Теперь её главной и любимой одеждой стал длинный синий сарафан, отделанный узорчатой тесьмой. В прохладные дни выручал подаренный Элькой кардиган. Живот сильно потяжелел, ступать приходилось осторожно. Хорошо, что в поселении появилось много лавочек, где можно было перевести дух.
На одной из таких лавочек к Нине вдруг пришли стихи.
Вот просто взяли и пришли, в голове сами собой сложились странно вибрирующие строки.
- Эй, - пробормотала безмерно удивлённая Нина и положила руки на живот. – Это ты, что ли?
Ответа, конечно, не было, и Нина рассмеялась:
- Да ты в папу у нас, оказывается… Ещё на свет не родился, а уже стихи сочиняешь?..
Она осторожно поднялась и замерла, прислушиваясь.
Вовсю чирикают воробьи на кусте, шелестит ветерок, косые лучи солнца пробиваются сквозь прорехи в облаках.
Нина помотала головой, подышала.
Строчки померкли, растворились, и вернулась привычная ясность ума.
Нине почему-то стало их жаль. Она попыталась вспомнить, но тщетно.
Но на следующей прогулке они вернулись.
Нина стояла у края рукотворного озера, по дну которого в прошлом году ползали экскаваторы, и снова переливчатые красивые рифмы зазвенели где-то на краю сознания.
На этот раз Нина не стала сопротивляться, тут же закрыла глаза и прислушалась. Через какое-то время губы сложились в лёгкую улыбку. Наверное, со стороны она выглядела… странно. Вот стоит себе женщина в положении, с закрытыми глазами, покачивается, и губы её тихонько шевелятся.
Но тем и хорошо жить в поселении – здесь все понимают, что ты просто медитируешь, молишься или... стихи сочиняешь. Любой вариант совершенно нормален. Нине такое положение вещей безумно нравилось. Уже только ради такой свободы самовыражения стоит переехать в Родовое поселение!
Весна быстро и незаметно перекатилась в жаркое, парное, дождливое лето. Пролетела шумная весёлая Купала, потом и Нинин день рождения отметили в очень узком кругу.
Подходил срок. Она стала совсем отстранённой, замкнутой. Общалась только с акушеркой, помогавшей в родах Филатовым.
Эльвира появлялась редко, сдавала сессию, а после сессии её ждали какие-то очередные Мальдивы с матерью и сестрой. Она не хотела ни на какие Мальдивы, мечтала дождаться малыша, но это было не в её власти…
Нина продолжала гулять с неукоснительной регулярностью. И всё так же порой останавливалась, прислушиваясь к чему-то с закрытыми глазами.
И лишь в самом начале июля странное стихотворение, донимавшее её почти три месяца, приняло более или менее законченную форму. И только сейчас до неё дошло, что на самом деле это - песня.
Она тихонечко взобралась на холм, и приветливая тень беседки мягко накрыла её, истомленную жарой. Нина присела, отдышалась, из небольшой матерчатой сумки на свет появились ручка и блокнот.
Всё сложилось. Это и вправду больше походило на песню, строки словно томились по неведомой мелодии.
Вот видел бы её сейчас Гришка, потную, пыхтящую, с высунутым от усердия языком вдохновенно карябающую в блокноте стихотворные строки!.. Нина не выдержала и захихикала. Потом опять посерьёзнела, вчитываясь.
Странная получилась вещь. Хорошая или плохая – непонятно. Но Нине нравилось. Словно тянуло за уголок сердца светлой печалью и надеждой. Вот бы на музыку эти стихи…
Она отложила карандаш, подпёрла кулаками подбородок, и взгляд её унёсся в голубую, пронизанную солнцем даль. Осторожно, вполголоса пропела несколько строк. Потом ещё. И ещё. Мелодия получалась не слишком, не удавалось нащупать ритм, музыкальным слухом природа её не наделила. Но она чувствовала себя, как во время Творения молитвы. По телу пробегала лёгкая дрожь, по щекам вольно и легко текли слёзы.
Полностью уйдя в себя, она не ощутила присутствия. Прямо как тогда, у водопада.
Анна и Михаил уже с минуту молча наблюдали за ней. Малышка Алинка спала в коляске.
Потом Анна, выразительно посмотрев на мужа, осторожно попятилась назад.
Отойдя в тень рощицы, на приличное расстояние, они ещё какое-то время смотрели. Анна уткнулась мужу в плечо.
Он знал, что она пытается скрыть слёзы и легонько прижал к себе.
- Сил нет на неё смотреть, - сипло пробормотала Анна.
- Н-да, - задумчиво потёр подбородок Михаил.
- Вот чего упрямится?... Давно бы позвонила ему… Ну что за человек!.. Сколько раз мы с Иркой её пытались переубедить – нет, хоть кол на голове теши!.. Ведь рожать скоро… А он так и не узнает, что у него дитя родится…
Она посмотрела на спящую дочку, всхлипнула и яростно потёрла глаза.
Михаил задумчиво, чуть прищурившись, крутил в пальцах дубовую веточку с четырьмя зелёными листьями и недозрелым жёлудем.
Аня хорошо знала эту его отстранённую позу, и сердце вдруг забилось взволнованно.
Он что-то задумал. Но приставать с расспросами пока нельзя. Рассердится.
Она даже не заметила, как высохли слёзы, а в груди защекотало жгучее любопытство.
Наконец, Михаил обратил на неё проясневший взор, в глазах блестела лукавинка:
- Если я тебе скажу – дорогая, извини, мне на пару дней надо слетать в Лондон… э-э… по делам, ты не закатишь мне грандиозного скандала?
Аня застыла. В кронах над головами сухо прошелестел ветерок.
- Я… услышала то, что услышала?.. – голос почему-то осип.
- Ты думаешь, у меня не может быть дел в Лондоне? – приподнял он бровь.
Какое-то время они молчали. Аня тихонько покачивала коляску, Михаил невозмутимо разглядывал опустевшую беседку. Нина ушла, так и не заметив их, погружённая в раздумья.
- Ты и вправду это сделаешь?.. – как-то жалко, по-детски спросила Анна.
И, не дожидаясь ответа, быстро обняла его за шею и расцеловала в обе щёки.
Михаил довольно щурился на яркое солнышко, пробивавшееся сквозь густую листву.
- Она может нам не простить, - заметил он и потёрся щекой о её волосы. – Она ведь у нас такая милая… как гремучая змея.
- Да наплевать, - бросила Анна. – Зато не будем жалеть, что не сделали того, что надо было сделать. А не сделать этого, - она подняла глаза, и в них мелькнул отблеск той яркой силы, что всегда завораживала его, - не сделать этого нельзя. Правда, любимый?
Он улыбнулся и притянул её к себе:
- Правда, любимая.
Глава 17
Англия встретила его вполне приветливо. Ни тебе знаменитого смога, ни туманов, ни всепроникающей мороси.
Михаил прогуливался по набережной Темзы, ощущая себя на удивление расслабленно и спокойно. В Лондоне он как-то уже бывал, проездом, весь в обычной суете, кажется, даже женщина какая-то была… или не было женщины?.. Или это в Германии было?...
Он поморщился. Воспоминания, мягко говоря, не радовали.
Впрочем, Лондон тоже не доставлял особого удовольствия, несмотря на хорошую погоду и на то, что Михаил сейчас являлся обыкновенным слоняющимся туристом. А на набережной принца Альберта их всегда пруд пруди.
С неприятным удивлением он осознал, что древняя столица Англии так же порядком изуродована, как и его родной Владивосток. Прекрасная старинная архитектура с холодной надменностью и затаённым страхом взирала на вплотную подбиравшийся безобразный наплыв-новострой из стекла и бетона. Будто к гордой аристократке посреди людной улицы посмел привязаться нахальный плебей-купчина. Вода в Темзе, буро-рыжая, задушенная камнем и бетоном, тоскливо несла на себе всевозможные судёнышки и прогулочные катера. Прямо сестра родная такой же замученной Москве-реке…
И вроде всё ухоженно, чисто, много зелёных деревьев, гомонят на набережной уличные артисты и музыканты, прогуливаются мамаши с колясками и тянет кофе и свежей выпечкой из уличных кафе…
Но в груди тесно, а душа рвётся домой, в поместье, к жене и маленькой Алинке.
Михаил, вздохнув, оторвался от кованого ограждения и направился к одной из скамеек с видом на Вестминстер и Биг Бен. С этого ракурса хотя бы не видно новейших строений. Под ногами крутились и курлыкали толстые голуби. Эх, жаль, нет булки, а идти в магазин лень…
Постоянный недосып и резкая смена часовых поясов повергли организм в сонную тоскливую кому.
Отдалённо и гулко зазвонил Биг Бен.
Губы Михаила сами собой раздвинулись в улыбке. Как-то даже поверилось в доброго старого Холмса… Он расслабленно откинулся на спинку, взгляд устремился в небо. Мысли тут же унеслись домой...
- Здравствуйте, Михаил Иванович, - сказали совсем рядом.
Михаил неторопливо опустил голову, с трудом подавив зевок. Интересно, сколько он вот так продремал?.. Он назначил на полчаса. А сколько сейчас?..
- Ну, здравствуй, Григорий, - сказал он вполне миролюбиво, с любопытством разглядывая цель своей поездки.
Григорию было явно неловко. Он стоял, заложив большие пальцы за ремень брюк, и глаза смотрели настороженно. Он выглядел старше и как-то… суше, чем тогда, у Ирины в поместье. И взгляд изменился.
Взрослый, довольно тяжёлый взгляд.
Хм, подумал Михаил. Интересненько… И похлопал по сиденью:
- Садись, что ли. В ногах, говорят, правды нет.
- Простите, у меня не слишком много времени.
Ого. Мальчик огрызается. Ещё интереснее.
Злится? Боится? Отказать во встрече не мог, всё понимает правильно, но явно недоумевает, зачем понадобился. И, возможно, подозревает истинную причину.
Ну, ладно…
- Я не слишком вас задержу, Григорий Эдуардович, - сказал Михаил подчёркнуто-вежливо.
Небольшая расстановка сил никогда не помешает.
Григорий заметно смутился и присел на краешек лавки.
Молодой ещё, усмехнулся про себя Михаил. Но соображаешь быстро… Я был такой же в твои годы. А это, знаешь ли, комплимент!..
- Я вас слушаю, - пробормотал Григорий и уставился на сцепленные пальцы рук.
Михаил внимательно рассматривал его.
Усталые глаза и залёгшие под ними тени, как у человека, который мало спит и много работает. Заострившийся нос. И во всём облике чувствуется… надлом. Одиночество… самое настоящее, матёрое. И хорошо знакомая Михаилу тоска…
Нет, не похож Григорий Геловани на родителей, решительно не похож.
Его счастье.
- Я приехал поговорить с тобой о Нине, - сказал он негромко, внимательно следя за реакцией.
Григорий вскинулся моментально, как сжатая пружина.
- Простите, если это единственное, о чём вы…
- У тебя вот-вот родится ребёнок, - безапелляционно сообщил Михаил.
Григорий навис над ним, глаза горели яростью, а кадык, казалось, сейчас взрежет горло.
Михаил ждал.
Наконец, Григорий развернулся, так и не сказав ни слова, и быстрым шагом пошёл прочь.
Михаил снова расслабленно откинулся на спинку лавки и закрыл глаза.
Курлыкают голуби, гнусаво сопят речные катера, гомонит люд на набережной... Солнышко греет так ласково, мягко… Боже, как хочется домой…
- Какой ещё ребёнок?! И с чего вы взяли, что он мой?! – ворвался в дрёму звонкий, гневный, почти мальчишеский голос.
- А… Это ты, Гриша. Напугал прямо.
- Да хватит уже комедию ломать! – закричал Григорий, и на них оглянулись.
Григорий, устыдившись, кинул быстрый взгляд по сторонам, и руки конвульсивно сцепились так, что побелели костяшки.
- Сядь, - холодно сказал Филатов. – И нормально поговорим.
- Простите, - пробормотал Григорий, и красные пятна загорелась на скулах. Он тяжело плюхнулся на сиденье.
– Я… слушаю.
- Ну вот. Уже лучше. Но говорить, собственно, почти не о чем. Ты улетел в Англию, оставив беременную Нину…
Григорий открыл было рот, но Филатов выбросил раскрытую ладонь:
- Стоп. Сейчас говорю я. И говорю, как есть. Конечно, ты не знал. Но подумать следовало ещё тогда. Следовало?
Григорий смотрел и гневно, и растерянно.
- Наверное, следовало… но я действительно не думал…
Михаил фыркнул:
- Ну, понятно. Идём дальше. Нина забеременела. А твоя мать узнала об этом.
Григорий опять вскочил.
- Это полная ерунда! При чём тут вообще моя мать?...
- При том. Твоя мать с самого начала знала, что ты ездил к Нине в санаторий, и потом установила за ней слежку. Когда Нина прошла обследование, ей тут же сообщили. И твоя незаурядная маман, недолго думая, с помощью сообщника похитила Нину и попыталась устроить ей насильственный аборт. А перед этим, при помощи этого же сообщника, организовала… небезызвестную тебе фотосессию. Чтоб ты о Нине и думать забыл. И вообще возненавидел. И, как вижу, это ей вполне удалось.
- Да что за бред, бред, бред! Вы что, сумасшедший?! – яростно схватившись за голову, воскликнул Григорий. – Вы что, сами всё это видели?..
- Фотографии не видел. Эту информацию из Нины пришлось клещами вытягивать. А вот в больнице перехватить твою мамашу довелось как раз лично мне. Твоя подружка Эльвира Алексашина случайно увидела, как Нину увозят из вашего дома, проследила за машиной и догадалась, умница, мне позвонить… Вот, собственно, и всё.
Михаил замолчал и снова стал ждать, отвлечённо разглядывая Вестминстер и Биг Бен.
Григорий сидел, сгорбившись, спрятав в ладонях лицо.
Выдержит ли?.. вдруг засомневался Михаил.
Словом можно убить, словом можно спасти, словом можно полки за собой повести…
- Почему… - наконец, хрипло спросил Григорий, - почему она сама не позвонила?.. Не написала?..
- А ты бы стал слушать? Читать?.. Поверил бы?..
Григорий помолчал. Потом отрицательно мотнул головой. В лице его не было ни кровинки.
- Ну и я про то же. Она вообще запретила кому-бы то ни было говорить тебе об этом. Уговорила меня не портить жизнь твоим родичам. А руки чесались, знаешь ли...
- Почему же вы решили… Вам-то зачем… - он не договорил.
Филатов ответил не сразу. Но когда заговорил, каждая фраза падала Григорию в душу, словно камень в озеро и тяжко оседала на дне.
- Потому что у меня недавно родилась дочь, и я теперь знаю, зачем вообще живу... Потому что дети не должны расти без отцов. Потому что твоя Нина достойна лучшей доли. Потому что её счастье влияет и на наше с женой счастье. Потому что в этой ситуации я, наверное, единственный человек, который может… достучаться до тебя. Только вот достучался ли?..
Григорий глянул чёрными больными глазами и ничего не ответил.
Филатов вздохнул, неспешно поднялся и слегка потянулся. Голубей переманила маленькая девочка на соседней лавочке. Птицы клевали хлебные крошки прямо с её рук, задорное личико светилось счастьем. Её родитель сидел рядом и бубнил в телефон. Снова гулко и мощно поплыл над рекой звон самых больших в мире часов.
Михаил улыбнулся девочке и сказал, не глядя на сгорбленную фигуру за спиной.
- В общем, так, Григорий. Московский рейс завтра в одиннадцать. Могу забронировать тебе билет. Думай. Мой номер у тебя есть.
Григорий поднялся тоже. Выпрямился и посмотрел Михаилу прямо в глаза.
- Чего думать. Встретимся завтра в Хитроу. И… спасибо, Михаил Иванович.
Филатов с улыбкой протянул руку. Григорий тоже хмуро улыбнулся и крепко пожал её.
Григорий смотрел в иллюминатор на водную гладь и клочья облаков, и ему казалось, что и сам он – просто клочок облака, оторванный ветром и унесённый в чужую, неприветливую даль. В груди было пусто и холодно, как за бортом. Бессонница и постоянная тупая боль в груди, его привычные спутники, не давали задремать, хотя ночью он не сомкнул глаз.
В соседнем кресле Филатов преспокойно читал газету. Они не разговаривали совсем. Только поприветствовали друг друга в аэропорту и всё на том. Григорию было крайне неловко в его присутствии. В отличие от отца, всё время старавшегося подчеркнуть своё положение и богатство, Филатов выглядел и держался обыкновенно и просто. Но, тем не менее, от него распространялись невидимые волны силы и властной уверенности. И Григорий, только-только начавший считать себя независимым и, в принципе, самодостаточным, теперь ощущал себя смешным и жалким.
Он привычно рассердился на себя.
Он должен думать о Нине и о… ребёнке. Но в голову будто набили ваты, и он не мог, как ни старался, осмыслить и принять то, что сказал ему Филатов. Всё, что он смог – это просто поверить ему. Потому что не нашёл другой причины, которая заставила бы Михаила Филатова лететь к нему через половину земного шара и сочинять глупые байки… Не тот масштаб личности…
Значит, она действительно… не виновата?.. И всё ложь?.. И всё это – мать?..
Хоть волком вой…
Сердце снова обдало едкой горечью. Не так-то просто вырваться из тенёт лжи. Они уже крепко опутали его, изорвали сердце и душу, искалечили и память, и любовь…
Когда он получил по электронной почте мерзкие снимки с подписью «подработка Нины Саблиной», то даже не сразу понял, при чём тут он.
И вдруг… узнал…
Те первые месяцы после этого проклятого письма он вообще помнил плохо. Выручала только неимоверно тяжёлая, полная рутины и въедливых мелочей, работа помощника адвоката в известной на всю Британию юридической фирме.
Каждый день он приползал в съёмную квартиру, измотанный до предела. Чужая страна, чужой язык, чужой менталитет стали спасением. Как изолированная камера в тюрьме. И все равно, обессиленно валясь в кровать, он порой лежал до утра, скрючившись, без сна.
Шли дни, недели, и постепенно боль приутихла…
Он отучил себя думать о ней. Совсем. Словно наглухо закрыл в подсознании какую-то дверь, а потом вынырнул в реальность. Дверь заперта, воспоминаний нет. Точка.
И жизнь, подлатанная, подправленная и подрихтованная, как авто после аварии, наконец, нащупала относительно ровную колею и осторожно покатилась дальше.
Нина всё равно продолжала жить где-то за той потайной дверью, там же смятым ворохом валялись и все прекрасные воспоминания и счастливые мечты. Иногда странным печальным отсветом они умудрялись пробраться в сердце, независимо от его воли. В такие моменты он мог остановиться прямо посреди офиса или на улице и взяться за грудь. Пару раз ему чуть не вызвали врача.
Потом, весной, он начал ходить на курсы ландшафтного дизайна. Там познакомился с симпатичной девушкой, валлийкой. Они подружились.
Чем-то рыжая сокурсница напоминала Эльвиру. С ней было легко: светлый, лучистый характер, умная, интересная. И очень даже небедная. У родителей в Уэльсе старинное поместье...
Предки бы от гордости раздулись, узнав о ней!..
Плохо было то, что Эстер влюбилась в него. Всерьёз.
А он… растерялся.
Жизнь словно издевалась над ним: вот он, шанс! Лови, дурак!.. Оставайся в Британии, открывай дело – вот же она, красивая, богатая, хорошая – да к тому же европейка старинного рода!.. Сама в руки упала!..
И её глаза смотрели так умоляюще, когда она пригласила его погостить у них в Уэльсе, познакомиться с родителями.
Он молча, опустив голову, разглядывал носки её изящных туфелек.
А перед мысленным взором стояла Нина с воздетыми руками, читающая стихи на тюке сена в полутёмной конюшне… Нина-Иштар с таинственно мерцающей зелёной бутылкой в руке… Нагая Нина у водопада, истово прижимающая ладони к груди…
Боль вдруг всхлестнулась чёрным кнутом, и, чтобы не смущать девушку, пришлось некрасиво отвернуться.
- Ты любишь другую?.. – помолчав, тихо спросила Эстер.
- Да, - сказал Григорий. – Пока ещё… да. Прости…
- Что ж, - сказала Эстер и резким жестом забросила на плечо сумочку. – Если передумаешь, позвони.
На курсах она больше не появилась, и Григорий ощущал себя последним идиотом.
Но позвонить так и не позвонил…
- Ну, и как тебе Англия? – внезапно спросил Филатов, и Григорий, вздрогнув, вынырнул из воспоминаний.
Только что принесли кофе, и улыбчивая стюардесса поставила поднос на выдвижной столик.
- Благодарю, - пробормотал он.
Филатов изучал его поверх газеты. Григорию снова стало не по себе.
- Не знаю, - сумбурно ответил он и неопределённо повёл плечом. – Мне как-то… всё равно, где находиться.
- Ну-ну… Пришлось увольняться?
- Да.
- Жалеешь?
Григорий удивился. И прежде всего тому, что сам ни разу не задал себе этот же вопрос. Невольно улыбнувшись, он пригубил крепкий свежезаваренный кофе.
- Нет, - ответил он. – Вы знаете, ни капельки.
- Странно, - хмыкнул Филатов. – Нина больше всего на свете боялась испортить тебе карьеру и порушить какие-то заветные мечты.
Григорий отвернулся и уставился в иллюминатор, надеясь втайне, что от него отстанут.
Не тут-то было.
- Ты её разлюбил? – без обиняков спросил Михаил.
Григорий долго молчал. На скулах загорелись красные пятна.
- Не знаю…
Ему было тошно. Стыдно. Больно.
Вот, привязался!..
- Ну, неудивительно, - примирительно сказал Михаил и достал из сумки планшет. Повозился с ним и сунул Григорию:
- На, посмотри.
Григорий глянул недоверчиво.
- Что смотреть?..
Глаза Филатова смеялись. Это было удивительно, видеть этого человека таким… простым? Близким?..
- Давай-давай. Посмотри. Полистай.
Григорий опустил глаза и вздрогнул.
С экрана смотрела Нина. Синий сарафан, белая блуза-крестьянка. Смеющиеся губы, весёлые глаза. Руки сложены на аккуратно выступающем животике. Григорий, как заворожённый перелистнул.
Снова Нина в сарафане, на берегу пруда кормит уток хлебом. Нина с Анной на дороге, Анна катит коляску. Нина на фоне красивого деревянного коттеджа… в бревенчатой беседке на фоне голубого неба. Нина и… глаза его округлились в изумлении – и Элька, собственной персоной, обнимает её за плечи и хохочет, на что-то показывая.
А вот… Нина… другая. Снег кругом, зимняя фотография. Она улыбается, но вымученно. Глаза не улыбаются. В них тёмная, чернильная тоска.
Сердце перехватило, словно медицинским жгутом. Григорий коротко вздохнул, ладонь его легла на глаза. Он задержал дыхание, насколько смог и выдохнул, только когда голова закружилась. Это помогло лишь отчасти. Глаза всё равно жгуче щипало.
Всё это время Михаил молча наблюдал.
- Ну, вот. Значит, всё-таки любишь, - произнёс он негромко. – Это самое главное, Гриша. Всё остальное… наладится, поверь.
Григорий не отнимал ладоней от лица. Перед глазами всё стояла зимняя, горькая Нина.
Это всё он…
Не защитил. Не помог, не подставил плечо. Не был рядом всё это безумно трудное время…
А она жила без него вот с этими глазами… и с его дитём во чреве.
- Не казнись, - спокойно сказал Михаил. – Мы все ошибаемся. Я тоже прошёл через свой личный ад. Так же поверил в то, чего не было. И чуть не поплатился… жизнью.
Он вздохнул. Ровный гул самолёта заполнял пространство, время, жизнь…
- Знаешь, величайшая глупость в жизни - не верить собственному сердцу. Не идти путём Любви.
В его голосе было что-то… такое… Григорий, наконец, решился взглянуть на собеседника.
Глаза Филатова лучились какой-то особенной теплотой, которую так странно было наблюдать на этом волевом и строгом лице.
- Вы – удивительный человек, - искренне сказал Григорий.
- Это они удивительные, - кивнул Михаил на экран. – Наши женщины. Благородная женщина способна поднять из грязи. Исцелить… Подарить жизнь. Посмотри на неё, Гриша. Она через такое прошла… твоя мать едва не убила её ребёнка, вымоленного, выстраданного. Унизила и растоптала так, что обычный человек свихнулся бы, наверное… А она со слезами меня уговаривала не трогать твоих родителей. Родная мать из дома выгнала. А она к соседке ездит, продукты для них оставляет и деньги, какие есть.
- Как… выгнала?..
- Да так… При мне, к счастью, дело было. Сумасшедшая у неё мать. Как и твоя, впрочем… Я Нину забрал и в квартиру к себе сначала поселил, в городскую. Всё равно пустовала. А потом мы в Родняках ей домик построили. Долго она принять не могла то, чего давным-давно заслуживала… Теперь она – в Поместье. Вот-вот родит долгожданного малыша. И почти-почти счастлива. Дело за малым, - улыбнулся он Григорию. – За тобой, то есть.
Григорий долго сидел неподвижно. Потом поднял руку и недоверчиво коснулся мокрых следов на щеке.
Каким-то непостижимым образом слова Михаила Филатова разгоняли тени и хмарь, так давно заполнившие душу и поглотившие все его чувства и желания, и саму жизнь. Казалось, и небо за иллюминатором вспыхнуло, наливаясь золотым благодатным светом.
Дверь, запрятанная за семью печатями подсознания, вдруг легко и свободно открылась, и оттуда шагнула смеющаяся Нина в синем сарафане. И облако чистого, неподдельного счастья вырвалось наружу вместе с ней…
- Как же мне благодарить вас?.. – тихо спросил Григорий. – Вы столько для меня… для нас сделали…
- Спасибо – достаточно, - спокойно ответил тот. – Быть может, я просто плачу по старым счетам. Любви в мире должно становиться больше. И я сам от этого становлюсь счастливее.
- Спасибо, - прошептал Григорий.
- Пожалуйста, - просто ответил Филатов. – Кстати, ты хороший юрист?
Григорий посмотрел на него долгим внимательным взглядом.
- Я – хороший юрист, Михаил Иванович.
Михаил улыбнулся.
- Вот и славно. А теперь, если не возражаешь, я посплю.
…Нина проснулась. Сон, только что неохотно покинувший её, был очень необычным. Золотым и тёплым, словно искорки в глазах её возлюбленного…
В этом сне было Небо. Облака, полные неги и томного золота, окутывали сиянием Любви…
Ей было так тепло и хорошо… Множество родных и любимых лиц проплыло перед ней…
Батюшка Алексий поцеловал в лоб и благословил, улыбаясь.
Родители, молодые, счастливые, будто заново рождённые, обнимали и гладили по волосам.
Друзья-напарники с громкими воплями подбрасывали высоко в синеву.
Подруги, счастливо смеясь, кружили её в танце с облаками…
Она плыла, грациозная, лёгкая, абсолютно счастливая и благодарила, благодарила, смахивая тёплые слёзы радости…
А в конце великолепного облачного коридора, пронизанного золотыми лучами, она смутно различила высокую темноволосую фигуру…
Сердце ёкнуло, почти остановилось. Она зажмурилась, распущенные волосы смоляной волной упали на лицо…
Её подхватило и понесло, неудержимо, неотвратимо… Она безропотно отдалась потоку и почти перестала дышать.
Григорий подхватил её, засмеялся и закружил, закружил так, что душа ушла в пятки!..
- Гриша, - прошептала она, краснея, - как же так, мой князь, ведь ты… ты… пропасть… ведь я не смогла…
- В пропасть может упасть лишь бескрылый, - улыбнулся он. – Забыла?..
Она посмотрела вниз, в километровую толщу полупрозрачных облаков, и её руки неистово обхватили его шею.
- Не урони меня, пожалуйста, прошу… Не урони больше…
- Любимая, - жаркие губы коснулись её виска. – Я ни за что теперь не отпущу тебя!.. Я выбираю путь Любви. Отныне и навсегда. А ты?..
- И я… - согласилась Нина. – И я, любимый!..
И она проснулась.
Это случится сегодня, взволнованно билось сердце, когда она подошла к окну. За окном уже брезжил рассвет.
Сегодня родится моё дитя.
И, словно в подтверждение её мыслей, она ощутила первое, едва заметное сжатие внутри.
- Мы скоро увидимся, малыш, - прошептала она.
Постояв у окна, привычно погладив живот и не ощутив больше никаких сигналов изнутри, она ровно и длинно выдохнула. Потрясла кистями рук, чтобы сбросить напряжение. Улыбнулась и пошла заниматься привычными утренними делами. Но у кровати вдруг остановилась. Осторожно наклонилась и вытащила из-под неё тапочки. Мужские коричневые тапочки с белой курчавой оторочкой.
- Ты сегодня дома, Гриша, - тихо сказала она. – Сегодня день Рождения нашего сына. Ты всегда дома в этот день.
По щеке скатилась одинокая слезинка.
Нина решительно вытерла её, снова улыбнулась и пошла на кухню.
После обеда схватки стали более уверенными. Нина позвонила Маше, акушерке, и стала потихоньку, ковшиком, набирать в приготовленную ванну тёплую воду…
- Слабая родовая деятельность, - пропыхтела Мария, в очередной раз подливая в ванну горячей воды. – Наверное, Нина, придётся в больницу. Ты скоро совсем выдохнешься…
- Не-ет, - упрямо мотнула головой Нина и всхлипнула, в очередной раз перекосившись от дикой боли. – Машенька, милая, может, ещё походим?..
- Куда тебе!.. Вода хоть усталость частично снимает. А тебя ещё и не тужит даже… Хотя ночь уже! В общем, так, дорогая. Ещё максимум полчаса, и если не будет потуг – едем в роддом. Слишком большая ответственность… Пойми меня… Где-то у тебя в подсознании стоит мощный блок… Мы его не проработали… а сейчас уже поздно…
- А-а-а!!! – закричала Нина, корчась, - а –а –аааа!!!
И снова вяло закачалась в воде, обессиленно закрыв глаза.
Перед глазами, смешавшись, плыли бесконечные, хаотичные картинки.
Батюшка протягивает руку… растворяется в тумане… мать смотрит безумными прозрачными глазами…
Кто-то злобно, истерично хохочет сзади, тянется когтистой лапой.
Димка говорит: может, не надо ребёнка, и она готова прыгнуть, вцепиться…
Но я же всех простила… всех отмолила…
Мой сын… дорогое дитя моё, почему тебе не хочется рождаться?.. Ты хочешь, чтобы отец был рядом?.. Отец?.. Гриша?..
Она снова скорчилась от разрывающей ослепительной боли, и в этой вспышке вдруг померещились знакомые, любимые черты.
- Гришенька… - прохрипела она на грани беспамятства и протянула руку.
- Я здесь, - рука вдруг ощутила пожатие, сильное, горячее, и в мозг снова хлынула яркая тугая волна. – Ниночка, любимая, держись…