- Позволь мне, Небо, переполниться тобой, позволь, о Солнце, подарить тебе свой свет, прими меня, Вселенная, собой и помоги мне справиться с бедой…
Она опустила было голову, но потом снова вскинулась, встрепенулась и протянула руки к водопаду, словно умоляя:
- Есть у меня Любимый человек, и для него творю молитву эту я… Прошу вас, все стихии Естества, прошу, Любовь, прошу, Творец, пусть будет счастлив он всегда, и пусть ваш свет и мой сердечный свет подмогой ему будут в пути его нелёгком… Пусть будет счастлив он… Спасибо!..
Она подняла к небу блестевшее от слёз лицо.
- Спасибо… - прошептала она снова, - я чувствую, что так тому и быть. Со мной иль не со мной, но будет счастлив он! Любовь моя чиста и бескорыстна, и выгоды себе я не ищу, и к обладанию Любимым не стремлюсь. Энергия Любви не для того дана. Но буду согревать его Лучом и пусть он пребывает в неге и покое… Пусть только будет счастлив он!..
Она улыбнулась сквозь слёзы, ярко вспыхнуло её лицо в солнечном луче, и золотой свет облил её смуглое точёное тело, покрытое каплями сверкающей хрустальной влаги.
Она опустилась на колени, ладони зачерпнули воды из чаши, она умылась, ощущая, как холодные ручейки свободно текут по лицу.
- Благодарю вас всех… Спасибо, - в последний раз произнесла она и замерла, присев на колени, уставившись невидящим взглядом на кружево падающей воды.
Она не знала, сколько времени прошло, забывшись, но постепенно ощутила, как кожу студит лёгкий ветерок. Стало знобко и как-то… обыкновенно. Таинство свершилось, и всё вернулось на круги своя…
Стуча зубами, она подскочила к оставленным вещам и стала суетливо одеваться, мысленно изумляясь своему поступку. Ничего такого не планировалось, она просто шла помолиться. А ЭТО что такое было?..
Вот вечно у неё всё, не как у людей!..
Натянув ветровку и выпростав поверх неё мокрые космы, она с величайшем удовольствием подумала о припасённом термосе с горячим чаем, и о бутербродах с красной рыбой, и о тёплом флисовом пледе. Вот завернётся сейчас в плед на любимом местечке, подожмёт ноги, нальёт огненного чая в кружку и будет от души согреваться!
Подхватив одной рукой рюкзак, она бодрой трусцой добежала до беседки и только собралась кинуть его на лавку, как ноги её подкосились, она упала на колени и вскрикнула, в ужасе закрыв глаза руками.
Один зритель у неё, как оказалось, всё же имелся…
Причём мужского пола.
Высокий, черноволосый и до невозможности красивый…
Глава 11
Григорий подхватил её, но она стала отчаянно биться и вырываться, как пойманный арканом олень, колотя его ногами, руками и головой и визжа что-то о том, что он всё испортил, что она уже выздоровела, всё приняла и отпустила, а он, как он посмел вообще!... Но он молча и крепко держал её, терпя боль и прижимая её мокрую голову к груди.
Наконец, она устала, сбавила темп, какое-то время ещё вяло трепыхалась, потом обмякла и бурно разрыдалась, уткнувшись ему в плечо. Он уткнулся ей в макушку, прерывисто, облегчённо вздохнул и тоже дал волю слезам.
Потом они долго сидели молча, прижавшись друг к другу и не шевелясь. Мерный рокот водопада странным образом словно отсёк их от всего окружающего мира и от собственных противоречивых, путаных мыслей. Слова могли только всё испортить.
- Ты всё видел, - наконец, пробормотала она заплетающимся от стыда и смятения языком.
Он нежно погладил её по влажным волосам.
- Я не специально. Так… получилось. Я просто ждал тебя в беседке. Мне сказали, что ты в это время всегда ходишь на водопад. И я подумал, что лучшего места встречи и не придумать. И запереться от меня в номере ты точно не сможешь.
- Я могу убежать в лес, - вяло возразила Нина. – И фиг ты меня поймаешь.
Григорий засмеялся:
- Ты также можешь прыгнуть в водопад и утечь вниз по речке. Мне слабо, сразу тебе говорю. Только прежде, чем убежать, тебе сначала надо от меня вырваться. А я тебя не отпущу. Ни за что.
Он сильнее сжал руки, буквально вдавив её в себя, и пробормотал:
- Ни за что, моя Богиня.
Нинины щёки обдало жаром:
- Ты… всё слышал. И видел…
- Не всё, - тихо ответил он, покачивая её, как ребёнка. – Но достаточно. Достаточно, чтобы понять, что такую Женщину нельзя встретить дважды. Дурачков судьба не терпит. Я вот дурил, трусил, был нечестен с тобой, не до конца откровенен, и вот, что вышло. Поделом мне… Но ты пострадала ни за что. Ты сможешь меня простить, любимая?..
Он заглянул ей в лицо. И в его взгляде, по-прежнему тёплом и тёмном, она вдруг ощутила глубокую печаль. Он уже изменился, мелькнула удивлённая мысль. Он как будто стал старше. Нина трепетно изучала знакомое до последней чёрточки лицо, и даже осторожно провела по нему рукой, но ощущение перемены осталось.
- Во мне нет обиды, - вымолвила она, наконец. – Я ведь тоже виновата перед тобой. И я была нечестна, я никогда не верила в наши отношения, просто позволила себе… упасть в них без оглядки. И в результате набила пару синяков. Так что мы квиты, дружок, - шутливо боднула она его в плечо, но он неожиданно обхватил её голову и приник к губам, и у неё мгновенно помутился рассудок…
- Как ты вообще узнал, что я здесь? – через некоторое время, с трудом отдышавшись, спросила она. – На работу, что ли, ко мне заявился?..
Григорий фыркнул весело:
- Не пришлось. Меня выручило немереное Элькино любопытство. Она видела твою путёвку.
- Вот коза, - пробормотала Нина полусердито-полувосхищённо. – Успела, проныра, в моей комнате побывать!..
- Не сердись, - засмеялся Григорий и легонько чмокнул её в нос. – Она отличная девчонка. Но любопытная, как сорока, это да.
- Тебе бы и в самом деле на ней жениться – гора проблем с плеч, и она действительно замечательная девушка.
Он посмотрел на неё и глубоко вздохнул.
- Обещай мне, что впредь не будешь такое говорить.
- А то что?.. – нахально вскинулась она. – Бросишь меня, что ли?.. Так пожалуйста, я даже с удовольствием!..
Она тут же пожалела о своих словах, потому что он быстро отвернулся к водопаду, но в глазах его она успела увидеть промельк боли.
Сжавшись в комочек, потому что сразу стало холодно, она обхватила себя руками, поджав ноги.
- Прости, - буркнула она в коленки. – Это было… подло. Помолчала немного и добавила с некоторой грустью. - Как видишь, Богиня из меня, как из… хм… пуля… из кое-чего.
Его плечи затряслись от смеха, и он обернулся. В глазах сияли знакомые золотые искры, превращавшие её в бессмысленно-восторженное существо. Она вдруг подумала, когда он смотрит на неё так, то имеет над ней абсолютную власть. Прикажи он снова сигануть в водопад – ведь сиганёт, и радостно, хоть в водопад, хоть с водопада…
- Пошли, - вдруг сказал он властно и взял её за руку.
Не так, как раньше, смутно удивилась она, ощущая, как меняется и дрожит зыбкое марево пространства и времени, расползаясь неуверенными жалкими клочьями, превращая её внутренности в вязкий кисель. И только в его руке была единственная опора и сила, властная и жаркая энергия Мужчины. И она молча и безропотно подчинилась… Отголоском древней мощи растворился за спиной шум падающей воды, и Нине даже почудилась в нём одобрительная нотка. Губы расползлись в смешной полудетской улыбке, влажные космы хлёстко щёлкали по спине. И она превратилась в дерзкую, неуправляемую, но в глубине души трогательно-неуверенную девчонку из детства...
Вот и нашлась на неё управа, радостно смеялась она про себя, почти бегом прыгая за Гришкой по каменистой тропинке и жадно ловя каждую его улыбку и сверкающий одобрением взгляд. Стало всё равно, решительно всё равно… Не было больше обстоятельств и проблем, не зиял чёрный зев пропасти… Вокруг них только трогательно-осенний лес, горный воздух, мягкое солнце и пьянящая радость, и сердце, замирающее в предвкушении Чуда.
- Куда ты меня тащишь? – спросила она, наконец, когда впереди показались корпуса санатория.
- Я снял домик на турбазе, - ответил он и взглянул лукаво. – Там здорово, тебе должно понравиться. Даже камин есть. А у меня есть бутылка прекрасного вина. Короче, у меня всё на мази.
- На мази… для чего?.. – глупо спросила Нина и вспыхнула как маков цвет.
- Как минимум, для большого задушевного разговора, - губы его чуть дрогнули в улыбке, но глаза остались серьёзными. – Я задолжал тебе очень много объяснений… Пошли, пошли.
И почему она снова послушно-радостно идёт за этой мужской рукой, не возмутившись, не пискнув, не трепыхнувшись, словно все кости из неё вынули?..
Ах, Нинка, пропадёшь, сумасшедшая!..
А на базе и впрямь было здорово. Золотистые домики из оцилиндрованного бревна под мягкой сенью ещё не до конца облетевших берёзок и клёнов манили светом в зябких октябрьских сумерках. За тёплыми окнами чувствовалась жизнь, где-то слышался смех, бормотание телевизора, музыка...
Григорий звякнул ключами, распахнул тяжёлую дверь дома под номером семь, красиво выгравированном на латунной табличке под фонарём, и аристократическим, словно годами отточенным жестом пригласил её внутрь.
Сначала они попали в прохладные полутёмные сени с русскими домоткаными половичками, в углу на полке тускло и важно блеснул самовар. Только гирлянды сушек вокруг толстого бока не хватает, усмехнулась про себя Нина. Но тут Григорий распахнул внутреннюю дверь, и они вошли в жилое пространство. И Нина ахнула от восторга.
Здесь не было чересчур утрированного стиля «рашен клюква», годящегося разве что на то, чтобы ошарашивать неподготовленных иностранцев, но что-то непередаваемо русское сохранялось. Нина мысленно воздала хвалу дизайнеру. Самое главное: в домике было по-настоящему, по-домашнему уютно. Белёный камин отделан старым выгоревшим кирпичом, огромная и, похоже, дубовая кровать на толстых кривых ногах застелена лоскутным, явно ручной работы покрывалом. Нина обожала всё лоскутное. Радушная, вся в пёстрых подушках кровать так поманила к себе усталое, натруженное тело, что Нина поспешно отвернулась, изо всех сил стараясь не покраснеть. Но Гришка, конечно же, заметил, гад!.. Он засмеялся, подхватил её и легко, как пушинку бросил прямо в гущу подушек. Потом сгрёб с кресла толстое шерстяное покрывало и укутал ей ноги.
- Отдыхай и грейся. Я растоплю камин. Носки дать тёплые?.. У меня есть.
- У меня тоже есть… в рюкзаке, - просипела окончательно смешавшаяся, растерянная Нина. Сердце колотилось так, что отдавалось колокольным звоном по всему телу. Надо же бежать, тупо стучала в висках кровь, надо куда-то отсюда бежать, пока… пока…
Григорий подал ей рюкзак, и она была счастлива, что можно уткнуться носом в его недра, копаясь в поисках носков. Руки немедленно завязли в коме влажного санаторного пледа. Григорий тут же выхватил его и отнёс к камину, расправив на спинке стоящего рядом кресла.
- Сейчас затоплю, и он подсохнет, - пробормотал он почти про себя, и Нина поразилась.
Это, казалось бы, обычное, бытовое действие вдруг превратило аристократичного, где-то чересчур манерного Гришку в… обычного человека. И носки тёплые у него с собой… Разве княжеские потомки возят с собой в «Ягуарах» тёплые носки?.. Разве они умеют сушить у камина влажные пледы?.. И, собственно, сами камины растапливать?..
Но Григорий управлялся с дровами сноровисто и умело, и Нина в очередной раз поняла, как мало она знает этого странного, совершенно необыкновенного человека. Любит, как оглашённая, но при этом почти не знает… Дурдом какой-то!..
Григорий поджёг растопку, весёлый язычок пламени жадно лизнул бересту, и Нинины ноздри уловили сладковатый аромат занимающихся берёзовых дров. Она натянула под покрывалом толстые сухие носки, и подобрала под себя ноги. За окном всё гуще смеркалось, и она зажгла на прикроватном столике красивую лампу с молочным стеклом, окованную искусно состаренным железом. На стенах заплясали неверные тени, а в камине занялся ровный, чуть потрескивавший огонь.
И она робко засмеялась:
- Гришка, это ведь сказка, правда? Это ведь просто очередной сон?.. Я сплю?..
Он улыбнулся, ничего не ответив, и прошёл в зону кухни-столовой, чуть скрытой полуаркой с льняной занавесью. Там виднелся небольшой круглый стол под кружевной скатертью и толстым стеклом сверху. В его центре тоже царила молочно-кованая лампа. И Нине вдруг подумалось, что они с Григорием вовсе не на базе отдыха, а у себя дома, в Родовом поместье, и скоро они уютно и вкусно поужинают за круглым столом, потом, тесно обнявшись, посидят на пушистом коврике перед камином. И даже говорить ни о чём не станут, просто будут уютно молчать, иногда неспешно целоваться, а когда поцелуи станут совсем горячими и невыносимыми… тогда…
Она зажмурилась и почти утонула в покрывале, радуясь неяркому освещению. Григорий присел рядом с бокалом золотистого вина.
- Это вовсе не сон, моя прекрасная Нинон!.. – он протянул ей бокал и улыбнулся.
- Смакуй! Это из запасов моего папочки, так что залпом не глотай. Должно быть что-то необычное.
- Папочки? - мрачно поинтересовалась Нина. – Какого папочки? Который тебя чуть не убил?..
И осеклась.
Господи, ну что у неё за язык?! Опять поперёк батьки в пекло!..
От смущения она торопливо отхлебнула из бокала, и медово-золотистый огонь прокатился по горлу. Она поперхнулась, закашлялась и чуть не померла со стыда, когда он стал хлопать её по спине. Продышавшись, она уставилась в переплетение серых шерстяных нитей покрывала и проворчала:
- Видишь, я всё тебе порчу… Я тебе не пара, слышишь?.. Я не могу тебе сопротивляться, ты прекрасно знаешь, что можешь делать со мной, что хочешь, но я тебе всю жизнь перековеркаю, слышишь?.. Брось меня, брось сейчас же, пока ещё не поздно!..
Губы задрожали, поехали, и по щеке поползло горячее и противное. Неужели ты опять собралась рыдать, Нина Савельевна, устало прошелестело что-то внутри. Ну, сколько можно?..
Он молча подоткнул под неё подушки и мягко уложил, ласково проведя ладонями по волосам и щекам. Прилёг рядом, опираясь на локоть, с наслаждением вытянул длинные ноги и сладко зажмурился. Мой рай, подумал он неспешно про себя и чуть отпил тонкого терпкого вина, вот он какой – мой личный рай…
Когда он снова взглянул на неё, она уже справилась с собой, только глаза мерцали тревожно, боязливо и… страстно. Он внутренне вздрогнул, подавляя могучий жар, который грозно, как в просыпающемся вулкане, бухнулся в каменные бока. Это она может делать с ним всё, что хочет, только вот никак не хочет это осознать. И это она его бросила…
Но сейчас не время для страстей. Сейчас время для самого трудного разговора в его жизни. Разговора, от которого, собственно, эта самая жизнь напрямую зависит…
Он шумно, тяжело вздохнул и пристроил голову ей под бок. И с замирающей трепетной нежностью ощутил, как тонкие сильные пальцы ласково зарылись в шевелюру. Всё равно любишь, устало порадовался он. Всё равно мы сможем обо всём договориться. Всё равно ты – моя… Ты всё равно это поймёшь, рано или поздно. Поймёшь и примешь, наконец…
- Нина, - пробормотал он ей в подмышку. – Мне через три дня надо лететь в Лондон. Точнее, давай вместе решать, лететь мне или не лететь…
Горло вдруг стянуло, и он растерянно замолчал. Всё, что придумывалось долгими бессонными ночами, наматывалось на сотни километров пути, все аргументы, которые он тщательно выстраивал в безупречные логические цепочки и вся убедительность, с которой он их собирался изложить – всё расползлось и растворилось в мерцающем свете камина и непередаваемом аромате, исходившем от неё. И он глупо молчал, чувствуя, что совсем обессилел.
Её пальцы в его волосах тоже разом обессилели, рука соскользнула со лба.
- Я не могу ничего решать, Гриша, - устало пробормотала она. – Я за себя-то ничего решить не могу… Лучше я пойду. Не надо нам… далеко заходить. Не надо. Лети в свой Лондон.
Она вздохнула и зашевелилась в попытке встать.
- Почему ты так легко сдаёшься? – рассердился он внезапно и прижал её руку к кровати. – Почему ты считаешь, что мои родители вправе решать за нас?
- Потому что никакой жизни нам всё равно не будет, - немедленно рассердилась она в ответ. - Потому что они никогда не примут меня, а тебя всего лишат, вгонят в нищету, а в нищете ты, - она злобно сверкнула глазами, - и твоё благородное высочество быстро загнётесь. Нет в нищете никакой романтики, уж поверь мне. Так что лети в Лондон, устраивай свою жизнь и забудь про меня!.. Всё, я пошла. Спасибо за всё.
Она попыталась выдернуть руку, но ничего не вышло.
- Никуда ты не пойдёшь, - сказал он так холодно, что она изумлённо воззрилась на него. – Я не для того столько сил потратил, чтобы найти тебя, найти свою цель и свою жизнь вообще, узнать про Родовые поместья и вот так просто позволить тебе бездарно и трусливо смыться!..
- Ого, - только и вымолвила потрясённая Нина. – У нас и зубы, оказывается, есть?..
- У нас всё есть, - бросил он зло, встал, подошёл к входной двери и запер её, надсадно щёлкая замком. – И ты отсюда не выйдешь, пока не выслушаешь меня полностью! Только потом уйдёшь. Если захочешь.
Нина, никак не ожидавшая такого поворота событий, только растерянно хлопала глазами. Разве это был Гришка, тот её Гришка с мягкими лучистыми глазами и ласковой, как морской бриз, улыбкой?..
Этот был другой, - жёсткий, властный, холодный. Вот он, сын своих родителей, со странным восхищением подумала она. Вот он, и стержень и Дух. А может, этот Гришка - всамделишный, и просто прятался до поры под маской поэтичного, слегка экзальтированного юноши?..
Ведь бросился же он на мать.
Но в таком случае дела обстоят совсем плохо.
Плохи ваши дела, Нинон… Ла-ла. Такой вот, блин… аккордеон. Ла-ла…
Григорий, наблюдавший за ней от двери, вдруг улыбнулся.
- Ты что, испугалась? – спросил он, в два шага пересёк комнату и присел на кровать рядышком. – Меня?!..
Нина всё ещё смотрела исподлобья, нервно комкая покрывало.
- Ты… странный. Непредсказуемый. А, может, и опасный. Я тебя не знаю. Люблю, но не знаю, - добавила она чуть слышно.
Он мягко взял её руки и положил себе на лицо. Она хорошо помнила этот его жест, и вдруг успокоилась.
Он просто очень устал. Ему столько пришлось из-за неё пережить, и сюда он приехал явно не по доброй родительской воле…
И через три дня ему улетать. В растреклятый город Лондон…
Всё равно, что на Луну.
- Я просто устал, Нинушка, - пробормотал он с закрытыми глазами, и она улыбнулась в потолок, сморгнув слёзы. – Прости меня. Не надо меня бояться. Я скорее умру, чем причиню тебе вред. И я не для… соблазнения тебя сюда привёл, а чтобы поговорить в спокойной обстановке. Я не могу никуда лететь, не поговорив с тобой…
- Знаешь, что? – вдруг сказала Нина довольно сухо. – Мы просто уставшие и голодные. Нам надо поесть. Все разговоры потом. У меня в рюкзаке чай есть и бутерброды. От вина нас только сильнее развезёт.
Почему-то её задело то, что он «не для соблазнения её сюда привёл».
Вот, больная!..
- Давай я сбегаю в столовую и принесу горячего, - радостно подскочил Григорий. - Сейчас как раз время ужина. Ты… подождёшь?..
В его глазах была растерянность.
Что он будет делать, если она и в самом деле уйдёт?
Нина даже засмеялась.
- Я не буду… как это… «бездарно и трусливо сбегать», если ты об этом. Я подожду.
Он тоже засмеялся, быстро поцеловал её в кончик носа.
- Я постараюсь не задерживаться, а ты отдыхай.
Вернулся он довольно скоро, с целой корзиной еды. Они вдвоём быстро и проворно накрыли на стол, и движения их были слаженны, словно они уже давным-давно были семьёй. В толстобокой эмалированной кастрюльке обнаружился ароматный рассыпчатый плов, в двух пластиковых контейнерах – салат и нарезка из овощей, в плетёной корзиночке – толстые ломти свежего, ещё тёплого хлеба. У Нины мгновенно и яростно засосало под ложечкой, и она с трудом проглотила голодную слюну. Словно в ответ у Григория весьма неделикатно заурчало в животе, они быстро перекинулись взглядами и расхохотались. И набросились на еду, словно неделю не евшие волки.
Потом, разлив по кружкам Нинин чай из термоса, сели на коврик у камина, сытые и слегка осоловелые. Пили чай и молчали. За окном окончательно стемнело, тени по углам стали чернильными, мрачными. Но их тёплый остров у камина оставался уютным и светлым. И Нине подумалось, что всё это очень похоже на их странные с Гришкой отношения: вокруг зловещие тени, а они словно накрыты куполом тёплого огня. И темнота бессильна, пока они вдвоём!..
Но бесстрастный холодный голос где-то внутри уныло бубнил своё: вам нужно расстаться, вам нужно расстаться, вам нужно…
- Как ты вообще вырвался сюда? – спросила она, только чтоб заглушить мерзкий голос.
Григорий вздохнул.
- Родители на экономическом форуме в Петербурге.
- Что с тобой будет, если они узнают?
- Они не узнают. Завтра я вернусь. Они вернутся послезавтра. Уже… подуспокоились.
- По-моему, ты их недооцениваешь, - поёжилась Нина, вспомнив «царицу Тамару» в гневе.
- Может быть, - сердито отозвался он.
- Я понимаю, не слишком приятно об этом говорить, - мягко сказала Нина. – Но ведь этого ты и хотел, не так ли?
Григорий снова шумно вздохнул и потёр лицо. Нина, словно зачарованная, никак не могла оторвать взгляд от длинных изящных пальцев, их движения почему-то лишали её ясности ума.
- Да, - выдавил он, наконец. – Да.
Он поднялся, заложил руки за спину и какое-то время неподвижно смотрел на танцующие языки пламени.
- Этот самый Лондон – это мой тайный план. Был, - усмехнулся он. – А теперь это главная проблема моей жизни… Я не говорил тебе про него, потому что не знал… вообще, когда встретил тебя...
Он сбился и замолчал.
Легче акулу поймать голыми руками, чем всё это теперь объяснить!.. как-то правильно объяснить, чтобы она так всё поняла, как он понимает…
- Вот видишь, - мрачно улыбнулась Нина. – На самом деле я – главная проблема в твоей жизни.
- Нет, выслушай же! - резко обернулся он. – Я хочу, чтобы ты поняла!.. Чтобы ты знала… Я никогда не хотел становиться юристом. Мне это неинтересно совершенно. Но у меня есть такой бзик, если я за что-то берусь, то стараюсь делать это максимально хорошо. И я очень добросовестно учился. Осталось набрать практики, и я буду действительно хорошим юристом.
Да, мысленно согласилась она, любуясь его стройной атлетической фигурой, подсвеченной сзади мерцанием огня, он действительно изумительно хорош во всём, что делает и что собой являет. Почему он всё разговоры разговаривает?.. Почему просто не поцелует?.. И самое главное, почему она до сих пор здесь?..
Он сел на корточки перед ней, зажав между коленями ладони и продолжил, не поднимая глаз:
- Я сам придумал поездку и стажировку в Лондоне, в известной юридической фирме, но преследовал свой интерес. На самом деле я мечтал параллельно со стажировкой поступить на курсы Британского общества садоводов и учиться ландшафтному дизайну. Англичане, как известно – лучшие в мире садовники… Здесь нет таких условий, да и кто бы мне дал…
Он снова усмехнулся, и осторожно выглянул из-под чёлки.
Нина так изумилась, что разом забыла про свою пламенную страсть.
- Ты?.. Садовником?..
Григорий рассмеялся от души, даже чёрные тени вокруг словно втянулись глубже в углы, и огонь весело треснул, разгрызая очередную берёзовую чурочку.
- Нинушка, вообще-то сейчас говорят «ландшафтным дизайнером», как-то не так плебейски всё же звучит! Но суть, конечно, та же. Ну, и, если повезёт, то и садовой архитектуре тоже хотелось бы поучиться. Представляешь, как бы я в поселении тогда пригодился!.. Да и в городе смог бы приспособиться – здесь большая нехватка таких специалистов…
Нина фыркнула:
- И родители бы это скушали?.. Тебя, с упоением ковыряющегося в земле на чьих-то участках?..
- Ну, вообще-то для начала я бы юристом и работал. Они ведь мне давно… место берегут… А дизайном поначалу для души бы занимался… а потом всё равно бы становился самостоятельнее, рано или поздно вырулил на свой собственный путь.
Он вдруг наклонился и прижал её руки к горящим щекам. Его мучил непереносимый стыд, но нужно, нужно договорить...
- План сработал, родители ничего не возразили против Лондона, наоборот, радовались, что сыночек такой рассудительный и серьёзный!.. И я радовался. Я ведь тогда не любил, я ведь ещё тебя не встретил…
Голос его ушёл почти в шёпот, он стал целовать ей руки, и она остро, всей кожей, ощутила и застарелый стыд, и замшелую тупую боль: всё, что он тащил в себе всю жизнь…
В душе её любовь, смятение, изумление и сострадание сплелись в невразумительный клубок.
Гришка – ландшафтный дизайнер!..
Гришка, лелеющий план освобождения, словно несчастный узник замка Иф!..
«Представляешь, как я бы в поселении тогда пригодился…»
Вот и очередная неизвестная ей грань в нём: боль, слабость и нереализованность.
Бедный Гришка…
По сравнению с его откровениями её собственные проблемы вдруг скукожились, как волос, попавший в пламя свечи.
- Гриша, - сказала она тихо, и обхватила его лицо ладонями, так, чтобы он взглянул на неё.
В его тёмных измученных глазах плавали блики пламени.
- Гриша, - повторила она тихо, одними губами, - ты понимаешь, что… нам нельзя быть вместе? По крайней мере, пока…
Он ткнулся в её ладони, как потерянный щенок.
- Гриша, - она слегка потрясла его голову. – Тебе надо лететь. Надо… Ты всё придумал правильно. У тебя всё получится.
- Может, - прошептал он горячо ей в руки, - ты тогда полетишь со мной?..
Она неожиданно захохотала, на секунду представив себя в столице Англии. Нина Саблина в Лондоне!.. Публика в немом изумлении! Особенно мама и коллеги по работе!..
Он беспомощно улыбнулся. Конечно, тащить её с собой – мысль безнадёжная, и даже не из-за документов, виз и прочей волокиты, на которую нужны месяцы. Просто… Нина Саблина не поедет с ним ни в какой Лондон, он это всегда понимал. И её смех был тому ясным доказательством.
- Гриш, - она смахнула набежавшие то ли от горечи, то ли от смеха слёзы и поднялась. – Мне пора. В самом деле, пора. Если я задержусь ещё хоть на полчаса, я…
Она долго всматривалась в его уставшее, такое изменившееся лицо, ставшее почему-то ещё более родным, и впитывала его черты, стараясь запомнить, сохранить, сберечь…
- Тебе нужно взрослеть, - сказала она тихо, - тебе нужно стать независимым. Со мной… нам вместе придётся пройти через ад. Я не хочу. Я ведь всегда буду понимать, что это всё из-за меня. И родителям твоим противостоять тоже не хочу. У меня нет таких сил…
Он сидел на полу, тупо глядя в огонь.
- Ты меня дождёшься?.. – еле шевельнулись губы.
На него как будто навалили груду тяжёлых камней, и он всё силился выбраться, но не мог даже дёрнуться.
Тебе нужно взрослеть, Григорий Геловани, слышался тихий шелест голосов под засыпавшим его курганом. Она права, твоя черноглазая возлюбленная. Любовь – это ответственность. Её нужно уметь принять…
Тебе пока действительно слабо.
Предки её сожрут. И ты не сможешь её защитить. Они и тебя-то с лёгкостью сожрут…
Она подошла к кровати, сдёрнула рюкзачок, сняла носки и запихала их на дно. Подсохший плед отправился следом.
Он наблюдал за её движениями, и они казались странно ломанными и заторможенными.
- Ты меня дождёшься?..
Всё летело к чертям и валилось в чёрную страшную пропасть.
Она остановилась посреди комнаты и снова замерла, разглядывая его.
- Нет, - ответила она твёрдо. – Я буду жить дальше. Без тебя.
Его сердце упало и покатилось по груде раздавивших его камней.
– И связь держать с тобой не буду. Даже не пытайся. Пусть всё будет, как будет. Считай, что ты свободен… от всего, что связано со мной.
Она вдруг резко, в один прыжок подскочила к столу, на котором всё ещё стояло вино, налила полный бокал и выпила в несколько огромных глотков. Сморщилась, зажмурилась, продышалась открытым ртом. Подхватила рюкзак, и быстро пошла к выходу, смутно боясь и одновременно надеясь, что он снова вскочит и захлопнет дверь, высокий, сильный и злой. И тогда она уж точно ничего не сможет поделать, и тогда её совесть будет чиста, и тогда…
Мысли неслись, рваные и сумасшедшие, подстёгнутые рванувшимся в кровь алкоголем, но он так и не пошевелился, а она уже взялась за толстую резную ручку.
Всё кончено.
- Будь счастлив, - выдохнула из последних сил и закрыла дверь.
Она вывалилась в сгустившийся вечер, хватая воздух ртом, как выброшенная на берег рыба.
На мосту через горную речушку остановилась и посмотрела в чёрную, взбуруненную воду, отсвечивавшую тусклым золотом фонарей, всерьёз поразмышляв, не свалится ли ей туда. Пальцы судорожно сжимались и разжимались на кованых, очень холодных перилах.
Мосты, вдруг вспомнилось ей. Мосты – там, где водный поток разрезает твердь, один мир заканчивается и начинается другой… Мост – грань между мирами, переход. Она сейчас перейдёт… и всё точно кончится.
Больше ты меня не встретишь,
Мы простимся на мосту…
Вода шумела и пенилась почти приветливо, темно и маняще.
Дура, вдруг поняла она отчётливо и расхохоталась ведьминским смехом. Вот же, дура!.. Высоты – едва пара метров, в самом худшем варианте просто покалечишься и при любом раскладе ушибёшься и вымокнешь в ледяной водичке, сидя в ней максимум по пояс. Вот зрелище-то – курам на смех! Вполне в её недоделанном стиле!..