1.1. Общественно-политический и идеологический контекст проявления и усиления юношеского радикализма во второй половине ХIХ – начале ХХ веков
1.1.1. Социально-исторические и экономические условия жизни российского общества, актуализировавшие проблему юношеского радикализма в исследуемый период
Идеология российского государства в середине ХIХ века всецело основывалась на безусловной, так сказать, врожденной православной вере; подлинный монархизм был немыслим без веры, ибо монарх представал как «помазанник Божий», находящийся на троне по Высшей (но не человеческой) воле. Преобладающее большинство населения России нерушимо исповедывало христианско-православные, монархически-самодержавные и народно-национальные убеждения, которые составляли основу его сознания и бытия. Статья первая Основных законов Российской империи гласила: «Император Всероссийский есть монарх самодержавный и неограниченный, повиноваться верховной его власти не токмо за страх, но и за совесть сам Бог повелевает». Православие как государственная религия являлось громадной силой, опиравшейся на самодержавную власть и господствующие классы буржуазно-помещичьей России. «Православные христиане! – провозглашал миссионерский листок митрополита Макария. – Нам дано счастие пользоваться благами трех сокровищ. Первое из этих сокровищ – православие веры, второе – православие народа, третье – православие Царя. Счастливы мы, что принадлежим к той Церкви, которая одна во вселенной сохранила во всей чистоте истину древнего апостольского и соборного православия» [282, с.18]. На протяжении веков русская православная церковь защищала интересы собственников. Церковь стремилась сформировать у народа смиренное, покорное отношение к социальному злу («грех – причина всех зол и бедствий»), пассивность («терпение – это та плодовитая земля, на которой растет всякая добродетель»), надежды на небесное воздаяние («терпи убо все зло, что ни приключится, да тамо не будеши терпеть») [Там же].
Либеральные взгляды Александра II (1855–1881) были весьма умеренными. Но он осознавал необходимость глубоких, кардинальных реформ и осуществлял их на протяжении всего своего царствования. В 1856–1857 гг. в России наступило время самых дерзновенных надежд. В стране начиналась эпоха гласности, в которой так нуждалось общество. Был закрыт цензурный комитет, введенный Николаем I. Разрешалась свободная выдача заграничных паспортов. Была объявлена амнистия политзаключенным (декабристам, участникам польского восстания 1831 г.), 9 тыс. человек были освобождены от политического надзора.
19 февраля 1861 г. после многолетней борьбы между высокопоставленными крепостниками в правительстве и «красными» (так консерваторы называли сторонников немедленного освобождения крестьян) в тысячах населенных пунктов российской империи люди услышали торжественное чтение Императорского Манифеста. Положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости (документ, подписанный Императором наряду с Манифестом), предоставляло всем крепостным личную свободу (без какого-либо выкупа). Реформа 1861 года стала величайшим политическим свершением ХIХ века.
После отмены крепостного права многие учреждения и правовые нормы устаревали. Возникала необходимость в новых преобразованиях.
С указа об обнародовании Судебных уставов (20 ноября 1864 года) началось переустройство судов. Судебная власть была отделена от исполнительной и законодательной. Судьи становились несменяемыми и обретали реальную независимость от правительственных чиновников. Вводились гласность и состязательность судебного процесса (государственный обвинитель и прокурор противостояли независимому от властей адвокату). Важные дела разбирались выборным от населения судом присяжных. Основополагающим принципом реформы было признание равенства всех подданных империи перед законом.
С 1 января 1864 года в России (за исключением губерний, где преобладало неправославное население) создавались земства – выборные органы местного самоуправления в губерниях и уездах. В 1870 г. было реорганизовано городское самоуправление. По новому Городовому положению выборы членов городских дум (гласных) были бессословными, думы избирались на основе имущественного ценза на 4 года. Исполнительными органами городских дум становились городские управы, в которых председательствовал городской голова.
Развитие местного самоуправления способствовало возникновению независимой от властей, не контролируемой ими общественной жизни. Этому содействовали и другие реформы 60-х гг.: университетская (1863), предоставившая автономию высшим учебным заведениям; школьная (1864), вводившая школу двух типов: классическую гимназию и реальное училище; цензурная (1863), отменившая предварительный просмотр публикаций. Либеральные преобразования затронули и армию. Важнейшими элементами военной реформы стал опубликованный 1 января 1874 года Устав о воинской повинности. Сословная армия заменялась новой, созданной на основе всеобщей воинской повинности. Таким образом, в 60–70-е гг. в России происходили такие перемены, которые в Западной Европе занимали целые века [174, с.157].
Период реформ, несомненно, содействовал усилению идеи власти в сознании масс и укреплению мысли о благодетельной роли правительства. Реформы шли дальше. Они исходили из плана широких государственных преобразований. Сердца обывателей, привыкших всего ждать от власти, переполнялись благодарностью. Воображение рисовало перспективы полного благополучия с заботливой отеческой властью. Вековое гражданское рабство развивало пассивность. Из пассивности возникали мечтательность и «прекраснодушие».
Реформы обязывали власть подняться над политикой и идти на осуществление таких преобразований, которые обеспечили бы всем сторонам народной жизни и каждой отдельной личности возможность беспрепятственного развития. Однако реалии показывали, что государство, управлявшее судьбами России, на такую сверхполитическую функцию неспособно. Не закончив реформ, государственная власть повела борьбу за самосохранение, в которой постепенно дискредитировала свои прежние устои.
Общество в целом не было удовлетворено проводимыми преобразованиями. Оно не имело никаких рычагов влияния на политику правительства. Этому в значительной мере способствовала и сформировавшаяся обывательская психология. С. Созонов четко охарактеризовал элементы русской общественной психологии изучаемого периода. «В обывательской среде, - отмечал он, - глубоко сидели рабские привычки. Обывательская масса оставалась инертной. В ней сказывалась, во-первых, привычка ждать всего извне, от Бога и от царя, от внешних событий, во-вторых, боязнь перед властью, страх, что попыткой изменить сложившиеся условия можно рассердить всесильную власть и тем повести к ухудшению положения и, наконец, полное отсутствие веры в единоличную инициативу. Доминирующим же чувством обывательской массы оставался безотчетный рабский страх» [338, с.12-13]. «Однако рабское чувство, - продолжал автор, - является всегда излюбленным пособником власти, когда последняя бралась за репрессии с целью водворения порядка. Но этот пособник коварен. За ним таится недовольство и скрытая ненависть. Это чувство страха способно перерождаться в проявления самого резкого, безумного протеста» [Там же]. Именно этим объяснялись те крайности, которые возникли уже в самых начальных проблесках русской отрицательной идеологии. Крайний характер революционных направлений, довольно сильно обнаружившийся в шестидесятых годах, пугал правительство и само общество. Эти направления не нашли себе на первых порах отчетливого выражения сначала за недостатком политического сознания в массах, а затем потому, что власть, напуганная призраком революций, повела с ними отчаянную борьбу крайними средствами.
Правительство брало «за одну скобку» проявления свободной мысли в обществе, земстве, студенчестве, литературе, объявляло их выражением крамолы и ставило своей целью искоренить ее во что бы то ни стало, не останавливаясь ни перед какими крайними средствами. Однако это способствовало только ожесточению протеста.
Практически во всех слоях населения обнаруживались реакционные настроения, зачастую враждебные реформам. Крестьянская реформа уничтожила как класс дворянство с его определенными имущественными и экономическими интересами, хозяйственными привычками и историческими устоями. Дворянская культура не могла пережить крестьянского освобождения. Остатки этого класса постепенно были ликвидированы, перейдя отчасти в чиновничество и создав таким образом бюрократию с привычками «старого барства». Дворянство как класс во второй половине ХIХ века умирало. Однако его влияние в русской жизни было громадным. Дворянство функционально претворялось в те силы, которые делили между собой его былое государственное и культурное дело: бюрократию, армию, интеллигенцию.
Русская бюрократия была новым классом, который создавала империя, пытаясь заменить им вольное, охладевшее к службе дворянство. Царствование Александра II сформировало бессовестный тип карьериста, европейски лощеного, ни во что не верующего. Чуткость к веяниям делалась едва ли не главным двигателем бюрократической карьеры. Главного двигателя знания, правильного хозяйства, правильной промышленности не существовало. С одной стороны, привычки, вынесенные из периода барства, с другой – направление деятельности хозяйства, опиравшегося на расхищение природных богатств, определяли как основной тон эпохи – хищничество: хищничество хозяйственное и хищничество чиновничье [338, с.12].
Уже к концу ХIХ века бюрократия открыто приносила в жертву личным и семейным интересам дело государства. Своекорыстие как форма аполитизма становилось патентом на благонадежность. «За Россию могут, если хотят, умирать крамольные студенты; чиновник думает о том, чтобы вывести в люди своих детей и обеспечить себе приличную пенсию под старость» [377, с.139]. В сравнении с периодом правления Николая I, служба облегчилась, дисциплина уменьшилась. В результате она сводилась к «просиживанию в учреждениях пяти-шести часов, скрашиваемых приятными разговорами». Нужно было быть горьким пьяницей или совершить уголовное преступление, чтобы потерять обеспеченное место. Служба являлась для сотен тысяч особой формой социального обеспечения, пожизненной рентой, право на которую давал школьный диплом. Элемент соревнования, борьбы за жизнь был не обязателен. За исключением немногих чиновников, повышение по должностной лестнице обусловливалось временем, то есть фактором, несоизмеримым с количеством и качеством труда. Бюрократия вырождалась в огромную государственную школу безделья [Там же].
Самым страшным представлялось постоянное увеличение нового правящего класса, который стремился вобрать в себя едва ли не все грамотное население. Дворянство, когда-то уклонявшееся от службы, к концу ХIХ века, нищая и разоряясь, возвращалось на казенные хлеба. Половина населения русских городов ходила в форменных шинелях. Слово «чиновник» перестало связываться с идеей чина, почета, вырождаясь в «чинушу».
Русские исследователи отмечали поразительный факт: «чем более хирело благородное сословие, тем заботливее опекало его государство, стремясь подпереть себя гнилой опорой» [377, с.136]. С Александра III дворянская идея переживала осенний ренессанс. «Всякий недоучка и лодырь может управлять волостями в качестве земского начальника, с более громкой фамилией – целыми губерниями. Правящая бюрократия, руководимая дворянскими привычками к обеспеченной жизни, утратила увлечение государственными соображениями и идеей общего блага и выродилась в невежественную и корыстную прослойку реакционного периода. Она мастерски воспользовалась невежеством масс и, покрыв свои интересы исторически сложившейся идеологией самодержавной власти, искусно водворяла в стране политическое рабство» [Там же].
По мнению Ю.Б. Соловьева, А.А. Радугина и других, в исследуемый период наблюдалось громадное несоответствие между тем, что требовалось от государственной власти во вторую половину ХIХ в., в эпоху быстрого усиления западноевропейских стран, и тем, чем была она в России, ее чудовищное отставание во всем от века, от эпохи, от уровня государственного управления, государственной организации. Безнадежность вселяли, помимо состояния самой власти, ее отношение ко всей современной новой жизни России, ее неспособность осознать настоящие масштабы происходящего, осознать, какие колоссальные силы приведены в движение реформой 1861 года [341, с.16].
Видные государственные деятели изучаемого периода П.А. Валуев, А.А. Киреев, И.А. Шестаков и другие создавали портрет власти. «Действовал громоздкий, тяжеловесный, неповоротливый, плохо и невпопад работающий, туго управляемый аппарат власти, который был особенно плох в отношении самого обслуживающего его персонала» [341, с.23].
Узковедомственный подход, сочетавшийся с отсутствием общей объединяющей программы, свойственное аппарату глубокое безразличие объясняли в значительной мере хроническую разъединенность в деятельности министерств и других органов управления, переходившую нередко в междоусобную борьбу. Отмечалось отсутствие в Российской империи правительства как такового, т. е. коллегии, придерживающейся более или менее одинаковых взглядов и проводящей одинаковую линию. В России такой коллегии не было. Суть положения выразило признание П.А. Валуева: «Мы все слишком разрозненны, слишком много различных направлений и взглядов, слишком мало уважаем настоящее и верим в будущее, чтобы быть друг с другом искренними. Есть отрывки правительства. Целого нет. Оно — идея, отвлеченность» [341, с.28].
Наряду с усиливавшимся организационным расстройством, обращало на себя внимание идейное убожество режима, примитивность вводимого им образа жизни. Заметным проявлением делалась крайняя пустота. Особую популярность приобретали танцы. Это становилось главным увлечением большого света. «Самое выдающееся, даже единственно выдающееся, ныне то, что Петербург танцует», - замечал П.А. Валуев в феврале 1883 года. И несколько дней спустя снова возвращался к этой теме, настолько важным казалось ему это: «Петербург все пляшет. Начиная с дворцов и кончая мелкими кружками». Ровно через год он снова регистрировал: «Хореографический пароксизм продолжается» [341, с.48]. Подобную точку зрения высказывал и А.А. Киреев. «К несчастью, — замечал он,— и удовольствия, подносимые обществу двором самые «futiles», танцы и тройки... о более «интеллигентных» удовольствиях, т. н. causeries, концертах, каких-нибудь праздников, вроде тех, которые давала в. к. Елена Павловна, нет и помина. Умственных центров при дворе нет». В нарисованной А.А. Киреевым картине немаловажное место занял поразивший его три года спустя характерный случай, когда в полустолетнюю годовщину Пушкинской гибели двор устроил веселье. «Сегодня вся Россия чествует молитвой несчастный день смерти великого Пушкина, и при дворе бал! И, как нарочно, Александр Пушкин (генерал свиты), вообще не приглашавшийся на бал в концертную, был приглашен именно на этот бал! - изумлялся А.А. Киреев этой невероятности. - Конечно, ежели бы при дворе был хоть кто-нибудь, могущий напомнить государю о том, что плясать в день годовщины смерти Пушкина «неудобно», он бы отложил бал, но никогоне нашлось! Все безграмотные!(Воронцов, Трубецкой, Долгоруков, Оболенский!) Все ведь русские, а ни один не сообразил!» [341, с.75]. Для определения общего состояния режима у И.А. Шестакова не находилось других слов, кроме как «политическое ничтожество» [Там же].
Вместе с тем, мы соглашаемся с мнением современных исследователей, в частности В.И. Большакова, В.М. Меньшикова и других, что Император Николай II менее всех своих предшественников был повинен в таком положении дел. «Не вина, а беда русских людей, что, борясь с имперской бюрократией, они фактически боролись против благочестивейшего из Царей» [72, с.158].
Как писал Н.Я. Жевахов: «Власть по своей природе должна быть железной, а Царь был слишком добр и не умел пользоваться своею властью, — говорила толпа. Но не такой должна быть власть Царская. Царь — выше закона. Царь — Помазанник Божий и воплощает Собой образ божий на земле. Бог - Любовь. Царь и только Царь является источником милостей, любви и всепрощения. Он один пользуется правом, ему одному Богом данным, одухотворять бездушный закон, склоняя его перед требованиями своей Самодержавной воли, облагораживая, наполняя его своим милосердием. И потому в сфере действия закона только один Царь имеет право быть добрым, миловать и прощать. Все же прочие носители власти, облекаемые ею Царем, не имеют этого права, а если незаконно им пользуются, гонясь за личной популярностью, то они воры, предвосхищающие прерогативы Царской власти.
А между тем среди тех, кому Царь вверял охрану закона, не было почти никого, кто бы ни совершал этого преступления. Начиная от министров, кончая мелкими чиновниками, носителями ничтожных крупинок власти, все желали быть «добрыми» — кто по трусости, кто по недомыслию, кто по стремлению к популярности; но мало кто осуществлял требования закона, существующего не для добрых, а для злых людей; все распоряжались законом по собственному усмотрению, обезличивали его, приспосабливая к своим вкусам, и убеждениям, и выгодам, точно его собственники, а не стражи его неприкосновенности, забывая, что таким собственником мог и должен быть только Самодержавный Русский Царь» [Там же].
Принципиальной для осознания социально-исторических факторов зарождения радикализма является характеристика российской интеллигенции. Истоком трагического расхождения между государственной властью России и интеллигенцией во второй половине ХIХ века, по всеобщему признанию русских исследователей изучаемого периода, послужила измена монархии своему просветительному призванию [377, с.143]. С Александра I власть находилась в состоянии хронического испуга. Французская революция и развитие Европы держали ее в тревоге, не обоснованной событиями русской жизни. Благодаря Петровской традиции и отсутствию революционных классов, для русской монархии было вполне возможным сохранить в своих руках организацию культуры. Тем не менее государство создавало почву для разрыва с интеллигенцией, для которой культура – нравственный закон и материальное условие жизни. Помимо духовного разрыва с властью, вступление интеллигенции на радикальный путь вызывалось вырождением дворянской и бюрократической политики. В ней говорила праведная тревога и чувство ответственности за Россию. Вместе с тем налицо было отсутствие опыта, связи с государственным делом и даже русской действительностью. Отсюда известный максимализм программ, радикализм тактики. Всякая «постепеновщина» отметалась как недостойный моральный компромисс, ибо само отношение интеллигенции к политике было не политическим отношением, а бессознательно-религиозным. «Радикальная деятельность интеллигенции зачастую была по существу сектантской борьбой с царством зверя-государства – борьбой, где мученичество было само по себе завидной целью. Очевидно, у этих людей не могло найтись никакого общего языка с властью, и никакие уступки власти уже не могли бы насытить апокалиптической жажды» [Там же].
Непомерно затянувшаяся отмена крепостного права и наделение крестьянина землей приводили к накоплению в народных массах значительного запаса анархических, противогосударственных и социально-разрушительных страстей и инстинктов, которые, несмотря на сохранение в массах сил патриотического, консервативного, духовно-здорового, национально-объединяющего направления, начали процесс постепенного вытеснения в народе добра злом, света – тьмой под планомерным и упорным воздействием руководящей революционной интеллигенции. Такая идеологическая направленность русской интеллигенции объяснялась тем, что самодержавие, систематически отказывая ей во властном участии в деле построения и управления государством, создавало в душе, помыслах и навыках русских образованных людей психологию и традицию государственного отщепенства. Это отщепенство и было той разрушительной силой, которая, разлившись по всему народу и сопрягшись с материальными его похотями и вожделениями, сокрушала великое и многосоставное государство [166, с.195].
Эпоха 60-х гг. положила начало трудному процессу оформления либерализма как самостоятельного общественного течения. Ученые-гуманитарии, литературоведы, писатели, критики, публицисты Т.Н. Грановский, Б.Н. Чичерин, К.Д. Кавелин, В.П. Боткин, П.В. Анненков, И.И. Панаев и другие писали о поспешности реформ, о психологической неготовности некоторых слоев народа к переменам. Поэтому главное, по их мнению, состояло в том, чтобы обеспечить спокойное, без потрясений «врастание» общества в новые формы жизни. Своего рода социально-политической базой либерализма становились земские органы, новые газеты и журналы, университетская профессура. Но либеральные течения никогда не были особенно влиятельны в русской жизни. Русский либерализм подпитывался поверхностным восхищением европейской цивилизацией при полном неумении связывать свой просветительный идеал с движущими силами русской жизни. Таким образом, в условиях русской действительности либерализм превращался в разрушительную силу.
Западническое содержание идеалов как левой, так и либеральной общественности при постоянной борьбе с государственной властью приводило «к болезни антинационализма» [377, с. 145]. Все, что было связано с государственной мощью России, бралось под подозрение, разлагалось ядом скептицизма. «За правительством и монархией объектом ненависти становилась уже сама Россия: русское государство, русская нация. Русский революционизм и даже русский либерализм принимал пораженческий характер. Это антинациональное направление если не всей, то влиятельной части интеллигенции делало невозможным для патриотических кругов дворянства (и армии) примирение с нею, признание относительной правды ее идей» [Там же].
Увлечение либеральными идеями приводило к забвению законности и гражданственности. Под видом эмансипации и свободы проповедовались пошлость, нравственная распущенность, плотские страсти. Либерализм 60-х годов воспитал в духе нигилизма целое поколение людей, сознательных или стихийных противников государственной власти и Православной Церкви. Либералы весьма умело использовали красивые фразы о гражданской свободе, европеизме, гуманности, братстве народов и т.д. На публику, особенно молодежь, подобные фразы производили сильное впечатление. Середина ХIХ века, по нашему мнению, является началом активного проникновения радикалистских тенденций и настроений в русское общественное сознание.
Ведущим слоем населения, способствовавшим активной радикализации граждан, также была и буржуазия. В конце ХIХ века ей приписывалась довольно пассивная роль. Действительно, политическое пробуждение русского предпринимательства значительно отставало от его культурно-профессионального роста. Новая сила не предъявляла существенных притязаний на власть. Вместо свобод она требовала от государства покровительства. Протекционизм был, конечно, основной базой для торгово-промышленного класса. Однако проблема деревенского рынка вводила русского предпринимателя в курс основных вопросов русской жизни. Постепенно верхи класса становились в умеренную оппозицию. К 1905 году отмечалось их усиленное внимание к антиправительственным (включая большевиков) партиям через их финансирование. Преуспевающие российские предприниматели и купцы полагали, что кардинальное изменение социально-политического строя в стране приведет их к совсем уже безграничным достижениям. Данный факт играл свою роль в усилении радикальных настроений русского общества.
Поразительным явлением русской действительности было и то, что «дворянский декаданс» просачивался и в эту прослойку населения. Потеря вкуса к хозяйственной наследственной работе и уважения к ней являлась прямым и роковым последствием дворянско-интеллигентских влияний. В новом столетии разлагающие эстетические влияния буржуазии покоряли «золотую молодежь» крупных городов. Налицо был недуг быстрой ломки нравственных устоев, резкой европеизации, опустошавшей религиозным и моральным нигилизмом даже сильную, но духовно незащищенную личность.
В ряду отдельных слоев населения, в которых наиболее сильно распространялись антиправительственные настроения, следует назвать и рабочую прослойку, ее наиболее квалифицированную и вполне оплачиваемую часть – «рабочую аристократию». Это были люди, подобно предпринимателям и интеллигенции стремившиеся не просто к более обеспеченной жизни, но стремившиеся получить свою долю власти, высоко поднять свое общественное положение.
Таким образом, в России было три основные силы – интеллигенция, предприниматели и наиболее развитый слой рабочих, которые самым активным образом воспринимали радикальные идеи и хотели сокрушить существующие в стране порядки не из-за скудости своего бытия, но скорее напротив – от «избыточности»; их возможности, энергия и воля, как им представлялось, не умещались в рамках существующего порядка.
По мере того, как прояснялся характер реформ, проявлялась и крайняя противоречивость политического курса Александра II. Инициаторам реформ в правительстве казалось, что нововведения улучшили традиционную систему власти, но жизнь требовала изменить ее в принципе. Этого власти не хотели делать. В правительстве развивался конфликт между сторонниками реформаторского курса и теми, кто стремился затормозить преобразования, полагая, что они лишь создают новые проблемы, совершенно не решая проблем старых. В российском обществе усиливались голоса тех, зачастую благонамеренных людей, кто протестовал против бюрократических методов управления страной, полицейского произвола, коррупции, «надоевшего всем шараханья» [174, с.158]. Образованное общество, в лице земств, отдельных дворянских собраний, все настойчивее ставило перед правительством вопросы о продолжении реформ, прежде всего в сфере управления страной. Репрессии и ранее невиданный административный произвол, проводимые властью в качестве главных мер против расширения антигосударственных настроений, не убеждали либеральные круги в том, что это — единственно верная политика. Либеральная пресса открыто выражала надежду на то, что правительство будет искоренять «крамолу» не только полицейскими методами, но и опираясь на лояльные круги общества. При этом политика реформ должна была быть продолжена.
Таким образом, даже в среде убежденных сторонников существующей системы, тех, кто был ее наиболее видными представителями, наиболее верной опорой, зрело недовольство. Практика самодержавия, которую они считали в идеале наилучшей для России формой правления, приводила их в смущение. Они проникались возрастающими сомнениями, беспокойством, пессимизмом.
К.П. Победоносцев убедил нового Императора Александра III (1881–1894) в том, что М.Т. Лорис-Меликов предлагал не что иное, как введение конституции и ограничение власти Императора. В результате в правительстве взяли верх консерваторы. Усилился административный контроль над земствами, их возможности были еще более ограничены. Шло открытое наступление на судебные Уставы 1864 г. Принимались законы, крайне затруднявшие выход крестьян из общины. Одновременно вводились меры, направленные на поддержку помещичьего землевладения. Особенно ощутимо было наступление реакции в гуманитарной сфере. Начались преследования либеральной прессы. Прекратилось издание всех радикальных газет и журналов. Круг тем, которые печать не имела право освещать, расширялся. Министерство народного просвещения открыто рекомендовало не принимать в гимназии детей из низших слоев общества. В стране практически было ликвидировано женское высшее образование. Резко возрастала роль церкви в сфере образования. Таким образом, ключевой идеей Александра III становилось контрреформаторство.
Последний Император Николай II (1894 – 1917) сразу по восшествии на престол заявил, что будет следовать политическому курсу своего отца, Александра III, а представителям либеральных кругов, надеявшимся на смягчение этого курса, советовал оставить «бессмысленные мечтания».
А.А. Данилов, Л.Г. Косулина, А.А. Радугин и другие говорили о том, что развитие капитализма, сопровождавшееся формированием четкого национального самосознания поляков, литовцев, латышей, финнов, грузин, входило в противоречие с абсолютистской концепцией решения национального вопроса. Уже с середины 80-х гг. правительство начало ущемлять автономные права Финляндии, а в 90-е гг. взяло курс на полное уничтожение ее особого статуса в составе Российской империи. Финская территория превратилась в своеобразную базу революционных групп, где террористы готовили свои покушения, а революционеры и либералы проводили съезды и конференции [173, с.18-19].
Центром национально-освободительного движения продолжала оставаться Польша, в которой после подавления восстания 1863-1864 гг. были ликвидированы последние следы автономии. Мероприятия по русификации школы и судопроизводства ущемляли интересы польского народа. И хотя социальные конфликты здесь были достаточно сильны, национализм окрашивал их в антирусские тона.
Национальный гнет испытывало на себе и еврейское население, проживавшее в так называемой черте оседлости (западные губернии России). Жить в других местах разрешалось лишь евреям, принявшим православную веру, имеющим высшее образование, либо купцам первой гильдии и их приказчикам. Не имея возможности в полной мере реализовать свои общественные устремления, еврейская молодежь активно пополняла ряды антиправительственных организаций, нередко занимала в них руководящие посты. В то же время в стране наблюдался значительный рост экономического влияния еврейского капитала. Данный факт вызывал усиление антисемитских, антиеврейских настроений, нередко приобретавших крайнюю форму погромов. Любые предложения об уравнивании еврейского населения в правах встречали самое ожесточенное сопротивление со стороны Николая II. Таким образом, государственная национальная политика, направленная на русификацию, была одним из важнейших общественно-политических факторов, актуализировавших усиление ненормативного сознания народных масс. В эпоху империализма на окраинах Российской империи наблюдался колоссальный рост сепаратистских тенденций. Несомненно, национальные проблемы становились источником радикалистских устремлений молодежи. Иллюстрацией к этому тезису служило противостояние отдельных взрослых группировок, которые пытались устанавливать свою социальную идентичность через дискриминацию различных групп населения. Это обстоятельство выступало важным конфликтогенным и девиантогенным фактором, являвшимся составной составляющей концепции социальной несправедливости как наиболее общей причины радикальности.
Первое десятилетие ХХ в. стало для Российской империи периодом пробуждения невиданных до того социально-экономических и политических факторов. Несмотря на то, что русская промышленность сделала в эпоху империализма несомненные шаги по пути экономического прогресса, в хозяйстве государства накопились очевидные противоречия и диспропорции. Наблюдалось несоответствие роста добывающей и тяжелой промышленности (поддерживаемых государством из-за важного стратегического значения) и состояния легкой промышленности, оставшейся на уровне мелких предприятий. Кроме того, бросалась в глаза диспропорция между форсированным развитием капитализма в промышленности и наличием остатков прежней полуфеодальной системы в сельском хозяйстве.
Перекосы в экономике обусловливали противоречивое положение России на международной арене. В ранге империалистической державы она начала в 1904 году войну с Японией, однако слабость инфраструктуры, недостаточная оснащенность армии и некомпетентность высшего командного состава обусловили унизительный разгром, по своим последствиям сопоставимый с поражением в Крымской войне.
К середине первого десятилетия ХХ в. Россия подошла с разбалансированной социально-экономической и политической системой, что не замедлило выразиться в первом в истории России политически осознанном конфликте «власть – общество». Революция 1905 года в России произошла из-за того, что правительство долгое время игнорировало потребности населения, а когда увидело, что смута выходит наружу, вздумало усилить свой престиж и свою силу «маленькой победоносной войной». Таким образом правительство втянуло Россию в войну с Японией, для России позорную во всех отношениях. Русско-японская война явилась мощным катализатором радикальных процессов внутри Российской империи.
Манифестом 17 октября 1905 года впервые народное представительство объявлялось составной частью верховной власти страны. Из инструмента, призванного примирять власть и общество, Государственная Дума постепенно превращалась в еще один фактор внутриполитической нестабильности в стране. Характерной особенностью развития русского парламентаризма явилось его постепенное сползание вправо: чем больше опыта приобретала Дума, тем совершеннее и профессиональное была ее деятельность, тем консервативнее становилась она как по своему составу, так и по господствовавшим в ней идеям.
С другой стороны, становление конституционного строя в России не состоялось. Отсутствие ответственного перед Думой правительства подрывало основу парламентаризма, так как оставляло всю исполнительную власть под безраздельным контролем Императора. Кроме того, оформившаяся в годы революции партийная система Российской империи страдала наличием популистско-террористических организаций как справа, так и слева при отсутствии четко организованного центра, что свидетельствовало о ее несовершенстве.
Первая русская революция 1905–1907 гг. не ликвидировала, а только смягчила диспропорции социально-экономического и общественного развития в России. Не был решен основной вопрос революции – крестьянский. Политика правительства не имела четкой политической программы по этому вопросу.
Прокатившаяся по России первая революция потерпела поражение, но ее осмысление имело огромное значение для судеб русской культуры. Ответом на революционный террор был в 1907–1909 гг. террор правительственный. Маятник насилия продолжал набирать ход: за три года после подавления революции военно-полевые суды вынесли более 5 тыс. смертных приговоров. Общественная атмосфера отравлялась и разгулом черносотенных сил. Для лучшей части российской интеллигенции становилась ясной абсолютная бесперспективность «социальной хирургии», использование насильственных методов в социальном реформаторстве. Все это становилось мощной социально-исторической предпосылкой, усиливавшей радикализацию общественного сознания русского населения.
Начало ХХ века характеризовалось значительным обострением международной обстановки. Это выражалось прежде всего в растущих противоречиях между великими державами Европы из-за сфер экономического и политического влияния, борьбой за передел мира. Россия стремилась проводить в международных отношениях сбалансированную, реалистичную политику без ущерба собственным национальным интересам. Тем не менее Первая мировая война со стороны большинства участвовавших стран, в том числе и России, носила захватнический характер. Целью войны со стороны государств Тройственного Союза, Антанты и их союзников был передел территорий, захват колоний, борьба за рынки сбыта, сферы влияния. Первая мировая война расшатала все привычные навыки и формы русского сознания и русской государственности. Именно она сняла народ с его насиженных мест и сделала его более доступным революционным влияниям, главным же образом изменила традиционный дух и настроение армии [299, с.43].
Статусные стремления России оставатьс