«Был ли счастлив ты в жизни земной?»
И забуду я всё - вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав -
И от сладостных слёз не успею ответить,
К милосердным коленям припав.
Нина не выдержала и резко села, прижав ладони к глазам, из которых сплошным потоком лились слёзы.
- Перестань, - хрипло сказала она, борясь со слезами. – Не надо больше.
- Это всё, - мягко ответил Григорий.
Они долго молчали. Он деликатно смотрел в сторону, туда, где в жарком мареве дрожал, сливаясь с небом, холмистый горизонт.
Нина с трудом выровняла дыхание, и торопливо стёрла со щёк слёзы, но отзвук его чистого глубокого голоса, мелодия прекрасного стиха вонзились куда-то в самую глубь и жили теперь там своей жизнью. Ни выдернуть, ни выцарапать…
Она сердито смотрела на него, силясь понять, откуда он взялся такой и что с ним делать. Сколько она знала его, столько и мучилась этими нехитрыми вопросами, не находя на них ответов.
- Ну вот, - улыбнулся он, наконец. – Всё ты правильно чувствуешь и понимаешь.
- Ты просто… попал в струю, - неохотно признала Нина. – Я о чём-то таком и думала, когда лежала.
- В этом и суть поэзии, - согласился Григорий. – Попасть в струю. Точно и вовремя попасть. И красиво. Знаешь, какая ты сейчас красивая?.. Взволнованная до глубины души, со сверкающими глазами, на фоне неба и луговой травы? И ветерок шевелит растрёпанные волосы цвета воронова крыла?..
Он улыбался и смотрел, не отрываясь, полулёжа в душистой траве. Потянулся и коснулся зажатым в руке колоском кончика её носа. Она фыркнула от щекотки и вскочила на ноги.
- Ну, хватит, - заявила она поспешно, и отряхнула джинсы. – Пора по коням. Кто, кстати, это написал?..
- Иван Бунин, - ответил он и, лукаво прищурившись, склонил голову к плечу. Длинная чёлка закрыла один глаз.
Она очень боялась, что не выдержит, что подведут непослушные колени, и она плюхнется рядом с ним и горячими от солнца и внутреннего жара руками обовьёт его шею и тогда… Краска бросилась ей в щёки, она поспешно отвернулась и быстро пошла к деревьям, под которыми стояли привязанные лошади.
Как ему-то удаётся оставаться таким невозмутимым?.. Может, она ему вовсе и не нравится?.. Может, это у него такая игра?.. С какой луны он свалился такой?..
Последний романтик современности…
… - Сегодня, наверное, весь день будет лить, - неуверенно улыбнулась Нина. Струи дождя красиво стекали по чёрной металлической шкуре «Ягуара». – Конной прогулке каюк. Надо было созвониться… отменить…
Она, конечно, не сказала ему, как всё утро просидела у окна с телефоном, отчаянно заклиная небеса, чтобы они прекратили хлюпать. Но позвонить так и не решилась… Надела плащ под недовольное ворчание матери и отправилась на место встречи, ни на что особенно не надеясь… Но «Ягуар» как ни в чём ни бывало, плавно затормозил около их столба…
- Не переживай, - спокойно ответил Григорий. – Садись – поедем в океанариум. Ты была в новом океанариуме?..
Она помотала головой, счастливая оттого, что ничего не отменилось, что она всё равно целый день проведёт с ним. Ей было уже всё равно, куда, хоть в океанариум, хоть в цирк, хоть на Кудыкину гору. Лишь бы с ним...
- Сегодня ты должен рассказать мне стихотворение про дождь, - заявила она весело, когда они, устав от созерцания разноцветных диковинных рыб и кораллов, сидели в кафе океанариума, ели мороженое с корицей и пили из трубочек нежный воздушный молочный коктейль. – Сегодня ведь целый день дождь…
Григорий молча улыбался, по своему обыкновению, задумчиво глядя на неё из-под чёлки.
Нина побулькала трубочкой в стакане, поелозила креманкой по столу и лукаво склонила голову к плечу. Ей очень нравилось ощущать себя маленькой избалованной девочкой. Это чувство для неё было совершенно новым, но с ним как-то само получалось… Да и он, казалось, всегда был не против.
- Что, приятель, выдохся?.. Кончился твой запас стихотворений? – ехидно поинтересовалась она.
Григорий невозмутимо побулькал трубочкой, отодвинул стакан и сказал:
- Нет, подружка, просто настала твоя очередь.
Нина так удивилась, что уронила ложечку, которая громко звякнула о креманку.
- Я?... Кто у нас поэт, ты или я?.. При чём тут я? Я вообще стихов никаких не знаю.
- Ну, пусть не стихи. Может, песню какую-нибудь или просто воспоминание. Не может быть, чтобы такой прекрасный обложной дождь, почти тайфун, не вызывал у тебя никаких ассоциаций, - он откинулся на стуле, развернулся к окну и некоторое время созерцал хлещущие по стеклу струи. - Вот посмотри в окно и впусти в себя дождь… как ты умеешь впускать в себя небо. Это ведь то же самое небо – только затянутое тучами…
Нина послушно уставилась в окно, невольно взволновавшись. С чего он взял, что она «впускает в себя небо»?.. Да, конечно, он видел её там, на лугу… и на асфальте… но откуда ему было знать, что она при этом чувствовала?.. Откуда он так хорошо её знает?.. Его проницательность и глубина иногда немного пугали. Никто и никогда… ну, может быть, отец Алексий… но это совсем другое. Отец Алексий был её духовным учителем и просто другом. Он понимал её, да..
Но этот удивительный, почти незнакомый мужчина, в котором странным чарующим образом переплелись тонкость, глубина и сила…
Он словно видел её насквозь.
Нина послушно смотрела в серую хлябь, на мокрый асфальт с пузырящимися лужами, слившееся с горизонтом серое неуютное море. Косые серые нити угрюмой кисеёй висели над всем обозримым миром. Всё серое… всё плывёт… сами собой закрываются в серой истоме глаза… И прохладная влага попадает прямо в грудь и холодит так приятно и нежно… Она вдруг отставила стул, встала и медленно приблизилась к огромному панорамному окну. Прикоснулась к стеклу, по которому непрерывно стекали ручейки прозрачной влаги. Постояла, вдыхая свежий холодный воздух, идущий от стекла… И из самой глубины сердца вдруг исторглись полузнакомые строки:
Летний дождь… летний дождь
Начался сегодня рано,
Летний дождь, летний дождь
Моей души омоет раны.
Мы погрустим с ним вдвоём
У слепого окна…
Последние строки еле вытолкнулись из севшего горла. И снова яростно щипало глаза. Пришлось зажмуриться, вдохнуть глубоко и задержать дыхание, чтобы опять постыдно не разреветься, как на том цветущем лугу.
Тёплые сильные руки осторожно легли ей на плечи.
- Вот видишь, - прошептал он, почти касаясь губами её уха, - ты меня не обманешь. В тебе бездна поэзии, Нина Саблина. И Игорь Тальков со мной бы согласился, я думаю…
- Я сама не знаю, откуда это взялось, - сердито сказала Нина.
Его дыхание щекотало ей ухо. По всему телу пробежала волна восторга и предательской дрожи.
Он тихонько засмеялся, и в голове помутилось окончательно. Она повернулась, провела руками по его груди, ощутила быстрый напряжённый перестук под пальцами. Они замерли, не отрывая глаз друг от друга, и не осталось никого, кроме них и всемогущего, всепоглощающего дождя…
Но тут за ближайший столик начала рассаживаться необыкновенно шумная семья с маленькими детьми, громко требовавшими мороженого, и волшебство мгновения дрогнуло, поплыло и растворилось в обоюдном смущении.
Григорий и Нина одновременно отстранились, неловко отводя глаза.
И Нине стало немного обидно и боязно – их «дружеский» кораблик стал давать опасный крен...
… - Сегодня мой черёд тебя удивлять, - заявила Нина, когда они уютно устроились с термосом и кружками на тюках пахучего сена в амбаре. Снаружи бушевала гроза. Они, хохоча, верхами влетели в конюшенный двор под непрерывную бомбардировку тяжёлых и крупных, как винтовочные пули, капель. Мокрые и счастливые, расседлали коней, поводили их по крытой арене в поводу, чтоб остыли, а потом, прихватив сумку с припасами, отправились в сенной амбар. В высоком, полутёмном помещении воздух напоминал чай, настоянный на луговом разнотравье.
Григорий постелил на тюки попону Раджи, они залезли на неё, поджав ноги, и Нина разлила по пластмассовым кружкам крепкий чёрный кофе.
- Правда? – Григорий порылся в сумке, и на свет появился кулёк с шоколадными конфетами. Среди этих конфет всегда присутствовали нежно любимые Ниной черносливины в белом шоколаде. И этот простой факт почему-то очень трогал её. Раньше она позволяла себе эту роскошь, только если к ней попадали случайные деньги. И она поедала эти конфеты втихаря, растягивая удовольствие, блаженно жмурясь и прихлёбывая крепкий чай из огромной кружки.
А теперь любимое лакомство можно было есть горстями…
Она никогда не говорила Григорию, что любит именно эти конфеты. Но он откуда-то знал. И от этого сладко щемило в груди…
- Правда, - она с наслаждением вдохнула кофейный парок из кружки. – Я тебе сейчас прочитаю стихотворение. Про лошадей…Точнее, это песня из старого бардовского сборника… стоял на полке сто лет, никому не нужный… но поскольку в детстве на моих ушах хорошо потоптались медведи, я её прочитаю, как стих. Ладно?
Он склонил голову к плечу, и в глазах замерцали любопытные искорки.
- Ну, посмотрим, посмотрим… под силу ли вам меня удивить, сударыня.
Нина хлебнула кофе для храбрости. Напряжение и робость нахлынули разом, словно она стояла перед строгой экзаменационной комиссией. Сердце затряслось, как овечий хвост.
Да что ж это такое?.. Почему это так важно для неё?
Она учила это стихотворение почти всю ночь, в перерывах ругая себя на все корки и грозясь выбить из самой себя романтическую дурь. Но ей очень, очень хотелось его удивить…
Она встала на попоне, найдя ногами баланс, расправила плечи... Взгляд устремился в грозовое небо в тусклом окошке, руки сцепились за спиной, и она начала:
Вечереет, вечереет,
День уходит во вчера.
В небе реет, в небе реет
Дым далекого костра.
Кто смеется, кто там стонет?
Это чей там звон струны?
На лугах пасутся кони -
Кем они стреножены?
В небе звезды - капли крови.
Месяц - острый, лютый.
Вот зажать его в ладони,
Перерезать путы.
Запустить коней галопом -
Пусть гуляют в поле.
Ах, не дело быть холопом
Рядом с вольной волей!
Вечереет, небо ниже,
Ароматы трав хмельней.
И люблю, и ненавижу,
Что стреножили коней.
Вот она, любовь какая, -
Ах, как любят - хоть кричи!
Обогреют, обласкают,
А за поясом - бичи...
Вечереет, вечереет,
Кони топчут ковыли.
Знаю: надо быть добрее,
Да смогу, сумею ли?..
Да смогу, сумею ли?..
…Вся уйдя в декламацию, она не заметила, когда руки её расцепились и начали действовать сами по себе, порхая, словно птицы, иногда трепетно соприкасаясь кончиками пальцев. Потом в движение пришёл торс, плавно и упруго покачиваясь в такт речитатива. Григорий следил за ней, как заворожённый, его чуткие пальцы бессознательно следовали ритму её звучного сильного голоса.
- Вечереет… вечереет… - закончила она тихо, плавно опустив руки с раскрытыми ладонями, словно сожалея, сострадая…
И, внезапно очнувшись, она не слишком грациозно плюхнулась обратно на попону, смущённо буркнув:
- Ну вот. Типа того.
Она с трудом заставила себя поднять глаза, потому что ждала реакции и не дождалась. Он молчал, и только глухое ворчание грома за окнами под крышей нарушало пыльную сумрачную тишину. Их взгляды встретились, и она ощутила, как стремительно наливаются жаром щёки.
- Кофе остыл, - сказала она и неловким жестом чуть не опрокинула кружку. – Тьфу-ты… Тебе… не понравилось?..
Как хорошо, что здесь так сумрачно… Зачем вообще она связалась с этой поэзией?.. Сидела бы вот себе и хлебала кофеёк с черносливиной. Не лезла бы в высокие материи и…
Она даже не поняла, в какой момент это случилось.
Кружка выпала из внезапно ослабевших пальцев, и в следующее мгновение она поняла, что он целует её губы, глаза и волосы, обхватив её лицо ладонями. А она в смертельном испуге замерла, застыла, как подстреленная птица и боится даже шелохнуться.
Он словно вынырнул на поверхность из тёмной горячей глубины. Отстранился, чтобы отдышаться, и только теперь решился посмотреть ей в лицо.
Её огромные, переполненные страхом глаза, подействовали на него, как холодный душ. Что же он наделал… Но руки все равно отказывались отпустить живое смуглое тепло, пальцы нежно, как заведённые, перебирали тяжелый чёрный шёлк волос.
А Нина разбилась.
Вот просто разбилась, как хрупкая стеклянная ваза, задетая неосторожной рукой.
Всё, что она годами строила вокруг себя, стены, которые с таким трудом и усердием возводила вокруг души и сердца – всё разлетелось вдребезги на тысячи, миллионы мельчайших осколков…
Осталось только что-то маленькое, хрупкое, но необыкновенно живое, дышащее, остро, до боли чувствующее… И в то же время такое огромное, что нельзя вместить даже в бесконечность мироздания.
Если был бы я маленьким, как Великий океан …
Кажется, это Маяковский.
- Прости меня, - наконец, хрипло пробормотал Григорий.
Он резко отпустил её, соскочил с тюков и, отойдя к оконцу под крышей, в отчаянии запустил руки в густую шевелюру.
– Я не должен был… Не должен был… Ты просто…
Он закрыл лицо руками и потерянно замолчал, раскачиваясь с пятки на носок.
Нина наблюдала за ним, словно в трансе. То, что от неё осталось – чего оно хотело, это новое, полузнакомое, странное и очень хрупкое существо?..
Наверное, прошла вечность, прежде чем она сползла с тюков.
Он молча смотрел, как она приближается, стараясь утихомирить бешеный болезненный перестук в груди.
Его неосторожный порыв мог, как ураган, смести всё, что он так бережно выстраивал в их отношениях. Ту теплоту и силу, которые он по крупицам вкладывал в хрупкую нежность их отношений, осторожную ласку, которой старался согреть её израненную душу… всё могло уничтожить этим припадком страстного безумства.
Но эти падающие, словно уставшие крылья, гибкие руки и глубокая, неземная печаль в глазах и всей хрупкой фигурке бросили его к ней словно невидимой пружиной.
Как будто она падала в пропасть, а у него остались только жалкие мгновения, чтобы её подхватить…
- Я просто… чересчур тебя удивила, да? – робко пошутила она, приблизившись, и осторожно коснулась его руки.
Он улыбнулся, обхватил её ладонь и прижал к груди.
- Ты меня просто поразила. В самое сердце… Но я напугал тебя, да?.. Всё испортил?..
- Нет, - мягко улыбнулось странное существо, которым теперь стала Нина. – Ты меня… тоже поразил… В самое сердце. И я совсем теперь не знаю, как мне быть, что делать, как жить дальше…
Новая Нина вдруг легко и просто положила голову на плечо человеку, которого любила, и уткнулась носом в ямку над ключицей. Вдохнула полной грудью острый, сильный и одновременно нежный запах, засмеялась… Голова радостно и легко кружилась…
Всё шло, как надо.
Он тоже засмеялся облегчённо, весело и легко подхватил её на руки.
Гроза затихала, отдалённо ворчал угомонившийся гром, в тусклом окошке блеснул освобождённо солнечный луч.
Двое молодых людей целовались в сенном амбаре, обо всём позабыв…
… Каждая их встреча становилась маленькой волшебной симфонией. А вечерами он провожал её до угла сквера, как в тот первый вечер, и она молча смотрела ему вслед. Каждый раз она боялась, что он не придёт, но ровно в одиннадцать чёрный «Ягуар» послушно замирал около столба, заклеенного объявлениями.
Сказка продолжалась. Нина снова забросила Родняки. На звонки подруг отвечала растерянно, уклончиво отшучиваясь. Она не хотела, чтобы хоть кто-то ЗНАЛ. Ей казалось, что пока никто не знает, этой странной сказки будто бы и нет... Словно очередное сновидение: вот она проморгается хорошенько и, повздыхав немного, всё позабудет… Чего взять со сна, пусть и такого красивого?..
Глупо, конечно, но это создавало иллюзию спокойствия.
… А тут Димка со своей излишней проницательностью взял и всё испортил. Скоро поймут и Анька с Иркой. И – самое неприятное – мама. Все всё равно узнают, если только она не прекратит прямо сейчас.
Но у неё нет таких сил… И узел плетения уже затянулся накрепко… И батюшки Алексия, которому всё-всё можно рассказать и облегчить душу, давно уж нет на этом свете.
Они уже вошли в дежурку, когда в её нагрудном кармане резко завибрировал телефон, залившись звонкой трелью. От неожиданности Нина вздрогнула и вцепилась в Димкину руку. Димка, дурачась, громко воскликнул:
- Кто это?! - и ткнул пальцем в сторону сидевшего за столом дежурного врача.
Дежурный врач, Николай Федотович, тут же подхватил хохму, жахнул по столу кулаком и заорал:
- Все вон!!! Убью!!!
Он так резко вошёл в роль, что с носа слетели очки. Ловко поймав их за одну дужку, он расхохотался могучим раскатистым басом. Коржик тут же присоединился, и крошечное помещение дежурки почти ощутимо затряслось от дружного мужского гогота.
Нина сердито фыркнула и улыбнулась. Любой другой человек на её месте перепугался бы до обморока, но она давно изучила все повадки и примочки своих коллег, обладавших недюжинным, отточенным и порой весьма чёрным чувством юмора.
Другие в «Скорой» надолго не задерживались.
У неё была собачья работа и самые лучшие коллеги в мире. Она их обожала. А они её.
«Тебе ещё жить да жить… Семью, детей…»
Дурак он, Димка. Никуда она от них не денется…
Она отмахнулась от всё ещё гогочущих мужиков, плюхнулась на кушетку и нажала на приём.
- Привет, Ириш… На работе, да… Завтра? Ну, вообще-то у меня другие планы… А что?.. Что?!.. Куда уезжаешь?..
Иркин голос в трубке что-то радостно верещал про Байкал, Рязань, Геленджик, какие-то слёты, и до Нины стал медленно доходить давно позабытый июльский разговор с Иркой.
- Погоди, погоди, не тарахти… - взмолилась она, яростно потерев лоб. – Перестань тарахтеть… так ты что, и вправду собралась?.. Куда ты собралась?...
Она откинулась на стену. Стены у них были чудовищно толстые, бетонные, за зиму насасывали столько ледяной сырости, что оставались холодными даже в самую жару. Спину тут же захолодило.
Ирка уезжает. Вот так финт.
- И когда?.. Послезавтра?.. Уже?.. Завтра провожать?..
Спина окончательно замёрзла, и Нина снова согнулась.
- Я?.. А… ну, конечно, конечно, приеду… Ирка, надо же, ты всё-таки собралась… Ну, даёшь… Да нет, не помешает…
Ещё как помешает, сердито и растерянно подумала Нина. Завтра они с Гришей… А, чёрт. Понесло же Ирку всё-таки. И чего её понесло именно завтра?.. Но ведь свинство будет полное, если не приехать. Вторая единственная подруга…
- Ну ладно, конечно, Ириш… Подъеду пораньше, помогу там... Всё, всё, пока…
Она нажала «отбой» и снова прислонилась к стене.
- Проблемы? – поинтересовался Дмитрий, разглядывая её потерянную физиономию.
- Нет, - отстранённо пробормотала Нина. – Точнее, да… Узелок затянулся…
- Какой узелок? – в голосе Димки, словно сало на сковородке, шкворчало неприкрытое любопытство.
У Николая Федотовича, деловито шуршащего бумагами за столом, почти зримо оттопырилось ухо.
Нина сердито зыркнула на коллег, потом резко и решительно встала. Глубоко вздохнула, одёрнула халат.
- Я сейчас вернусь, - сказала она строго, глядя куда-то сквозь Димку.
Тот понимающе-успокаивающе поиграл бровями, демонстративно отошёл к столу и налил из графина воды.
Выйдя из застеклённых дверей, она привычно взглянула в небо. Жаркое, бледное, выцветшее небо с белёсыми, словно седыми разводами.
Небо глухо молчало.
От батюшки Алексия тоже не последовало ценных указаний.
Молчите, сердито подумала она. Все вы молчите, когда нужно принимать решения, от которых зависит жизнь…
Ну и Бог с вами со всеми. Кстати, и Бог хорош - тоже молчит. Но молчит с большим смыслом. Словно подмигивает оттуда, из вечности. Нина вдруг весело улыбнулась. И впервые нажала заветное имя в телефоне.
Время остановилось. Только тяжёлым молотом бухала в виски кровь.
- Да, Нина. Привет, - ответил бархатистый голос.
Колени тут же задрожали, язык намертво прилип к нёбу.
- Гриша… Я хочу завтра тебя кое-куда пригласить… ты не против?..
Глава 7
- Друзья мои…
Невысокая миловидная девушка в льняном сарафане взволнованно теребила кружево белоснежного рукава.
- Благодарю вас, что вы пришли проводить меня в очень важный Путь.
Она именно так и произнесла это слово - с большой буквы. Добрые зелёные глаза смотрели ласково и чуть растерянно.
- Для меня очень важно, что вы все здесь… Вы мои самые близкие люди, не считая родных. Но перед родными я бы не смогла произнести этих слов, и вы понимаете, почему. А для меня очень важно озвучить своё намерение. И мне нужны ваша поддержка и напутствие. Итак… - она вдруг встретилась глазами с Григорием и осеклась.
Григорию стало немного неловко. Он здесь всё-таки чужой и с девушкой даже толком не знаком. Но всё происходящее каким-то странным образом очень легко и естественно ложилось на душу. Ему почему-то очень важно было услышать её. Необыкновенно важно…
И он, насколько мог открыто и спокойно встретил её взгляд и виновато улыбнулся, словно прося прощения за то, что вторгся незваным гостем в тайну её души.
Девушка растерянно моргнула, а потом облегчённо и искренне улыбнулась в ответ, и Григорий почти физически ощутил, как между ними протянулась тонкая невидимая нить взаимной симпатии. Он любил это ощущение, но мало на свете было людей, которые находили отклик в избирательной, тонкой и чуткой душе молодого человека. По пальцам пересчитать… Одной руки.
- Я желаю встретить своего избранника, - продолжила девушка. – Хочу, чтобы в моём поместье слышался детский смех… чтобы любимый мужчина был рядом. Быть ему доброй женой желаю, окружать его заботой и теплом. Пусть даже не очень здоров он, не очень красив, небогат – главное, чтобы почувствовал он Душу мою и стремления, полюбил меня искренне и принял мой мир, моё пространство! Всё сможется и сладится, если уважение и добро в наших отношениях будут. Сотворим мы вместе Пространство Любви на этой земле, и детки счастливые пусть у нас родятся и много добра миру принесут!..
Звонкий голос её дрожал от тщетно скрываемого волнения, руки плотно сплелись пальцами на груди. Было видно, что она не привыкла говорить на публику, что для этого ей потребовалось собрать всё мужество, но Григорию показалось, что даже воздух вокруг замер, и не слышно было ни птиц, ни шелеста листвы… Уважительно, с неослабным вниманием слушали собравшиеся.
Она смело делилась с миром самым сокровенным, и мир трепетно внимал.
- Будьте свидетелями моему намерению, друзья мои и пространство моё – благословите меня и мечту мою! – закончила она и поклонилась собравшимся. Её подруга Анна первой поднялась, восторженно улыбаясь, обняла и расцеловала её, следом потянулись и остальные.
Григорий был восхищён и потрясён…
Сегодня на него обрушился целый каскад великолепных ощущений. Ему нравились все, кто собрался за длинным, накрытым вышитой скатертью столом, стоящим прямо посреди молодого сада. Ему нравилось, как легко и весело общались собравшиеся, хотя на столе не было ни капли спиртного. Нравилась одежда – женщины в красивых и женственных платьях, мужчины в просторных светлых рубахах, отделанных узорчатой тесьмой. Ему нравилось, что никто не жарил шашлыки, и не долбила по ушам музыка: все эти неизменные атрибуты выездов «на природу». Нравилось, как люди знакомились с ним – уважительно и без фамильярностей, как радостно улыбались Нине, словно поздравляя её без слов, отчего той явно хотелось провалиться сквозь землю.
Но больше всего захватывало и пленяло душу то, что он столкнулся с чем-то очень необычным и совершенно неведомым и, тем не менее, реальным. И эта новая реальность солнечным светом, прорвавшимся сквозь завесу плотных серых облаков, хлынула прямо в жадно раскрытое молодое сердце…
Радуясь, как ребёнок, он впитывал всё это, словно пересохшая, исстрадавшаяся по воде губка.
Как он не ошибся в своей избраннице!..
Она подарила ему целый прекрасный мир, сама того не осознавая…
«Избранница», тем временем, сидела рядом, вся натянутая и готовая со звоном лопнуть, как перенапряжённая гитарная струна. Мышцы стали деревянными, а воздух словно застревал в ставших остро-хрупкими лёгких. И при всём при этом приходилось ещё и улыбаться.
Зачем, ну зачем она притащила его сюда?..
Она никак не ожидала, что Ирка устроит такой пафосный спектакль. И Филатов, как назло, тоже тут… хотя Григорий, кажется, не узнал его… А может, он его и не знает. Хотя богачей-то не так много, наверняка на своих тусовках они все пересекаются…
Она-то наивно думала отделаться обычной девчачье-дружеской посиделкой, посидеть-попеть-похихикать… Высоких тем не касаться, по роще дубовой прогуляться, потихоньку ввести Гришку в курс дела… про поселение рассказать и саму идею как-то осторожно преподнести. Горького опыта хватало...
Может, тогда и обошлось бы…
Кто знает, может ему даже и понравилось бы?.. Образ жизни в Родовых поселениях и поместьях не может не привлекать!.. И это так хорошо согласуется с его глубиной и романтичностью…
Но стоп, Нина Савельевна. Не зарывайся уж слишком!..
Она не стала ничего объяснять по дороге. Сказала – к подруге на дачу. В путешествие проводить. Григорий, конечно, подозревал, что не всё так просто, но ни о чём не спрашивал. Только глаза весело и заинтригованно посверкивали.
А тут все: Филатов, Ромка, Юрка… И девчонки все нарядные, торжественные… и красивые. Слишком уж одухотворённо-красивые. Особенно сама Ирка, поразившая всех речью. Остальные хоть при мужиках, а она-то одна! Сашка не в счёт…
Вот она-то как раз Гришке под стать – русокосая, изящная. Душевная, женственная… хозяйка-рукодельница, вся из себя помещица. Из хорошей семьи. Кажется, Бродского обожает. Нина даже не была уверена, кто это… вроде бы всё-таки поэт. Поэтическая натура, не хухры-мухры!.. А Нинка кто?.. Медсестра «Скорой помощи», с непонятной полуазиатской внешностью и гадким мужицким характером, вот, собственно, и всё на том… Тьфу.
Но Ирку она обняла искренне и крепко, та даже пикнула от боли. Сколько, оказывается, храбрости и силы в тихоне Ирке!..
Она действительно достойна самого лучшего.
Даже…
Нина прекрасно видела, с каким неподдельным восхищением смотрит на Ирину Григорий.
Да, обречённо подумала она, стараясь проглотить трудный ком в горле, даже Гришки достойна... Может, она, Нина, нужна была только для того, чтобы эти двое встретились. Недаром же Ирка так ясно и чётко озвучила свою Мечту… Она теперь не может не сбыться. Может, вот, сразу и сбылась. Даже ехать никуда не надо.
Ну что ж… Значит, так фишка легла, как говорится.
Всё равно для неё, Нинки, он слишком хорош… а Ира всё-таки - Вторая Единственная подруга...
Вот и прекрасно - пусть будут счастливы!..
А мы переживём, Нина Савельевна!.. уж как-нибудь пережуём… не подавимся…
Она вздрогнула, потому что кто-то больно сжал локоть.
- Ты чего? – спросил Григорий с лёгкой тревогой. – Тебе нехорошо?..
Нина тяжко вздохнула, собралась в кучу и через силу улыбнулась.
- Да всё нормально… С чего ты взял?..
Он взял её ладони и начал растирать сильными круговыми движениями больших пальцев. Приятная нега потекла по рукам вверх, и Нине вдруг отчаянно, до смерти захотелось разрыдаться.
- Ты какая-то странная, - он внимательно посмотрел в её тусклые от тоски глаза. – Сама не своя.
Он обвёл взглядом окружение. Все обступили Ирину, говорили с ней, обнимались, смеялись. У той от наплыва чувств на глазах сверкали крупные слёзы.
Григорий быстро сориентировался, приметил дубняк на холме за поместьем и без лишних слов потащил вяло сопротивлявшуюся Нину за собой.
В тени дубравы царила приятная сухая прохлада.
Нина устало сползла по стволу, уткнулась в шершавую кору и дала волю рвущимся наружу рыданиям, совершенно не заботясь о том, как это будет выглядеть в его глазах.
Григорий невозмутимо уселся рядом на траву и снова начал бережно растирать её ладони.
- Гришка, - сказала она спустя какое-то время, когда немного иссякли казавшиеся неистощимыми потоки слёз. – Ты что, не считаешь меня ненормальной? Ты не собираешься бежать отсюда подальше, сверкая пятками?..
Он оторвался от массажа, глаза недоумённо блеснули сквозь непокорные пряди чёлки.
- Что-что, простите?.. Я не совсем расслышал.
- Всё ты слышал. Говори скорее две вещи, - она судорожно всхлипнула от страха, но её уже, как говорится, понесло. – Быстро говори, считаешь ли ты нас всех сумасшедшими сектантами – это первое. И влюбился ли ты в Ирку – это второе.
Какое-то время Григорий переваривал услышанное, потом не выдержал и громко расхохотался. С соседнего дерева, испуганно вереща, спорхнула какая-то птаха. Нина смотрела зло, пронзительно, сухими горящими глазами.