Не получив ожидаемых доходов в первые годы работы фабрики Яков Ловьянов решил расширить её и установить более производительное оборудование, а с целью привлечения денежных средств для этого создал в 1898 году "Товарищество Суражской бумажно-картонной фабрики Я.Г. Ловьянова". Правление товарищества и главный его склад находились в г. Гомеле. Первым директором-распорядителем Суражской картонной фабрики был назначен инженер Томкевич.
В 1902 году фабрика подписала контракт с германской фирмой "Фойт" на изготовление и поставку новой бумагоделательной машины, которая могла выдавать 9 тысяч тонн бумаги в год. Для установки этой мощной машины начали строить новое кирпичное здание. Руководил всей работой по расширению фабрики инженер-механик, директор-распорядитель Эмиль Эдуардович Вольценбург. Новое здание закончили строить в 1904 году, были установлены прибывшая из Германии машина и вспомогательное оборудование. Однако из-за недостатка энергии и слабой мощности паросилового хозяйства пуск новой машины не состоялся.
А тут - новая беда. Летом этого же года фабрика загорелась. В огне погибли все её деревянные корпуса. Пожар возник от загорания заготовленных впрок смолистых корчей, лежавших у стен кочегарки. Но хозяин фабрики не остался в накладе, так как предприятие было застраховано. Осталось невредимым новое здание с новой машиной, а на полученные страховые деньги Я.Г. Ловьянов построил новое кирпичное помещения картонного цеха, за счёт установки четырёх паровых котлов и паровой машины "Компауд" в 300 лошадиных сил расширилось паросиловое хозяйство. В конце 1905 года были запущены новая бумагоделательная машина (ныне КДМ N 2), рольно-подготовительный (до сих пор служит предприятию) и древесно-массный отделы. Восстановлены и пущены в работу два старых дифибрера, папочные машины, гидропрессы, сушилка для листового картона и отделочные каландры, дополнительно смонтированы два новых трёхпрессовых дифибрера.
Все эти работы потребовали привлечения более квалифицированных рабочих и специалистов. Эту проблему на фабрике решили за счёт приглашения их с Добрушской бумажной фабрики. Местные рабочие, имевшие низкую квалификацию, были заняты на заготовке, транспортировке и окорке баланса, его выгрузке из реки, работали кочегарами.
Начало сурового века
Тихую, мирную жизнь суражан омрачила война с Японией, начавшаяся в 1904 году. "Шапками япошек закидаем!" - восторженно кричали национал-патриоты. Многие записывались добровольцами и отправлялись на восток воевать с самураями. Из Суража уехал сослуживец начальника почтово-телеграфной конторы Г.И. Царенко Александр Львович Паннус и вскоре оказался в самом пекле войны - в Порт-Артуре. Суражанин, офицер Кирилл Тимофеевич Ефименко тоже воевал на Дальнем Востоке.
Предполагаемая "лёгкая прогулка" обернулась суровой беспощадной войной, затяжными кровопролитными баталиями с большими потерями убитыми и ранеными, без вести пропавшими. Суражане восхищались героями войны: командующим Куропаткиным, адмиралом Макаровым, вели разговоры о гибели "Варяга", бранили руководство России, угнавшее людей на верную гибель, ещё пуще - бездарных генералов, которые, несмотря на героизм русских солдат и офицеров, довели до поражения и позора армию. В журнале "Нива" с горечью читали регулярно печатавшиеся имена погибших офицеров, рассматривая их портреты. Среди них были и суражане.
Позорное поражение в войне омрачила жизнь жителей Суража, как и всех россиян: меньше стало слышно весёлых песен, больше звучали грустные, заунывные, обострились противоречия между людьми, усилилось недовольство рабочего люда. Всем этим воспользовались социал-демократы в своей борьбе с самодержавием. В начале марта 1898 года в Минске состоялся первый съезд РСДРП. Он проходил на квартире железнодорожника, социал-демократа П.В. Румянцева. Впоследствии П.В. Румянцев неоднократно подвергался тюремному заключению, ссылался в Сибирь. В 1927 году он, тяжело больной туберкулёзом, по совету врачей переехал в Сураж, где и умер 15 мая 1929 года. По решению Брянского обкома партии и облисполкома в 1964 году на могиле Румянцева был установлен памятник-надгробие. А в Сураже организация социал-демократов возникла перед самой войной, и уже в 1904 году полиция доносила в губернскую жандармерию о действиях социал-демократов.
Существование организации РСДРП в Сураже подтверждают найденные в архивах Черниговского губернского жандармского управления документы за 1907 год. Во время разгона тайной сходки социал-демократов, которая проходила в Суражском лесу 10 июля 1907 года, Суражская полиция случайно подобрала кем-то выброшенный лист писчей бумаги, на котором было написано:
" Суражская организация РСДРП просит пожертвовать в пользу политических заключённых местной тюрьмы".
На листе стояли две печати Суражской организации Российской социал-демократической партии. Руководил суражскими социал-демократами Арон Гуревич по прозвищу Наездник.
По делу о принадлежности к этой организации привлекались четверо суражан. Одна из них - Бася Иоффе - дочь местного купца. Все четверо его детей были членами подпольной организации РСДРП, являлись неблагонадёжными, поддерживали связь с Клинцовскими социал-демократами. Другой сын купца Давид Магин также участвовал в рабочем движении. Арестовывались Шлема Хайкин и Моисей Смолкин. Явкой суражских подпольщиков служил дом учителя начальных классов Кравцова, которую навещал ещё и Михаил Ромашко - преподаватель городского училища.
Пропаганда и агитация социал-демократов находила живой отклик среди рабочих и крестьян уезда. В 1904 году вспыхнула забастовка литейщиков в посаде Клинцы, к ним присоединились ткачи Стодола, рабочие Гусева и Сапожкова. В середине октября 1905 года объявили забастовку рабочие Суражской бумажно-картонной фабрики. Под руководством организации РСДРП состоялась демонстрация в Сураже. Непосредственными организаторами шествия были Бася Иоффе, Симонтовская и Арон Гуревич. Вот что можно прочитать об этой демонстрации из секретного донесения исправника Суражского уезда Рачинского начальнику Черниговского губернского жандармского управления:
"Высочайший манифест 17 октября 1905 года среди местных евреев (суражских) вызвал ликование и 19 октября они по улицам города Суража устроили манифестацию, и 20 октября толпа рабочих евреев и часть русских под предводительством Гуревича уже шествовала по улицам с красным флагом, с надписью "Да здравствует социализм!", пела революционные песни, кричала "Долой полицию!", а Гуревич произносил противоправительственные речи, крича: - "Долой самодержавие!"
А вот что доносил помощнику начальника Черниговского губернского жандармского управления прокурор Стародубского окружного суда:
"20 октября 1905 года в городе Сураже местная молодёжь, в количестве около 200 человек, устроила противоправительственную демонстрацию. Собравшись на Мглинской улице, демонстранты во главе с Ароном Гуревичем двинулись с красным флагом, имевшим надпись "Да здравствует социализм" на базарную площадь, распевая по пути песни и крича "Долой самодержавие!" С базарной площади демонстранты направились на Белорусскую и, дойдя до земской больницы, разошлись по домам. По показанию свидетелей, по пути Гуревич останавливал толпу и обращался к ней с речами революционного содержания, причём одна из речей, по свидетельству помощника Суражского уездного исправника Потёмкина, касалась национализации земли. А вот выдержки из речей Гуревича по утверждению свидетелей: "Не слушайте священников... Не ходите в церковь... Не слушайтесь начальства... Теперь дано равноправие..."
По воспоминаниям очевидицы Ольги Георгиевны Агеенко, в колонне демонстрантов, которая вышла с улицы Мглинской и повернула на Красную (Ленина), под красным флагом шло не более тридцати человек, которые пели "Варшавянку". По Красной сплошь стояли любопытные, и там, где их собиралась толпа, Арон Гуревич останавливал колонну и выступал с речью. Надо сказать, что Гуревич был хорошим оратором, умел убеждать и зажигать людей. Когда колонна подходила к больнице, раздались выстрелы. Это стрелял эскадрон ингушей, вызванный из Новозыбкова. Но никто из демонстрантов, к счастью, серьёзно не пострадал - они сразу же разбежались. В тот же день Арон Гуревич покинул Сураж и до 1910 года жил в Одессе.
Погром
(рассказ О.Г. Агеенко)
"На следующий день, 21 октября 1905 года, в Родительскую пятницу, в Сураже проходила традиционная большая ярмарка с палатками. Всё, что наработали крестьяне к осени, вывезли на базар - всякой всячины видимо-невидимо. Было много телег с мясом, овощами, живьём продавался домашний скот, предлагались покупателям ремесленные изделия из дерева и глины.
Ярмарка началась рано, как только рассвело, и к полудню многие уже продали свой товар и успели выпить. Собирались небольшими группами, оживлённо беседовали, в основном обсуждая вчерашнюю демонстрацию.
- Ты чув, кум, кажуць, хранцузы социализму строить собираются, учора с красным хлагом ходили, все сынки до дочки купеческие, весь Сураж исколесили, песни варшавские пели, - обратился раскрасневшийся от водки Фома к куму Игнату.
- А что это за социализма такая? - спросил не менее весёлый Игнат.
- Гэта, брат, чтоб нас с тобой купчишки загнуздали да на горбах наших в рай выехали. Ещё и хворостинами нас охаживали бы, чтоб мы задами не вихляли, - ответил всезнайка Фома.
- Не, кум!.. Я чув, что социализьм - Гэта кали все ровными будуть, - возразил Игнат.
- Брехня гэта, кум! Скорей рак на горе свистне, чем мы с Моисеем Ицковиче ровные станем. Блоха с быком ровнялась, да что с ею сталось? А вот, что у панов землю да домы отнимать будуть, - гэтае мне любо. У меня всё нутро горить, кали бачу, як у другого усего богато, а у меня ни хрена нема - вошь на аркане. Надо, чтоб у того богача ничого не было. Вот моя социализьма!
- Я ж таксама, кум, покоя не знаю праз ихнее богатство. Чув я, что сёдни калинковцы хранцузов шарпать будуть. Треба не прозевать. И ты не зевай, Фомка! На то яна и ярмарка!
- Добре, Игнат, согласный я. Пошли, ещё по шкалику опрокинем!
Далеки Игнат и Фома от истинного православия: зависть и жадность их совмещаются с христианскими заповедями. А сколько таких фомок да Игнатов по всей России-матушке?
На базарной площади грязь непролазная. Фёдор Степанович купил деревянные ночёвки и оставил их в магазине: тут самому, без ноши, в туфлях до дому добраться - и то слава Богу.
Придя домой (он жил на Мглинской), Фёдор Степанович велел десятилетнему сыну Жене обуть сапоги и идти за покупкой. Тот добрался до базарной площади, забрал в магазине ночёвки и, поблагодарив хозяина, понёс их домой. Когда дошёл до булочной, услышал разбиваемые оконные стёкла. Резко обернувшись, увидел, как падала оконная рама, выбитая кем-то изнутри магазина, как следом полетели ситцевые отрезы, связки баранок, калачи, булочки, конфеты.
Стоявшая подле булочной толпа женщин и детей бросилась на даровую добычу. Толкая и сбивая друг друга, женщины и ребятня хватали всё, что летело из оконного проёма и падала на землю, им на головы. Добычу распихивали по запазухам, карманам, обвешивались низками баранок, остальной товар собирали в охапкам - как можно больше. Оглядываясь по сторонам, спешили с награбленным по домам, а к магазину со всех сторон бежали новые люди, желавшие поживиться.
За это время купцы успели закрыть на замки свои магазины и лавки, но это не сдержало огромную, разъярённую толпу. От возбуждения и алчности у людей горели глаза, как у голодных волков ночью. Во главе беснующейся толпы был Черепок из Калинок - высокий, широкоплечий, физически сильный мужик лет сорока. Рядом с ним бежал Шиш из Кашовки - пьянчужка с вечно сизым носом и испитым лицом.
Суражские евреи мигом разбежались кто куда.
Черепок без особого труда взламывал запоры магазинов, распахивал двери и командовал погромщикам:
- Налетай, подешевело! Тащи, что не лень! Грабь жидов - Господь простит! А исправник - угостит! Кто смел, тот дважды съел!
Толпа обезумевших суражан с алчностью набрасывалась на товары. Не брезговали ничем, хватали всё, что попадало в руки. Разгромив и разграбив один магазин, они с тут же набрасывались на другой. И так по всему городу. Были разграблены магазины и лавки Юдовича, Роднянского, Бизюка, Липчихи, Карлика, Славина, Эйндлина, Левина. Покончив с магазинами, алчная толпа погромщиков стала шастать по еврейским домам, откуда доносились отчаянные призывы о помощи - истошные крики женщин, душераздирающие визги перепуганных детей. Звенели стёкла разбитых окон. По улице носились пух и перья.
На крылечке дома на Лавочной улице, преграждая путь грабителям, чтобы не перепугали маленьких внучат стоял старик-еврей. Пошатываясь и отвратительно икая, на крылечко поднялся здоровенный рыжий детина и, подойдя к старику вплотную, с размаху толкнул его в грудь. Тот кубарем скатился с крыльца и распластался на земле. А рыжий хрипло крикнул:
- Бей жидов! Спасай Россию!
- Пьянчуга окаянный! Зачем ты старика ударил?! - раздался возмущённый женский голос из толпы.
- Такие, як ты, Рассею нищей сделают, а народ без хлеба и портков оставят! - поддержал из толпы другой женский голос.
- Цыц, заступницы! - прорычал рыжий, икнув. - А то я вас быстро уйму!
Махнув рукой, он спустился с крыльца, и, пошатываясь, пошёл за угол. А из толпы вышли пятеро угрюмых и мрачных мужчин и, потупив глаза. Будто застеснявшись, взошли на крыльцо и вломились в дом. Минут через пять из дома послышались женские и детские крики, отчаянные вопли и мольбы о помощи...
Почтовая контора находилась на Садовой. Её окружали сады Неберо, Пономарёва, Ракицких и Роднянских. Большая семья начальника почты Г.И. Царенко жила в здании конторы. Когда наступили сумерки, я, девочка восьми лет, услышала странный топот на чердаке и звон лампы. Немного позже в комнату вошли женщины с детьми. На столе стоял самовар, лежали яйца, пряники, конфеты. Дети плакали, а матери успокаивали их. С тревогой посматривая на окна, они покормили детей. А из кладовки на чердак всё поднимались и поднимались женщины и дети, Трудно сказать, сколько их собралось на чердаке. И не только у нас. Евреи, прихватив с собой самые необходимые из вещей, шли к тем людям, которые приютят, спрячут и не предадут.
В первые минуты погрома на почту прибежал помощник исправника Потёмкин и дал срочную телеграмму губернатору " В Сураже начались беспорядки". Однако ничего не было предпринято со стороны властей и полиции, чтобы их прекратить. Вечером погромщики, попрятав мешки и чувалы с награбленным, направились к бакалейному магазину и винному погребу купца Новикова. Вино лилось рекой. Расположившись на прилавках новиковского магазина, на полу, стоя и сидя на крыльце магазина, под его стеной, в винном погребе пили из бутылок, из кружек. Из котелков до поросячьего визга. От чрезмерного количества выпитого сваливались там же, где пили. Через них перешагивали, спотыкались. Кум Игнат, раскинув руки, лежал навзничь около прилавка, а Фома время от времени прихлёбывал из бутылки, мрачно осматривал магазинчик осоловелым взглядом.
Пьяные оргии продолжались до полуночи. Ровно в двенадцать ударили в набат: в городе пожар. Горели ряды деревянных лавок в разных частях города - булочные, мануфактурные, мясные, бакалейные, обувные. Зрелище ужасное. Над ночным городом одновременно в нескольких местах лизало небо зловещее пламя. Казалось, горело само небо. В ужасе, страхе и отчаянье метались люди. В сплошной апокалипсический гул слились вопли, крики, проклятия, ругань. Кто-то отчаянно и душераздирающе молил о пощаде:
- Людечки, помогите! Не оставьте! Спасите!
Истошно визжала обезумевшая от горя женщина:
- Мои дети! Где мои дети?! Будьте вы прокляты, бандиты! Изверги! Грабители!
Пожар бушевал всю ночь и стал стихать только под утро. Улицы города заполнил едкий дым - продолжали дымиться пепелища на месте купеческих лавок и магазинов".
Продолжение смуты
Вскоре по примеру рабочих Добрушской бумажной фабрики князя Паскевича поднялись рабочие на Суражской картонной фабрике. Они предъявили фабриканту Ловьянову требование установить восьмичасовый рабочий день и построить баню для рабочих, и тот вынужден был удовлетворить их требование.
Утром 22 октября Суражский исправник Рачинский под грифом "Секретно" доносил начальнику Черниговского губернского жандармского управления:
"Крестьяне, недовольные политической демонстрацией, организованной еврейской молодёжью, 21 октября устроили еврейский погром, во время которого были жертвы как с одной так и с другой стороны".
Искры от страшного пожара во время еврейского погрома в Сураже мгновенно разлетелись по всему Суражскому уезду. Начались пожары в сельских населённых пунктах - в Душатине, Косичах, Петровой Буде, Смяльче, Калинках, Кибирщине, Глуховке и других. По ночам пылали родовые гнёзда служивых суражских дворян. Крестьяне вырубали принадлежащие тем леса, скотом стравливали луга, вытаптывали посевы.
Особенно большого размаха волнения достигли к осени 1905 года. В конце октября крестьяне Петровобудской волости разгромили все богатые хутора. Прокурор Стародубского окружного суда докладывал прокурору Киевской судебной палаты:
"Крестьяне села Петрова Буда, а затем других примкнувших к ним сёл Перетина, Смяльч и т.д. произвели последовательно в течение одной недели с 21-го по 27-е октября разгромы всех входящих в этот район земледельческих хуторов и сожгли... Все эти дела находятся в производстве судебного следствия по важным делам... обследовали из них два дела и арестованы обвиняемые в числе 26 человек".
А начальник Черниговского губернского жандармского управления 26 октября телеграфировал в департамент полиции:
"В Новозыбковском, Суражском уездах сильно развиваются аграрные "беспорядки", вызваны полк пехоты и кавалерии".
В селе Смяльч крестьяне оказали вооружённое сопротивление казакам, в Глуховке сожгли имение помещика Дубровского, который выступил против них с оружием в руках.
События в Суражском уезде серьёзно встревожили царское правительство. На следующий день суражский предводитель дворянства и городской староста отправили статс-секретарю графу Витте следующую телеграмму:
"Всеобщий погром продолжается, власть отсутствует, паника, живём под страхом потери имущества, жизни. Озабоченные судьбой уезда просим предоставить нам военную силу для водворения порядка... Необходимо сейчас огласить в церквах манифест с благожелательными пояснениями". Шестого ноября 1905 года в уезд прибыл генерал-адъютант Дубасов. Он предпринял самые жестокие меры для подавления народного движения и наведения порядка в уезде.
Однако накал смуты не спадал, с течением времени он всё больше разрастался.
1 декабря 1905 года вспыхнул бунт в Суражской тюрьме. За два дня до этого сюда были доставлены три арестанта, бежавшие из Стародубской тюрьмы во время её разгрома. Они рассказали заключённым о случившемся в Стародубе и о своём бегстве. До этого дня режим содержания арестантов в Суражской тюрьме был довольно умеренным: камеры с заключёнными не закрывались, и арестанты могли спокойно ходить к товарищам по несчастью, общаться, делиться новостями. Но, как только надзиратели заметили, что заключённые стали собираться группами и что-то оживлённо обсуждать, тот же час закрыли несколько камер с самыми опасными арестантами. И тогда группа заключённых из одиннадцати человек заявили тюремному начальству решительный протест и потребовали открыть камеры. Это были Ф.В. Беляев, К.И. Пикин, Н.И. Решетнёв, И.В. Зенченко, М.В. Землянский, Г.С. Голотенок, С.Г. Герасюто, Е.С. Касьянов, А.П. Горбачёв, казак Фрол Литвяков и мещане М.С. Люсин и К.В.Сумароков.
Требования арестантов не были удовлетворены, и они подняли бунт. Группа заключённых бросилась на чердак - этаж на продольной балке, - где висели веники. Арестанты подожгли веники, от которых загорелась балка, поддерживающая крышу. Повалил густой дым, застлавший пространство чердака и тюремный двор. Охранники и надзиратели бросились тушить пожар, Этим воспользовались арестанты и, вооружившись кольями, водоносами и поленьями дров, бросились к тюремным воротам. У ворот между ними и охраной завязалась потасовка.
А в здании тюрьмы заключённые пооткрывали камеры и выгнали во двор не желавших выходить, На тюремный двор беспорядочной толпой выбежали около пятидесяти арестантов и стали кричать:
- Свобода! Солдаты из наших, стрелять не будут!
Они стразу же устремились к воротам на подмогу тем, кто сражался с охраной. После того, как были взломаны ворота, заключённые бросились врассыпную. Первым из тюремных ворот выскочил Филипп Беляев.
- За мной! - скомандовал он, и за ним бросились остальные заключённые. Солдаты и присоединившиеся к ним казаки из винтовок открыли огонь по убегавшим, один из которых был убит. Ещё четверых арестантов ранили. Силами охраны был потушен и пожар.
Все участники бунта были отданы под суд. Часть из них получили сроки исправительных работ от одного до трёх лет, часть была оправдана.
После событий в тюрьме, уже 25 декабря, крестьяне Косич, Кулаг, Василёвки, Субовки разгромили имение помещика Скорняковского - хутор Речное. На следующий день было разгромлено и разграблено имение помещицы Бурковой. 27 декабря в Косичах разгромили мельницу и сукновальню помещика Ерченко.
Земской начальник Пётр Иванович Стош пользовался большим авторитетом среди дворян Суражского уезда. Во время дворянских собраний он постоянно примыкал к группе самых важных персон уезда, уездных руководителей первой величины. Крепко сбитый, статный, он отличался высокой эрудицией и пользовался успехом у прекрасного пола, его ухаживания дамы принимали за честь.
Пётр Иванович считался помещиком средней руки, довольно доходное его поместье находилось в Заполье - в одном из живописнейших мест уезда. Две пологие возвышенности разделялись широкой долиной, которую на две половины разрезала небольшая, но шустрая речушка Утешинка. Поднимавшийся от речки по склону по левую руку и вверх, попадал на ровную возвышенность, на которой стояло Заполье, а за ним - лес. А, поднимаясь направо, можно было попасть в посёлок Мостки, который стоял на опушке леса. Слева от Утешинки, в полукилометре от Заполья, и располагалось имение П.И. Стоша. В яблоневом саду стоял большой, деревянный барский дом с колоннами и множеством окон. За домом находились длинные деревянные сараи, телятник, конюшня, амбары, каменные подвалы и прочие хозяйственные постройки. Обширный двор был огорожен высоким деревянным забором, со стороны Заполья - ворота на дубовых ушулах. За садом - берёзовая роща, в центре которой приютился винокуренный заводик с несколькими складскими помещениями и каменными подвалами для сырья (картофеля, зерна, хмеля) и готовой продукции - спирта. Далее простирались ухоженные поля П.И. Стоша, которые он засевал картофелем, зерновыми, корнеплодами, клевером, а также сенокосные угодья. Были у него винокуренный, кожевенный, свечно-сальный заводы и земли в Кибирщине.
Стош старался, чтобы всё в его хозяйстве приносило доходы. В осенне-зимний период он брал на откорм у всех желающих суражан дойных коров на время их запуска. Кормил высококачественными кормами: сеном, клевером, корнеплодами, а главное, бардой - пахтой с винокуренного завода. Для горожан это было очень выгодно: многим из них не под силу было заготовить кормов на весь стойловый период. Через 10-12 дней после отёла хозяева обязаны были забирать своих коров, оставляя приплод и заплатив энную сумму денег. Таким образом, у Стоша ежегодно прибавлялось стадо телят, которых он откармливал сначала в телятниках, а затем на выпасах. Помещик получал неплохие доходы от реализации телятины и со своего завода.
Но это, как водится на Руси, порождало зависть, недовольство со стороны жителей близлежащих деревень - Каменска. Глуховки, Поповки, Кисловки, и они при каждом удобном случае старались насолить помещику: травили скотом сенокосные угодья, вытаптывали посевы. Для более сильной мести ждали подходящего случая. И дождались.
Осенью 1905 года из Петербурга в Кибирщину приехал студент Нечаевский и начал проводить пропаганду среди крестьян, рассказывая о том, как в столице восстали рабочие и что селу от них отставать негоже. И нашёл среди них сподвижников. Главным его помощником стал Пахом Кулеш, возглавивший крестьянские волнения в Кибирщине. Кулеша поддержали Иосиф Юрченко, Евстафий Агеенко, Семён Грибанов, Кондрат Тикун. В деле, заведённом затем на Кулеша, говорилось:
"По обнародовании высочайшего манифеста 17 октября 1905 года, в деревне Кибирщина Суражского уезда, местный крестьянин Пахом Кулеш стал говорить своим односельчанам, что "Царя не будет, а должно быть народное правительство, которое и будет управлять народом, что крестьяне сами будут наводить свои порядки, сами собой будут править". Ходя по деревне с красным флагом, Кулеш кричал: "Долой правительство! Долой самодержавие! Да здравствует революция!" и, собирая затем крестьян, он уговаривал их разбивать экономии, не платить податей".
27 декабря 1905 года крестьяне разгромили винокуренный завод в Кибирщине. Для усмирения бунта в деревне с 18 казаками и 8 стражниками явился пристав - посланник Суражского исправника Савича. Пристав хотел арестовать зачинщиков погрома, но местный старшина Крупеня не выдал крестьян, подлежащих арест. К тому же, несколько сотен крестьян, поставив в авангарде женщин и детей, перекрыли путь отряду. Пристав сделал попытку обойти Кибирщину с другой стороны, дабы арестовать вдохновителя бунта Пахома Кулеша, но там его встретили около трёх тысяч крестьян из соседних деревень Бирюлей, Медведей и других, вооружённые вилами, топорами, ружьями. Отряду казаков и охранников, не солоно хлебавши, пришлось возвратиться в Сураж. Пристав написал исправнику докладную записку, в которой предлагал:
"... для ареста крестьян необходимо командировать около батальона пехоты и сотню казаков, которые лишь после боя могут арестовать бунтовщиков".
А напуганный Стош отправил телеграмму властям:
"Аресты в Кибирщине не удались. Восстала деревня. Пристав и казаки уехали. Толпа взволновалась, действуя заодно с могилёвцами. От результата в Кибирщине зависит спокойствие всей округи. Участок взволнован. Опасно приезжать. Убедительно поручить исправнику лично приехать и восстановить порядок".
И так было не только в Кибирщине.
7 декабря 1905 года во второй половине дня из Суража в сторону Каменска по заснеженной дороге, стремительно и суетливо двигалась толпа мужиков с Черепком и Шишем во главе. У каждого за поясом торчал топор, будто шли они на запланированную рубку леса. Минув Каменск, мужики повернули на Заполье, но пошли в обход его, по колени проваливаясь в снег. Когда подошли к берёзовой роще, свернули на дорогу, которая привела их к воротам винокуренного завода. Легко справившись с немногочисленной охраной, ворвались в помещение завода, и пошло-поехало...
А из окрестных деревень толпами, боясь опоздать, будто на свадьбу, валили сермяжные голодранцы, предвкушая разгульное питиё. И через пару часов от завода доносился шум и гвалт, поднятые не одним десятком мужиков.
К вечеру поднялся ветер, разыгралась метель, сугробы снега росли на глазах. А в берёзовой роще жарко горели большие костры, над которыми в вёдрах, котелках, просто на прутьях и навалом на горящих углях подгулявшие мужики варили и жарили свежую телятину, которую, как и картошку из подвала, позволил им взять хозяин усадьбы.
У одного из костров проверяли на готовность варившуюся закуску к дармовому питью кумовья Игнат и Фома. Находясь в самом радужном настроении, они продолжали разговор, прерванный накануне еврейского погрома.
- Выходит, социализма гэтая - штука добрая, - сказал раскрасневшийся Фома. - Учора ты быв нищий старец, а сёдни - сват королю и кум Стошу. Пей, ешь, гуляй, веселись, полёживай себе на полатях да с Гапкой в голопузиков играйся. Вот гэта жизня!
- Твоя правда, кум! - поддержал Игнат, снимая ложкой пену в ведре варева. - Отобрали, разделили, поровнялись - и живи себе, красуйся. Придёт нужда - за другого пана примемся. На наш век помещиков да купчишек хватит!
Социализм казался кумовьям манной небесной, которая падает с небес прямо в рот, и никаких на то усилий не требуется.
Целую неделю кутили на винокуренном заводе Стоша лапотные мужики, с раннего утра и до позднего вечера лился спирт рекой. Кое-кто успевал за день несколько раз напиться и похмелиться. И ели вдоволь дармовое мясо. На радостях обнимались, целовались, до хрипоты орали пьяные песни, порой ссорились, колошматили друг друга, набивая синяки и теряя зубы, опять мирились. По случаю пурги и крепкого мороза не хотели высовывать носов на улицу и справляли даже большую нужду прямо в облюбованном складе. И через неделю в это помещения нельзя было зайти, не зажав плотно носа рукой.
На протяжении всего пиршества мужики приветствовали и хвалили хозяина за то, что не чинил им препятствия и даже содействовал их загулу, обещали не ломать заводского оборудования, не трогать хозяина и его дома. Однако невозможно было сдержать слово, когда кончился спирт. Очумевшие от недельного запоя мужики, жаждая опохмелки, начали с остервенением и яростью крушить все вокруг себя, громить оборудование завода, надеясь таким способом выбить из хозяина ещё бочку спирта. Через несколько часов завод превратился в руины. Дом же Стоша, к счастью, остался цел, хоть и ворвались в него, немного пограбили, а кто-то, самый остроумный, справил большую нужду на фортепиано.