Григорий нашарил, наконец, ключи и вдруг осознал, что всё равно совершенно бессмысленно пытаться догнать Нину. Он даже не запомнил такси, ни марку, ни номер. Она давно на полдороге в город, а устраивать голливудскую погоню и подрезать машину на трассе ему было слабо…
Да и зачем?.. Он прекрасно знает, как её найти. Он ещё сможет… всё уладить…
Вот только, упрямо зудело в затылке, ничего из этого не выйдет.
С ключами в сжатом до боли кулаке он обессиленно сел прямо на бордюр.
Тёмно-зелёная с сухими жёлтыми прожилками августовская трава расплывалась перед глазами.
Скоро осень…
- Что ты наделала, мать, - глухо пробормотал он. – Что ты натворила…
Тамара Геловани долго не могла отдышаться, чувствуя, как сотрясают всё тело отголоски чудовищной силы эмоций, которые все поместились в… - она с трудом сфокусировала взгляд на циферблате наручных часов… полчаса. Быть того не может, что всего полчаса!.. Но она точно помнила, во сколько вышла из машины, потому что сразу позвонила мужу, как увидела Гришку с этой… этой!..
И по спине снова непроизвольно и трусливо продрало холодом.
Уф-ф!..
Она, наконец, выровняла дыхание и с силой потёрла ноющие виски.
Пора срочно брать власть в свои руки, потому что странное припадочное буйство, похоже, покинуло сына. Теперь надо действовать уверенно и быстро. Уж что-что, а управлять собственным отпрыском Тамара Геловани умела виртуозно!..
- Это не я натворила, - голос, наконец, окреп и зазвучал хорошо: строго, с известной ноткой взыскательного и всё-таки любящего родителя. – Это ты очень много всего натворил, Григорий!.. Так. Сейчас ты быстренько соберёшь мои вещи. Отец вот-вот подъедет. Мы вместе с ним вернёмся домой и будем разбираться с твоими… художествами.
Григорий медленно поднял голову, и Тамара Геловани вдруг с чудовищной ясностью осознала, что явно переборщила с воспитательными приёмами.
Несколько долгих, как вечность, секунд он шёл к ней, и её ноги вдруг стали двигаться самостоятельно, делая маленькие и весьма унизительные шажки назад.
Мрачное чёрное пламя пылало в его глазах.
И это был вовсе не её сын, послушный, слабохарактерный мальчик, так любивший стихи и прочую сентиментальную ерунду.
Это был взрослый сильный мужик, неотвратимо надвигавшийся на неё с убийственным выражением лица. Неожиданно и ловко он схватил её за оба запястья, и браслет изящных швейцарских часиков впился в руку жестоким злобным укусом. Она, не выдержав, взвизгнула и стала вырываться, и неизвестно, чем бы это всё закончилось, если бы Эдуард Геловани, вихрем вывалившийся из могучего чёрного «Лексуса», одним мощным ударом в висок не опрокинул сына навзничь.
Как хорошо, мелькнула в меркнущем сознании Григория ускользающая мысль.
Как хорошо, что больше ничего не надо чувствовать…
И вообще жить…
Нина, прости…
И всё стихло.
Глава 9
Вот и осень…
Лето в прибрежных районах Приморья обычно так плавно перетекало в осень, что никто особенно этого и не замечал, кроме, разве что весьма недовольных детей и подростков, которым вместо пляжей и солнца предстояли теперь парты и учебники.
Нина обычно их очень жалела.
Правда, не в эту осень...
Небо стало лишь чуть синее, и чуть прозрачнее морская вода. Деревья желтели еле заметно, словно стыдясь, и прятали грустное золото под привычной тяжёлой летней зеленью. А дубы так и вовсе желтеть отказывались. Они всегда так…
Знойно пели цикады, стрекотали кузнечики и буйно цвели цветы.
А ведь уже середина сентября…
Почему ничего не увядает, смутно и привычно удивилась Нина, через железную вертушку проходя на больничную территорию. Почему у неё в душе студёно, словно в замерзающей тундре, а вот эта живая изгородь из бирючины всё так же нагло и весело зелена, а солнце невозмутимо льёт волны и волны тепла на праздную истомлённую землю?.. Почему эти самые волны не доходят до её души, оседая где-то на коже и не проходя внутрь?.. Может она… как это в физике… абсолютно чёрное тело, поглощающее свет без остатка?..
Представьте себе абсолютно чёрное тело… И такая странно-притягательная картинка с самодовольно-чёрным шаром.
Почему-то этот жалкий обрывок школьных знаний привязался к ней ещё неделю назад и так прочно завяз в мозгах, что она не могла представить себя ничем, кроме этого пресловутого чёрного шара, поглощающего всё – свет, тепло, жизнь...
Она добрела до дежурки, поздоровалась с дежурным врачом и напарниками, повесила на крючок сумку и прозрачно-золотой шарф, не заметив, как за её спиной многозначительно переглянулись все трое мужчин. Подошла к древнему, затёртому до белизны рабочему столу и потянула к себе вахтенный журнал, чтобы расписаться в приёме смены.
И сильно вздрогнула, когда на её руку вдруг легла мужская ладонь. Её рука испуганно дёрнулась, поехала, ручка зарылась шариком в плохую бумагу, продрала некрасивую дырку и черканула по чистым столбцам.
- Вы что, Валерий Николаевич!..
- Ой-ё… - сокрушённо вздохнул дежурный врач Валерий Николаевич, очень похожий на актёра Анатолия Папанова. – Совсем у тебя, голубушка, нервы стали никудышные. А ведь, - он без особого успеха попытался подправить пальцем края дырки, - не пьёшь вроде?.. Или уже пьёшь?
Виктор Косарев и Димка Корж придвинули к столу расшатанные стулья, уселись по обе стороны от Валерия Николаевича и уставились на Нину, словно строгая экзаменационная комиссия на отчаянно тонущего студента.
- Что? – с подозрением буркнула Нина. – Я забыла надеть юбку?..
Димка весело заржал. Хмурый Косарев только дёрнул уголком рта, а Валерий Николаевич пробасил с лёгкой иронией:
- Думаю, в этом случае мы смотрели бы на тебя несколько… иначе.
Теперь радостно гыркали все трое.
- Что вам от меня надо? – устало вздохнула Нина и опустилась на кушетку, сгорбившись, спрятав холодные руки между колен.
Как они все надоели.
Димка с ленцой наклонился и сунул ей на колени какой-то белый конверт.
- Что это?
- Открывай, - приказал тот.
Без всякого любопытства Нина вскрыла конверт. В нём находились какие-то яркие проспекты и ещё бумажка. Нина опустила конверт и снова с подозрением уставилась на коллег.
- Чего вам надо? – повторила она, начиная всерьёз сердиться.
- Плохо посмотрела, - недовольно проворчал Валерий Николаевич. – Извольте взглянуть повнимательнее, сударыня.
Валерий Николаевич любил при случае подпустить в атмосферу немножко девятнадцатого века. Так ему казалось интереснее.
Поняв, что они всё равно не отвяжутся, Нина снова взяла буклет.
Санаторий «Белый берег».
Белые современные здания среди живописного смешанного леса, речная излучина под скалистым утёсом, небольшие, но очень красивые водопады, разнообразно-благообразные отдыхающие, минеральные источники, перечень красот природы, оздоровительных процедур и нехитрых курортных развлечений.
Пожав недоумённо плечами, Нина взяла вторую бумажку.
Путёвка.
На её имя.
На двадцать дней.
В дежурке воцарилась тишина. Трое мужчин откровенно наслаждались произведённым эффектом.
Нечасто на этом невозмутимом лице, словно написанном японским акварелистом, появлялось выражение детской растерянности…
В самых тяжёлых и нервных ситуациях, когда пахло кровью и смертью, отчаянием и немощью, она оставалась спокойной и сосредоточенной. Её не смущали непрерывные ночные вызовы, непредсказуемые выверты погоды и начальства, стоны и крики больных, наркоманы, бьющиеся в бешенстве ломки, бабушки, требующие «Скорую» почти каждый день, развлечения ради. Только когда вызывали к маленьким детям, она становилась не сосредоточенно-спокойной, а сосредоточенно-нежной. Она была надёжна, как скала, весела и остроумна до скабрезности и отлично вписывалась в их мужскую небритую солидарность. Они её обожали, свою Нинку. Они за неё порвали бы любую пасть, но этого, к счастью, не требовалось.
И когда она погасла и превратилась в чёрный шар, они ничего не могли понять, и Димка Корж им рассказал.
Любовь у Нинки не состоялась, судя по всему.
Если бы что-то другое, она бы не стала от них скрывать. Они все всё друг про друга знали.
Правильнее всего было бы, конечно, набить морду тому козлу, который её бросил. Или хотя бы выпить с ним водки и поучить мужика уму-разуму. Но с козлом они знакомы не были, а у самой Нинки спрашивать бесполезно. Тем более, судя по Димкиным словам, там какой-то богатый крендель…
Вот, угораздило же Нинку!.. Тоже, что ли, сериалов насмотрелась, как их благоверные, которым всё подавай лимузины и норковые манто стоимостью в годовую зарплату!..
- Ну, что?.. – не выдержал Димка первым. – Ты осознала, что на следующей неделе ты едешь в санаторий?
Нина тупо пялилась в бумажки.
Только что она думала, как они все ей надоели.
А они купили ей путёвку. С проживанием в отдельном номере-люкс! В «Белом Береге» - одном из самых крутых дальневосточных санаториев!
- Вы что, - слабым голосом пролепетала она, наконец, - обалдели?.. Я… я… не могу, вы что?.. У меня и отпуска нет, и… я не смогу вам такие деньги вернуть… даже если ещё сто лет проработаю…
Мужчины дружно фыркнули. Валерий Николаевич даже привстал:
- Нинуля, ты это брось. Я сам к главному ходил по поводу твоего отпуска. И про санаторий намекнул. Так он тут же, тут же на все кнопочки понажимал, путёвку льготную оформил по своим каналам. Гулидов тебя обожает, голубушка ты наша. И отпуск внеочередной оформил, всё честь по чести…
- Да если б и не оформил, ты за нас столько смен отпрыгала, что не двадцать дней, два месяца балдеть можно, - вступил суровым басом Косарев, - так что, давай-ка, Нинок, пакуй чемоданчик с красивыми тряпочками и вперёд, курортничать!.. И чтоб вернулась без этих чёрных мешков под глазами! А про деньги даже и вякать не смей. Можно подумать, куча мужиков не может тебе подарок нормальный сделать за все эти годы…
А Димка просто налил в стакан воды из графина и протянул ей. Она механически подняла руку и поднесла стакан ко рту. Вода мелко подрагивала, норовя плеснуть через край.
Да, Нина Савельевна, нервы у вас действительно ни к чёрту…
- Но как же... – только и вымолвила она, после того, как залпом опрокинула в себя стакан.
Она очень боялась разреветься.
Она только что думала, как они ей все надоели. Что она – какое-то там чёрное тело без чувств, мыслей и эмоций.
Ну и дура же, блин…
- Мужики… - попыталась сказать она стянутым от нахлынувших чувств – хороших, светлых чувств! – горлом.
Они смотрели на неё, не моргая. Валерий Николаевич, весело ухмыляясь, грыз дужку очков, у Димки подозрительно блестели глаза, Виктор смотрел тяжело и прямо, как и всегда, но и в его взгляде было неожиданное, незнакомое ей тепло.
Они любят её.
Правда, любят!..
И никакой она не чёрный шар, пропади он пропадом!..
- Мужики… - Я тоже вас люблю… - всхлипнула она. – Спасибо...
И таки разрыдалась, прижав ко лбу цветную брошюру.
- Привет, - сказала Эльвира осторожно и прислонилась к двери, которая тут же сыто чавкнула замком.
Она подождала, прислушиваясь, пока стихнут шаги домработницы-цербера.
Кажется, и вправду ушла…
- Гришка, - позвала она негромко.
Не дождавшись ответного приветствия, сглотнула и зачем-то пошарила в кармане. Ну, да, жвачку, конечно, забыла, ворона… Глубоко вздохнула.
– Ты и меня не хочешь видеть?.. Мне уйти?..
Григорий вдруг резко вскочил с кровати, на которой валялся спиной к двери.
- У тебя есть телефон? – хрипло выпалил он и застонал, схватившись за голову. Резкие движения причиняли ему боль, но он всё время забывал об этом.
Элька грустно покачала головой:
- Пришлось сдать на входе. К тебе сейчас только по спецпропускам, - уныло пошутила она.
- …, - высказался на это Григорий и плюхнулся обратно, зажав голову руками. – Это я не тебе, - добавил он чуть погодя и прищурился, пытаясь улыбнуться.
- Ну, спасибо, - фыркнула Элька, подкатила к кровати мягкое кресло-пуф, привычно скинула туфли и залезла в него с ногами. – Я тоже рада тебя видеть.
Григорий почувствовал стыд. Это была первая посторонняя эмоция, пробравшаяся в него за эти долгие дни боли, одиночества, отчаяния, ярости и жуткой тоски по Нине. До сих пор к нему заходила только мать, которую он холодно игнорировал, домработница, приносившая еду и свежее бельё, и семейный доктор, которого он всегда уважал и не мог просто так выставить за дверь. Телефон отобрали, интернет отключили. И почти всё время он пребывал в безразличной прострации, периодически осеняемой вспышками вышеперечисленных эмоций.
Видимо, родители решили, что пора пустить к нему Эльвиру.
Зачем?.. Помирить жениха и невесту?..
Мать их!..
Но Элька, во-первых, ни при чём, а во-вторых, наверняка прошла через собственный маленький ад.
Из-за него, между прочим.
Тюфяк неблагодарный…
- Ты как? – спросил он, осторожно пристраивая под голову подушки. Так почти не болело, если не шевелиться.
- Да как… - буркнула Эльвира, сунув кисти рук в подмышки. – По голове меня не били, конечно…
Григорий поморщился, пряча невольную улыбку.
- Но папенька обещал тоже запереть поначалу, - она скривилась, словно лизнула незрелый лимон. – Всю душу мне вымотали, пытаясь узнать, кто у меня. Помимо тебя, в смысле.
Григорий снова поморщился.
- И как? Узнали?..
- Слушай, я сейчас тоже по башке тебе дам! – разозлилась девушка, тряхнув кудряшками. – Ты прекрасно знаешь, что никого у меня нет! Я тебя предупреждала, будь осторожнее!..
- Ладно, ладно, - замахал руками Григорий в притворном испуге. Голова предупреждающе загудела, и он снова пристроил её на подушки. - Прости меня, Эля, - сказал он и вздохнул. – Я очень виноват перед тобой... И перед… ней.
Снова навалилась тоска, и расхотелось разговаривать.
Тюфяк… Не уберёг, не защитил, не сохранил. И сидит вот теперь, по-идиотски запертый, словно нашкодивший пацан, и даже сбежать не может… Даже не пытается из-за чёртовой головы, которая шагу ступить не даёт!..
- Но знаешь, - сказала вдруг Эльвира задумчиво, - как ни странно, мы очень хорошо поговорили с мамой. Я даже не ожидала… Она пришла ко мне в комнату, села на кровать, как в детстве, и мы проговорили полночи. Я… рассказала ей всё. Ну, про нас. Ты только не злись. Просто… дико захотелось, так надоело врать всё время!..
Григорий покосился недоверчиво.
- Да, Гришка, - улыбнулась Эльвира и развела руками в широком благодушном жесте, - Я, представь, даже благодарна теперь тебе и всей этой идиотской ситуации! Мама сказала, что и в мыслях у неё не было отдавать меня замуж за нелюбимого человека. Просто мы очень уж удачно морочили всем головы с нашей «романтикой», она и подумать не могла, что мы просто дружим! А ещё, представляешь, она сказала, что ей в принципе без разницы, будет ли мой парень из богатой семьи или из бедной. Лишь бы любили друг друга. А папеньку она возьмёт на себя в случае чего. Нет, ты представляешь?!.. У меня будто тонна камней с души упала!..
Григорий задумчиво кусал ноготь большого пальца.
- Анна Петровна всегда казалась мне больше похожей на человека, чем моя собственная мать, - пробормотал он и улыбнулся. – Это здорово, Эльвира, это просто замечательно. Я очень рад за тебя!.. Хоть что-то хорошее в этом всём кошмаре…
Элька смотрела на бледное измождённое лицо друга, на тень прежней великолепной улыбки, и у неё тоскливо сжималось сердце.
- Давай я схожу к ней, - почти прошептала она, словно боясь, что её услышат стены этого враждебного дома.
А кто знает, может и камер с жучками сумасшедшие Гришкины родичи тут понавтыкали?.. Хотя бред, конечно, для чего?.. Никого же не пускают…
Григорий медленно сполз с кровати. Она с тревогой наблюдала. Она знала, что Эдуард Геловани жёсткий и властный человек. Но то, что он чуть не убил собственного сына, не могло уложиться в сознании, терзало её почти до физической боли. У Гришки было серьёзное сотрясение, и до сих пор, спустя почти две недели, не сходило с левого виска изжелта-синюшное пятно.
Но самое противное было в том, что она знала Гришку очень хорошо. Она знала его слишком хорошо, чтобы не понимать, что он не собирается отступать и сдаваться… Только Бог знает, что у него там ещё впереди…
А ведь где-то есть ещё и она. Совсем беззащитная простая ОНА…
Григорий поднялся, сделал осторожный шаг, жмурясь слезящимися глазами, и вдруг опустился перед ней на колени, прижав к лицу её ладони.
- Эля, - сказал он тихо. – Я не имею никакого права тебя просить об этом. Но если ты сделаешь это для меня… я… я…
Голова болела, и слова противно застревали в горле, как сухие комки ваты.
- Дурак, - она зажмурилась, чтобы не разреветься, и сильно дёрнула его руку. – Вставай!.. Не надо мне ничего. Ты же мой друг.
- Спа…сибо, - выдохнул он, и она с ужасом почувствовала, что ей на руки капают слёзы.
Его слёзы.
Она нашла спасение в уборке.
Как ни странно, это помогало.
Помогало сосредоточиться на размеренных, последовательных и привычных движениях и как бы отчеркнуть ту часть её существа, которая чувствовала. Эта её часть всё равно существовала, болела, корчилась, страдала, но все её терзания словно оказались за глухой стеклянной стеной, за ними можно было даже бесстрастно наблюдать со стороны.
Но Нина старалась туда даже не смотреть…
В опустевшей квартире накопилось удивительно много уборки.
Было какое-то странное волшебство в том, как преображалось пространство, освобождаясь от пыли и ненужного хлама, как хаотичные кучи грязного белья после стирки и сушки ровно и красиво раскладывались по ящикам и полкам, пропитанные свежим и чуть горьковатым ароматом осеннего ветра. Нина давно заметила, что бельё всегда пахнет тем сезоном, в который оно вывешивается. А на поместье оно бы, наверное, пахло ещё и свободой…
Родители очень кстати уехали к родне матери в отдалённое село. Там заканчивалось строительство православного храма, и мать, регулярно жертвовавшая туда половину своей и отцовской пенсии, не могла не присутствовать на столь грандиозном событии. Батюшка лично обещал упомянуть столь достойную женщину на торжественном открытии. В последние дни перед отъездом мать пребывала почти в экстазе, суровое её лицо полнилось сознанием собственного достоинства. Отец, правда, ещё сильнее ссутулился и разговаривал ещё тише, чем обычно.
Нина скатала в трубочку очередную пару носков и положила в выдвижной ящик.
После той неожиданной вспышки Людмила Сергеевна поуспокоилась, и когда Нина снова стала большую часть времени проводить дома, даже будто подобрела. Только у Нины всё равно настырно сидел в груди острый осколок, который тревожно и болезненно шевелился всякий раз, когда она разговаривала с матерью…
Хорошо, что они уехали. Не придётся ничего объяснять, достаточно будет записки. Телефон она отключит. Нет, скандал по возвращении ей, конечно, обеспечен, но что сейчас-то об этом думать…
Завтра она уезжает в «Белый Берег».
Как ни странно, больше всего ей будет не хватать даже не Григория, а ощущения движущейся под ней широкой лошадиной спины и острых резных ушей Светлой Радости перед глазами… Иногда она закрывала глаза и, забываясь, начиналась покачиваться в ритме идущей лошади.
Она полюбила эту прекрасную лошадь больше, чем сердцем. Всей собой, если можно так выразиться. Словно было это животное какой-то недостающей частью, необходимой для того, чтобы чувствовать себя по-настоящему уверенной и свободной…
Нина задвинула ящик и вытащила из-за шкафа гладильную доску. Бросила в кресло ворох отцовских вещей. Сколько у отца, оказывается, рубашек… Носит-то он всего две-три. Вот эта, в смешную сиреневую полоску, наверное, ещё с юности…
Она, не успев остановить себя, зачем-то представила в ней Гришку. И с такой готовностью нарисовался он в этой полураспахнутой рубашке, улыбнулся лукаво, шагнул, раскрыв объятия…
Нина упала на колени, с грохотом уронив доску, и скорчилась, задыхаясь от боли в груди.
Слёзы снова хлынули безудержно, словно река, прорвавшая плотину.
Какое-то время она просто сидела на полу, зажав коленями ладони и прерывисто всхлипывала, даже не пытаясь справиться с собой.
Она уже научилась не бороться, а просто пережидать.
В голове что-то звенькнуло, словно ложечка тюкнула по хрусталю, и мысли соскочили в привычную проторенную дорожку.
Дзинь!..
В конце концов, он даже не позвонил.
Дзинь!..
Даже не попытался хоть что-нибудь, хоть как-нибудь объяснить.
Дзинь!..
Как она могла так жестоко ошибиться в нём?..
Дзинь!..
Должно быть, слишком боится своей бешеной мамаши…
Дзинь!..
Или невеста как-её-там - Эльвира крепко взяла его за шкирку и для верности придавила каблуком-шпилькой...
Трус. Бесхребетный слабак. Тряпка. Нафиг он такой ей сдался?.. Радоваться надо, что так всё получилось!,,
Но тут же, с непрошенной навязчивостью в памяти стали отрывисто вспыхивать знакомые, любимые картинки…
Вот он легко, играючи, с грациозной силой управляет Раджой…
А вот весело, откинув голову, хохочет над её очередной шуткой…
И так страстно, почти неистово целуется, и как при этом нежно, почти невесомо зарываются пальцы в её волосы…
Как-то не вяжется всё это с её уничижительной характеристикой…
Дзинь!..
Но он ведь даже не позвонил!
ЕЁ Гришка не просто позвонил бы, а пришёл и хотя бы сказал «прости»…
Сама виновата, нудно пробубнил голос в подсознании. Чего полезла со свиным рылом в калашный ряд?.. Вот, своё и получила…
Отвали, рыкнула Нина мысленно, и голос пропал.
Через какое-то время, отдышавшись, она снова задвинула все чувства, мысли и картинки за стеклянную стенку, подняла доску, разложила на ней рубашку и воткнула в розетку утюг.
Пройдёт, пройдёт, тупо твердила она себе, наглаживая ненужные отцу рубашки, всё это когда-нибудь пройдёт… Завтра она уедет, а когда вернётся, будет уже намного легче. Он улетит в свою Англию, его больше не будет в этом городе, она с ним больше не пересечётся, даже случайно.
Пройдёт, отболит. Когда-нибудь…
Пройдёт же?..
Выгладив последнюю рубашку и тщательно разложив все вещи по шкафам и полкам, она критическим взглядом осмотрела комнату. Всё сияло и сверкало, вымытое, начищенное, расставленное и разложенное по местам. Свежий, с осенним привкусом, воздух с балкона весело гулял по обновлённой комнате, раздувая белоснежную с розами тюль.
Хорошо? Хорошо. Но не совсем.
Нина прищурилась на старую батарею под подоконником. Позорно пожелтевшими и кое-где облезлыми рёбрами она оскорбляла весь титанический Нинин труд и сверкающую прелесть отмытой квартиры. Кто ж её покрасит, если не она? Завтра перед отъездом быстренько покрасит и уедет, и краской дышать не придётся. Да и в своей комнате, и на кухне та же картина с батареями…
Но за краской придётся идти сейчас, пока время ещё есть. Стиральный порошок, кстати, тоже весь вышел… Мыла заодно хозяйственного подкупить, да и продуктов, чтобы родители вернулись не к пустым полкам...
Ну, и себе какую-нибудь финтифлюшку, чтобы доказать всему миру и себе в первую очередь, что Нина Савельевна Саблина вовсе не собирается хоронить себя заживо и вообще - едет отдыхать!..
Значит, вперёд! - по магазинам.
Она выглянула с балкона, чтобы понять, что с погодой и что, соответственно, надеть.
Глаза тут же предательски метнулись к углу сквера, где они обычно расставались. Но, конечно же, там не маячила фигура высокого темноволосого парня, истомлённого разлукой.
Молниеносно, чтобы не спровоцировать новый приступ, Нина перевела взгляд в небо.
Небо хмурилось и висело над крышами и кронами деревьев серыми, мокрыми клоками. Начиналась противная мелкая морось, и, судя по всему, морось эта скоро перейдёт в серьёзный обложной дождь. Занятая уборкой и своей тоской, Нина даже не заметила, как основательно испортилась погода. Ну, да ладно – от магазина к магазину она и под зонтом вполне спокойно добежит.
Навьюченная, как верблюд, и крайне раздражённая ещё и тем, что зонт оказался бесполезен, потому что обе руки были заняты огромными пакетами, она кое-как дотащилась до подъезда. С капюшона капало, куртка успела намокнуть, а ведь в ней завтра ехать!..
С другой стороны, о разбитом сердце уже не думалось, думалось лишь о большой кружке крепкого сладкого чая и огромном, в полбатона, бутерброде с маслом и жёлтым дырчатым сыром, который она купила, не удержавшись, потому что получила отпускные и вообще завтра уезжает!..
Её уютно-приземлённые мечтания неожиданно прервались, потому что на лавочке возле подъезда прямо под дождём сидела какая-то девушка, сгорбившись и спрятав руки между колен. Из-под капюшона лаково-жёлтой щегольской курточки торчали намокшие рыжеватые кудряшки и остренький, бледный от холода носик. Она тупо смотрела прямо перед собой и не шевелилась.
Странно, подумала Нина, совсем незнакомая девица. Не наша. Обитателей своего подъезда Нина знала всех. Удобно, когда под боком опытная медсестра, не надо чуть что звонить в «Скорую», есть кому обработать детские ссадины и остановить кровь из разбитого носа, померить давление, поставить укол, у кого спросить, какое лекарство взять «от головы», да и просто пожаловаться на многочисленные хвори. Нину это не напрягало. Она всегда любила помогать людям, а люди платили искренней благодарностью и взаимными мелкими услугами.
Эту девушку она точно не знала, но, судя по сгорбленной промокшей фигурке, дела у той не слишком хороши.
Нина поставила тяжёлые пакеты на лавку и мягко спросила:
- Вам чем-нибудь помочь?.. Вы кого-то ждёте?
Девушка вздрогнула так сильно, что выронила сумочку, которую сжимала в руках и торопливо вскочила. Капюшон слетел от поспешности движения.
Хорошенькая, подумала Нина отстранённо-оценивающе. Глаза большие, прозрачно-зелёные, как морская вода, черты лица тонкие, хрупкие, словно у сказочного эльфа и стрижка прекрасная – золотисто-рыжая шапка кудряшек придаёт весёлости и игривости тонкому облику. Очень хорошенькая. И одета прекрасно, со вкусом, молодо, ярко, свежо и с осенней нотой. Класс!..
Что-то вдруг неприятно скрипнуло в сердце. Или это скрипнула кожей лаковая курточка очаровательной незнакомки?..
- Здравствуйте! – девушка улыбнулась, и Нина машинально отметила, что и улыбка искренняя, свежая, с лёгкой задоринкой, и на щеках играют милые ямочки. – Мне кажется, я жду именно вас… Ведь вы, наверное, и есть Нина Саблина?.. Как хорошо, что я всё-таки решила подождать!..
Нина молчала, тяжело разглядывая девушку. Та быстро смутилась и, опустив глаза долу, стала перебирать пальцами по сумочке.
- Кто вы? – спросила Нина, чувствуя, как морщит загривок холодом и неприятным предчувствием. – Зачем я вам понадобилась?..
- Меня зовут Эльвира Алексашина, - сказала девушка и снова робко улыбнулась. – Я… хотела поговорить с вами… насчёт Григория.
Дзинь!.. снова тенькнула ложечка по хрустальному бокалу.
Дождь всё лил нудно, тоскливо. Вот только что она мысленно ворчала на непогоду, мечтала о куске сыра и была почти спокойна. А теперь – вот, пожалуйста. Сама невеста припожаловала. И какая!.. Как с картинки.
Как хорошо они смотрятся, наверное, вдвоём…
Зачем ему вообще понадобилась плебейка-Нина, понять решительно невозможно…
Нина снова хмуро взглянула на дрожавшую от зябкой сырости девушку.
- Зачем вы сидите под дождём? – проворчала она. – Вы же совсем промокли. А у меня нет настроения приглашать вас к себе. Да и разговаривать нам не о чем, - она сгребла пакеты и собралась пройти мимо, но, к её удивлению, девушка преградила ей дорогу.
- Простите, - пунцовая от смущения, Эльвира всё же расхрабрилась посмотреть прямо в глаза. – Простите мою невежливость, но мне, правда, очень нужно с вами поговорить. И не обязательно приглашать меня к себе. Я на машине… Можно и там поговорить.
Глаза её непроизвольно дёрнулись в сторону, Нина обернулась и увидела на стоянке симпатичную жёлтенькую малолитражку с умильно-раскосыми фарами.
Э-эх-ма, репа – не хурма, издевательски пропел внутренний голос. Репа, это ты, Нина Савельевна, если сама ещё не дотумкала. Хотя нет, ты не репа. Ты, скорее, редька японская, называется – дайкон…
- Послушайте, Эльвира, - холодно сказала Нина. – Я на Григория не претендую, если вы это хотели выяснить. Можете расслабиться, я больше в его жизни не появлюсь, и, следовательно, вашим… брачным перспективам ничего не грозит. Езжайте-ка домой и выпейте горячего чаю с мёдом, а то простудитесь.
Она снова подхватила пакеты и решительно двинулась на Эльвиру, но та, несмотря на то, что совершенно не привыкла оказывать кому-либо реальное сопротивление, не сдвинулась с места. Правда, в зелёных глазах плеснулась такая паника, что Нина снова тяжко вздохнула, остановившись перед самым её носом. Ноздри уловили тонкий фруктовый запах. Не духи, подумала Нина машинально. Жвачка, что ли?..
- У нас с Гришей нет никаких брачных перспектив, - сказала девушка тоненьким от напряжения голосом. – И он не может с вами связаться… Он… он… - она терялась, не зная, как описать ситуацию, в которой тот оказался и не разозлить ещё сильнее эту злобную черноглазую мегеру, такую страшную, Господи прости, что только Гришка в ней нашёл?.. – Он.. болен, - выдохнула она, наконец, и тут же всей кожей ощутила, какой жалкой нелепицей это прозвучало. Зачем она только ввязалась в это всё, ощипанным воробьём пискнула жалобная мысль.