Элька смотрела требовательно и холодно, в тонкой руке подрагивал стакан с оранжевым соком.
Григорий сидел в глубоком кресле цвета спелого персика, подперев подбородок кулаками, и угрюмо молчал. Все эти вопросы давно рвали и его душу, но только сейчас, слыша непривычный металл в голосе подруги, он с неприятной остротой осознал, насколько всё далеко зашло.
Эльвира встала, не дождавшись ответа, походила по комнате, постояла у огромного окна, кусая губы. Повернулась к нему. В больших нефритово-зелёных глазах острыми льдинками посверкивало осуждение.
- Гришка, я тебе друг, ты знаешь. А настоящий друг не станет миндальничать и сопли жевать!.. Так вот, я считаю, так дальше нельзя. Тебе нужно с ней поговорить. Тебе нужно выдать ей полный расклад. Она должна понимать, что происходит! Ты играешь втёмную!.. И это ты – Господи, поверить не могу!..
Он рассеянно погладил мягкий коричневый плед из шерсти альпаки, висевший на подлокотнике, словно это была шея любимого Раджи.
- Я боюсь, что она меня бросит, - само собой сорвалось с его губ, и он даже потёр в недоумении рот. – Элька, я всё это тоже понимаю, но как только набираюсь храбрости завести об этом разговор… Англия… какая, блин, Англия?.. Зачем мне это всё теперь?..
Резко отбросив плед, он вскочил, тоже подошёл к окну и прислонился к нему лбом. Стекло приятно холодило. За окном бушевали розы. Как здорово… Никаких унылых хвойников… Ну разве что чуточку – в контраст к чудесным красавицам-розам.
Вот и у них с Ниной за окном так же буйно будут пламенеть розы… в их Родовом поместье.
Резкий и болезненный тычок в спину бесцеремонно сдёрнул его на грешную землю.
- Н-да, Григорий Эдуардович, совсем вы плохи, оказывается!.. – в Элькином голосе наконец-то проскочила сочувственная нотка.
Григорий усмехнулся с лёгкой грустинкой.
- Элька, я люблю, - сказал он тихо. – Когда-нибудь и ты поймёшь.
- Знаешь, глядя на такого дурака, каким ты стал, я вот уже сомневаюсь – оно мне надо?..
- Надо, - тихонько засмеялся Григорий и посмотрел на Элю таким странным, почти потусторонним взглядом, что у неё мороз прошёл по коже. – Иначе и жить незачем, милая моя Элька.
- Ну, ладно, хренов ты философ, - Эльвира отвернулась от него и плюхнулась обратно на роскошный персиковый диван. Налила себе и ему сока из высокого хрустального графина. – Но ты всё-таки вспомни – ты сам придумал Англию, ты сам выстроил всё так, чтобы тебя туда отправили, ты подготовил свой путь к свободе, всё продумал и просчитал – и что теперь?.. Всё в тартарары?.. И как ты будешь выгребаться из этого?.. И что будет с ней? Ты не боишься, что твои предки устроят ей кучу неприятностей, а тебя лишат наследства?
Григорий холодно фыркнул.
- Это ты сейчас такой гордый и умный, - со спокойной злостью заметила Эля. – Но ты ведь не рос в бедности, не тянул на себе семью. Через Англию всё у тебя бы получилось, я не сомневаюсь. Ты бы вернулся независимым человеком с собственным заработком и планами на жизнь. И папенька с маменькой от тебя бы рано или поздно отвязались. Между вами уже протянулась бы черта – черта твоей взрослости. Твоих собственных амбиций. Они бы смирились со временем. С твоим выбором профессии, даже с выбором жены, пусть и не сразу… Господи, да мы с тобой столько раз об этом уже говорили – это же всё твои собственные песни, и что, тебе уже и это всё пофигу?..
- Да нет, Элька, не пофигу!.. – рявкнул он, не выдержав её жёсткого напора.
Ему тут же стало стыдно, но эти её острые и холодные как куски льда фразы тюкали прямо в виски, и хотелось заорать, взвыть нечеловеческим голосом!..
Н-да, кажется всё ползёт по швам: и его воспитание, и хвалёная выдержка и что там ещё…
Как хочется закрыть глаза и улететь в мечтах к любимой, зарыться лицом в тяжёлый, пахнущий сладкими травами шёлк волос и забыть обо всём на свете…
- Гришка… - Эльвира подошла тихонько и уткнулась ему в плечо. – Тебе всё равно придётся взять себя в руки. Ты же мужчина, ты не можешь подвергать опасности свою женщину… Прости, что я всё это тебе говорю, но мне кажется, твоя маменька что-то пронюхала. Ей вдруг, видите ли, захотелось снова устроить смотрины – «вы ведь чуть не каждый Божий день там пропадаете, ты, Эленька, уже, наверное, скачешь, как амазонка!.. Не пора ли продемонстрировать родным свои достижения?..»
Элю передёрнуло, и её тонкие пальцы больно впились в руку Григория. И это отрезвило его гораздо эффективнее, чем все её патетические речи.
Она боялась. Реально боялась. И снова в глубине души скребнула когтистая лапа. Две самые дорогие ему женщины могут серьёзно пострадать. Из-за его щенячьей безответственности. Надо, надо брать себя за шкирку…
Он обнял Эльвиру, привычным движением прижав к груди кудрявую изящную головку.
- Эля, ты права, - проговорил он медленно, принуждённо выскребая себя из сладких грёз.
Он несколько раз зажмурился и сильно выдохнул. Окружающая обстановка обрела ясность и удручающую чёткость.
- Я всё скажу ей… при следующей встрече, - севшим голосом выдавил он.
- Только пусть эта встреча будет не завтра!.. – всхлипнула Эльвира, оторвавшись от него и заглядывая в лицо.
Зелёные глаза от отчаяния и страха стали совсем огромными и беспомощными.
Бедный ребёнок, подумалось Григорию.
А сам ты не ребёнок – ехидно крякнуло что-то внутри. Самое что ни на есть дитё беспомощное. Твоя младшая подружка гораздо мудрее, между прочим, тебе бы её слушаться. А не то – ата-та по попке!..
Ата-та…
- Спасибо, тебе, Эля, - пробормотал он, гладя вздрагивающие несчастные кудряшки. – Не плачь. Ты права… во всём. Я всё улажу… не плачь.
Как всё уладить он решительно не знал.
- Куда опять намылилась, я спрашиваю?..
Старое кухонное полотенце, которое Нина ненавидела, но всё не решалась выбросить, серой застиранной тряпкой болталось у матери на плече.
- Куда, куда… - буркнула Нина. – Куда и всегда. К Анне.
- Врёшь, - безапелляционно отрезала мать. – Всё ты врёшь, прости Господи. Чует моё сердце, блудишь, девка. Целыми днями пропадаешь, ох, чую, наблудишь. Сраму ведь не оберёшься, непутёвая! Завтра воскресенье, пойдёшь с нами в церковь, службу отстоишь и исповедаешься. Слышишь меня?.. – в её голосе появилась хорошо знакомая Нине визгливая нотка. - Ты меня слышишь?..
- Прямо побежала… - одними губами пробормотала она, наклонившись, чтобы зашнуровать баретку.
Цепкая сильная рука сдавила ей запястье и дёрнула вверх. Нина зашипела от боли, чувствуя, как волна пенной горячей ярости плеснула под самые глаза. Главное, не сорваться… не сорваться… Иначе будет очень плохо. Всем.
- Что ты там бормочешь, дрянь такая, Господи прости!.. Ну-ка, слушай-ка меня, до-чень-ка, – прошипела она яростно, и ласковое слово превратилось в изощрённую издёвку, - Господь Всевышний свидетель – приползёшь домой с брюхом – от дома откажу. Слышишь?.. Ты меня слышишь?!.. На порог не пущу, даже и не приползай!.. Приблудышей своих сама растить будешь, где и как хочешь! А ко мне даже не приползай!..
Светлые и прозрачные как речная вода глаза Людмилы Сергеевны были словно подёрнуты тонкой слюдяной плёнкой. В тесной маленькой прихожей её массивная фигура, казалось, поглощала весь свет, и Нине на секунду представилось, что мать сейчас попросту придавит её к двери, и она задохнётся в слепой жалкой беспомощности. В носу резко зачесалось, и заслезились глаза.
- Выпусти, мама!.. – крикнула она тонко и рванула дверь, еле успев выдернуть сумку из злобно бахнувшей двери.
Она ещё долго мелко тряслась на лестничной клетке, пытаясь расслабить сведённые стрессом мышцы.
Нина очень редко плакала. Не плакала и сейчас. Но жуткие, невозможные слова матери продолжали сотрясать всё её существо.
Что это такое на неё нашло?
Про Григория она ничего не могла знать. Нина была осторожна и бдительна, как койот в ночной прерии.
Разве кто из маминых приятельниц или соседей видел, как она садилась в чёрный «Ягуар»?..
Тут она бессильна. Людская молва хуже смолы и перьев. Век не отмоешься…
Нина с трудом разжала побелевшие от напряжения пальцы, стискивавшие крашеное железо перил.
«Приблудышей»…
В носу и глазах стало так едко, что она согнулась и с трудом подавила отчаянный вой, так и рвавшийся из горькой глубины. Снова затрясло. Огромным усилием она вызвала в памяти образ отца Алексия и держала изо всех сил, прорисовывая каждую мелочь, пока он не обрёл чёткость и не улыбнулся ей своей доброй лучистой улыбкой.
Ещё постояла, подышала с закрытыми глазами и постепенно выпрямилась. Гордо вскинула голову.
Она сделала выбор.
И не будет жалеть.
Пусть ковровой дорожкой ложится под ноги новый путь. Пусть впереди хоть пропасти, хоть горы с обрывами и ледниками, хоть кипящее жерло вулкана. Она сильная, она справится.
Он сказал: «Я так сильно тебя люблю».
Остальное не имеет значения.
Из подъезда лёгкой и уверенной походкой вышла красивая брюнетка с лёгкой, чуть загадочной улыбкой на устах.
Так выглядят только женщины, отправляющиеся на любовные свидания.
- Нина, любовь моя, - сказал он, когда они с трудом, задыхаясь, выбрались из жаркого омута поцелуя, - нам надо поговорить.
Они, обнимаясь, стояли под старым раскидистым клёном, в их излюбленном месте у излучины тихого ручья. Раджа и Светлая, побрякивая уздой и хлеща по бокам роскошными хвостами, мирно паслись рядышком. Солнца не было, серебристая поволока затянула небо. Так обычно бывает перед циклоном, но пока что в природе всё было тихо, тепло и как-то сонно.
- Надо, так надо, - продышала Нина в его рубаху, продолжая обнимать его за шею. – Давай говорить.
Сердце её стало вдруг замирать и биться вяло, как всегда, когда приходило очередное предчувствие.
- Нет, - пробормотал Григорий, лаская ей виски и затылок забравшимися в густые распущенные волосы пальцами, - не здесь и не сейчас. Я заказал столик в «Казанове» на пять. Поедим, пойдём гулять. И спокойно поговорим.
- Какая «Казанова», Гришка, - невольно хихикнула Нина. – Я же в джинсах и футболке. Домой переодеваться не поеду… - она сглотнула трудно, - мы с мамой поругались. Хоть и вовсе не возвращайся…
- Бедная моя, - он обхватил её лицо ладонями и поцеловал кончик носа. – Насчёт дресс-кода не переживай – мне есть, что тебе предложить. В машине в пакете. Увидишь.
- Гриша, - она залилась краской, - опять?..
- Не опять, а снова, - рассмеялся он и легко подхватил её на руки. – Я обожаю красиво тебя одевать.
И добавил лукаво:
- Хотя, думаю, раздевать тебя будет намного интереснее.
Она негодующе фыркнула и уткнулась в его шею, смутно переживая, что пламень её щёк подпалит ему рубашку. Но сквозь любовный туман, заполнивший её всю без остатка, тёмной нездоровой пульсацией вползла в сердце нота страха.
О чём он собирается разговаривать?..
Неужели хочет сделать ей предложение?..
Но нет, нет… черно на душе, страшно. И не будем об этом, Нина Савельевна…
Не сейчас, когда он несёт её к лошади на руках и принадлежит ей целиком и полностью.
Пусть она умрёт не сейчас.
- Ну, жди, любимая, - он лёгким касанием провёл пальцами по её щеке и поцеловал в нос. – Я быстро, хочешь, иди в машину, она открыта.
- Нет, - ответила Нина. – Так хорошо, приятно на улице, тут посижу. Иди уже, мойся, - шутливо толкнула она его в бок.
На территории конюшни был небольшой санузел с душевой кабинкой для посетителей. Нина уже побывала там, и, посвежевшая, в чистой футболке и джинсах, уселась ждать Григория на резной лавке под купой акаций. Потрясла намокшими концами волос, чтобы подсохли. От волос шёл чуть слышный приятный аромат цветов. Нина томно улыбнулась. Неприятное предчувствие ушло куда-то вглубь и зарылось в ил, как сонный карась.
Может, на этот раз всё чушь и ерунда – просто слишком много эмоций, переживаний, слишком бурно всё у них развивается?..
Она, всё продолжая бессмысленно улыбаться, расслабленно откинулась на спинку лавки и по привычке принялась блуждать взглядом в серебристо-сером небе в поисках ответа на свои мысли. Но небо словно оглохло, спряталось под панцирь из жемчужно-серой, растрескавшейся штукатурки, из-под которой тускло отсвечивало чуть голубым.
И, словно ударом плетью, вдруг ожгло чьим-то присутствием, тяжёлым, враждебным.
Нина медленно опустила голову.
И не смогла не вздрогнуть.
Перед ней стояла женщина, высокая, статная, черновласая, поразительно красивая.
Платье простого кроя цвета слоновой кости выгодно оттеняет великолепную золотисто-смуглую кожу, густые тяжёлые волосы искусно заплетены в сложную косу, а в ушах тускло отсвечивают жемчужины, происходящие явно не из лотка с китайской бижутерией.
И даже не черты гордого и сильного лица поразили Нину очевидным сходством, а руки и пальцы, раздражённо крутившие дужку позолоченных, почти невесомых очков. Длинные, изящные пальцы с миндалевидными ногтями, аристократичные до последней сухой косточки. Только поколения и поколения породы, тщательного отбора и отсева дают такое гордое изящество форм, такую небрежную грацию движений.
Вот она, пропасть…
Она разверзлась перед Ниной так неожиданно и страшно, и такая сосущая пустота зияла в её чёрной глубине, что Нинино сердце дико рванулось и со всего маху стукнулось в клетку рёбер. Тяжким звоном отдался удар по телу, эхом прокатился по всем закоулочкам души.
Если бы не стальная, закалённая годами непростых отношений с миром, воля, она тотчас сорвалась бы и бросилась бежать, не оглядываясь и зажмурившись до боли в глазах.
Но вместо этого Нина лишь слегка поменяла позу, закинув ногу на ногу, скрестила руки на груди, и не опустила долу спокойных непроницаемых глаз.
- Вы позволите? – холодно спросила незнакомка и царственным жестом указала на место рядом с Ниной.
- Прошу вас, - в тон ей ответила Нина и скупо улыбнулась.
Ну что ж, помирать, так с песней. Мы тоже не лыком шиты, правда ведь, Нина Савельевна?..
С томной грацией светской львицы женщина опустилась на самый краешек сиденья и снова вперила в Нину тяжёлый давящий взгляд.
Какое-то время между ними висело напряжённое молчание, словно эти двое незримо проверяли друг дружку на прочность. Даже корявые акации над ними как-то замерли, боясь угодить между двух разгорающихся нешуточных огней.
Наконец, нехотя, глубоким сильным голосом с чуть заметной саркастической ноткой, женщина заговорила:
- Меня зовут Тамара Георгиевна, и юноша, с которым вы, очевидно, так весело проводите время – является моим сыном. – Губы её неприятно скривились, чуть подпортив царственный облик. – И мне хотелось бы узнать, кто же, собственно, вы такая? И давно ли вас с Григорием связывают эти… с позволения сказать, отношения?
Нина приятно улыбнулась одними губами, хотя всё внутри сковало морозным холодом.
Н-да, серьёзная тётенька.
Откуда же, интересно, в Гришке эта прозрачная светлая глубина?.. Там ведь и папенька такой же, если не хлеще, судя по скупым Гришкиным комментариям…
Но надо уже отвечать. Нельзя без повода раздражать такую опасную особу.
- Здравствуйте, Тамара Георгиевна… Меня зовут Нина. С Григорием мы познакомились этим летом. Случайно.
Мать Григория отвернулась и нацепила очки всё с той же ленивой грацией. И Нине становилось всё страшнее.
- Случайности, будь они неладны, - пробормотала в пространство Тамара Георгиевна и снова повернула к Нине тяжёлую красивую голову. – И кто же вы, девушка… или, пожалуй, всё-таки женщина, - она оценивающе прищурилась. – К тридцати ближе, так?.. Маникюром не пахнет… руки запущенные, и, судя по всему, рабочие. Ну, про одёжку вообще промолчим – как это Григорий вас не приодел ещё – он у нас мальчик с эстетическими замашками… Ну, и кем вы работаете, женщина Нина? Надеюсь, хоть не дворы подметаете?..
Кобра сделала молниеносный бросок, и длинные ядовитые зубы вонзились...
Никуда они не вонзились.
Нине вдруг стало смешно. Аристократия как-то чересчур быстро скатилась до уровня обыкновенной базарной торговки.
Может, и нет никакой аристократии вовсе?..
Вот и проверим.
Конечно, с матерью Григория не стоило бы затевать такие проверки, но Остапа, как говорится, понесло.
- Вы знаете, не дворы, не-ет, - протянула Нина, подпустив в голос лёгкую «дебильцу». – Санитарочка я… ну там знаете, в больничке полы помыть, горшки носить… А что, хорошая работа, нужная, мама говорит, людям помогать нужно, Ниночка, Господь, Он всё видит и воздаст сторицей…
Нинино юродство возымело немедленный эффект. Кобра разозлилась по-настоящему, раздула чёрный капюшон с очковым рисунком и яростно зашипела:
- А, так мы ещё и дерзкие, и сам чёрт нам не брат!.. - Тамара Георгиевна поднялась, скорее даже вскочила, подрастеряв толику пресловутой грации. – Ну, вот что, Нина или как тебя там! Давай-ка решим это дело полюбовно, иначе тебе придётся очень сильно пожалеть, что ты попыталась связаться с семьёй Геловани!.. Так. Такси на стоянке. Деньги у меня в машине. Я тебе плачу – в разумных пределах – и ты исчезаешь из нашей жизни навсегда. Да, ещё справку от гинеколога предоставишь, и от того, к которому я тебя сама направлю, а то, я смотрю, ты девица шустрая… После справки, которая меня устроит, получишь ещё. Или на аборт. Всё, пошли.
И она попыталась схватить Нину за руку, но Нина молниеносно перехватила её запястье.
Кажется, сегодня ещё одна мама уже пыталась устроить похожую сцену…
Нинины внутренности скорчились от гнева и ярости.
Кобра всё-таки ужалила, и на этот раз прямо в сердце.
Аборт…
Приблудыши…
Сговорились они, что ли?!
- Ну вот что, Тамара Георгиевна, - сказала она тихо и раздельно - признак плохо скрываемого бешенства. – Сейчас придёт Григорий, и я вам обещаю повторить слово в слово всё, что вы мне сейчас наговорили. Очень интересно посмотреть на его реакцию. Думаю, вам этого, наоборот, очень не хочется. Поэтому у вас ещё есть шанс тихо-мирно уехать отсюда и предоставить своему взрослому сыну самому решать, с кем ему встречаться. А я, так и быть, постараюсь не упоминать ему о нашем не очень приятном знакомстве.
Не без злорадства Нина наблюдала, как багровые пятна гнева уродуют прекрасное смуглое лицо. Тамара Георгиевна прилагала немалые усилия, чтобы достойно освободится, но откуда ей было знать, что «женщина Нина» обладала железной хваткой закалённой обширной практикой медсестры «Скорой помощи»!..
– У нас с Григорием всё серьёзно, - добавила Нина, постаравшись сделать свой голос чуть менее непримиримым. – Так что лучше бы нам как-нибудь заново познакомиться, когда вы будете готовы к… вежливому общению.
И только теперь она выпустила холёную руку, на которой остались некрасивые белые следы.
Ой-ёй-ёй…
Только крайняя степень гнева могла заставить Нину совершать совершенно безумные поступки, вроде этого. Но она ничего не могла с собой поделать – когда её загоняли в угол, она хладнокровно бросалась на противника, будь он хоть в сто раз сильнее и опаснее. Все мальчишки в её дворе это быстро усвоили, и она стала для них «своим парнем». И весьма авторитетным.
Вот только Тамара Георгиевна Геловани об этом не знала. Задиристый черноглазый воробей нахально поклевал её прямо в темечко, а она только глупо стояла, задыхаясь от бешенства, открывая и закрывая рот, словно выброшенная на берег рыба.
- Я… раздавлю тебя, маленькая дрянь!.. - просипела она, наконец. – Ты хоть понимаешь, С КЕМ ты имеешь дело? У них, видите ли, «всё серьёзно»! У него всё серьёзно с Эльвирой Алексашиной, они чуть не с детства помолвлены, у них свадьба через год, когда он вернётся из Англии! А с тобой у него – развлечение, мерзавка, дрянь!.. Мальчишеский загул перед взрослой жизнью! Через месяц он летит в Лондон, стажироваться в крупной фирме, и будь уверена, тебя он с собой не потащит!..
Она продолжала что-то выплёскивать на неё, сжимая в ярости кулаки, но Нина уже не слышала её слов, словно они вязли в каком-то сероватом, словно небо, тумане.
«Через месяц он летит в Лондон».
Она ничего не знала ни про какой Лондон.
«У него всё серьёзно с Эльвирой Алексашиной… помолвлены… свадьба через год».
Кто такая Эльвира Алексашина?
Он никогда и словом не обмолвился ни про какую Эльвиру, ни про Лондон.
Она встала, как сомнамбула, не заметив даже, что Тамара Геловани замолчала и пристально разглядывает её исподлобья.
А что он ей вообще про себя говорил?
Она и про отца-банкира-то совсем недавно узнала, да и то случайно.
«Я очень сильно тебя люблю»...
Заболела голова, заболела противно, нудной тоскливой болью заломило в висках. Это всерьёз и надолго, до судорог и тошноты... Надо добраться до дома и быстро. Заварить нужные травы и лечь. Ни о чём не думать. Нельзя… Нельзя рассыпаться в прах перед этой злобной мегерой...
Она подняла глаза на стоявшую перед ней женщину. Не хватало только яростных змей, извивающихся вокруг головы, а так – Медуза Горгона собственной персоной. Современная, правда, «отгламуренная» Медуза - позолоченные очки, платье «от кутюр», светлые туфли из кожи антилопы, перламутровый отблеск в ушах. Высокомерие и гордыня в каждой чёрточке вылощенного до зеркального блеска облика.
Это лживый иллюзорный и сложный мир – где живут такие как семейство Геловани. Извращённый собственной очевидной абсурдностью.
Она ведь всегда это знала.
Она слишком легко дала себя обмануть, глупая маленькая девочка, притворяющаяся очень самодостаточной взрослой женщиной. Она отдала своё сердце тени в красивой маске. Она поверила, что тень живая, что тень имеет душу. Поверила, что тень способна любить.
Ну и зря…
В висках ломило всё напористей.
Она больше его не увидит…
Никогда.
- Не беспокойтесь, - лишённым всяких эмоций голосом произнесла она. – Я не беременна. Наши… отношения в такую фазу не зашли. Спасибо, что просветили… насчёт свадьбы и Лондона. Я ничего не знала. Я бы не стала… если б знала. Прощайте.
Она резко повернулась и решительно пошла к стоянке.
В глазах Тамары Георгиевны сверкнуло удовлетворение. Она всё равно победила, хотя видит Бог, чуть не скатилась до пошлой драки с этой наглой выскочкой!..
Но странным печальным отблеском промелькнула где-то в глубине мысль, что эта девица чем-то напомнила ей её саму в далёкой юности. Как она сама когда-то отчаянно и яростно боролась с родными, устроившими ей брак с надутым и толстым Эдиком Геловани!..
Нина стояла около чёрного «Ягуара» и стеклянными глазами смотрела на машину. Там её сумка. Надо забрать. Надо открыть машину и протянуть руку. И снова на секунду окунуться в запах тёплой кожи салона, в аромат Гришкиного одеколона, его собственный чистый сильный запах, в их счастливое всего получасовое прошлое, напоённое любовью, мечтами и надеждами…
Она никак не могла себя пересилить, и горло сухо давило. Пальцы словно приклеились к глянцевито-чёрной поверхности.
- Почему я должна тебе верить?.. – раздался сзади холодный голос, и Нина вздрогнула.
Тамара Георгиевна Геловани снова сверлила её властным тёмным взором.
Нина тупо смотрела на неё и никак не могла взять в толк, о чём она спрашивает.
Как тебя, Нина Савельевна, вообще угораздило влезть в такое… такое…
В пульсирующую от боли голову приходили только самые непотребные слова. Впрочем, они, наверное, и были единственно правильными в этой странной, изломанной, перекорёженной ситуации...
- Ничего вы мне не должны, - устало ответила она, и отняла, наконец, руку от машины. – Моя сумка в машине вашего сына – можно, я заберу?
Тамара Геловани молча, не спуская с неё глаз, открыла дверцу и пошарила на заднем сиденье.
- Эта? – она держала Нинину яркую, пошитую Иркой лоскутную сумку наотлёт, будто она была набита вонючим тряпьём.
- Эта, - Нина дёрнула сумку, но неожиданно обнаружила, что мать Григория держит её весьма крепко.
- Будем считать, что я тебе поверила, - угрожающе прошипела Тамара Георгиевна. – Но если только я услышу ещё хоть раз, что Григорий с тобой встречается, или хоть что-нибудь в этом роде, я самолично тебя УНИЧТОЖУ! Поняла?!.. Ты меня поняла?!..
Она вдруг вырвала сумку из рук растерявшейся Нины и швырнула её прямо под колёса «Ягуара».
Нина смотрела на валявшийся в пыли пёстрый комок, и всё внутри неё валилось в чёрную пропасть.
- Впечатляет, - сказала она, наконец, и подобрала сумку. – Спасибо, что хоть не разодрали.
Она не спеша отряхнула сумку и совсем собралась было уйти, но какая-то мрачная сила вдруг затопила её грозной ледяной волной.
Медленно и плавно, словно в замедленной съёмке она повернулась и подняла взгляд на тяжело дышавшую Тамару Георгиевну. Та всё ещё сжимала и разжимала в гневе руки, и движения красивых пальцев тоже казались вялыми и заторможенными.
- Кто? – спросила Нина строгим и странно чужим голосом, - кто сломал вас? Кто вырвал вашу душу?.. Где она болтается теперь?
Тамара Геловани внезапно замерла и стала на глазах бледнеть, словно увидела привидение. Бушевавшая в ней праведная ярость резко сменилась безотчётным липким страхом. Она не могла понять, почему тёмные и будто пустые глаза этой наглой золотоискательницы внезапно возымели такую власть над ней. По спине под платьем противно поползла капля пота…
- Так кто?.. – требовательно повторила Нина всё тем же холодным чужим голосом.
- Ро…дители, - запнувшись, пробормотала та, словно под гипнозом. – По какому… праву…
- По праву всех загубленных родителями душ, - отрезала та, кем была теперь Нина. – Я тебя породил, я тебя и убью, так, кажется, у Гоголя? Верните свою душу, Тамара Георгиевна. Иначе…
Она не договорила, почти запредельным усилием вернув себя в себя. Грудь её тяжело вздымалась, на лбу блестел пот. Она медленно повернулась на носках, так, что натужно скрипнули кроссовки, и побрела к машине с шашечками.
- Нина!.. – донеслось вдруг со спины.
Сердце судорожно кольнуло. Она обернулась.
Григорий бежал к ним изо всех сил, отчаянно размахивая руками.
- Нина, стой! Оста-новись!.. Не на-до!..
- Надо, - прошептала Нина занемевшими губами и неуклюже плюхнулась в машину. – В город, - бросила она водителю, - и, если можно, поскорее!
- Поскорее, так поскорее, - согласился тот весело. – Я смотрю, не скучно тут у вас! Прям хоть сериал снимай! - подмигнул он Нине, заводя двигатель.
- Лучше было б скучно, - пробормотала Нина, белыми пальцами вцепившись в сиденье и тупо глядя прямо перед собой.
- Нина!.. Ниночка, стой!.. Любимая, остановись!..
Он был совсем близко, но такси уже набрало скорость, и расстояние между машиной и мчавшимся со всех ног Григорием очень быстро пошло на разрыв.
Слёзы хлынули так внезапно, что Нина даже удивилась. Не ожидалось вроде никаких слёз!.. Она же сильная, и всё такое!.. Она стала яростно тереть глаза, но стало ещё хуже.
- Вы уверены, что вам надо в город?.. – спросил посерьёзневший водитель. – Может, остановимся?..
- Нет, - тихо и твёрдо ответила Нина, из последних сил подавив судорожный всхлип. – Закроем эту страницу…
- Ну, воля ваша, - вздохнул тот и прибавил скорости.
Темноволосая фигура в распахнутой белой рубашке осталась за поворотом.
Нина уронила голову на руки.
Ей не перепрыгнуть эту пропасть.
Она едва не сорвалась.
Хватит.
- Где?! Где ключи, я спрашиваю?!
Внезапно и со звериной силой он выдрал из её рук золотистую сумочку-клатч и принялся вышвыривать содержимое прямо на землю. Словно снежные хлопья, крутились в воздухе денежные купюры, шлёпнулась в траву золотая кредитка, мятым неприличным комком приземлился рядом батистовый платочек с монограммой, следом брякнулась позолоченная пудреница, и зеркальце в ней тут же покрылось жалобной паутиной трещин. Наконец, и сама сумочка с раззявленными в немом пароксизме створками кувырком полетела в пыль под колёса и замерла там же, где ещё недавно пребывала лоскутная сумка Нины.
Тамара Геловани не смогла сдержать суеверной дрожи и в ужасе таращилась на сына, впавшего в какое-то дикое буйство.
- Прекрати, Гриша, - потребовала она, но вместо ожидаемого металла в голос её откуда-то прокрался надтреснутый старческий сип.
Что происходит, Господи прости?..
Сначала её гипнотизирует маленькая черноглазая змея, теперь родной и всегда предсказуемый, на сто ходов проверенный сын превращается в разъярённого зверя…
- Я не прекращу! – заорал он прямо в лицо. – Если ты сейчас же не вернёшь ключи, я … - он завертел головой, дико озираясь по сторонам, - я разобью тебе машину!..
И вдруг саданул ногой в боковое стекло её лаково-синего супермодного «Порше», выбив его напрочь, только несколько мелких осколков хищно ощерилось по краям. Потом, войдя в раж, отвесил ещё и по дверце, отчего на ней появилась некрасивая, какая-то стыдная вмятина. Прищурился злобно-весело и другой ногой играючи снёс зеркало, которое патетически повисло на остатках проводов.
- Не надо, не надо!.. – крикнула Тамара Георгиевна на грани истерики и закрыла лицо руками. - Я их бросила… ту-уда…
Она вытянула руку в сторону невысокого бетонного ограждения.
Рука тоже противно тряслась, словно у древней старухи…
Он одним прыжком перелетел через бордюр и стал неистово шарить по траве.
- Гришка, прекрати… - пролепетала она плаксиво, как маленькая девочка.