Уверенность зиждется или на свойствах, внутренне присущих объекту нашего познания, или на внешних его свойствах. В первом случае уверенность возникает из анализа элементов самого объекта (например, элементов математической теоремы) или из объективной очевидности (что имеет место, когда объект постигается как таковой непосредственно, то есть не через дедукцию или индукцию).
Уверенность зиждется на внешних основаниях, если;ы достигаем ее, полагаясь на свидетельства других лиц, которые, непосредственно или через документы, удостоверяют, что данный объект существует или существовал.
Уверенность такого рода имеет место в отношении исторических событий: в огромном числе случаев мы без всякого сомнения соглашаемся верить чему-либо, основываясь на утверждениях третьих лиц. Существование стран, которых мы никогда не видели, дата нашего рождения, право собственности и наследства и т. д.- все это факты, которые мы принимаем, полагаясь на авторитет других лиц или на свидетельства документов.
Неправильно считать, что такая уверенность должна быть отброшена только потому, что она не почерпнута из внутренних свойств, присущих объекту, или из объективной очевидности. Это согласие разума с чем-либо, основанное на авторитете свидетельства, мы назвали бы Еерой.
Однако вера, как мы ее определили, не имеет ничего общего с верой в понимании католической доктрины. Не вдаваясь в излишние детали и тонкости римско-католической теологии, укажем на основные факты.
Согласно учению церкви, вера может быть определена как принятие разумом истин, открытых нам богом, истин, с которыми мы должны согласиться в силу авторитета того кто их открыл. Так как бог - совершеннейшее существо - ошибаться не может, ибо он является воплощением бесконечной мудрости, и не может обманывать других в силу своей беспредельной святости, правдивость его свидетельств не допускает сомнений.
|
|
Следовательно, вера является актом не слепого, но разумного согласия и, будучи таковой, требует, чтобы человек сначала удостоверился в справедливости мотивов, на которых она основана, убедился в историческом факте божественного откровения. В самом деле, если самый факт такого откровения сомнителен, то согласие было бы неразумным и потому абсурдным.
Но одной этой уверенности, хотя бы и разумно обоснованной в факте откровения, согласно католической теологии, недостаточно для того, чтобы побудить человека исполнить акт веры. Действительно, речь идет не о согласий, даваемом лишь в силу естественных мотивов и факторов ради естественной цели; речь идет скорее о сверхъестественном акте, объект которого - сверхъестественное познание (например, единства и троичности бога или божественности Иисуса Христа), акте, преследующем сверхъестественные цели (вечная жизнь, которая приводит к непосредственному созерцанию бога), акте, совершаемом индивидом под влиянием божественной помощи, то есть "благодати". Это последнее свойство необходимо, так как, если оно отсутствует, человек неспособен исполнить акт веры.
Теологическая вера, как мы видели, предполагает естественную веру; но эта последняя - состоящая в убеждении, что факт откровения исторически достоверен, и приобретенная посредством специального, рационального и естественного исследования документов, которые якобы подтверждают факт этого откровения, - сама по себе недостаточна. Необходимо, чтобы присутствовало также нечто сверхъестественное, то есть "благодать".
|
|
Тем не менее, так как акт теологической веры должен быть разумным, то именно уверенность (естественная, приобретенная рациональными средствами), что откровение действительно имело место, является тем, что обосновывает и мотивирует его разумность.
Отметим, что божественное вмешательство в исполнение акта теологической веры не может интересовать и не интересует нас. Действительно, факт такого вмешательства можно доказать лишь исходя из реальности факта божественного откровения - и сейчас нас будет интересовать именно вопрос о реальности его, - поэтому говорить о божественном вмешательстве или, хуже того, допустить его - значило бы двинуться по заколдованному кругу, из которого нет выхода.
Таким образом, проблема, от которой зависит рациональный характер акта теологической веры, состоит в естественном и научном доказательстве достоверности факта божественного откровения.
При таком положении дела сверхъестественная проблема теологической веры сводится к естественной проблеме, к проблеме, состоящей в том, чтобы удостовериться в определенном историческом факте.
Поэтому методом, которым необходимо руководствоваться, является научный метод, применяемый в исторических исследованиях, и никакой другой. Отметим сразу же, что при рассмотрении вопроса, где фигурируют "тайна" и "чудо", необходимо продвигаться вперед медленно и представлять детальнейшие доказательства и подтверждения, более многочисленные, чем те, которые требуются при доказательстве обычных исторических фактов*.
|
|
* (Католическая церковь учит, что акт веры должен быть согласован с разумом. На это указывал XX Вселенский собор в Ватикане (1869-1870) на своей третьей сессии (17 апреля 1870 года) в "Догматическом уставе католической веры". Действительно, в гл. III вышеупомянутого "Догматического устава католической веры" гово-рится: "Пусть, тем не менее, послушание нашей вере будет согласно с разумом..." (и далее ссылка на св. Павла, Поел, римл., XII, 1: "Итак, умоляю вас, братия, милосердием Божиим, представьте тела ваши в жертву живую, святую, благоугодную Богу для разумного служения вашего"); и немного ниже следует добавление: "Пусть согласие с верой никоим образом не будет слепым движением души..." (Н. Denzinger et С. Bannwart, Enchiridion Simbolorum, Friburgi, 1937, n. 1790-1791). Эти утверждения обосновываются следующими словами: "Хотя и верно, что вера стоит над разумом,' не может быть, однако, никакого действительного расхождения между верой и разумом..." (Н. Denzingeret С. Bannwart о. с., п. 1797).
Но что такое этот акт веры? На этот счет католическое учение дает следующий ответ: это согласующийся с разумом, свободный акт, не являющийся, однако, исключительным продуктом человеческого духа, но возникающий под влиянием божественной поддержки, которой человек может противиться.
В самом деле: "Пусть же согласие с верой никоим образом не будет слепым движением души; никто, однако, не может "принять предсказаний Евангелия", что необходимо для будущего спасения, без просветления и вдохновения, исходящего от Святого Духа, которое дает всем наслаждение принятия и веры в истину" (Concilium Arausicanum 11, Orange in Francia, anno 529, H. Denzinger, о. c, n. 178 sqq). "Вот почему вера сама по себе, если даже она не имеет действия благодаря милосердию, является даром божиим и акт веры есть действие, ведущее к спасению, акт, которым человек добровольно словом и делом выказывает послушание божественной благодати, которой он может противиться" (Concilium Vaticanum. 1. с, Н. Denzingere. с. с, о. с., п. 1791).
Но для принятия веры, основанной на разуме, нам необходимы аргументы, способные убедить наш ум. И Пий IX говорит: "Нужно, чтобы человеческий разум тщательно вник в факт божественного откровения, чтобы сделать для себя несомненным, что оно высказано богом, и чтобы, согласно мудрейшему учению Апостола, оказывать богу послушание, основанное на разуме (Поел, рим., XII, 1). Defide et ratione из энциклики "Qui pluribus" от 9 ноября 1846 года, Н. Denzingere. с. с, о. с., п. 1637. См. также Pii IX Роп-tificis Maximi Acta, Romae, 1854, tomus I, 6 sqq).
"Философски и теологически верное" учение состоит в том, что "для того, чтобы человек подчинил волю откровению и разум вере, требуется предварительная как субъективная, так и объективная уверенность в истинности факта откровения". Так пишет отец Себастьяно Тромп, профессор основ теологии в папском Грегорианском университете в Риме. Речь идет об изложении "пятого положения" (ргороsitio quinta), которое он раскрывает в своей книге, озаглавленной "De revelatione Christiana" ("О христианском откровении"), Romae, 1931,. р. 68, sqq. По его словам, "все католики признают, что откровение, чтобы следовать вере, должно заслуживать доверия" (Н. Denzinger о. с, п. 1812), "явно заслуживать доверия" (Н. Denzinger, о. с, п. 1627).
Таким образом, чтобы человек верил, необходимо, чтобы он исследовал факт "откровения", привлекая документы ad hoc (относящиеся к делу), в особенности евангелие. В них он должен найти доводы, на которые опирается "откровение", иначе говоря "божественные факты", то есть "чудеса" и "пророчества".)
Напомним, что исторической убежденности не будет, если свидетели не обладают качествами, способными вызвать наше основанное на разуме доверие. Поэтому они должны иметь точные сведения о том, что утверждают: они, утверждая или отрицая факты, не должны руководствоваться соображениями материальной выгоды, они должны обладать интеллектуальными и моральными данными, которые делали бы их способными верно познавать, точно излагать и не обманывать (таким образом, фанатики и "апологеты" являются подозрительными свидетелями, и поэтому их показания не могут быть достоверными).
Если перечисленные условия налицо, то наше принятие объекта свидетельства не только разумно, но справедливо и научно.
Переходя к существу дела, отметим, что католицизм стремится основать свое учение на факте откровения, что предполагает достоверность ряда исторических событий, естественных и "сверхъестественных", как, например, существование Иисуса, его "чудеса" и "пророчества", его божественность, проповедь им особого учения и т. д. Очевидно, что эти факты должны явиться предметом исторического исследования и могут быть доказаны посредством свидетельств только им.
Каковы же в исследуемом случае свидетели, на мнении которых может основываться наша уверенность? Это не живые люди, так как они умерли. Следовательно, это документы. Но какие? Разумеется, относящиеся к тому времени или близкие к нему. Первое место среди них занимают "книги" Нового завета, особенно четыре евангелия.
Что касается других свидетельств, то нельзя принять те из них, которые написаны позже II в. н. э. Но даже это допущение является большой, исключительной и, может быть, чрезмерной уступкой. В самом деле, когда речь идет относительно истинности католицизма, справедливости убеждения, чреватого такими последствиями, прибегать к свидетелям, повествующим о фактах, происходивших за двести лет до них, - слишком много, чтобы на это можно согласиться.
Какова же достоверность этих документов, привлекаемых так широко и щедро? Если не говорить о Новом завете, то остальное имеет весьма относительное значение или не имеет его вовсе.
Нехристианских свидетельств не существует или почти не существует, а те, что имеются, языческие или еврейские, почти ничего не сообщают. Но ведь это молчание, пожалуй, удивительно и уже само по себе показывает, что здание христианской, а тем более католической религии построено на весьма зыбком основании.
"Нужна, - пишет Гиньебер, - большая добрая воля и огромное желание любой ценой узнать что-нибудь от того, кто ничего не говорит, чтобы найти в трех или четырех незначительных фразах Тацита, Светония, Плиния Младшего, Цельса и, может быть, пресловутого Пилата подтверждение исторического существования Иисуса и какие-то крохи сведений о его жизни"*.
* (С. Guignebert, Gesii, Torino, 1950, p. 26.)
Христианские свидетельства, по меньшей мере, подозрительны - пристрастность их очевидна, даже если допустить полнейшую искренность их авторов. В самом деле, достаточно подвергнуть их беглому рассмотрению, чтобы увидеть, что, не говоря уже о неточностях, ошибках и противоречиях, самый тон этих писаний, экзальтированный, набожный и апологетический, показывает, что авторы писали для того, чтобы защитить предвзятую точку зрения. Такой же и даже более апологетический тон присущ посланиям Павла и др., евангелиям, Деяниям апостолов, не говоря уже об Апокалипсисе, книге, лишенной всякого исторического значения.
Какова же ценность евангелий - если говорить только о них? Весьма незначительная. Начав изучение теологии в папском Грегорианском университете, я был поражен бедностью аргументов. Претендовать на доказательство исторического значения текстов по двадцати строчкам авторов первого и второго веков (причем речь идет о христианских и поэтому пристрастных авторах, часто слепых фанатиках) и на высшей степени искусственном анализе книг (язык, стиль, сообщаемые сведения и т. д.) - этого поистине слишком мало!
Если вспомнить о претензиях католической церкви, становится ясно, что следствие переросло причину. Быть католиком - вещь серьезная: это значит возложить на себя огромное бремя, повиноваться церкви, то есть папе и Ватикану. Повиноваться во всем - тут шутить не любят. Еще бы! Чтобы разумно обосновать подобные претензии, потребовались бы исключительные, самые надежные и весьма многочисленные доказательства. Так вот: отсутствуют не только доказательства такого рода, но нет хотя бы таких доказательств, без которых невозможно доказать достоверность самого заурядного исторического факта!
Вот почему акт веры, которого требует церковь, несовместим с разумом; повторяем, он является таковым потому, что не существует никаких доказательств для обоснования его разумности*. Но тогда, спрашивается, почему же люди верят? Почему я верил? Ответ на этот вопрос дает нам исследование психологии акта веры.
* (Католическая доктрина исходит из достоверности сведений, сообщаемых в "священном писании", то есть в книгах Нового завета, особенно в четырех евангелиях. Однако приближенная достоверность никого не убедит, нужна полная уверенность в том, что все эти сведения и каждое из них в отдельности совершенно достоверны. Это означает ни больше ни меньше, что любое сообщение, содержащееся в священных книгах, например в евангелиях, должно соответствовать исторической истине. Кроме того, даже допуская неизбежные редакционные изменения, необходимо, чтобы содержание текста оригинала дошло до нас без изменений смысла, то есть чтобы имеющийся у нас сегодня текст имел первоначальный смысл. Ясно, что удовлетворить этому условию, доказать историческую достоверность- дело весьма нелегкое. Даже при допущении, что первоначальный текст дошел до нас без смысловых изменений (а оно вовсе еще не доказывает достоверности сообщаемых в нем сведений и делается только для того, чтобы упростить рассмотрение вопроса), все равно доказать это невозможно.)
Отец Карло Бойер, заведующий научным отделом (prefetto degli studi) в папском Грегорианском университете, лицо, находящееся вне подозрений, в своем "Курсе философии" так формулирует тезис IV: "Voluntes movere potest intellectual et revera eum movet ad assentiendum cum veritatibus testimonio firmatis, turn nonnullis veritatibus ordinis moralis. Nulli deinde opinioni et nulli errori assensus intellectus datur sine influxu voluntatis". ("Воля может побуждать разум и, действительно, побуждает его к принятию как истин, подтвержденных свидетельством, так и некоторых истин морального порядка. Разум без влияния воли не принимает никакого мнения и никакой ошибки".)
Итак, если рассматривать только ту часть формулировки, которая нас интересует, воля может влиять на решение разума. И если это происходит не при всех обстоятельствах, то, однако, всегда, когда речь идет о вещах, уверенность в которых является внешней (то есть зависит от чьего-нибудь свидетельства), или же о моральных фактах, то есть таких, принятие которых индивидом влечет для последнего трудности и обязательства практического порядка (т. II, стр. 224 и сл.).
Доказать это положение, разделяемое, впрочем, почти всеми современными психологами, в частности и не католиками, а особенно фрейдистами, весьма просто.
В самом деле, именно наличие внутренней очевидности определяет для интеллекта истинность данного объекта; но этого не происходит в случае засвидетельствованных истин, где разум основывается на свидетельстве, а не на собственном познании объекта. Кроме того, при отсутствии внутренней очевидности интеллект не может принять самостоятельного решения, так как он не выступает в роли свободной способности. Действительно, тогда как наличие внутренней очевидности вынуждает его к принятию данного объекта, при отсутствии ее он находится в состоянии колебания и раздумья.
Таким образом, разум не имеет возможности непосредственно воспринять засвидетельствованные истины (он, разумеется, принимает факт свидетельства и основания, которые делают этот факт достойным доверия), ни основываясь на самом данном объекте (к которому он приходит косвенным путем, через свидетельство), ни самостоятельно (так как он не свободен). Если все же он решается на это (а опыт, например опыт исторических наук, показывает, что действительно весьма часто разум на это решается), то в этом случае им движет воля. Другое толкование здесь невозможно.
Что же касается "моральных" или "этических" истин, то по причине практических обязательств, вытекающих из них по принятии их человеком, интеллект отказывается их принять в случае, если воля, в результате недовольства предстоящими тяготами, отклоняет его - сознательно или бессознательно - от объективного рассмотрения вопроса. Это происходит не в силу причин, внутренне присущих объекту или предполагаемому доказательству, но потому, что воля препятствует разуму в достаточной мере основываться на том и другом.
В таких случаях, раз человек всем существом стремится к достижению истины - иначе говоря, если он добросовестен, - он должен контролировать себя, с тем чтобы предписания воли были бескорыстны.
Оставим в стороне моральные истины и вернемся к утверждениям, основанным на свидетельствах. Если внешние доказательства недостаточны, а также если их нет вовсе, принятие этих утверждений зависит, по существу, от воли, поскольку интеллект должен был бы воспротивиться и отвергнуть их: поскольку разум этого не сделал, мы вправе сделать вывод, что он находится под властью воли.
Переходя к существу дела, то есть к рассмотрению христианского, в особенности католического учения, мы видим, что наши выводы как нельзя лучше применимы здесь, ибо перед нами идеология, которая в своем содержании зависит от свидетельств и которая, будучи принятой, влечет за собой необычайно серьезные моральные обязательства. Поэтому ее возможное принятие разумом происходит под влиянием воли. Кроме того, как мы видели, научное исследование показывает, что христианство и католицизм не являются истинными, поскольку не обладают необходимыми чертами, которых требует научная методология. Поэтому их принятие зиждется в основном на воле или скорее на чувстве.
На это возражают иногда, что никто не согласился бы возложить на себя моральные тяготы, предусматриваемые католицизмом, если бы недоставало научных, рациональных доказательств. Но это ошибка.
В самом деле, весьма возможно, что мы, в силу полученного воспитания, воспринятой культуры и душевного состояния, в котором мы находимся, не только не расположены отказываться от принятия христианства из-за бремени, которое видит разум и которого страшится воля, но, наоборот, расположены принять его, так как интеллект видит в этом значительные и многочисленные преимущества, к которым пламенно стремится чувство. Кто, например, не знает, что в страданиях, при приближении неизбежной смерти, при психическом пресыщении, вызванном злоупотреблением наслаждениями, некоторые люди склонны к принятию религии? И тогда воля, вместо того чтобы быть беспристрастной или, более того, воспрепятствовать процессу, направленному к производству акта веры, способствует ему и ускоряет его. История знает множество подобных фактов. Кто хочет видеть призраки, приходит в конце концов к тому, что на самом деле начинает их видеть.
Не редки случаи, когда, помимо и независимо от научной убежденности, человек, находящийся в вышеописанных условиях, кончает тем, что приходит к вере. Отметим, что речь идет о самой твердой вере, которая основывается, хотя и ошибочно, на божественном авторитете и, побуждаемая чувством, коренится в самых живых и непосредственных актах личности.
Этим объясняется, помимо всего прочего, странный факт большой приверженности к католической религии множества лиц, которые, будучи спрошенными о мотивах их поступков, не могут привести убедительных доводов (впрочем, как мы видели и увидим, таких доводов не существует) и проявляют порядочное, а то и полное невежество в вопросах религии.
Все эти рассуждения, на которых мы так долго задержались, имеют единственную цель - исследовать интересующий нас биографический момент - причину, заставившую меня "верить". Напомним, что речь шла о расмотрении причин, которые, несмотря на мое невежество в вопросах религии и, прежде всего, католической религии, подготовили и сделали фактом мой приход к вере. Во мне происходил процесс, подобный тому, который описан выше: находясь в полном неведении относительно всего того, что составляет доказательную основу католицизма, но, будучи весьма расположенным к принятию веры в силу внутреннего состояния духа, я преклонил колени.
Пресыщенный наслаждениями и битвами этого мира, испытывая сильную потребность ухода, бегства, уединения, разочаровавшись в возможностях разума в деле отыскания истины (изучение философии, которым я давно занимался, убедило меня в то время, что каждый доказывает то, что хочет), стремясь, однако, согласовать свою жизнь с органическим и универсальным мировоззрением и провести ее с пользой для себя и других, я с головой ушел в иррациональное и стал католиком. Я стал усиленно молиться, часто исповедоваться и причащаться.
Церковная обстановка - служба, храмы, обряды, все эти факторы, оказывающие очень большое влияние, особенно на тех, кто к ним не привык, - обострила это душевное состояние.
На этой почве, с помощью духовных лиц, умных и опытных психологов, во мне очень быстро родилось религиозное, священническое призвание. К нему побуждало, кроме того, постоянное стремление найти решение общественных вопросов, проблемы избавления человечества от его страданий и уверения, что существует католическая социология и политическая экономия, которые представляют собой абсолютное совершенство и которые, будучи примененными, разрешили бы все проблемы. Они, как мне говорили, представляют собой единственное средство от бед, являющихся бичом человечества.
Отсюда мое непоколебимое решение как можно скорее вступить в Общество Иисуса. Но приготовления были довольно долгими, так как приходилось ждать моего увольнения из армии: я был офицером, а в то время свирепствовала война в Абиссинии.
Как только конфликт окончился, я вышел в отставку и почти сейчас же вступил в "новициат".
Велико было мое воодушевление. Должен сказать, что иезуиты, как только я заговорил с ними (а именно с отцом Адольфо Мариотти, в то время "провинциалом"* "римской провинции" Общества), приняли меня с распростертыми объятиями, стремясь поскорее заполучить в свои ряды.
* ("Провинциалом" в ордене иезуитов называется глава особого района - "провинции", на которые Орден разделил весь мир.- Прим. ред.)
Так закачивается первая глава моей истории: я стал верующим и иезуитом, не потребовав научных доказательств, побуждаемый чувством и энтузиазмом. Мир, открываемый верой, казался мне беспредельным, моя убежденность, чисто субъективная, - абсолютной. В общем это было состояние, напоминавшее состояние влюбленного.
Я понял свою ошибку только много времени спустя, результате работы, осуществлявшейся мной в одиночку (так как всякая попытка поделиться с другими членами
Ордена была не только трудна, но и исключительно опасна; мне пришлось в этом убедиться на собственном горьком опыте).
В конце концов я - совершенно бескорыстно - нашел решение, основанное на научных доказательствах. Я пришел к пересмотру всех моих представлений, к правильному истолкованию действительности, к марксизму.
Часть первая
I. Господствующая церковь
Чтобы лучше понять мою идеологическую эволюцию от католицизма к марксизму, необходимо составить представление о среде, которая меня окружала в течение шестнадцати лет. Постараюсь быть объективным, хотя и не смогу быть бесстрастным, ибо обстоятельства, теории и факты, о которых пойдет речь, представляют собой плод личного живого опыта. Сама манера их изложения, искренняя и естественная, представляет, как нам кажется, лишнее доказательство осознанности этого процесса эволюции и замены одних идеологических взглядов другими.
Мы начинаем, таким образом, описание теоретических принципов и практической деятельности католической церкви, в которую, как частное явление, входит деятельность ордена иезуитов. Речь идет пока об исследовании вопроса в самых основных пунктах. Разумеется, оно будет неизбежно неполным. Впрочем, дальнейшие замечания постепенно дополнят его.
Перед теми, кто родился в такой типично католической стране, как Италия, или хотя бы там, где католическая церковь играет значительную роль, сам собой возникает вопрос: истинно ли то, чему учит церковь? Этот вопрос неизбежно встает перед теми, кто с рождения принимают католическое крещение, но в дальнейшем, становясь сознательными людьми, считают своим долгом не следовать слепо обычаю, а выяснить разумность своих убеждений и обязательств, принятых ими до того, как они получили возможность сделать сознательный выбор, и развитых воспитанием - убеждений и обязательств, которые до известного времени могли быть обыденным явлением, одной из привычек их жизни.
Этот вопрос для католиков является значительно более важным и актуальным, чем для людей, исповедующих другие религии, ибо эти последние, если говорить о степени их влияния на отдельную личность и коллектив, не имеют веса в государственных делах, то есть делах общественного значения, и не добиваются, словом и делом, политического господства над миром как средства достижения своих духовных целей, но стараются пребывать в области отвлеченных идей. И даже если эти религиозные культы приобретают конкретную форму, связанную с практической деятельностью людей, их влияние все же не распространяется за пределы отдельной личности или отдельной, пусть даже многочисленной, группы людей, духовные интересы которых, связанные с данным культом, всегда строго изолированы от их мирских интересов.
Католицизм, разумеется, занимает совершенно иное положение. Чтобы убедиться в этом, достаточно самого общего и беглого исторического исследования. Не говоря уже о "земном" характере организации церковного аппарата, всем известно, что папы были монархами политического государства и что они и сейчас ими являются, хотя географические пределы их владений сведены до минимума. Всем известно, что папы отлучали и низлагали королей и императоров, были зачинщиками сотен войн.
Таковы факты. Бесполезно дальше распространяться о них, так как они общеизвестны.
Но что известно не всем, так это учение, которое лежит в основе этих фактов. Ознакомимся коротко с этим учением.
Главный довод, на котором церковь основывает свои права, состоит в притязаниях церкви на то, что она была основана и организована Иисусом. Но Иисус - бог. следовательно, церковь основана и организована богом. По словам католиков, это якобы и есть то самое "царствие божие", о котором часто упоминается в евангелии.
Трудно сказать, какова должна быть по замыслу риста истинная природа этого "царства божия" и, следовательно, церкви. Для этого нужно было бы точно знать, что об этом думал и говорил сам мифический Иисус.
"Ортодоксы" утверждают, что решение этой проблемы - дело весьма нетрудное, так как, говорят они, достаточно открыть евангелие и прочесть то, что написано там по этому поводу. К несчастью, дело обстоит совсем не так просто.
Во-первых - об этом мы много говорили во введении, - никто еще не доказал, что евангелия являются документами правдивыми в каждой своей части. Кроме того, те места в евангелиях, где затрагивается вопрос о "царствии", явно противоречат друг другу.
То речь идет о "царстве" уже существующем, конкретном, земном, видимом, начальная - и несовершенная - стадия которого должна осуществиться в этом мире и которое будет существовать до скончания века. Царство это наступит не скоро и не вдруг, а только после того, как евангельская проповедь дойдет до всех людей. То, в других случаях, оно изображается как внутреннее и невидимое царство, еще не существующее, иначе говоря, которое придет с неизбежным концом света, но, во всяком случае, прежде, чем прекратится род апостолов.
Эти противоречия послужили предлогом для углубленного исследования проблемы, касающейся природы "царства", с целью выяснения, каково было в точности учение Христа на этот счет. Так появились многочисленные теории. Однако все они, как правило, более или менее согласны в том, что учение, проповедовавшееся Иисусом, претерпело эволюцию: первоначально он будто бы думал о царстве как о чем-то земном, начавшемся с его приходом и способном к грандиозному развитию (см., например, притчи о "горчичном зерне" и о "закваске" - Матф., XIII, 31 - 33), где миллионы несчастных того времени нашли бы мир и справедливость. Предполагают также, что это царство представлялось Христу, помимо всего прочего, средством воспитания (через испытание) основных добродетелей, особенно любви к другим людям, что подготовило бы их к обретению радостей загробной жизни.