где речь шла о 19-летних молодых москвичах, стоящих на жизненном перепутье. Вот как сюжет ленты излагался в рекламных проспектах:
«Девятнадцатилетний Виктор Чернышев (актер Геннадий Корольков) – недавний выпускник школы. Пробовал поступить в институт – не получилось. Пошел работать на завод. Сдружился с ребятами, которые ежедневно собирались на углу улицы и часами зубоскалили, приставали к прохожим. Они еще не злостные хулиганы, но могут стать ими в любой момент. Так, однажды всю компанию забирают в милицию за попытку избить пожилого человека. Виктора Чернышева допрашивает следователь – пока еще как свидетеля...»
Премьера фильма состоялась в июне 1968 года, и уже вскоре он был отмечен первой наградой: призом ЦК ВЛКСМ. Однако в разгар «антифантомасной» кампании над «Тремя днями...» нависла та же угроза – снятие с проката. И тогда за фильм стали вступаться совершенно разные люди, причем из противоположных идеологических лагерей. Например, его взял под защиту державник Евгений Сурков, который в декабре того же года в журнале «Советский экран» опубликовал огромную статью о фильме. Приведу из нее несколько отрывков:
«...Хотя черты, олицетворенные в Викторе Чернышеве, и впрямь еще далеко „не искоренены“ в его сверстниках, некоторые из зрителей все же сомневаются: а стоит ли выволакивать Чернышевых на всеобщее обозрение? Не подорвет ли кинематограф веру в нашу молодежь, если вот так, в одну горсть соберет все то мерзкое и стыдное, что прорастает в среде Витькиных дружков „с угла“?
Читательница Е. Карева из Донецка, справедливо восклицающая в своем письме в редакцию: «Не знаю, как кому, а мне, извините, мерзко видеть таких амебных типов, как этот Виктор Чернышев», – тем не менее заканчивает свое письмо недоумением: «И неужели их надо еще показывать, изучать? А что в них изучать-то?»
Как что? Ведь вы же сами, тов. Карева, пишете, что «вот такие средние молодые люди», как Виктор, часто и «наблюдают с прохладцей, как другие пырнут ножом какого-нибудь человека». Вы даже полагаете в этом пункте, явно теряя чувство меры, что таких «амеб», предпочитающих «стоять в сторонке», «среди молодежи, кажется, большинство». Что ж, выходит, вы хотели бы, чтобы общество предоставило «амеб» их «амебной судьбе»? Но не означало ли бы это, что, справедливо осудив Викторов Чернышевых за потворство злу, вы сами по отношению к этим Викторам хотели бы занять точно такую же позицию?