Она плакала в сжатые кулаки, а он смотрел на неё, бултыхаясь в странной смеси бессильного гнева и невольного уважения.
До сих пор только жене удавались подобные трюки с его психикой.
- Ладно, пошли, - проворчал он и подсунул под неё руки. – Я донесу тебя до твоей квартиры.
И тут с удивлением увидел, как по её и без того бледному лицу разливается совсем уж синюшный оттенок. Она судорожно дёрнулась и попыталась выпростать ноги из-под пледа.
- Нет, Михаил, я сама…
- Издеваешься?.. Ты и шагу ступить не можешь!
- Нет, прошу вас, оставьте меня тогда здесь на лавочке, я потихоньку приду в себя и…
- Так, - в его голосе было столько холода, что хватило бы остановить глобальное потепление. – На лавочке, значит…
Он выгреб её с заднего сиденья, невзирая на слабые протестующие всхлипы, закинул на плечо и пошёл в подъезд.
- Ключи от подъезда, - он остановился у запертой двери.
- В… в кармане… если не выпали…
Он сунул руку в карман её пальто, и Нина снова всхлипнула. Ключи, к счастью, нашлись.
- Михаил… прошу вас… я должна сама… вы не понимаете… моя мать… не должна… - бормотала она ему в спину, холодея от паники.
Сейчас почти наверняка случится ещё одна безобразная сцена с его участием, и останется только по-настоящему помереть от чудовищного позора.
- Номер квартиры, - безучастно процедил Филатов, не обратив на её завывания ни малейшего внимания, и ей ничего не оставалось, как пробормотать «сто восемнадцать» и зажмуриться, когда он решительно ткнул кнопку звонка...
- Здравствуйте, - сказал он опешившей Людмиле Сергеевне и пронёс Нину внутрь. – Не пугайтесь, ваша дочь скоро придёт в себя, скажите, куда положить. Ей нужен отдых и покой. Она потом всё расскажет.
- Что случилось? – услышала она дрогнувший голос отца. – Сюда, сюда проходите…
- Всё хорошо, пап, - пробормотала Нина, отчаянно надеясь, что мать не успеет ничего сообразить и закатить скандал до того, как уйдёт Филатов. Только бы ушёл побыстрее!..
Филатов сгрузил Нину на кровать и аккуратно расправил на её ногах шерстяной плед из машины.
- А вы… - отмерла Людмила Сергеевна, - вы вообще, кто?..
- Да так, - усмехнулся тот, - не очень старый знакомый. Ну ладно, Нина… Всё будет хорошо. Поправляйся. А мне пора.
- Михаил… – Нина подняла на него отчаянные глаза. - Спасибо!..
- Я рад, что всё обошлось, - он неожиданно улыбнулся, и улыбка совершенно изменила его лицо, сделав его по-мальчишески светлым и задорным. – До свидания. Береги себя.
Уходи, мысленно заорала Нина, проклиная себя за чёрное двуличие. Уходи!..
Он повернулся и быстро пошёл к выходу. Нина считала секунды, в отчаянии следя за пугающими изменениями в материнском лице… Так, наверное, смотрит человек на надвигающуюся гигантскую волну, понимая, что ему уже не успеть покинуть берег…
Входная дверь ещё не хлопнула, как её мать окончательно выпала из ступора. И окончательно сложила простые два и два про свою дочь…
- Ах, ты, мерзкая распутная дрянь, - медленно и угрожающе засвербела она, надвигаясь на съёжившуюся Нину, как тяжёлый линкор на утлую рыбацкую лодку. – Ах ты, брюхатое порченое отродье!.. И ведь я ЗНАЛА, знала, что это рано или поздно случится, что ты наблудишь, дрянь, и тебя придётся вышвырнуть, как поганую собаку, осквернившую чистое праведное жильё!..
Конец, подумала Нина. Просто полный и бесповоротный пипец.
- Людочка, - папа робко попытался сгладить надвигающуюся бурю, - у нас ведь посторонние…
Одной левой Нинина мать отшвырнула его с дороги, как нашкодившего щенка.
- Молчать, - хрипло рявкнула она. – И пусть её хахаль слышит, прежде чем унесёт ноги, что я его отродье воспитывать не собираюсь, и блудница эта мне больше не дочь!.. Нехристь, всегда я говорила, что проклятье она моё, за грехи мне…
- Та-ак, - прозвучало вдруг таким ледяным тоном, что Людмила Сергеевна, уже успевшая набрать обороты, поперхнулась на самой высокой ноте.
Нина даже не попыталась поднять голову.
Лучше умереть, чем опять увидеть эти презрительные, высокомерные серо-стальные глаза.
На несколько мгновений воцарилась тишина, потом Нина не выдержала и всё же посмотрела.
Михаил Филатов разглядывал её родителей примерно так же, как незабвенную царицу Тамару в клинике.
- Что за день такой, - устало пожаловался он, наконец.
- Михаил… - пробормотала Нина, сквозь толстое жгучее одеяло стыда и отчаяния. - Не надо, пожалуйста, я со своей жизнью сама разберусь…
- Да ты разобралась уже! – вдруг заорал он и яростно ткнул пальцем в сторону её матери, судорожно стиснувшей на груди затёртый халат и всё не решавшейся на новый патетический заход, - Я вижу, как ты разобралась! Да мне сто раз наплевать, если тебя устраивает, чтобы с тобой, как с рваной ветошью обращались, но ты о ребёнке подумай! Ты хочешь, чтобы он во всём этом рос?! Ты этого хочешь?! Где твои мозги, Нинка, где твоя хвалёная храбрость?! Сердце твоё где, в конце-то концов?!.. А?!..
Нина только вздрагивала, уткнувшись в покрывало. Ей было почти так же страшно и больно, как в цепких лапах Гришкиной матери. И больнее всего било то, что Анькин муж абсолютно прав… Каждое слово ранило хуже ножа.
Наверное, прошла вечность, прежде чем всё снова стихло.
- Паспорт где? – будничным голосом спросил Филатов, словно это не он только что орал на всю ивановскую, рискуя посвятить всех соседей Саблиных в нелёгкие перипетии их семейной жизни.
- В столе, - машинально ответила Нина, - в верхнем ящике…
Михаил Иванович рывком дёрнул несчастный ящик, так что тот чуть не выехал из пазов, выхватил паспорт, сунул в карман и в два шага оказался у кровати.
- Поехали, - он навис над ней, как грозовая туча, - всё что нужно, потом купим.
- Не надо… - робко промямлила Нина, судорожно пытаясь заползти под плед и исчезнуть с лица земли.
- Лучше заткнись, - нежно посоветовал Филатов, снова сгрёб её в охапку и понёс к входной двери, мимо окончательно растерявшейся Людмилы Сергеевны и съёжившегося, сутулого, ничего не понимающего отца…
Нина и не пыталась сопротивляться, обмякнув всем телом, и только смаргивала непрерывно бегущие слёзы.
Гулко, как колокол, бахнула железная дверь, и с треском разодралось старое полотно её жизни: воспоминаний и переживаний детства, бестолковой юности и неудавшейся тусклой взрослости. И где-то на задворках бытия скалилась в жуткой ухмылке ткачиха-богиня судеб…
Ей больше не вернуться в родительский дом.
И пусть…
Вот только нестерпимо жаль отца, который будет переживать и тосковать по ней.
Мать отреклась от неё, а тот, кого её угораздило полюбить, наверняка уже презирает и ненавидит саму память о ней.
Слёзы лились бесконечным потоком.
Но каким-то странным образом горько-солёная влага размывала застарелую боль, печаль и годами копившуюся постылую тягость... И вытекало из неё без остатка, разжижившись в одну серую лужу, прошлое.
Вместо всего этого на пустое, истёртое болью и отмытое слезами место, где, по идее, должна находится душа, мягко ложился странный покой, пронизанный глубоким и изначальным, как у младенца, доверием жизни.
Всё правильно – ведь она теперь и была младенцем, и младенец был ею.
Остальное не имело значения…
Машина Филатова уносила её в неизвестность, и вместе с ней, глубоко внутри, ехала и её маленькая радость, мечта и надежда, и они вместе невидимо и тайно радовались спасению и наслаждались обретённым покоем.
Она лежала, уткнувшись лицом в щель между спинкой и сиденьем и, беззвучно смеясь и плача, летела через пропасть на крылатом белом коне…
Глава 14
Михаил осторожно сгрузил Нину на диван и прикрыл всё тем же, где-то добытым Макаром ещё в больнице покрывалом, чувствуя, как мелко и настырно покалывает душу совесть. Или как там это называется у людей, которые эту штуку имеют...
Себя к таким людям он давно уже не относил.
Зря всё-таки он на неё наорал…
Но из-за неё он сегодня всю душу вымотал! И ещё с Анжелой разговаривать!.. Как вот ей объяснять всё это теперь?..
Сердце тут же защемило от желания вернуться в поместье, обнять жену и уткнуться ей в то место за ухом, которое пахло так, что всегда напрочь отключались мозги...
Михаил поморщился, потёр в сердитом недоумении грудь и осторожно покосился на Нину. Та лежала неподвижно, с закрытыми глазами, так и не пошевелившись за всю дорогу до его квартиры.
На неё свалилось чересчур много бед, да ещё сразу.
Как она вообще выдержала?.. И ребёнок… Ведь у неё тоже будет ребёнок…
Всё это слишком плохо укладывалось в голове.
Сердце снова настырно кольнуло. Столько ужаса, боли и издевательств пришлось Нинке пережить за этот сумасшедший день, а он, видите ли, жизни её решил поучить… Неудивительно, что она теперь совсем его ненавидит, и так-то всегда недолюбливала…
Он тяжко вздохнул, поднялся, потряс натруженными руками.
Надо чайник хоть вскипятить, да на кухне пошариться, подкормить Нинку и себя заодно…
- Вы правы, Михаил Иванович, - услышал он вдруг за спиной и резко обернулся.
Нина сидела прямо и смотрела сухими горящими глазами. Он даже поёжился. На фоне белого дивана она смотрелась мёртвой панночкой из Гоголева «Вия»: в лице ни кровинки, под глазами тяжко залегли чёрно-синие тени.
- Что? – переспросил он, смешавшись.
- Вы правы, Михаил Иванович, - повторила Нина. – Я никуда не гожусь. Я только всем всегда мешаю. Свою жизнь сама превратила в опостылевшую серость. И влюбилась в богатенького мальчика, как последняя идиотка… Но у меня… - она судорожно потёрла шею, словно пытаясь её расправить, - у меня есть теперь сын. Сын, понимаете?.. И я буду ради него меняться… постараюсь найти жильё… вы только Ане ничего не говорите…
Она сбилась и замолчала, стиснув побелевшими от напряжения руками многострадальный плед.
Михаил ещё какое-то время смотрел на неё, потом устало поскрёб в голове, стянул пиджак и бросил на диван рядом с Ниной.
- Хватит на сегодня патетики, - он ослабил узел галстука и отправил его вслед за пиджаком. – Я сейчас тебе налью тёплую ванну, и ты в неё надолго залезешь. Потом покормлю, не знаю только, что тут есть. Я тут редко бываю…
Он поднял глаза в потолок и мечтательно улыбнулся:
– И пора звонить жене: а то вот-вот начнёт переживать, а сама ещё долго будет мучиться и не звонить первой. Всё боится мне помешать. Вот почему вы, женщины, такие странные, а?..
Нина смотрела во все глаза, а он, как ни в чём ни бывало, растворился в глубине необъятной квартиры, и вскоре где-то послышалось приятное шипение бегущей воды.
Нина покосилась на валяющиеся рядом пиджак и галстук, явно стоящие немереных денег. Потом не удержалась, протянула руку и потрогала гладкую толстую ткань. Огляделась.
Огромное панорамное окно, за ним – хмурое небо, сыплющее мелким снегом на большой парк и поросшую лесом сопку. Сказочно уютный молочно-белый диван в виде растянутой буквы «П», занимающий почти всё помещение. В центре комнаты, напротив дивана - гигантский плазменный телевизор на фоне бело-коричневого орнамента; на полу толстый красный туркменский ковёр с похожим узором. Множество книг с золотым тиснением в массивных дубовых стеллажах. А когда Нина посмотрела вверх, то поняла, что самым необычным в этой комнате был потолок. В нём тоже были окна-кессоны, обрамлённые тёмным старым деревом, между ними – глянцевое полотно натяжного потолка, в нём отражалась похожая на сплетённую из тонких верёвок паутину ажурная кованая люстра с обилием молочных шариков-лампочек.
Стильно, очень красиво но, как ни странно, нет давящей роскоши, очень уютно и как-то… спокойно.
Если бы не полуобморочное состояние, она бы получила массу удовольствия от пребывания здесь.
Она осторожно пошевелила руками и ногами, спустила ноги на пол, откинулась на податливую спинку. Тело уже почти слушалось, но на каждую её попытку двигаться реагировало тяжело, отзываясь тошнотной ломотой и болью в суставах. Она ненадолго замерла, прикрыв глаза… Как же тут хорошо… Уткнуться бы в эту мягкую молочную белизну и спать… долго и крепко спать… вот просто всю зиму спать, спать, спать…
Удивительный всё-таки мужик этот Филатов… Странный. Словно актёр с целой кучей личин. А какой он на самом деле?..
Только Анька, наверное, точно это знает.
Он появился в проёме раздвижных дверей с розовым банным халатом, перекинутым через плечо.
- О! Уже сидишь? Это хорошо. Ванна готова. Вот тебе халат.
И видя, как недоверчиво Нина покосилась на брошенный ей, явно женский халат, рассмеялся.
- Не переживай. Он… ненадёванный.
Нина подняла глаза. Потом не выдержала и улыбнулась.
- Ну вот, - довольный Филатов присел рядом и неожиданно погладил её по плечу. – Наша Нинка, кажется, возвращается. Ну что, пошли?
- Я сама, - хрипло буркнула она.
- Хорошо, - весело согласился Михаил. – Думаешь, легко тебя везде таскать? Я жену столько на руках не таскал, сколько тебя.
Нина фыркнула и снова улыбнулась, и он с облегчением ощутил, как спадает с души неуютная колючая тяжесть. Он помог ей подняться. Она старалась изо всех сил, и всё же тяжело опёрлась на его плечо. Они потихоньку дошли до ванной комнаты, иногда останавливаясь и отдыхая.
- Молодец, - подбодрил он её, когда они вошли внутрь.
Ванная тоже понравилась ей сразу. Дробная мозаичная плитка морских тонов, пол из керамики, имитирующей песчаник и смешная толстая ванна на львиных латунных лапах, полная восхитительно нежной белой пены.
- Как у вас здорово, Михаил, - искренне призналась Нина и вздохнула.
- Вот и поживёшь тут, пока не решим, что с тобой дальше делать. Тебе помочь раздеться? Постараюсь на тебя не смотреть.
В другое время Нина бы мгновенно шарахнулась и окрысилась. Теперь же только бросила на Филатова кислый взгляд. Тот весело фыркнул и оставил её в покое, велев позвать, когда она закончит.
И только когда она с блаженным вздохом опустилась в душистую тёплую воду, до неё дошло, что он сказал.
«Поживёшь пока тут».
Этого просто не может быть.
Грязное вонючее подземелье, в котором она столько брела вслепую, падая и оскальзываясь, теряя остатки надежды и самой жизни, вдруг закончилось чертогами, полными сокровищ.
Она немилосердно, до красноты истёрла тело, смывая с кожи липкую мерзость унижения.
Исчезла тошнота и головокружение, потихоньку распустились в блаженном тепле сведённые узлами мышцы.
Нина лежала в облаках чуть слышно шипящей пены, смотрела в потолок и улыбалась сквозь слёзы.
Похоже, Нина Савельевна, кому-то на небесах всё-таки дорога твоя непутёвая голова…
- Прости меня, Нина, - вдруг сказал Филатов, и она чуть не поперхнулась чаем.
Они сидели всё там же, в гостиной на белом диване, точнее, Нина, словно королева, полулежала на мягких подушках, укутанная одеялом, и на специальном кроватном столике перед ней лоснились фрукты, лежали горкой аппетитные бутерброды, и исходила душистым паром огромная толстостенная кружка.
- За что?.. – воззрилась она на него.
- За то, что наорал на тебя. Сорвался… - он поморщился, вздохнул и тоже отхлебнул чаю из такой же кружки. – Понимаешь… что бы ты не думала обо мне, я всего лишь обычный человек. Я очень переживал за тебя.
Если бы Нине сейчас сказали, что завтра солнце взойдёт на западе, она бы удивилась меньше.
Филатов засмеялся:
- Эх, Нинка, тебя бы сейчас на камеру снять! Показывать студентам театральных училищ: сцена «откровенное недоумение»!
Нина посмотрела в окно, за которым набирал силу снегопад. Потом неохотно буркнула:
- Вот уж никогда не поверю, что вы обо мне искренне печётесь.
- Ну и зря, - спокойно ответил тот, прищурившись на неё непроницаемо-серыми глазами. – Кстати, ты мне что, до гроба «выкать» собираешься?
- Смотря до чьего гроба, – Нинкин язык, как всегда, успел раньше мозгов, и она почувствовала, как краска заливает щёки.
Но этот неправильный олигарх уже хохотал во всё горло и чуть не подавился чаем.
Отсмеявшись, он поставил кружку на столик и снова взглянул на неё уже серьёзно.
- Нина. В следующий раз, прежде чем вляпаться в какое-нибудь дерьмо – посоветуйся сначала с друзьями. Анжела всё время переживает за тебя. Если б я знал, что тебя угораздило влюбиться в отпрыска Геловани, всего этого просто не случилось бы.
Нина с тихим удивлением наблюдала, как сквозь пелену снежных туч вдруг пробился одинокий, неприкаянный рыжий закатный луч, сумевший на мгновенье залить золотом засыпающий в пуховой пелене парк. Снежинки на его фоне превратились в рои лёгких тёмных мух. Это было очень красиво…
- Не случилось бы и моего ребёнка, - возразила она, наконец, почти неслышно. – И любви бы не случилось…
Михаил неприязненно фыркнул и закатил глаза.
- Любви… Всем любовь подавай!.. А где возлюбленный-то?.. Что ж не спас от мамкиных когтей?
Нина не окрысилась привычно-яростно и не бросилась в бой. Сидела молча, грея ладони о кружку, смотрела в окно и слушала, как глубоко внутри скребёт по сердцу тихая лапка печали.
Как я изменилась, подумала она со странной иронией. Старею, наверное… или… становлюсь женщиной?..
- Мы расстались ещё в октябре… Он улетел на стажировку в Лондон. Он ничего не знает. И не узнает. И, скорее всего, он меня очень скоро забудет.
Михаил уставился на неё тяжёлым взглядом.
Она с лёгким недоумением стёрла откуда-то взявшуюся на щеке слезинку и с вызовом ответила на его взгляд.
- Так будет лучше для всех.
- Ишь, какая умная, - Филатов недвусмысленно покосился на её живот. – Для него тоже так лучше?
- Да, - ответила она быстро, но голос предательски дрогнул. – Тоже.
Он долго сверлил её взглядом, и она, тихо злясь, не отводила глаз.
- Упрямая, как сто ослов, - заключил Филатов, сцапал с блюда бутерброд, откусил сразу половину и шумно отхлебнул чаю из кружки.
Нина вдруг почувствовала сумасшедший голод, который просто взял и набросился на неё, как тигр из засады, и она, недолго думая, тоже запихала в рот половину бутерброда, стараясь не зарычать от удовольствия - так было вкусно!
Филатов глухо рассмеялся с набитым ртом, и Нина вдруг поняла, что больше не сможет ему «выкать». И считать его холодным, опасным и далёким тоже. Да, он мог быть разным. Но что-то тёплое и мягкое шевелилось теперь в душе, когда она смотрела на него. И у него была совершенно искренняя улыбка. Неподдельная, светлая. Он оказался… неожиданно оказался… совсем близким. Если закрыть глаза и не обращать внимания на тембр голоса, создавалось полное впечатление, что она общалась и сидела рядом с Анькой. Что это? Как такое возможно?...
Они в самом деле так похожи, или их сделала такими любовь?..
Загадка…
Они с аппетитом умяли почти все закуски, и Нина, наконец, увидела дно в своей необъятной кружке.
Что самое удивительное, её не тошнило, как обычно после еды. Совсем. Ни капельки. Более того, ей было так хорошо, словно этого чёрного, сумасшедшего дня и вовсе не было…
- Михаил, - неожиданно сказала она. – Ты… замечательный. Ане очень повезло.
Филатов долго смотрел в потолок, неизвестно чему улыбаясь.
- Ты неправа, - наконец, ответил он, лениво шевеля пальцами босых ног. – Повезло исключительно мне. А Анжела со мной мается и возится. Вот сама у неё спроси, она тебе так и скажет. «Ох, и замаялась я с ним, Нинка!»
Его глаза смеялись. И весь он был счастливый, благодушный и спокойный, как тогда, в Родняках.
Любовь действительно может всё, со странным восхищением разглядывая его, подумала Нина.
Воистину, самая сильная энергия во Вселенной!..
- Хочешь, я поговорю с твоим Гришкой? – вдруг спросил Филатов, и Нина вздрогнула от неожиданности.
- Нет, - поспешно забормотала она. – Нет, нет.
- Что такое, Нина? Бояться тебе нечего. Геловани и вякнуть не посмеют. С такой компрой, которую ты мне сегодня любезно предоставила, их можно стереть в порошок. Их счастье, что об этом не знает никто из их конкурентов-воротил. Да они к тебе сами прибегут и будут умолять за их сыночка пойти, это я тебе гарантирую!
Нина поставила кружку, чувствуя, как нервная дрожь снова сотрясает руки.
- Пойми, Михаил. Дело не в этом. Не надо так… Просто у Гришки была мечта – вырваться от них и стать тем, кем он на самом деле хочет стать. Для этого он много лет планировал исподтишка эту поездку в Англию. Чтобы стать самостоятельным и независимым. Я подвернулась так некстати, - снова предательская слеза прорвалась на щёку, и Нина яростно смахнула её. – Он чуть всё не бросил из-за меня. Мне стоило… громадных усилий уговорить его всё же… уехать. И не поддерживать связь.
- Почему?
- Да потому что я мешаю! – в сердцах выкрикнула Нина. – Говорю же, я всегда всем мешаю!..
Михаил неопределённо хмыкнул, откинулся на спинку дивана, снова уставился в потолок и надолго замолчал.
Нина молчала тоже, отвернувшись к окну, за которым быстро набирали силу декабрьские сумерки.
- Пойдём, - вдруг позвал Филатов, - Я кое-что тебе покажу.
И, в ответ на её настороженную нерешительность, протянул ей руку и улыбнулся:
- Тебе будет интересно, я уверен.
Он мог бы этого и не говорить. Нинкино любопытство уже высунуло из глубокой щели, в которой доселе пряталось, любопытный розовый нос и чутко повело им в воздухе.
Вы неисправимы, Нина Савельевна, забухтело сердито внутри. Вас, между прочим, сегодня чуть не прибили, а вы всё в бирюльки играетесь!..
Она прошлепала за ним куда-то вглубь необъятной квартиры, и вошла в распахнутую дверь.
Это была спальня. Причём на удивление маленькая, словно рассчитанная только на одного человека.
Филатов усмехнулся и пояснил:
- Это моя бывшая холостяцкая берлога. Я на самом деле не шибко люблю огромные хоромы, поэтому спальню себе сделал маленькую. Ты сюда смотри.
Он показал на портрет над кроватью.
Женщина на портрете показалась Нине смутно знакомой… она присмотрелась внимательнее, и из груди вырвался возглас удивления.
Филатов, очевидно, рассчитывал именно на такой эффект, потому что лучился довольством, как объевшийся сметаны кот, развалившийся под настольной лампой.
- Где это она? – только и вымолвила Нина. – Совсем не похожа… Я её никогда не видела такой… такой звездой киношной…
- В точку, - кивнул Михаил. – В самую точку. Я тоже тогда впервые увидел её такой. Это на приёме в Гонконге. Ну, ты, как лучшая подруга, конечно же, всё знаешь про Гонконг. Может, даже лучше меня, - сказал он с лёгкой ехидцей.
Нина только фыркнула, продолжая разглядывать Анну на портрете. Только это как раз была не Анна… вот теперь ей больше подходило имя Анжелика.
Гордый поворот головы, идеально уложенные тугой волной волосы, только пара блестящих локонов как будто небрежно-игриво забыта. Губы чуть тронуты аристократически-снисходительной улыбкой и… глаза. Поразительно не Анины глаза. Холодные, отстранённые, словно подёрнутые серебристой дымкой. Во всём облике – строгость, элегантность, неприступность.
И странная грусть…
- Я помню… - пробормотала Нина, словно в дрёме, продолжая разглядывать фотографию, - галстук этот и блузку с юбкой она мне хотела отдать. Сказала, не будет их больше носить никогда. Ну а мне тоже ни к чему они были, да и размер не мой. Она на эти вещи смотреть не хотела. Кому-то потом отдала… После Гонконга она долго была не в себе.
Филатов печально усмехнулся, потёр подбородок.
- Я этот портрет специально заказал, когда мы… поссорились… Чтобы он мне постоянно напоминал, что женщины – обманщицы. Что она такая же обманщица, как все. И мешает мне жить. Вот прямо как ты своему Гришке.
Он сел на кровать вполоборота к Нине и похлопал ладонью по покрывалу. Нина машинально села.
Филатов удивлял её всё больше и больше. Как в своё время Гришка…
- И ты смог себя в этом убедить? – в её голосе сквозило безмерное удивление. – Что Анна… такая?..
- Не смог. Чего я смог, так это регулярно напиваться перед этим портретом и засыпая, пьяно бормотать, как она мне надоела, как жутко мешает мне жить, и как я её люблю.
Нина смотрела на него во все глаза. Филатовский взгляд лучился искренним весельем, её реакция доставляла ему явное удовольствие.
- Ну?.. И причём здесь я?.. – обречённо спросила Нина, уже понимая, куда он клонит.
- Думаю, если твой Гришка тебя действительно любит, то ему сейчас ох, как нелегко в этой самой Англии. И о чём он менее всего думает, так это о карьере. И при всём при том, даже не подозревает, что станет отцом! Ты уверена, что оно того стоит?..
Нина молчала, опустив голову и спрятав руки между колен.
Михаил спокойно ждал. Но когда прошло слишком много времени, а Нина так и не пошевелилась, спросил:
- Чего я ещё не знаю?
- В смысле? – подняла она горькие глаза.
- Ты что-то скрываешь. Всё время чего-то недоговариваешь. Я же вижу. Натренировался за долгую жизнь. Так что рассказывай.
Нина запахнула халат у самого горла и поднялась.
- Мне лучше пойти и прилечь. И ничего я не скрываю...
- Рассказывай, - сказал он жёстче и, потянув её за руку, заставил снова сесть. – Всё, как есть. Я всё равно не отстану и не выпущу тебя отсюда, пока ты всё не расскажешь. Я должен знать всё. Всю картину. Давай - давай. Я устал и хочу домой, будь добра, не тяни резину!
В серых глазах появился хорошо знакомый стальной оттенок, и Нина невольно поёжилась. Филатов вполне годился на роль Великого Инквизитора, не хватало только непроницаемо-чёрной сутаны.
Но в горле собрался вязкий ком, и тяжёлый румянец захлестнул щёки. Рассказать... ему?.. О таком позоре?...
Михаил вдруг взял её ладонь, она ощутила ободряющее тёплое пожатие. Подняла глаза.
А почему бы, собственно не ему?.. Ведь он спас её и её дитя. И он кажется… близким.
Этот горький, чёрный стыд пережитого унижения – может ли это бремя хоть немного ослабнуть?..
- Тебя мучает что-то, - вдруг ласково подбодрил её Михаил. - Нужно рассказать, Нина… Станет легче.
Она втянула в себя воздух, сражённая его теплом, и решилась:
- Ладно… только Ане об этом ни слова…
И опять глупо разрыдалась…
Глава 15
Молодое январское солнце светлым золотом разливалось по пушистым сугробам… только по перелескам да за углами построек робко прятались тонкие голубые тени. Воздух звенел от игривого морозца, как прозрачная хрустальная сосулька, и снег скрипел под ногами переливчато и весело. В такой яркий, празднично-крещенский день хотелось с визгом кататься с ледяной горки, кидаться снежками в разгорячённую детвору и полной грудью вдыхать снежно-свежий воздух, становясь вместе с ним ярче, обновлённее, прозрачнее...
- Ой, девки, устала… запыхалась совсем, давайте посидим!
Нина и Ирина дружно подхватили под локти тяжело отдувающуюся Анну и помогли пристроить её на резную лавочку под тремя дубами. Аня, весело смеясь, положила руки на объёмистый живот и подмигнула Нине:
- Ничего, подружка, скоро и тебя под белы рученьки водить будут и на лавочки сажать!
Нина кисло улыбнулась и ничего не ответила. Ирина зачерпнула горсть пушистого снега и протёрла им раскрасневшееся лицо.
- С ума сошла, обледенеешь, - проворчала Нина.
- Не-а, - лениво протянула та, запрокинув голову в ясное яркое небо, - хорошо-то как, девочки! После этой недели пурги!..
Они умолкли, щурясь на слепящее солнце, и Нине вдруг подумалось, что она сейчас будто перенеслась в прошлое.. Просто приехала в Родняки в гости к Ирке, и они, как обычно, гуляют втроём…
А над головой – простое безоблачное небо, и впереди – безоблачная простая жизнь…
Иллюзия была настолько полной, что Нина осторожно скосила глаза, и взгляд её немедленно наткнулся на Анькин живот. И всё резко вернулось на круги своя.
Её собственный живот ещё только начал округляться, и под пуховиком его было не видно, но, тем не менее, именно таким было настоящее. Беременным!..
Нина перевела взгляд на Иру. Та улыбалась с закрытыми глазами, блаженствуя на солнце, и Нина невольно вздохнула.
С Иркой, вопреки всем ожиданиям и надеждам, ничего особенного не произошло. Она вернулась из путешествия посвежевшей, отдохнувшей, но по-прежнему одинокой. И стоило Саше Пересветову как-то ненароком пригласить её на чай, как Ира снова воспылала к нему неземными чувствами. Но, как выяснилось много позже, это и вправду было всего лишь приглашением на чай…
Так что Ирка, не очень умело скрываясь, снова грустила.
Раньше Нина непременно устроила бы ей знатную головомойку. Повытрясла бы дурь из Иркиной головы и поучила уму-разуму. И всё было бы чики-пики!..
А теперь Нина была бы рада, чтобы уму-разуму поучили её саму… И Ирке она теперь даже сочувствовала. Вот ведь как всё изменилось…
Они сидели довольно долго, и в конце концов зима решила им напомнить, что на дворе не май месяц!
- У меня нос замёрз, девки, - пробормотала Аня и стала кряхтеть и ёрзать, пытаясь самостоятельно встать, но подруги подскочили, как по команде, и потянули её за руки.
- Руки не оторвите! – захохотала Аня. – И не окуните меня в снег от усердия! И вот что, пошли сегодня к Нинке чай пить! А? Приглашаешь? – она хитро посмотрела на подругу.
Нина подавила тяжёлый вздох, губы кое-как сложились в некое подобие радушной улыбки.