Советская агентура в Сураже 4 глава

Его уездным центром стал город Сураж. Годом его образования официально принято считать 1781 год, хотя по некоторым источником это произошло годом позже. Отбросив в стороны все существующие на этот счёт гипотезы, с уверенностью можно сказать, что герб города Суража был утверждён 4 июня 1782 года. В центральном государственном историческом архиве СССР сохранилась "Записка о гербе уездного города Суража" со штампом Правительства Сената, департамента герольдии, гербового отделения в которой сказано: "Высочайше утверждённый 4 июня 1782 года герб сего города (см. Полн.Собр. Зак. N 15424) изображает следующее: куст созревшей конопли в золотом поле, в знак изобилия сего растения, которым жители и производят торг.

Так как в гербах растения не изображаются, то я полагаю поместить в сем гербе льняные цветы по окраине щита и в середине оного три золотые византийские монеты, в знак торговли, который означенный город отличается.

Управляющий Гербовым отделением барон Корф".

Сохранилось и "Описание проекта герба уездного города Суража".

"В лазуревом щите три золотые византийские монеты, окраина щита серебряная, обременённая восемью лазуревыми льняными цветами. В вольной части герб Черниговской губернии. Щит увенчан серебряною башенкой о трёх зубцах короною и окружён двумя золотыми колосьями, соединёнными Александровскою лентою".

Этот проект герба утверждён 1 мая 1865 года. Опираясь на документы, можно смело утверждать, что к середине 1782 года город Сураж уже существовал. А преобразован он был из деревушки Суражичи. Сколько лет она на крутом берегу Ипути доподлинно неизвестно. В 1721 году был построен Волосовицкий, Суражицкий монастырь. Наверняка, деревня Суражичи существовала задолго до этого. По переписи Малороссии 1723 года в деревне Суражичи было пять дворов казаков, три двора стрельцов, два двора бобровников одна хата ратушных крестьян и "хат пустых" - две.

В 1797 году Сураж из поветового города Новгород-Северского наместничества был переведён в заштатные города, а в 1803 году назначен уездным городом Черниговской губернии. Полностью он назывался Сураж-на-Ипути.

В Суражский уезд входило пятнадцать волостей, и располагался он на огромной территории, на которой проживало 150 000 человек. В составе уезда числились почти все пункты нынешних Суражского и Красногорского района, часть сёл и деревень Унечского и Клинцовского районов и город Клинцы. Суражский уезд был самым северным и самым бедным в Черниговской губернии. В документах Черниговского статистического отделения при губернской управе было сказано: "Почва Суражского уезда очень скудна и еле-еле оплачивает затраченный на её труд земледельца. Уезд не может даже пропитаться собственным хлебом. Своего хлеба хватает до филипповки, до рождества, редко до весны. По меньшей мере половина жителей уезда редко видит чистый хлеб. Костер, сивец, метлюг и другие сорные травы, растущие и вообще низких полях Суражского уезда, обильнее возделываемых растений, входят как необходимый составной элемент в хлеб Суражского крестьянина. Нередко случается видеть, что хозяйка бедного или несчастного семейства с половины зимы уже ходит по утрам к зажиточным соседям с горшком и просит варева (квашеной капусты и свеклы).

В те времена в Сураже была одна церковь, перенесённая из упразднённого Суражицкого монастыря. Это был обыкновенный по тому времени, ничем не примечательный городок, в котором не существовало никаких торговых заведений (за исключением мелких лавочек), фабрик и заводов, ярмарок. Да и ремесленных мастеровых в Сураже было всего десять человек. Традиционно были и предместья городка - Калистратовка и Баржев хутор (Панусёвка). Большую часть населения Суража того времени составляли евреи, которых было по одной из переписей 1100 мужчин и 1116 женщин. Жили здесь казаки, мещане, хлебопашцы, представители других национальностей - 851 мужчина и 709 женщин. Вся торговля ограничивалась сбытом конопли (не случайно предварительный проект герба состоял из куста этой культуры).

В городе было два учебных заведения: уездное и приходское училища. Городская больница была устроена на 25 коек.

Город располагался на правом возвышенном берегу реки Ипути на открытой местности и занимал 142 десятины земли. Находился Сураж в стороне от большой почтовой дороги, к нему пролегала только малая - из г. Мглина. Была дорога в Сураж из Новозыбкова, пролегавшая через посад Клинцы с 22-х саженной переправой через Ипуть. Исток этой реки находился в Могилёвской губернии. Ипуть брала начало от болот в нескольких верстах от местечка Милославовичи Климовецкого уезда, продолжала течение до села Рудни, потом следовала по направлению Смоленско-Черниговской дороги через Мглинский, Суражский и Новозыбковский уезды. В те времена ширина Ипути составляла от 4 до 13 саженей, а глубина от 3 до 5 фут. Грунт реки был песчаным и болотистым, берега - луговые и лесистые, при весеннем разливе Ипуть на месяц покрывала низменные места на три версты. Переправа через реку осуществлялось паромами, которые имелись в Сураже, а также в Дегтярёвке и Овчинце. В половодье по Ипути сплавлялся лён, а нижнем течении спускались барки и берлинки в реку Сож.

Очень интересно о жизни Суражского уезда в те годы рассказывается в монографии Есимонтовского "Описание Суражского уезда". Автор повествует о том, что гетманы малороссийские, жалуя землями воинских сподвижников, в грамотах своих позволяли заводить хутора или слободы и населять их выходцами из-за границы, только не беглыми малороссийскими и великороссийскими людьми. Смежность с польской территорией и дремучие леса были благодатной почвой для переселения. Не только простолюдины и евреи, но и мелкая шляхта бежали от смут и беспорядков в Польше. Близ тогдашних границ польских образовывались большие сёла. Г. Есимонтовский отмечает, что выходцы эти были белорусского племени. Слившись с казаками, белорусы получили оттенки, отличающие от прочих малороссиян всё народонаселение Суражского уезда. Каким был приток народов из Польши на территорию бывшей Мглинской сотни, красноречиво говорят следующие цифры: в середине восемнадцатого столетия здесь проживало украинцев - 19 процентов, русских - 11, белорусов - 67, евреев - три процента.

Росли старые селения, возникали новые хутора, слободы, сёла. Увеличившееся народонаселение нуждалось в необходимости расширять пахотный клин, истребляя леса, обращая территорию, занятую ими, в поля. Переселенцы, выбрав удобное место, валили лес подряд по одному направлению. Лучшим временем для этого считался июнь - период самого сильного развития растительности. На другой год в апреле в сухую погоду зажигали сваленный лес. Несгоревшие стволы собирались в костры и зажигались по новой. Потом переселенцы разгребали землю и пахали одноконной сохой. Это получило название ляда. Пни и корни оставались, пока не истлевали от времени.

Перепаханное кое-как лядо возле пней взрыхлялось мотыгой, заборанивалось лесной бороной и засевалось просом или репой, если работа заканчивалась до июня. Впоследствии ежегодно засевали лядо ячменём, пшеницей, горохом, овсом, льном, а по истечению определённого времени - уже рожью, и тогда оно поступало в трёхпольный севооборот. В то время всякий крестьянин или владелец, - отмечает Есимонтовский, - имел два участка земли: один - близ поселения, другой - в лесах. Удобрения вывозились на малый участок земли близ поселения, а лядо, ещё не истощённое было плодородно само по себе. Урожаи собирали богатые. Многие на лядах имели свои гумны, сараи и пасеки, а по лесу - рассеянные бортевые деревья.

В начале девятнадцатого века поля всего уезда были живописно усеяны остатками этих лесов - бортевыми деревьями. На многих дворищах, не только крестьянских, но и помещичьих, долго красовались такие деревья, но к середине того же столетия почти все были уничтожены. Только у немногих помещиков были небольшие участки лесов. В больших же количествах сохранились леса в основном сосновые по левобережью Ипути. С истреблением лесов бортевое пчеловодство приказало долго жить.

Сенокосные луга в Суражском уезде делили на три вида: совершенно поемные при реках Ипути и Беседи, частью поемные при разных ручьях и маленьких речках и возвышенные, называемые логами, которые находились обычно между пашнями.

Казаки и крестьяне, жившие отдельными селениями, были наделены землёй лучше других, но всё же недостаточно для сытой жизни. Казаки расселялись по всему уезду, а между ними жило небольшое количество государственных крестьян, бывшие стрельцы и боровники. Двенадцать тысяч душ государственных крестьян, некогда принадлежавших Киево-Печёрской лавре, имели почти отрубные дачи.

Но остальное население Суражского уезда бедствовало. Чтобы хоть как-то свести концы с концами, оно вынуждено было заниматься производством дёгтя и древесного угля.

О тяжёлом положении крестьян уезда в первой половине девятнадцатого века свидетельствуют следующие данные: средний доход крестьянской семьи в благоприятный год составлял 22 рубля ассигнациями или 6 рублей двадцать копеек серебром. Из этих денег крестьянин в обязательном порядке должен был истратить 15 рублей на казённые подати, три рубля - на различные общественные оклады, 3 рубля 75 копеек - на покупку соли, 2 рубля 25 копеек на приобретение железа и не менее восьми рублей, чтобы купить необходимый для хозяйства инструмент. Всего на самые необходимые нужды крестьянину требовалось более 30 рублей в год, то есть значительно больше, чем он имел от хозяйства.

Нищета, практически отсутствие медицинского обслуживания приводили к массовым заболеваниям и высокой смертности. Сохранились документы о том, что в 1831 году село Далисичи постигла страшная болезнь - холера. Погибли десятки людей. А день, когда холера покинула село - 24 июня - в течение многих лет в Далисичах отмечался как большой праздник.

Основу дворянским имениям положили гетманские пожалования и казачьей собственности. Дослужившийся до сотника казак был жалован гетманом какой-нибудь полосой земли с поселёнными на ней подданными. Затем сотник прикупал у соседних казаков одну полосу за другой. И таким образом вырастали обширные имения. Были случаи, когда пан в казачьем селении открывал продажу горилки, за которую дёшево приобретал землю и нивы. Пропившие всё своё состояние семейства вписывались пану в крепость и в короткое время последний делался владельцем обширного имения, населённого подвластными ему бывшими казаками и выходцами из соседней Польши. Были несколько имений, жалованных императрицей Екатериной Второй - Ляличи и императором Павлом Первым - Кулаги, Жемердеевка, Княж.

В Суражском уезде, по словам Есимонтовского, не было ни одного оборочного имения. И доказательством тому - отсутствие промышленности. Почти в каждой усадьбе был выстроен помещичий жилой дом, а при нём - необходимые помещения для дворовых людей, экипажей, лошадей и разной домашней утвари. К ним примыкали хозяйственные постройки: скотный двор, гумны, хлебные амбары, винокурни, мельницы и прочее.

Но во всём уезде едва ли два жилых дома были кирпичными. Несколько помещичьих домов были построены из соснового дерева превосходного качества. Все остальные вообще строились из елового, весьма не прочного леса. О внутреннем щегольстве домов или роскоши и говорить нечего. Это объясняется не отсутствием вкуса или образования, а скудностью, увеличивающейся с каждым годом. Исключение составлял великолепный замок, построенный богатым вельможей: архитектурный ансамбль классицистического зодчества графа П.В. Завадовского, сооружённый по плану гениального архитектора Кваренги в селе Ляличи в 1793-1797 годах.

До 1654 годы Ляличи принадлежали польскому державцу, который владел Мглином. После изгнания поляков село было передано в ведение Мглинской ратуши. С 1726 года село Ляличи принадлежит поручику Детердину, а после его смерти переходит в личную собственность царской семьи и относится к дворцовым сёлам, которые цари дарили своим приближённым в качестве вознаграждения за службу. Дарили вместе с крестьянами. При правлении Екатерины Второй было раздарено около 800 тысяч крестьянских душ. Павел Первый, несмотря на кратковременность своего царствования, раздарил 333 тысячи душ. Таким образом Екатериной Второй были подарены и Ляличи - своему фавориту Петру Васильевичу Завадовскому.

Образованный и талантливый молодой дворянин Пётр Завадовский был сыном небогатого красновичского помещика. Он поступил на службу к главнокомандующему Румянцеву-Задунайскому, который в те годы правил Малороссией, находился при нём во время первой турецкой войны и немало способствовал удачному заключению выгодного для России Кучук-Кайна- джирского мира с Турцией. В 1775 году граф Румянцев рекомендовал Петра Завадовского Екатерине Второй с целью награждения за заслуги.

Обладая красивой наружностью, молодой полковник Завадовский обратил на себя внимание императрицы, которая подарила ему перстень с бриллиантом и произвела в генерал-майоры, а вскоре - и в генерал-адъютанты. В день торжества по поводу заключения Кучук-Кайнаджирского мира с Турцией 10 июля 1775 года императрица пожаловала ему титул графа и Ляличи с принадлежащими селу землями, с 18 тысячами душ крестьян и 150 тысячами рублей золотом. Жил Завадовский при дворе и занимал высокие государственные посты: члена совета, сенатора, управляющего государственным банком, а с 1801 года был первым министром народного просвещения Российской империи..

С 1793 года в значительно увеличившейся усадьбе Ляличи начинаются работы по воздвижению грандиозного дворца. В "Русском биографическом словаре" говорится, что однажды граф Завадовский похвалил здание государственного банка, которое спроектировал известный архитектор Кваренги, и Екатерина Вторая приказала построить для своего любимца дворец в таком же стиле в подаренном ему имении Ляличи. На строительство дворца по собственному признанию Завадовский "положил великие тысячи", но овчинка стоила выделки. Сам граф затем восторгался: "По плану Кваренги выстроил дом каменный, в здешних краях на диво, каков и в провинциях англицких был бы замечателен".

Вся тяжесть по строительству дворцового ансамбля легла на плечи крепостных крестьян графа, согнанных из окрестных и отдалённых сёл, которые работали по 16-18 часов в сутки. За малейшую провинность или неповиновение их жестоко наказывали, пороли розгами. В спешном порядке вокруг Лялич были построены цегельни, на которых день и ночь работали крепостные, выделывая и обжигая кирпич. Но не хватило кирпича собственного прооизводства, поэтому дополнительно была организована его доставка из Мглина.

По народному преданию, доставка кирпича в Ляличи производилась живым конвейером. От Лялич до Мглина (расстояние около 20 километров) в три линии друг против друга были поставлены крепостные и с раннего утра до позднего вечера из рук в руки передавали кирпич к конечному пункту - строящемуся дворцу. Для ускорения работы конвейера на определённом расстоянии друг от друга стояли казаки с плётками, которые жестоким образом взбадривали крепостных.

На строительстве дворца работали и землекопы, и кузнецы, и каменщики, и штукатуры, Работали с лопатами, топорами, с носилками, на тачках и на подводах. Изнуряющий труд крепостных никто не оплачивал.

Великие тысячи, истраченные Завадовским на строительство великолепного ансамбля в Ляличах, были добыты им нечестными, подчас хищническими путями. Вот что об этом сказано во втором томе "Русских портретов в ХУ111-Х1Х столетий" (издание Вел. кн. Ник. Мих.. 1916 г.) на странице 52:

"Державин, подробно сообщая о злоупотреблениях графа Завадовского по должности директора государственного заёмного банка и его неразборчивости в способах наживы, указывает, что алчность Завадовского не имела пределов, нажив легко свои богатства он дёшево скупал и даже отнимал земли у своих небогатых соседей в Малороссии". Так, за счёт обкрадывания государственной казны и жесточайшей эксплуатации труда крепостных крестьян приближённые Екатерины Второй воздвигали пышные дворцы, которые представляли собой целые сокровищницы всех видов искусства.

Пленный француз доктор Де-ля-Флиз, которому в 1813 году довелось побывать в Ляличах, оставил описание Ляличского имения Завадовского. Француз начинает его с описания чудесных пейзажей, окружавших усадьбу графа. Задолго до въезда в усадьбу открывались необозримые поля и луга, на десятки километров пролегала широкая в три потока дорога, обсаженная липами и вязами. Издалека была видна усадьба, утопающая в густой разросшейся зелени. Неописуемой красоты липовая аллея в четыре ряда тянулась от храма до реки Ипуть. Ответвляясь от главной аллеи, другая, перпендикулярная ей, приводила к въезду в передний двор, опоясанный арочной решётчатой оградой. Сама же усадьба была огорожена высокой двадцативерстовой кирпичной стеной. В глубине двора находился огромный каменный дворцовый корпус с полукруглыми флигелями. По бокам стояли один против другого семидесятиметровые корпуса белых оранжерей. По другую сторону аллеи располагались хозяйственные постройки со службами, кузницами, шорными и другими мастерскими. Правда, последние по своему архитектурному решению относятся к более ранним усадебным строениям, оставшимся от предыдущего комплекса и не сломанных при Кваренги. Они свидетельствовали о том, что великий архитектор ляличскую помещичью усадьбу не возводил заново, а пристраивал и расширял уже построенную кем-то до него. О стремлении к изолированию можно судить по высокой каменной стене, которая охватывала усадьбу, парк и сад, замыкавшиеся в недоступный круг. У въезда на главную аллею и у выезда из неё на часах стояли черкесы с плётками и кинжалами, никто из крепостных и мечтать не мог, чтобы проникнуть в липовую аллею, где начинался иной, непостижимый для них мир роскоши.

Корпус дворца состоял из трёх этажей. Его центр венчал красивый купол, который перекрывал круглый итальянский зал. Средняя трёхэтажная часть дворца имела декоративный портик из шести колонн, перекрытый фронтоном. Такой же портик был на фасаде, обращённом в сторону парка. Со стороны парка, прямо перед дворцом, расстилался открытый партерный сад с цветниками, а за ним раскрывалось широкое озеро, образованного запрудой небольшой речушки. Густой парк с вековыми деревьями - липами и вязами - переходил во фруктовый сад. За озером на возвышении стояли отдельными павильонами летний дворец, беседка с бельведером. Между усадьбой и селом располагался величественный храм, который был виден издалека.

Внешний вид дворца производил большое впечатление, благодаря контрасту спокойных архитектурных форм с величественными и портиками лоджиями, украшенные коринфским ордером, центрального дворцового корпуса с одноэтажными флигелями.

У входа в аванзал большого дворца в нишах на особых постаментах стояли статуи, на стенах висели картины лучших мастеров кисти тех лет. "Нас повели в залу, украшенную мраморными статуями и историческими картинами", - писал Де-ля-Флиз.

Во дворце насчитывалось 160 комнат. На первом этаже размещались жилые комнаты владельца дворца, комнаты для гостей располагались в флигелях. Поражали высокое художественное мастерство внутренней отделки залов и комнат, изумительной красоты обстановка дворца, привезённая из Франции - многочисленные гобелены, картины, статуи и бронзовые изделия. По преданию, в будуаре дворца находилась кровать казнённой французской королевы Марии Антуанетты.

Свои архитектурные достоинства имел и летний дворец, построенный в духе римского дорического ордера. Здесь всё указывало на то, что это не увеселительный охотничий домик, не павильон для балов, а дом отдыха и уединения. Неподалёку от летнего дворца располагалась открытая беседка - ротонда из двенадцати стройных коринфских колонн, несущих купол. В беседке стояла бронзовая статуя графа П.А. Румянцева, к которой ежедневно приходил Завадовский, чтобы поклониться своему благодетелю. У ограды парка возвышался небольшой бульвар с видом на далёкие поля и леса. В стороне от дворца был устроен зверинец.

Завадовский, желая отблагодарить свою благодетельницу императрицу, построил в Ляличах большой каменный храм Святой Екатерины, который в своём оригинальном и великолепном стиле спроектировал Кваренги. По обеим стонам центрального корпуса ансамбля были поставлены две колонны, соединённые с храмом открытыми портиками. Получились просторные импозантные фасады со стороны входа и алтарной стороны.

Великолепный, роскошный дворец и жил роскошной жизнью. Приезжая в Ляличи, Завадовский устраивал пышные балы и празднества, на которые съезжались знатные гости. Театральные представления, выезды на охоту, пикники и парадные беседы с музыкой и хорами песенников продолжались многие дни.

Не столь блестящей была история ляличского дворца после смерти Петра Завадовского. Ляличи перешли по наследству его сыну, который постоянно жил в столице или за границей и вёл разгульный образ жизни. Нуждаясь в деньгах для развлечений, молодой граф то ли проиграл в карты, то ли просто продал своё ляличское имение Энгельгардту. Энгельгардт в свою очередь продал имение барону Черкасову, тот - помещику Атрыганьеву, Атрыганьев - Клинцовскому купцу Самыкову - гомельским купцам Голодцам. Так имение Завадовского переходило из рук в руки, утрачивая при этом предметы дорогостоящего, роскошного убранства дворца. В 1911 году дворец приобрела Черниговская епархия, и в течение трёх лет в нём велись ремонтные работы, после чего здесь открылась духовная семинария. Во время первой мировой войны (в 1915-1916 годах) во дворце размещался госпиталь. Новый владельцы Ляличского ансамбля уже не могли поддерживать той роскоши и великолепия дворца, которые были при Петре Завадовском. Всё ценное постепенно вывозилось в новые места, к другим владельцам. Блекли украшения и убранство комнат дворца, тускнел внешний вид здания - всё приходило в упадок и запустение. Довершили разрушение дворца лихие времена после революции и немецкая оккупация.

Совсем в других условиях жили крепостные крестьяне. Селяне имели скромные избы, называемые хатами, амбары, погреба, гумны и бани. Избы рубились из разного дерева, покрывались соломой, реже - дранью. Внутреннее устройство любой крестьянской хаты не отличалось разнообразием. При входе в жилище в одном углу стояла печь, в другом располагался суден - нечто, похожее на сундук или ящик, на котором устраивались полки для кухонной посуды и молочных кувшинов. Напротив печи, как правило, располагалось небольшое окошко. В противоположном углу, называемом кутом или покутом, были образа и стол. По обеим сторонам этого угла располагались два главных окна. От печи прямо по стене делался помост на возвышении, называемый полом, заменявшим кровати. Возле остальных стен укреплялись широкие и толстые доски, которые назывались лавками и на которых крестьяне сидели. Пол редко делался из досок, чаще всего он был земляным. Печь с трубой или без трубы была такого простого устройства, что её мог сложить всякий. Безграмотность, темнота, невежество, суеверие были постоянными спутниками крестьянской жизни. Не было школ и больниц, забитые горькой жизнью крестьяне верили знахарям, обращаясь за помощью только к ним.

В сёлах и деревнях Суражского уезда часто свирепствовали различные эпидемии. Тому есть немало свидетельств. Одно из них можно найти в "историко-статистическом описании Черниговской епархии", датированном 1725 годом:

"Во время моровой язвы Стародубский торговец Андрей Томашевич прибыл с сыном своим Яковом в деревню Ляличи. Здесь тоже появилась язва. Благочестивый Андрейвзял с кладбища крест Спасителя и пошёл с ним вокруг деревни, воспевая духовные песни. Народ благоговейно поклонялся кресту Спасителя, и никто из приложившихся к кресту не умер, хотя многие были больны. Набожный Андрей, избавясь от смерти столь чудесною помощию, удалился в монастырь, а жители решили построить храм и сына Иакова пригласили священником к себе".

ПоутверждениюГ. Есимонтовского, хлебное вино у суражских крестьян являлось сопровождавшим каждое важное семейное событие: рождения ребёнка, крестин, брака, праздника, особенно престольного, похорон. Но не было сильного и общего пьянства. Этому пороку больше были подвержены мастеровые, нежели крестьяне, потому что первым скорее выпадала свободная копейка. Крестьяне же много пили, когда подворачивалась возможность кутнуть без ущерба для своего хозяйства. Г. Есимонтовский сетует на то, что в Суражском уезде было мало помещиков - настоящих хозяев, которые воспитанием были подготовлены к своему делу. Обычно весь цвет дворянства стремился на военное или дипломатическое поприще. "Мы забываем, - писал он, - евангельское назначение наше: в поте лица своего добывать хлеб насущный".

Всё это было причиной плохого хозяйничанья, получения низких урожаев, беспросветной бедности крестьян. Другой причиной такого положения явилось малое количество скота, худая его плодовитость, плохое содержание, и, наконец, совершенно неправильная организация полеводства. К сожалению, помещик ни словом не обмолвился в своём труде о крепостном гнёте, низкой производительности подневольного труда.

Девятнадцатый век