Автор называет рабочих, восставших против чудовищной эксплуатации, "убийцами", "поджигателями", "дикарями", "варварами". Он, конечно, не говорит о католиках, которые под руководством священников в Овиедо стреляли с башен собора (это полностью подтвержденный факт). Революционных руководителей автор именует "дегенератами", "лишенными всякого чувства любви к ближнему, веры, патриотизма" (стр. 325).
Причинами восстания, по словам испанских иезуитов, вовсе не были страшный голод и невыносимая эксплуатация трудящихся: "Что касается народа, то действительная и единственная причина... заключается не в чем ином, как в революционной заразе, которая охватила Испанию в результате лекций, книг и агитации левых демагогов и интеллигентов" (стр. 326).
Кроме того, "уже давно испанская молодежь бредит мифом революции, который она исповедует как своего рода культ, благодаря своему мятежному духу, восстающему против законного положения вещей" (стр. 326). Разумеется, объяснения эти безнадежно поверхностны, если не хуже.
Каковы же средства, предлагаемые автором? Они должны быть, говорит он, радикальными (стр. 327). "Надо запретить наглое и публичное провозглашение левыми своих подрывных идей..." (стр. 328). Нужны "коллективные наказания" (стр. 329). И это говорит священник!
В 1934 году были закрыты народные дома, распущена организация "Социалистическая молодежь Испании", уничтожен Астурийский профсоюз горняков. "Давно пора" (стр. 329), - писал иезуит; но надо было, по его мнению, ликвидировать и другие организации трудящихся; пора "наказать молодых социалистов, которые продолжают распространять листовки" (стр. 329); пора "разгромить социалистическую бюрократию, которая разрослась пышным цветом в министерствах" (стр. 329), то есть выбросить на улицу служащих; необходимо "издать наконец закон о запрещении профессиональных ассоциаций, чтобы одним ударом уничтожить опасности, угрожающие стране со стороны подобных организаций" (стр. 329).
"Кроме того, необходим закон о принудительных мерах, регулирующих деятельность печати" (стр. 330) и "большая бдительность в отношении книжной пропаганды, неумолимое подавление пропаганды через подрывную литературу, то есть всей большевистской и большевиствую-щей литературы".
И как программа действий звучат слова: "Мы не сомневаемся, что эти и другие меры были бы приняты без колебаний католиками, входящими в правительство (иначе говоря, КЕДА. - А. Т.), если бы они единолично держали в руках бразды правления и не были в силу обстоятельств связаны с другими правительственными партиями" (стр. 330).
В общем мы полагаем, что не ошибемся, если выскажем такое мнение: это призыв к инквизиции. Это - серьезное предупреждение для тех народов, у которых католики занимают ведущее место в управлении государством.
Перейдем к рассмотрению документов, касающихся франкистского мятежа. Духовенство представляет его как войну священную, законнейшую и необходимую.
"В событиях 17 июля... поведение армии сто раз благословенно и славно. Истинная, единственная законность стоит на стороне мятежников" ("Чивильта католика", 2 января 1937 года). Что касается "болезней" Испании, то в течение семи лет "диктатуры Прима де Ривера о них не было слышно. Этот благородный генерал [который, как всякому известно, был субъектом продажным и невежественным. - А. Т.] сумел создать твердую власть. Если бы ему удалось точно так же задушить гнусную печать и разогнать социалистические организации!.. Однако терпимость де Ривера оказалась роковой..." ("Чивильта католика", 2 октября 1937 года).
"В настоящий момент... все честные граждане должны забыть все свои разногласия и распри и сплотиться в едином стремлении вышвырнуть вон новых варваров, не знающих ни родины, ни бога (!), не задумываясь о том, что будет после этого" ("Чивильта католика", 20 ноября 1937 года).
Церковная верхушка сделала все возможное, чтобы скрыть массовые убийства, совершенные франкистами. Но, на ее несчастье, франкисты были изобличены в журналах и газетах, совершенно не связанных с Народным фронтом, например в "Espana evangelica" от 20 августа 1936 года, в "Tablet" за июнь и июль 1937 года (см. также Light and truth, World dominion press, The spectator того времени).
Что было на это ответить? "Чивильта католика" с неохотой признавала, что "испанские националисты, может быть, перешли или переходят в пылу борьбы границы законной обороны"; газета осуждала одного французского католика - "влиятельного литератора и члена Французской академии Франсуа Мориака. Последний в
"Фигаро" от 13 октября 1937 года опубликовал достойную сожаления статью, которая звучит как резкая критика разумного и миролюбивого голоса испанских епископов... Из этого видно, что он ставит на одну доску революционеров и их сторонников, гибнущих под ударами националистов и их союзников", и павших франкистов, "если даже не жалеет по преимуществу первых как жертв иностранных бомбардировок".
Таков краткий очерк политики церкви, Ватикана в Испании.
Теперь несколько самых общих замечаний о политике Ватикана по отношению к Соединенным Штатам Америки.
В 1940 году Ватикан был сторонником Муссолини и фашизма. Мало того. Эта дружба, поскольку речь шла о совместной эксплуатации Италии, была исключительно сердечной. В том же 1940 году Соединенные Штаты были фактически противником Муссолини и его правительства. Несмотря на это, в феврале 1940 года Ватикан с исключительной пышностью принял г-на Мирона К. Тэйлора, эмиссара Рузвельта.
"Одна из целей, которую преследовал Тэйлор, состояла в сборе максимума возможных сведений о борьбе с нацизмом и непосредственной подрывной деятельности против немецкой военной машины на оккупированной территории Европы и, кроме того, сведений о моральном состоянии гражданского населения и вооруженных сил в райхе, в Италии и в странах, присоединившихся к трехстороннему пакту... Дело в том, что с самого начала войны Ватикан все время располагал весьма значительной и бесперебойно поступавшей информацией о внутреннем положении в различных районах Европы, исключая СССР. Священники... самых небольших сельских приходов, как и священники больших городских центров, посылали епископам своих епархий точные доклады, которые тем или иным способом все достигали Рима... Если не считать очень немногочисленных церковных сановников, никто не знал, как они проникали через границы стольких стран... Можно безошибочно утверждать, что в распоряжение Тэйлора была предоставлена масса сведений, которые сразу же были переданы президенту Рузвельту...
Без сомнения, на нашу пропаганду [то есть пропаганду Соединенных Штатов. - А. Т.], предназначенную для заграницы, оказала глубокое влияние эта конфиденциальная осведомленность о внутреннем положении в европейских странах. Благодаря этой осведомленности мы могли сделать нашу тактику наиболее способствующей достижению того психологического эффекта, на который мы рассчитывали для подрыва военных усилий противника".
В общем, по вышеприведенным словам Чанфарра, американского журналиста, католика, церковь в одно и то же время стремилась не испортить отношений с Муссолини и доставляла сведения его противнику. Все мы знаем, что такое нацизм и фашизм, однако трудно отрицать, что поведение Ватикана, как его описывает Чанфарра, не слишком согласуется с функциями, которые должна была бы иметь церковь.
Сообщение Чанфарра, впрочем, не имело бы большого значения, если бы оно было единственным. Но это не так. От многих влиятельных лиц из церковной верхушки я получил на этот счет подтверждения еще более точные и подробные, чем сообщения Чанфарра, чья осведомленность не простиралась так далеко.
Впрочем, речь идет о вещах вовсе не составляющих тайны, а, напротив, довольно известных в кругах Ватикана. Совершенно понятна причина этой тайной помощи церкви американцам: в то время церковные руководители уже были убеждены, что проку от фашизма больше не будет, что дни фашистов сочтены. Поэтому нужно было, и поскорее, примкнуть к противнику, но сделать это незаметно, так, чтобы не нажить каких-либо неприятностей с правительством Бенито Муссолини.
Чтобы войти в милость к руководителям Соединенных Штатов Америки - это мне сообщали некоторые сановные лица из государственного секретариата его святейшества, - Ватикан не скупился на обещания и дела. Поэтому никогда не была подвергнута осуждению атомная бомба, примененная американцами в Японии.
Зверства интервентов в Корее никогда не осуждались Ватиканом ни с политической, ни с моральной точек зрения; никогда не было подвергнуто порицанию употребление напалма и бактериологического оружия. Ватикан никогда не проявлял интереса к тому, как обращались в "лагерях смерти" с корейскими и китайскими военнопленными.
Эти и другие факты в беседах со мной, как ни в чем не бывало, признавали лица, которые руководили церковной политикой. Они добавляли, что в дружбе между Ватиканом и Соединенными Штатами Америки не все обстоит так хорошо, как думают: иными словами, Святой престол вынужден сносить унижения и притеснения со стороны своих заокеанских друзей.
Так, например, Мирон К. Тэйлор 18 января 1950 года был своим правительством неожиданно отозван на родину только потому, что Ватикан выступил против протестантских пасторов, работавших среди населения "Кастелли романи", особенно во Фраскати.
20 октября 1951 года президент Трумэн объявил о назначении генерала Кларка послом Соединенных Штатов в Ватикане. В Риме это известие было встречено "с удовлетворением". Наоборот, в Америке прошли манифестации протестантов, поднялись дикие вопли против папы. И Трумэн должен был отменить назначение.
В Ватикане - мы это великолепно знаем - ни у кого нет иллюзий относительно дружбы Америки и Святого престола. В действительности речь идет скорее об американском руководстве: "протестантская опасность" уже вырисовывается со всеми последствиями религиозного и экономического характера.
"Если бы, - говорил мне монсеньор Фаллани из государственного секретариата, - в результате успешной войны американцам удалось стать хозяевами мира (хозяевами Италии они фактически уже являются), экономическое положение Ватикана и католицизма стало бы весьма шатким и трудным. Сейчас Америка снабжает нас долларами в неограниченном количестве, так как она нуждается в нас как в политической силе. Завтра же, наоборот, протестанты завладели бы всем".
"Что же мы будем делать тогда?" - спросил я. "Мы будем искать кого-нибудь, - ответил он, - кто сумел бы противостоять Америке, как сегодня мы обращаемся к Америке для борьбы с коммунизмом. Может быть, мы будем опираться на Англию, может быть - на Германию. Кто знает? Важно выжить".
Иезуит отец Лейбер, особый секретарь папы, говорил мне: "Америка со временем может стать еще более опасной, чем коммунисты, так как последние руководствуются гуманной идеей, а первая, напротив, думает только о своих интересах. Но сегодня папе кажется более страшной коммунистическая опасность. К сожалению, - продолжал он, - мы получаем из Соединенных Штатов много денег и мы нуждаемся в этом. Кардинал Спеллман, а также Белый дом всеми силами помогают нам". "Отец, - заметил я, - вы говорите - к сожалению. Почему к сожалению? Разве не хорошо, что нам посылают доллары?" "Нет, - ответил Лейбер, - нет. Было бы лучше, чтобы нам ничего не посылали. Было бы гораздо лучше, если бы церковь не занималась ни Америкой, ни Россией, вообще никем, но, свободная от любой зависимости, возвышаясь над всеми, выполняла только свои духовные функции. Но сегодня это невозможно". "Почему невозможно?" "Потому, - ответил он, - что для этого нужно иметь веру, верить в обещания Иисуса Христа и, если надо, подобно ему, пойти на крест. Но теперь никто больше не верит в подобные вещи; и никто не хочет идти на крест".
"Дружба с Соединенными Штатами, - говорил мне один немецкий иезуит, - дорого нам обходится. Она является причиной неприязни к нам со стороны народных масс, унижений в настоящем, опасностей в будущем. Мы извиняли и оправдывали все действия Америки - от атомной бомбы до корейской войны, но и этого ей мало".
Я спросил, не пойдем ли мы на дальнейшие уступки. "Невозможно, - ответил он. - Впрочем, если даже Ватикан будет содействовать США в тысячу раз больше, все равно для американцев этого будет недостаточно. Так бывает, - заключил он, - с теми, кто воздает Цезарю то, что принадлежит богу".
Теперь, прежде чем закончить, кратко о нацистской Германии.
В течение пятидесяти лет, вплоть до прихода Гитлера к власти, одной из наиболее влиятельных буржуазных партий была католическая партия, "центр", которая со времени ноябрьской революции 1918 года до 1933 года участвовала во всех правительственных комбинациях и которая была представлена в первом кабинете Гитлера одним из своих лидеров, фон Папеном.
На фон Папене лежит личная ответственность за установление в Германии национал-социалистского, режима. Именно он убедил Гинденбурга, который не питал доверия к деятельности генерала Шлейхера и других, передать власть Гитлеру.
Акционерами центрального органа этой партии (католической партии) ежедневной газеты "Германия" были принцы, бароны банкиры; главным акционером был фон Папен. Наиболее видными руководителями партии были Брюннинг и глава католических профсоюзов Ште-гервальд. Ее председателем был непримиримый консерватор священник Каас, человек, близкий к папе (личный друг Пия XII).
Ныне считается установленным тот факт, что католическая партия ("центр") помогала Гитлеру и расчистила ему дорогу. Помощь, оказанная фон Папеном Гитлеру, решила дело.
Существовали веские причины, толкавшие католическую партию в объятия национал-социалистов, Ватикан надеялся, что ему удастся заключить с ними весьма выгодный конкордат.
Напомним обстановку того времени. Гитлер не имел в рейхстаге большинства, которое сумело бы автоматически привести его к власти. Он нуждался в поддержке. Фон Папен и партия центра обязались помогать ему при условии, что Гитлер будет содействовать Ватикану. Гитлер взял на себя такое обязательство. 30 января 1933 года при помощи католиков он стал хозяином Германии.
В марте того же года, а именно 23 марта, Гитлер официально, в правительственной декларации, подчеркнул свое намерение заключить конкордат с Ватиканом. После этого центр и народная баварская партия голосовали за предоставление Гитлеру всей полноты власти и 5 июля 1933 года самораспустились.
Еще раньше Каас в своей речи в рейхстаге заявил: "в этот час партия центра протягивает руку своим недавним противникам" во имя "национального спасения".
Конечно, когда нацизм стал покушаться на церковные собственность и привилегии, Ватикан и немецкая католическая иерархия стали выражать неудовольствие. Но это делалось с осторожностью: Ватикан стремился убедить Гитлера в огромном, неоценимом преимуществе иметь такого союзника, как церковь.
Кроме того, Ватикан в страхе перед большевизмом и еред всякой попыткой защиты прав трудящихся всеми способами избегал неприятностей с Гитлером.
Подтверждение этому можно найти, например, в "Форин афферс" (январь 1938 года, Нью-Йорк, стр. 270):
"Ватикан стремится избегать любого жеста, который может быть истолкован как участие в антифашистском фронте... Ватикан не выступает против Гитлера из боязни, что подобное выступление явится косвенной поддержкой большевизма"*.
* (См. также "Ambassador Dodd's Diary", New York, p. 185, 220.)
Действительно, гитлеровские заправилы никогда не подвергались никакому осуждению или отлучению, даже когда они уничтожали в концентрационных лагерях миллионы людей.
Сказанного достаточно. Наш теоретический и исторический очерк в тех пределах, в каких мы предполагали его осуществить, можно считать законченным.
Такова церковная среда, в которой я провел шестнадцать лет жизни.
Простые люди, непосвященные, совершенно не подозревают обо всем этом. Они ходят в церковь, молятся, исповедуются, ищут хотя бы небольшого утешения и поддержки в личных горестях, в своем одиночестве. Жизнь в среде, где нет мира и братства, безрадостна и беспросветна. Единственный проблеск, далекий и таинственный, - это загробная жизнь. Отсюда их вера, их привязанность к официальному католицизму, "непогрешимому" распределителю единственно возможной надежды.
Вообще говоря, у забитых людей нет ни времени, ни желания, ни способности к глубокому размышлению. Они нуждаются, чтобы был кто-то, кто думал бы за них. Они стремятся к безопасности и спокойствию и в особенности к счастью.
Но в жизни при существующих условиях счастье найти почти невозможно. Может быть, оно будет за гробом? Это трудный вопрос, который многим не удается не только решить, но даже правильно поставить. Как же разрешить эту проблему?
И вот тут-то на сцену выступают так называемые исторические религии. В их распоряжении имеется все необходимое для успокоения души. Они обладают, в том или ином виде, "божественным" и, стало быть, безошибочным "ответом" на эту проблему. Они совершенно точно знают, поскольку сам бог сообщил им это, что должен делать каждый, чтобы достичь блаженства на том свете. Кто доверяет им, тот становится на правильный путь, так Как здесь все уже давно безошибочно предустановлено. Не нужно думать, хотеть, рассуждать: все уже продумано, предусмотрено, обосновано.
Такова точка зрения любого из известных в истории религиозных культов. Так обстоит дело и с католицизмом. И в католицизме - больше чем где бы то ни было, так как характерные черты, о которых мы говорили, приобретают здесь абсолютный характер, доведены до крайности.
И люди поручают себя религии.
Священник, Ватикан, папа решают за других. Они решают безошибочно и обо всем. Послушайте их: они вам скажут, что вы должны думать о боге и о загробном мире, о политике и о вашей личной жизни. Все предусмотрено: когда вы должны молиться и как вы должны молиться; когда и где вы должны присутствовать при отправлении культа; кому вы должны отдавать ваш голос на выборах; что вам необходимо думать в области политики и экономики; и даже - как вы должны вести себя в интимных отношениях со своей женой. Над супружеским ложем невидимо склонилась церковь. Она указывает вам, не допуская возражений, что хорошо и что плохо; в особенности же - кто хорош и кто плох.
И люди верят церкви.
"Человечество, - говорил мне один иезуит, - спит уже двадцать веков и не хочет проснуться. Вот уже шестьдесят веков, а может быть и больше, оно живет в рабстве и несчастии. Никто не хочет думать, хотеть. Все устали. Католическое христианство все решило и все установило; поэтому оно превратило этот сон в еще более глубокий. Возможно, что церковь перестаралась. В самом деле, евангелие - закон жизни, самосознания, борьбы. Вероятно, что в силу излишнего усердия мы остались по ту или по эту сторону евангелия".
Совершенно справедливо. Но ведь у церкви были серьезные основания для этого. В самом деле, церковь не столько религиозная, сколько политическая сила. Усвоенные церковью методы обеспечили ей огромную власть над людьми, и она этой властью пользуется, ибо это выгодно. Поэтому возвращение к первобытному христианству невозможно.
Большинство людей не подозревает, что церковь является организацией, которая страшно далека от евангельских принципов и которая преследует цели, не имеющие ничего общего с христианскими идеями. Если бы простой человек (I'uomo della strada) знал это, он не вверял бы себя церкви и строил бы свою личную жизнь без религиозных посредников.
Экономические отношения, борьба за власть породили и развили церковный аппарат. Духовные запросы людей, возникшие из этих отношений и борьбы, помогли развитию этой огромной силы.
Для меня, вступившего в лоно церкви и в орден иезуитов с верой и надеждой, но, в отличие от простых людей, выяснившего действительное положение вещей, проблема очень скоро представилась в её истинном свете.
По этим причинам я вышел из Ордена и порвал с церковью. Тот факт, что другие - например, священники-иезуиты из папского Грегорианского университета, мои коллеги - не пошли по тому же пути и не приняли аналогичного решения, не имеет значения для существа вопроса.
В самом деле, как показывают документы (и как с еще большей очевидностью подтверждает это моя жизнь), положение дел таково, как я его описал. Возразить на это нечего.
То, что эти люди остались на другой стороне, объясняется другими, не теоретическими, а психологическими факторами. Действительно, решение, принятое мною, требовало большого мужества.
Оставить церковь сегодня в Италии - значит пойти навстречу опасностям и всякого рода трудностям, значит оказаться врагом власти, которая правит нашей страной. Это значит бросить вызов общественному мнению.
Но истине, я полагаю, должно следовать в любом случае. Подводя итоги сказанному, надеемся, что читатель может составить достаточно четкое представление о церковной среде; и, кроме того, что он, возможно, уже и сам сумеет ответить на поставленный нами вопрос: истинно ли то, чему учит церковь, или нет.