Он поднялся и за руки поднял и её, всё ещё весело улыбаясь.
- Михаила Филатова тоже записать в сумасшедшие сектанты? – ехидно поинтересовался он.
- Ты узнал?.. – потрясённо выдохнула Нина, и её злость мгновенно испарилась. – А он тебя?..
- Не думаю, - просто ответил Григорий. – Я ж не вращаюсь в бизнесе. Филатов держит часть активов в отцовском банке, один из самых крупных вкладчиков… и отец трясётся над ним, конечно. А я просто видел его пару раз на каких-то светских мероприятиях, на которые меня таскали родители. Вряд ли он меня помнит. Между прочим, я, конечно, был потрясён, увидев его в такой обстановке… но, ты знаешь, смотрится абсолютно естественно. И вообще, кроме своей жены мало что замечает. Я и подумать не мог, что Анна Филатова – твоя ближайшая подруга.
Нина криво улыбнулась.
- Не всегда же она Филатовой была, - проворчала она, и тут, поняв, что Григорий сейчас ответит и на второй её вопрос, стремительно залилась краской. – Не надо, - глухо сказала она. – Глупость сморозила, не говори больше ничего, ладно?..
Григорий притянул её к себе и обхватил лицо ладонями.
- Нет уж. Вопроса было два. Ответа тоже будет два.
Он медленно поцеловал её, и ноги тут же налились горячим свинцом, так что пришлось схватиться за его плечи. Руки сами собой обвили крепкую шею, в голове всё со звоном поплыло...
Когда дыхание выровнялось, он тихо произнёс:
- Я влюбился в тебя… если ты, конечно, помнишь. А Ириной и её порывом искренне восхитился. Да и кто не восхитился?..
Нина молча сгорала от стыда и глубокой всеобъемлющей любви. Небеса благословили её этим удивительным человеком, а она…
- Вы все необыкновенные люди, - он чуть отстранился и запрокинул голову в небо, обрамлённое тёмным кружевом дубовой листвы. – Все, кто живёт здесь… Как жаль, что ничего этого я не знал раньше… Ты не представляешь, какую пустоту в душе я уже давно ношу!.. Как она заполнилась сегодня враз, благодаря тебе… Ах, радость моя, почему ты не встретилась мне раньше?.. Ну почему, почему, почему?.. – со страстной горячей нежностью прошептал он, покрывая поцелуями её лицо и шею.
И она опять расплакалась и одновременно рассмеялась от нахлынувшего счастья, зарывшись пальцами в его чудесные блестящие волосы.
- Где это вы потерялись, гуляки?.. – хитро прищурилась Аня, когда они вернулись к общему столу. – И как ловко слиняли – никто и не заметил!..
- Уметь надо, - буркнула Нина, сердито подумав, что за сегодняшний день она краснела столько, сколько не краснела за всю предыдущую жизнь.
- Может, и нам слинять?.. – предложил Михаил, и рука его мягко скользнула вокруг талии жены.
- В этой роще перецеловалось всё наше поселение, - заметила Олеся с отсутствующим видом, и все радостно захохотали.
Нина украдкой посмотрела на Григория. Тот стоял, невозмутимо улыбаясь, и глаза его светились мягким золотистым огнём. Он явно чувствовал себя совершенно свободно, и Нинино сердце затрепетало от радости и гордости. Более того, казалось и все, кто присутствовал, отнеслись к нему с большим интересом и симпатией.
Неужели вот так, прямо на глазах сбывались её самые сокровенные мечты?..
Какая-то сила сдёрнула её с места и оттащила в сторону, за большой куст жимолости.
- Ай! – зашипела Нина, выдернув руку. – Ирка, ты что ли?! С ума сошла!..
- Извини, не рассчитала, - возбуждённо сверкая глазами, зашептала Ирина и вдруг стиснула Нину в таких крепких объятиях, что из той вышел весь воздух.
- Ты что, смерти моей хочешь? – просипела Нина, пытаясь высвободиться. – Или мстишь за то, что я Гришку сюда притащила?..
- Я мщу?.. – Иркины глаза расширились в удивлении. – Нина, этот твой Гришка – это же просто, просто... – она даже задохнулась. - Вот куда ты пропала, коза, а нам с Анькой - ни гугу!..
Нина смущённо и виновато хмыкнула, а Ирина продолжала взбудораженно теребить её за плечи.
- Нинка, где ты его откопала, может, там ещё остались?.. Короче, повезло тебе, что я завтра уезжаю, но от Аньки ты уже точно не отвертишься!
Тут она рассмеялась и снова обняла её. Нина неохотно уткнулась в плечо, пахнущее такой родной и лёгкой лавандовой нежностью.
- Хватит, Ирка… Не так всё просто, - тихо сказала она. – Совсем не просто… И я далеко не уверена, что у нас с ним что-то получится…
- Но мы же справимся, - в голосе Ирины звенела непобедимая уверенность. – Анька же справилась, а уж ей крепко досталось, ты же помнишь... Мы же вместе, мы же всё равно будем всегда вместе, и мы справимся. А какой твой Гришка красивый, аж дух захватывает!.. Как вы смотритесь потрясно!.. Какая же ты молодец!.. Наконец-то ты встряхнулась! Я так рада!.. Но ты точно уверена, что там, где ты его нашла, больше не осталось?
- Ирка, - Нина отстранилась и твёрдо взглянула подруге в глаза. – После того, что ты тут наговорила, Вселенная просто обязана подогнать тебе самого лучшего на свете мужика. Если что, я лично за этим прослежу. Слышишь, Вселенная?! – она задрала голову. – Ты же знаешь, со мной лучше не связываться!..
Они захихикали и снова обнялись.
А вообще, спасибо тебе, Вселенная, за лучших в мире подруг, растроганно подумала Нина. Спасибо тебе за Гришку. Спасибо за Мечту… Мне есть, за что быть тысячу раз благодарной… Спасибо!..
…Они долго бродили по поселению, и Нина в конце концов устала говорить, объяснять и показывать. В молчании они поднялись на вершину холма, с которого открывался самый лучший вид на поселение и на всю всхолмлённую долину. Григорий притянул Нину к себе и уже привычно уткнулся ей в макушку.
Вечерело, по закатному небу лениво ползли лиловые лоскуты небольших облачков. Дубравы и холмы мягко погружались в тёплый, сладко пахнущий травами сумрак.
Нина почувствовала, как потихоньку сползает в негу глубокого всеобъемлющего покоя, какого почти не знала её неугомонная душа. Она вдыхала сильный, пьянящий мужской запах, щека её нежилась у Григория на груди, и она готова была глубоко и спокойно уснуть прямо у него в руках, словно маленькая девочка в больших и сильных руках отца.
- Слушай, - тихо проговорил Григорий ей в волосы, - там, слева от основной дороги, - он показал рукой, - такое большое поле с уклоном в лощину, видишь?..
- Ну?.. – неохотно оторвалась от его груди Нина и прищурилась. – Вижу, - она, не удержавшись, зевнула. - Оно нежилое. И от поселения далековато.
- Зато там вполне можно держать лошадей. Место хорошее, отличный выпас, если огородить. А конюшня просто просится во-он туда, в ту излучину, особенно если выстроить её стилизованной под средневековье.
Он мечтательно улыбнулся, и рука его вернулась Нине на талию.
- Каких лошадей?.. – изумилась Нина, резко проснувшись.
- Как каких? Наших, конечно, - совершенно спокойно ответил Григорий. - Ну, и других поселян, кто захочет держать. Это может приличный доход приносить, помимо удовольствия. Маршруты проложить к озеру и вокруг поселения. Ближние. А в будущем и на море, и в горы, к Педану, например. Я всегда мечтал разводить орловцев и ещё есть прекрасные русские породы, которые нужно обязательно вернуть, возродить. Да много всего… - он сладко потянулся, закинув руки за голову, и в своей обычной манере склонил голову к плечу. – Что скажешь?
У Нины язык прилип к нёбу.
Он говорил так, будто они уже давно живут здесь и на досуге размышляют, чем бы таким увлекательным ещё заняться.
Как будто они были семьёй.
Как будто у них было будущее…
Как будто и нет между ними этой чудовищной пропасти, которая так часто ей снится, вышибая из неё холодный пот...
- Почему ты молчишь?.. - Он поцеловал её в лоб и глаза и взглянул вопросительно. Тёплый вечерний ветерок ласково ворошил его шевелюру, перебирая блестящие чёрные пряди.
- Гришка… - наконец, вымолвила Нина, тупо разглядывая верхнюю пуговицу его рубашки и не зная, куда деть руки. – Ты что, правда хотел бы жить… здесь?.. Здесь?.. Со… мной?..
Он молчал, и Нина не выдержала и осторожно подняла глаза.
Он, конечно же, улыбался. Своей тёплой, лучистой, согревающей всё её существо улыбкой.
- Нинушка, - нежно сказал он, и от этой нежности что-то глубоко внутри неё дрогнуло и поползло вниз. – Неужели ты думаешь, что где-то можно жить прекраснее, чем здесь и с тобой?.. Неужели ты сама бы этого не хотела?
- Хотела бы, - резковато бросила она, с ненавистью ощущая, как щёки снова набрякли кирпичным жаром. – Да только не всё так просто, знаешь ли.
- Не всё просто, - согласился Григорий, и неожиданно глаза его похолодели, стали глухими и тёмными.
Несколько долгих, как вечность секунд, он молча и отстранённо смотрел на догорающий закат, а потом тихо произнёс, погладив её по волосам:
- Но мы же справимся, правда?..
Он говорит, совсем как Ирка, подумала Нина.
- Я тебя люблю, - вдруг само собой сорвалось с её губ.
И она испугалась так, что похолодели руки.
Этих трёх могущественных слов она всегда инстинктивно избегала и никогда не произносила, даже, когда была влюблена, как кошка. Бессознательно попыталась сделать шаг назад, но он поймал её за руки. От его взгляда, пристального, серьёзного, тело стало глухим и неподатливым, словно кровь в жилах застыла вязкой тягучей смолой.
- Я тоже тебя люблю, - произнёс он тихо, но твёрдо и медленно улыбнулся, словно тоже впервые ощутив могучее волшебство трёх заветных слов. – Я очень сильно тебя люблю, - добавил он, и в глазах его, цвета нежно любимого ей горького шоколада, родился тихий тёплый свет.
… Это всё от усталости…
Одна и та же мысль всё тянулась и тянулась медленно, нудно, когда она лежала у себя в кровати и сухими от бессонницы глазами вглядывалась в тёмный потолок с бледными отсветами ночных фонарей.
От усталости ляпнула, от эмоциональной перегрузки… Слишком много для одного дня – даже для неё… Но что же, что же теперь делать?.. Зачем, зачем сказала? И, самое главное, он-то зачем ответил? Кто его за язык тянул?..
Губы сами собой растянулись в ухмылке. Н-да, Нина Савельевна, опять вы с вашей железной логикой. Как же ему поступить-то было, тупо промолчать что ли?..
Но не обязательно же снова повторять… «Я очень сильно тебя люблю»… Сердце в который раз сладко потянуло, и Нина зажмурилась в темноте, вспоминая, как засветились его глаза. Какими нежными были губы. Как долго они не могли расстаться на углу сквера, как он на прощание положил её ладони на своё лицо и стоял так долго молча, словно не в силах уйти.
Что же делать?..
Снова тяжёлой неудержимой волной накатил страх, гулко и болезненно бухнув в грудную клетку.
Что дальше?..
Что она в самом деле знает о нём?..
Да ничего.
Они никогда не говорили о себе, о своём прошлом. Она даже не знала его отчества. Впервые сегодня услышала, что у его отца есть банк. Банк!.. О, святые небеса!..
Пропасть, пропасть, будь она неладна!
Не перепрыгнуть… ни за что.
И родители у него – как он тогда, ещё во «Фрегате», сказал… «Властны и деспотичны, не признают ничего, кроме денег и связей». Как почернели тогда его глаза…
В комнате было тепло, даже душно, но она натянула одеяло до самых глаз. Она ощущала себя одновременно и безудержно счастливой, и до едкой горечи несчастной.
Что же делать, что же делать, что же…
Перед глазами вдруг, как живой, возник отец Алексий.
Она снова сидела в знакомой белёной комнате на деревянной лавке, а рядом – он, в тёмной рясе, с окладистой рыжеватой бородой, лучистыми добрыми глазами.
- Батюшка?..
- Здравия тебе и светлым мыслям твоим, дочка, - улыбнулся священник.
Нина растерянно улыбнулась, ошалело хлопая глазами.
- Здравия и вам, батюшка… Как же вы… Откуда вы…
Отец Алексий чуть прищурился с лёгкой лукавинкой:
- Может, ты не те вопросы задаёшь, милая?
Нина неосознанно потянулась к его руке, но не ощутила прикосновения…Глубокая печаль охватила сердце, и она с трудом сдержала рыдание:
- Как мне вас не хватает, батюшка… Ну почему, почему вы ушли?.. Так рано, совсем ведь не стары вы были, зачем оставили меня одну?..
Слёзы просочились-таки из-под плотно сжатых век, горячими дорожками потекли в уши и на подушку. Нина помотала головой, стараясь рассеять видение, но любимый родной образ продолжал чётко стоять перед глазами.
- Я не оставлял тебя, дочка, - нежно произнёс священнослужитель. – Никогда не оставлял. Никто на земле не проходит бесследно, если позволишь слегка перефразировать известное изречение.
- Но как же… - осеклась Нина.
- Снова неправильный вопрос, - заметил отец Алексий. – Неважно, как… Важно, что ты чувствуешь меня и слышишь, твой мозг дорисовывает привычную обстановку, и вот - мы вместе, и хвала Господу. Ты просишь помощи – и я здесь… Только долго ты не выдержишь, дочка – ты очень устала, поэтому задавай свой главный вопрос и спокойно засыпай.
Нина тупо держалась побелевшими от напряжения пальцами за край столешницы и молчала. Священник тоже был спокоен и тих, и Нина ощущала, как волнами льётся от него доброе тепло. И через силу смогла вышепнуть только одно слово:
- Пропасть…
- В пропасть может упасть лишь бескрылый, - улыбнулся отец Алексий.
Она взглянула с недоумением и горечью:
- Батюшка… ну какие там крылья… у меня-то, непутёвой!..
Священник вдруг поднялся, прошёл в красный угол, осенил себя крестным знамением и поклонился старинной поясной иконе Божьей матери. Повернулся к Нине.
- Мария знала, что ожидает Сына её в миру, – ты увидишь это в любом её иконописном лике. Но особенно хорошо передал это Рафаэль в его «Сикстинской мадонне». У неё был выбор – как и у тебя, и всех нас, испокон веков. Но она выбрала путь Любви. Родила ребёнка, который навсегда изменил мир. Что выберешь ты? Только тебе выбирать, дочка… Тебе и никому боле.
- Ребёнка… - потрясённо прошептала Нина. – Вы и про ребёнка знаете?
- Дети Любви спасут этот мир, - спокойно ответил Алексий. – Через них и мы спасёмся, ты знаешь. Разве не стоит это того, чтобы попробовать перепрыгнуть пропасть?
- Я не смогу… - горько прошептала Нина сквозь пелену жгучих слёз.
- Я никогда не оставлю тебя, - ласково улыбнулся Алексий. – И Господь никогда не оставит. И душа твоя всё верно чувствует. Остальное – твой выбор. И на самом деле ты уже его сделала. И вот тебе моё благословение…
Она вдруг ощутила странную лёгкость, будто в груди надули воздушный шарик. И глубокий покой – будто опять голова устроилась у любимого на груди. Слёзы текли, как весенние ручьи, смывая боль и тоску…
- Спасибо, батюшка Алексий, - пробормотала она вслух, уже осознавая, что осталась одна в привычной обстановке… и уже не может понять, что это было – то ли очередное видение, а может полусон-полубред перегруженного мозга.
Но ощущение лёгкости и покоя осталось, словно укачивая на мягких тёплых волнах. Глаза сами собой тяжко захлопнулись, и её всю затянуло в тёмную и спокойную бездну глубокого сна.
Григорий выключил компьютер и с трудом распрямил затёкшую спину. Потёр уставшие глаза и покосился на светящийся циферблат часов.
Полтретьего ночи.
Случайный ветерок колыхнул прозрачные занавеси на балконной двери. В доме царила тишина, только лёгкий шорох ночной листвы царапал самый краешек сознания.
Григорий вышел на просторную лоджию, опёрся на перила и несколько раз глубоко вдохнул, стараясь хоть немного остудить гудящую от перенапряжения голову. Сколько он бродил в интернете, поглощая всё, что ему попадалось про Родовые поместья и поселения?.. Да, собственно, как приехал, так и влип в компьютер.
Слава Богу, родители отправились на какую-то очередную светскую вечеринку.. Не пришлось ничего объяснять и врать….
Прохладный ночной воздух приятно холодил кожу. Где-то за сопкой влажно дышало море, тихо и ненавязчиво мерцали тусклые звёзды. Он поморгал, жмурясь, чтобы отошли измученные глаза. Запретил себе думать, и молча стоял, впитывая всем существом чудесную тихую ночь.
Постепенно он словно растворился в ней и сам стал всего лишь маленькой частью большого мира, огромной звёздной Вселенной.
Это всегда помогало. Помогало выпасть из обыденности, по-новому взглянуть на происходящее. Этому нехитрому, но очень действенному трюку когда-то тоже научил его профессор Порошин…
Григорий много болел в детстве и ранней юности. Это сейчас он понимал, что таким образом его организм сопротивлялся неумолимому давлению родительской воли. Он не мог ненавидеть родителей и учителей, он в принципе не мог никого ненавидеть. Но душа его мучилась от одиночества и непонимания, и в результате за всё отдувалось тело. Причём болезни у него были странные – иногда целые консилиумы врачей не могли определить, что с ним. и правильно лечить, соответственно, тоже не могли. Его отца всё это доводило до бешенства, а мать – до отчаяния. Но они не сдавались, нанимали лучших репетиторов, чтобы Гриша ни в чём не отставал от сверстников.
Большинство из пришлых учителей не оставляли никакого следа в его душе. Приходили и уходили, растворяясь, словно блёклые тени в тумане сознания…
А в тот памятный зимний день за окнами падал тихий пушистый снег. Кажется, был февраль… Гришка только отошёл от очередного приступа злого кашля и мелкими глотками пил тёплую воду, стараясь не расплакаться от тоски и отчаяния. Вот-вот должен был прийти новый учитель. Русский, литература, английский – всё один человек. Родители выкопали где-то аж целого профессора…
Как его всё это достало!.. Почему они просто не оставят его в покое?.. Почему в их огромной двухуровневой квартире нельзя держать хотя бы маленькую собаку?.. Одна маленькая собака в сто раз лучше помогла бы ему, чем целая армия всяких профессоров…
Глубокий и звонкий голос дверного колокола заставил его вздрогнуть и нахохлиться. Гриша мельком взглянул на себя в зеркальной дверце шкафа. На него сердито уставился худенький угловатый подросток с нездоровыми усталыми глазами. Он торопливо попытался пригладить непокорный хохол на макушке, но упрямые волосы всё равно встали торчком. Гришка вздохнул и про себя решил, что профессору он в любом случае не понравится – кому может понравиться такое неприглядное существо, а поэтому и стараться особо нечего.
В дверь аккуратно постучали, и Гриша съёжился ещё сильнее, непроизвольно сжав руки в кулаки. Ему всегда тяжело давались знакомства с новыми людьми, а тут – целый профессор филологии, кто его знает, с чем его едят…
- Да, войдите, - сказал он, и голос дал противного петуха…
Дверь мягко отворилась, и в комнату вошёл невысокий, сухонький, совершенно седой человек. Он аккуратно притворил за собой дверь и только тогда поднял взгляд на окончательно оробевшего Гришку.
- Здравствуйте, Григорий Эдуардович, - сказал новый учитель и сухо улыбнулся самыми уголками рта. – Меня зовут Анатолий Владимирович, я буду преподавать вам русский и английский языки, а так же литературу и основы поэзии.
- Да, да, конечно, - пробормотал красный от смущения «Григорий Эдуардович». – Я в курсе… здравствуйте, проходите, пожалуйста. И можно… не зовите меня так, пожалуйста. Зовите просто Гриша. Можно?
Еле-еле он поднял взгляд на Анатолия Владимировича, потому что тот молчал. И глаза его, блёкло-голубые, словно выгоревший ситец, светились неподдельным интересом.
- Конечно, Гриша, можно, - наконец отозвался он. Снова помолчал, задумчиво оглядывая комнату, и добавил:
– Вы знаете, Гриша, я привык доверять своей интуиции, и она вот всё нашёптывает мне, что я нашёл в этой комнате то, чего вовсе найти не ожидал.
- Да?.. – совсем растерялся Григорий и чуть было не закрутил головой в поисках того, что так заинтересовало странного профессора. – И что же это?
Профессор снова резко дёрнул уголками губ, что, видимо, означало у него улыбку, и взглянул с лёгкой лукавинкой.
- Не что, а кто, - изрёк он многозначительно. – Ну-с, и где же у нас будет рабочее место… то бишь пристанище поэтических и прочих муз?..
Григорий улыбнулся доброму воспоминанию и открыл отдохнувшие, посвежевшие глаза.
Многому научил его этот удивительный и очень тонкий человек, Анатолий Владимирович Порошин. Но самую огромную благодарность он испытывал к нему за то, что тот научил его слушать сердце, видеть настоящее и ценить прекрасное. Старенький профессор каким-то волшебным образом сумел наполнить душу Григория поэзией и чуткостью…
Состраданием и добротой.
Любовью и благодарностью.
Поначалу Гришка ещё ершился, иногда дерзил чудаковатому дядьке, по-детски чувствуя, что тот безобиден и не даст сдачи. А потом полюбил. Как-то разом полюбил и привязался всем существом, словно подобранный на улице щенок.
Они много времени проводили вместе – гуляли по паркам и набережным, посещали театры, концерты и выставки, сидели за большим письменным столом Порошина в его загородном доме, вместе и подолгу пили чай и у профессора, и у Григория на кухне. Говорили о жизни, читали стихи и прозу, зубрили английские глаголы. Звон дверного колокола в положенное время теперь наполнял Гришкину душу восторгом и радостью. Он чувствовал себя нужным и хорошим. Ему не казалось тогда странным, что он открыл сердце совершенно чужому человеку…
И только много позже, после смерти профессора, помогая в организации похорон, Григорий по-настоящему осознал, насколько тот был одинок. Жена умерла давно. Двое сыновей выросли, сделали карьеру и укатили – один в Штаты, другой в Петербург. Только один женился и имел двоих детей, которые разговаривали уже только на английском, иногда вставляя в речь исковерканные русские слова. Профессор и виделся-то с ними всего раз в год, а то и в два… И только Григорию, наверное, было понятно, сколько боли это причиняло Анатолию Владимировичу, прекрасному филологу, беззаветно влюблённому в родную русскую речь…
Не нужда, а тоскливая скука стала причиной тому, что профессор Порошин согласился взять ученика. Зато ни разу впоследствии об этом не пожалел… В нахохленном болезненном подростке обнаружилась чудесная, тонкая, полная поэзии душа…
Так притянулись друг к другу две одинокие, чуткие и глубокие натуры.
Но один из них был уже очень пожилым человеком…
Он тихо ушёл в такой же тихий февральский пушисто-снежный день, в какой когда-то впервые появился в жизни Григория.
И до сих пор, в день его памяти, ставя на холодное надгробье рюмочку коньяка, Григорий читал ему есенинское «Не жалею, не зову, не плачу…»
И плакал.
Как странно, размышлял Григорий, стоя на балконе и полной грудью вдыхая влажный тёмный воздух, - мой любимый учитель не дожил до того момента, когда я обрету цель и смысл жизни… Он так хотел этого!.. Хотел видеть меня уверенным и счастливым. И вот он, момент, настал. Я обрёл и цель, и смысл, и встретил настоящую любовь. А дорогого моего учителя нет на этом свете… Но такое чувство, будто он рядом и радуется сейчас вместе со мной...
Тепло разлилось в груди, и защипало глаза.
Как было бы здорово уютно устроиться сейчас с ним за чаем с пирожными и обсудить необыкновенно волнующую тему Родовых поместий!
Но его черноокая возлюбленная тоже права…
Не всё так просто.
И на этом месте мысли Григория словно наталкивались на глухую чёрную стену. И в самой глубине сердца острыми коготками царапался страх.
Как посвятить в это всё родителей, он решительно не знал.
Он глубоко вздохнул и снова зажмурился, на этот раз, чтобы справиться со страхом. Постепенно он снова ощутил единство с миром и летней ночью. Коготки замерли и спрятались, хотя и не исчезли совсем, и Григорий это понимал. Он был не настолько самонадеян, чтобы игнорировать свои слабости.
Но в любом случае, утро вечера мудренее…
Надо ложиться…
Ночь тиха и черноока,
Навевает сон глубокий…
Утро ночи мудреней,
Ты ложись-ка спать скорей.
Григорий усмехнулся – стихи умудрялись пробираться даже в распухшую от перегрузки голову, и подмигнул звёздам. Потом прошёл в комнату, упал на кровать и тут же уснул.
Глава 8
- Гришка, прошу тебя, будь осторожен, ну пожалуйста…
Элькин голос в телефоне подрагивал и полнился тревогой и беспокойством. Казалось, из аппарата сейчас полезет шипучая пена.
- Я еле выкрутилась вчера… врала, что ни попадя… мне кажется, твоя маман уже насторожилась… Гришка, прошу тебя, попридержи коней. Не встречайся с ней недельку хотя бы. Давай действительно вместе съездим куда-нибудь, вдруг она затеет следить за тобой, она может, я знаю… Гришка, я боюсь. Ну, скажи уже что-нибудь, ты!..
Григорий молчал, прижимая телефон к уху плечом и рассеянным взглядом скользя по предметам обстановки своей комнаты. Вот железная птица, устремлённая ввысь… массивный чёрный стеллаж с книгами… растрёпанный любимый Шекспир раритетного издания…
- Ты вообще меня слушаешь?.. – голос в трубке снова дрогнул и сполз в явную обиду. – Тебе всё по барабану, да?.. совсем крыша от любви съехала?..
Тяжёлые шитые серебряной нитью портьеры… серебристые кисти-подхваты… тускло-чёрная обсидиановая ваза с белыми строгими каллами… толстый серый английский ковёр. Несколько хороших копий хороших художников. Только в его комнате хоть чуть-чуть чувствовался он сам, та его часть, против которой не возражали родители.
Одна восьмая айсберга, скупо усмехнулся он про себя.
- Гришка!!! – резанула трубка нечеловеческим визгом, и он, вздрогнув, подхватил выскользнувший из-под уха телефон и вернулся в реальность.
- Я слушаю, Эля, не надо орать, пожалуйста.
- Нет, я ему шкуру спасти пытаюсь, а он и в ус не дует!.. Мне, между прочим, тоже придётся горюшка хлебнуть, если ты по тупости своей нас обоих утопить решил!..
Придётся идти, обречённо подумал Григорий и успокаивать так некстати разнервничавшуюся подружку. Хотя ситуация и вправду начинает попахивать керосином…
У них с Элькой всё было шито-крыто. Они договорились друг друга покрывать, как, впрочем, делали это всегда. У Гришки появилась возлюбленная, а у Эльки – возможность заниматься своими не менее интересными делами, про которые родителям было лучше не знать. Для двоих конспираторов обстоятельства сложились просто превосходно. Во-первых, никто из родителей и не догадывался, что между ненаглядными детками нет никакой романтики, поэтому, когда Эльвира небрежно плюхалась в «Ягуар» Григория, старшее поколение только умилялось. Лишь Тамара Георгиевна как-то вечером очень мягко намекнула сыну, что надо бы поосторожнее, поскольку бабушкой ей становиться пока рановато…
Во-вторых, белая лошадь Светлая Радость принадлежала именно Эльвире. Алексашины пришли в восторг, когда Гришке подарили Раджу. Как это стильно и современно – молодёжи кататься на лошадях! – и немедленно купили эту кобылу, чтобы детки катались вместе. Поначалу даже ездили семьями на совместные пикники, чтобы продолжать умиляться на природе, любуясь грациозными детками на не менее грациозных лошадях. Какие фотографии могут украсить гламурные журналы! Всем на зависть!
Но вот только одна была загвоздка.
Не любила Эльвира ни лошадей, ни верховой езды. Боялась их до одури, почти ненавидела. Щедрый родительский подарок очень быстро довёл её до истерики, сбросив на первом же повороте. Григорий с превеликим трудом удержал её от того, чтобы она не побежала обратно и не закатила всем предкам сразу грандиозного скандала. Жадными глазами смотрел он на великолепную и очень недовольную кобылу, держал за локти беснующуюся Эльку с расцарапанной щекой и чуть не на коленях уговаривал, умолял её притвориться счастливой обладательницей чистокровного рысака. Если только Виталий Алексашин услышит хоть малую часть того, что сейчас лилось на него щедрым и мутным потоком, кобылу немедленно продадут. И уж конечно, не Гришке.
Этого допустить было нельзя. Светлая Радость должна стать его племенной кобылой, он понял это сразу, как её увидел. Да и Раджа, казалось, тоже её оценил…
К ссадине приложили подорожник, лошадей провели в поводу по большому кругу и только перед самым выездом на территорию конюшни Григорий, выразительно помахав кулаком перед ноздрями Светлой Радости, подсадил в седло трясущуюся Эльку и смотрел на неё своим самым умоляющим взглядом, пока губы той не разъехались в кривом подобии улыбки…
Увидев эту полуулыбку-полуоскал все поняли, что с гламурными фотографиями придётся обождать, пока Гриша не научит Элю основам верховой езды.
К счастью, пикники на природе с комарами, мухами и полным отсутствием восторженных зрителей скоро наскучили светским дамам-мамам, и Эльвира, с облегчением вздохнув, вручила поводья Светлой Григорию вместе с правом делать с лошадью всё, что он сочтёт нужным...
Как невыносимо, думал Григорий, подходя к ажурным кованым воротам особняка Алексашиных, в двадцать пять лет, после университета и службы во флоте продолжать ощущать себя абсолютно зависимым и ничтожным… Прятаться, врать, вынашивать втайне свои планы, мечтать о том, что у него хоть когда-нибудь будет только своя жизнь. Как мерзко, что и его любовь, такая долгожданная и выстраданная, тоже угодила в эти жернова. Как гадко, что от Нины приходится столько скрывать…
Самое страшное, что её удивительная, острая, чуткая и тонкая душа может ему всего этого не простить, когда придётся раскрыть все карты…
- Когда ты скажешь ей?.. Когда ты скажешь, что собрался в Англию на год, а то и больше?.. Что у неё вообще нет никаких шансов войти в твою семью? Или ты с собой её потащишь? Втихаря?.. Ты что, настолько сбрендил?..