А хозяин дома продолжал мужественно обороняться от налётчиков Савицкого. Подпоясавшись охотничьим патронтажем, перебегая от окна к окну, из комнаты в комнату, он отстреливался. Дублянский видел, как загорелись сараи, как пламя перекинулось на конюшню, амбар, слышал паническое ржание лошадей, отчаянных визг расстреливаемых собак, пьяные крики осаждавших дом. Он стремительно метнулся к следующему окну, чтобы видеть фигуры разбойников, освещённые заревом пожара, и, забыв об осторожности, выглянул. Громыхнул выстрел. Выронив ружьё, Николай Яковлевич осунулся на пол. Белый свет померк в его глазах.
Раздался высокий, душераздирающий крик насмерть перепуганной жены Дублянского, истошно завопили, завизжали дети.
С чудовищным ликованием и треском горели надворные постройки, ошалело храпя, с паническим ржанием метались по конюшне лошади, разноголосо и отчаянно ревели коровы в хлевах.
В конце концов бандиты тараном вышибли дверь и гурьбой ввалились в дом. Перешагивая через труп хозяина, одни направились в его кабинет, другие в гостиную, а остальные начали шарить по спальням в поисках денег, драгоценностей и дорогих вещей. Безутешно рыдающую жену Дублянского и плачущих детей налётчики выставили из дома. Перевернув в жилище дворянина всё вверх тормашками, бандиты унесли с собой вещи и драгоценности, и,уходя, по приказу своего атамана Савицкого подожгли дом.
Грабители, положив на телегу троих раненых Дублянским товарищей, привязав к ней пару гнедых из конюшни погибшего помещика, направились в сторону хутора Колесникова. Следом за телегой, на которой сидели Савицкий и его правая рука, унтер-офицер Бибиков, беспорядочной толпой двигались навьюченные награбленным разбойники.
Утром 4 ноября 1907 года из Стародуба в Киев прокурору палаты полетела телеграмма следующего содержания:
"Вчера вечером земской начальник Суражского уезда Дублянский убит в своей усадьбе, которая сожжена, выезжаю. Царюк".
В то же утро в деревне Глуховке Суражского уезда начались допросы крестьян. Приехавшие жандармские и полицейские чины допрашивали всех подряд - и старых, и малых. В ходе допросов было установлено, что ни глуховские, ни красновичские, ни каменские мужики к разбою и грабежу в усадьбе Дублянского не причастны. Установлено также, что налётчики Савицкого после совершённого преступления направились в Добрик, а оттуда разбрелись по глухим лесным деревням Гнилуше и Кирилловке. Позже выяснилось, что оружие, которым пользовались бандиты Савицкого, было похищено унтер-офицером Бибиковым из цейнгауза Суражской конвойной команды.
На след банды Савицкого полиция и жандармы напали только через месяц: поиски были затруднены непроходимостью клинцовских лесов. Несколько бандитов были убиты во время облавы. Задержанный в Клинцах Григорий Хорнявцев, который и убил из винтовки Николая Яковлевича Дублянского, выдал всех участников налёта на имение земского начальника.
Судил пойманных разбойников Савицкого Киевский военно-окружной суд 3 мая 1908 года. Григорий Хорнявцев был приговорён к смертной казни через повешение, его брат - к пятнадцати годам каторжных работ. Десять человек получили от восьми до пятнадцати лет.
А суражский "Робин Гуд" снова ускользнул от наказания. Объявился он на лесном хуторке, состоящем из трёх дворов, в пятнадцати верстах от Клинцов, в болотистой чащобе. На хуторе проживал с двумя многодетными сыновьями Андрей Петрович Гончаров - крепкий старик с пышной седой бородой. Перович, выделившись из общины, переехал на хутор Ольховский. И за два года неплохо разжился, держал с сыновьями по две лошади, по паре коров, по десятку овец. На зиму Гончаровы оставляли по пять свиней.
Незадолго до появления Савицкого остался старый Гончаров бобылём и жил с десятилетним внуком Васильком. Заявился атаман банды один, для безопасности оставив личную охрану на соседнем хуторе. Петрович был наслышан о деяниях Савицкого, но всё равно наивно верил, что тот радеет за простой народ и грабит только помещиков и богачей. Поэтому и принял Савицкого радушно, поселил на пасеке, ни в чём ему не отказывая. И атаман разбойников больше года прожил здесь безмятежно, катаясь, как сыр в масле.
Но однажды тёмным дождливым вечером явился Савицкий к благодетелю своему Петровичу, без стука вошёл в избу. Петрович, лёжа на печи, удивлённо смотрел на него.
- Слезь-ка с печи, Петрович! Поговорить надо... - спокойно сказал Савицкий.
Старый Гончаров, покряхтывая, сполз с печи, уселся на услоне напротив него.
- Мне срочно уходить надо. Засиделся я тут у тебя, место сменить пора. Оставаться дальше - опасно.
- Хозяин - барин...
- Но мне нужны деньги.
- Откуда у меня деньги? - Старик недовольно посмотрел на Савицкого.
- Не юли! Ты за мёд выручил. Давай их мне.
- Ты что, Сашок?! Три двора у меня. Разошлись деньги мигом!
- Прекрати пустые разговоры, дед! - Атаман бандитов нервно стукнул кулаком по столешнице. - Деньги - на стол!
Петрович понял, что с ним шутить не собираются.
- Деньги в сундуке в узелке лежат! Я каганчиком посвечу, а ты возьми их!
Сундук у Гончарова старинный, массивный, окованный железом и на замок закрыт. Старик снял с каменька слепень, подал ключ Савицкому.
- Вот тебе ключик, Сашок. Отмыкай!
Атаман открыл массивную крышку сундука, начал копаться в сложенной ещё покойной хозяйкой одежде. А Петрович поставил слепенёк на стол - и со всей силы как трахнул по голове Савицкого массивной крышкой сундука! И придавил крышкой мощную шею обнаглевшего гостя. Тот завыл, захрипел - ан не вырваться.
А Петрович, удерживая Савицкого, крикнул внуку:
- Василёк! Мигом зови батьку и дядьку Петра!
Пока Василёк бегал за подмогой, Савицкий пытался вырваться из капкана, в который попал: ужом извивался, брыкался, ревел, рычал, как хищный зверь. Но всё тщетно. Осталась ещё силушка у старого Гончарова! Может быть, и задушил бы Петрович лесного разбойника, если бы не подоспели сыновья.
Из-под ремня Савицкого Петро вытащил револьвер, отцепил финку с чехлом. Вместе с братом Максимом вожжами связали руки-ноги атамана, для надёжности опутали верёвками всё тело и бросили у порога. А утром на телеге повезли связанного Савицкого в Клинцы.
Но будто почувствовали, что их атаман попал в беду, его охранники на соседнем хуторе, и устроили засаду. Едва телега поравнялась с ними, выстрелили из винтовки в лошадь. Та упала, задрыгав ногами. Но не растерялся и не испугался старый Гончаров. Поднявшись в рост, он выстрелил в бандита из дробовика. Тот упал, сражённый картечью. Но пуля другого бандита, выпущенная из винтовки, вошла старику в грудь. Пока Максим перестреливался с оставшимися бандитами, Пётр сумел зайти в тыл того, кто ранил отца. Из оружия у него был лишь топорик. Приблизившись к телохранителю Савицкого, он метнул топорик, который вонзился бандиту прямо в висок.
Силы были неравны, и бандиты сумели освободить своего атамана и скрыться в лесу. Братья Гончаровы, погрузив раненого отца в телегу, вернулись на хутор. И сообщили в соседнюю деревню о случившемся.
Назавтра с утра полицейские и казаки начали облаву на спрятавшихся в клинцовских лесах бандитов. Долго искали Савицкого и Бибикова с небольшим отрядом грабителей. Напали на их след недалеко от Суража - в лесу между Кулагами и Беловодкой. Выследил атамана офицер, участник русско-японской войны, работавший в Сураже полицейским надзирателем Кирилл Тимофеевич Ефименко. От крестьян Беловодки он узнал, что Савицкий ходит из леса в деревню за продуктами. Ефименко, как охотник за зверем, устроил ему засаду. Когда атаман появился на лесной тропе, надзиратель крикнул из кустов: "Савицкий, ты окружён! Бросай оружие и руки вверх!" Атаман бросился в кусты. Но на этот раз улизнуть не успел. Ефименко стрелял метко - винтовочная пуля вошла под левую лопатку Савицкого.
Потеряв своего атамана, банда прекратила существование. Жалкие остатки лесных разбойников некоторое время прятались по медвежьим углам, больше не помышляя о грабежах.
Время великих потрясений
Всего семь лет продолжалась спокойная мирная жизнь суражан, и грянула первая империалистическая война. В первые же дни войны Россия поставила под ружье 4 миллиона человек, а через год в строю уже было 15 миллионов. И среди них были сотни и сотни молодых и сильных жителей Суражского уезда.
Поэтому из-за нехватки рабочих рук стало приходить в упадок сельское хозяйство, особенно страдали из-за этого помещичьи экономии. Сократилось поголовье скота, плохо стало с тягловой силой, потому что большое количество лошадей было реквизировано для военных нужд. Разруха в хозяйстве увеличивала нищету и бедствия простого народа. Но самое ужасное было в том, что на фронтах первой мировой гибли кормильцы.
В Сураже в первые же дни войны началась мобилизация, селяне-хлебопаш- цы провожали новобранцев в армию. В Суражское воинское присутствие на личных лошадях крестьяне привозили своих сыновей, у многих из которых были совсем юные жёны, ещё не успевшие осознать до конца печальной участи своей. Город был переполнен слезами, плачами и причитаниями. Вместе с сельчанами провожали и горожан.
Уже в начале войны во многих хозяйствах селян начинает ощущаться недостаток рабочих рук. Старики, женщины да дети не в состоянии были справиться с переложенными на их плечи тяжёлыми хлеборобскими обязанностями. Уменьшились посевные площади, снизилась урожайность зерновых, сократилось поголовье скота. Ощущался острый недостаток в тягловой силе. Всё это породило хозяйственную разруху, которая усугублялась с каждым годом. И чем дольше продолжалась война, тем больше горестей и несчастий сваливалось на голову простого люда.
А вскоре в Сураж из польского города Холм была переведена женская классическая гимназия с учителями и воспитанницами. Суражане тепло приняли прибывших, охотно потеснились и радушно предоставили квартиры приезжим педагогам - Елизавете Аркадьевне и Марии Аркадьевне Шишковским, Анне Степановне Лубенской с сестрой и матерью, учительнице танцев Елене Николаевне, священнику Лашко, Михаилу Степановичу Рождественскому, Апродову и другим. Расположилась гимназия на Садовой улице в длинном деревянном доме Есимонтовских, который строился под гостиницу и в котором проживали сёстры Есимонтовские. В связи с переводом гимназии в Сураж в городе стала ощущаться нужда в жилье. Продуктов было в достатке, но цены на них сразу же поднялись.
Суражане всё чаще стали получать письма, в которых были страшные слова: погиб смертью храбрых. Начиная с 1915 года, суражские патриотки ходили по крестьянским хатам с просьбой пожертвовать для войны кто что сможет, и крестьяне от чистой души давали полотенца, рукавицы, носки, носовые платки, кисеты для махорки и т.д. Иные, дав, жаловались: "Боже мой, Боже! Что же я оставлю своему хлопцу? Господи, хоть бы он вернулся - детки малые ждут!"
Похоронки приходили без конца. Многие жители Суража и селяне получали другие печальные известия: муж или сын лежат в госпитале - кто без ноги, кто без руки, кто травленый газами. Ни у кого не было веры в то, что война эта справедливая, а с конца 1916-го года стали возвращаться с фронта солдаты-дезертиры, и все - с оружием, сознавая, что оно им пригодится дома. В 1917 году поток дезертиров увеличился. Железная дорога на Сураж бездействовала по причине незавершённости её строительства, и возвращавшиеся с фронта солдаты пешком шли из Клинцов через земской мост возле педучилища. Шли в шинелях, с винтовками, с гранатами, с запасом патронов. Суражанам было понятно: идут дезертировавшие с фронта, призванные из деревень солдаты. Разные ходили разговоры, но в первую очередь они насторожили дворян. И наиболее активные их представители - Сергей Николаевич Исаев, Пётр Лакузо, Матвей Богданов - организовали облаву. Они не задерживали самих солдат, а только отбирали у них винтовки, наганы, гранаты, патроны.
За три года люди устали от войны, и в воздухе пахло грозой. Отречение Государя Императора Николая Второго суражане восприняли по-разному. Одни - с сожалением, другие - настороженно, третьи - с опаской и тревогой. Настроение этой части суражан выражено в частушке, которую пела зажиточная молодёжь в то тревожное время:
Огурчики зелёные,
Редиска молодая.
Не надо нам Керенского,
Давай Николая!
Другие суражане восприняли Февральскую революцию спокойно, безразлично, совершенно равнодушно. Были и такие, которые перемены восприняли восторженно, с радостью и ликованием и о Государе отзывались нелестно.
Эх, яблочко, с боку зелено.
Николая долой! Дайте Ленина!
О Керенском и его кабинете с самого начала никто восторженно не отзывался. Всех настораживал и отталкивал лозунг: "Война до победного конца!
В конце февраля 1917 года раздался набат большого колокола в Ляличском храме. Жители села со всех концов, будто на пожар, бежали в центр, к храму. Там их ожидал приезжий господин с суровым лицом. Когда площадка перед храмом полностью заполнилась народом, приезжий объявил митинг по случаю отречения царя Николая Второго от престола. Он поздравил всех собравшихся с обретением свободы и объявил всех гражданами.
После митинга ляличские солдаты, дезертировавшие с фронта, организовали демонстрацию и с песней "Отречёмся от старого мира" ходили по липовой аллее.
А война ещё продолжалась. Разруха усиливалась, возмущение народа росло. Приезжавшие господа ратовали за войну до победного конца. Их освистывали, выкрикивали в их адрес оскорбительные и непристойные реплики. Народ ждал перемен.
Многие жители Суража, особенно представители имущих классов (дворяне, купцы, ремесленники-предприниматели) и весь управленческий аппарат чувствовали себя неуютно, жили в постоянной непрекращающейся тревоге. Их мучила неизвестность: что будет дальше, какая участь их ждёт? Вспоминая 1905 год, готовились к худшему. Боялись трагических последствий за проведённую облаву на дезертировавших солдат, когда были изъяты горы оружия. Они понимали: оставаться в городе опасно. И первыми покинули его организаторы облавы Лакузо, Исаев и Богданов. Простившись с Суражом, с отчими домами, они на лодке уплыли по Ипути в сторону Гомеля.
Некоторое время спустя в сумерках кто-то постучался в окно дома члена Суражского уездного суда Жданевича. Тот открыл форточку, дабы спросить, кто стучится и с какой нуждой пришёл. В ответ с улицы прогремел револьверный выстрел. С простреленной головой член суда Жданевич замертво рухнул на пол.
Через два дня после всполошившего весь Сураж убийства Жданевича неизвестные на извозчике подъезжали к дому помещика Сергея Николаевича Есимонтовского, что стоял на Вязицком. Приехавшие вежливо пригласили хозяина во двор. Вечерело, но было ещё светло. Сергей Николаевич оделся и покорно вышел к нежданным гостям. Его посадили на извозчика, вывезли за город и там расстреляли.
Все проживавшие в Сураже дворянские семьи внезапно исчезли (осталось только три). Бросив родовые гнёзда, с болью сердечной простившись с малой родиной, часть из них - Искрицкие, Чернявские, Лишины - поселились в столицах, но большее число эмигрировало за границу.
Не стало в Сураже и купцов, будто их ветром сдуло: ни Юдовичей, ни Драбкиных, ни Магиных, ни Иоффе, ни Вильдо. Сураж напряжённо ждал развития событий.
Через два месяца начались волнения среди населения Суражского уезда, попавшего под агитацию большевистских пропагандистов. Прошла двухнедельная забастовка на спичечной фабрике Новозыбкова, бастовали печатники города Суража, рабочие суконных фабрик в Клинцах. Не спокойно было и в Ляличах. То и дело приезжали пропагандисты-ораторы. Одни призывали за войну до победного конца, другие - за поражение. И так до осени, до октября, когда в Петрограде грянула... Революция? Государственный переворот?
Историки пока не могут придти к однозначному определению. Во всяком случай октябрь 1917 года стал значимой вехой в мировой истории. Об атмосфере того времени, как нельзя лучше, может поведать рассказ участника тех событий, жителя села Ляличи.
В Петрограде в те дни
(рассказ Емельяна Лаврентьевича Заборо)
"В армию меня мобилизовали в 1914 году. До этого я работал шахтёром на антрацитных шахтах в Дебальцево на Донбассе. Попал я на флот во второй гвардейский экипаж. После четырёхмесячного обучения военному делу нас, 12 тысяч молодых моряков, бросили под Варшаву. Я попал в лейбгвардии Кексгольмский полк, в составе которого находился по 1918 год. Воевал на Варшавском, Холмском, а затем на Волынском направлениях, два раза был ранен.
В 1917 году с пополнением к нам прибыло пятеро матросов, которые рассказали, что царя уже нет, что он отрёкся от престола. Начальство же заявило, что воевать мы должны до полной победы.
Но неспокойно сделалось у нас на фронте. Участились случаи дезертирства, не выполнения приказов командиров. Третьего апреля полковой комитет сменил жестоких офицеров, некоторых, самых отъявленных служак, убили.
17 июня по приказу Керенского 400 солдат Кексгольмского полка старших возрастов, которые пробыли на фронте не менее двадцати двух месяцев, направили в город Петроград. В их числе был и я. Нас разместили в конногвардейских казармах возле Николаевского моста.
А революционный Петроград кипел. По всему городу проходили митинги, рабочие демонстрации. Выступавшие ораторы говорили разное. Вначале трудно было разобраться, где настоящая правда, нужная простому солдату, бывшему мужику. Понятнее и убедительнее других были большевики: они призывали к прекращению войны, к свержению Временного правительства, к передаче земли крестьянам. Мир и земля в то время были самыми важными и самыми необходимыми понятиями для меня и для таких, как я.
Мы несли гарнизонную службу, охраняли Зимний дворец, важные городские объекты. Я два раза был в наряде в Зимнем дворце, охранял Временное правительство, от которого уже воротило душу. У Зимнего стояло шесть лёгких трёхдюймовых орудий и рядом, у комяг, в хомутах - упряжки лошадей.
3 июля началась многолюдная демонстрация. На улицы вышли десятки тысяч петроградских рабочих. В наши казармы прибежали матросы и призывали нас выйти на улицы и присоединиться к демонстрантам. Но мы воздержались: не было приказа от представителей полкового комитета. Два пулемётных полка примкнули к демонстрантам. Но, когда офицеры и казаки обстреляли и разогнали демонстрацию, эти полки правительство Керенского разоружило и отправило на фронт.
В августе над революционным Петроградом нависла опасность: для расправы с революцией вёл свою конную армию генерал Корнилов. Его туземная (из черкесов) дивизия была уже на станции Дно. На расстоянии 12 километров от Петрограда были вырыты окопы, сооружены четыре ряда колючих проволочных заграждений.
Вместе с красногвардейскими рабочими отрядами наш Кексгольмский полк был брошен на защиту столицы. Четверо суток мы стояли в районе деревни Курасово, а когда опасность миновала, нас отозвали в город.
С начала октября мы выполняли только приказы полкового комитета. Временное правительство не являлось для нас ни авторитетом, ни силой. Хотя Зимний и усиливали охраной - юнкерами, бочкарёвским женским батальоном, - но силы там не чувствовалось.
Утром 24 октября в Петроград по Неве прибыли три военных судна: крейсер "Аврора", а также - "Диана" и "Мария". На ночь в наши казармы привалило 200 матросов-авроровцев. Они рассказали нам, что днём заменили коменданта Петропавловской крепости, и что скоро будем брать власть. Утром 25 октября мы узнали, что по всему городу восстание, что взяты вокзалы, банк, телефонная станция, электростанция. Николаевский мост, что на Васильевском острове, был разведён.
Незадолго до наступления вечера к нам в казармы снова пришли авроровцы и тут же из наших солдат-кексгольмовцев и моряков сформировали смешанный отряд, который направился к Зимнему дворцу. Отряд прошёл Конногвардейский бульвар, Невский и мимо Александровского сада вышел к Дворцовой площади.
Первое, что мы увидели: на площади у дворца юнкера устанавливали орудия. Прислуга ещё не успела прикрепить хвостовики, как мы быстро рассыпались и из-за штабелей дров (вся площадь была забаррикадирована) открыли огонь из винтовок. Юнкера разбежались и укрылись во дворце, так и не установив орудия.
К Зимнему беспрерывно подходили отряды солдат и красногвардейцев. Вскоре дворец был полностью окружён. Из Смольного прибыли броневики и санитарная машина, броневик то и дело стрелял по окнам дворца.
Когда прогрохотал залп "Авроры", мы по команде поднялись на штурм Зимнего дворца. Сначала бросились на ворота, мигом их растворили, потом устремились к дворцу. В это время стали бить орудия из Петропавловской крепости. Я находился у дворцовой стены, и мне было слышно, как дребезжали стёкла на окнах. Я насчитал около двадцати орудийных выстрелов.
Во дворец устремилась такая масса народу - матросов, солдат, красногвардейцев, что трудно было протиснуться. Когда я оказался во дворце, стрельбы уже не было. На первом и втором этажах лежали кучи оружия. Стояли арестованные офицеры и юнкера. Среди них было и семь генералов. Их под конвоем отправили в Петропавловскую крепость. Бочкарёвских девок тоже арестовали.
Во дворце распоряжался человек высокого роста, в гражданской одежде - в пальто и шляпе. Это был представитель ВРК из Смольного, но фамилии его я не знал. Он приказал направить команду из 50 человек на Фонтанку, к типографии. Я тоже попал в состав этой команды. Нас вёл комиссар из Смольного. Когда пришли на Фонтанку, нас расставили вокруг здания типографии и во дворе. Комиссар поднялся на второй этаж и потребовал печатать ленинские Декреты о Мире и о Земле. Руководству типографии, которое не соглашалось печатать, комиссар объявил, что временное правительство низложено, а власть перешла в руки Советов рабочих и солдатских депутатов, и именем революции приказал приступить к работе. На раздумье комиссар выделил одну минуту.
До утра мы охраняли типографию, в которой печатались исторические ленинские Декреты. К утру Декреты были отпечатаны, мы загрузили две машины упакованными пачками и отправили их на почтамты и вокзалы.
Утром 26 октября мы возвратились в казармы, но раздеваться нам не разрешили. И ещё четверо суток нам пришлось жить в полной боевой готовности, почти без сна. В ночь с 26 на 27 октября вместе с моряками мы производили проверку документов у всех обитателей гостиниц, очищали город от плохих, враждебных и опасных для дела революции людей. Эта работа продолжалась четыре дня подряд. Несколько раз приходилось проверять документы у людей, находившихся на Дворцовой площади.
В течение всей зимы наше воинское подразделение несло караульную службу. Теперь мы охраняли свою, родную Советскую власть.
18 февраля 1918 года на Петроград начали наступать немцы. Они подошли к Пскову, по железной дороге на революционный Питер бросили бронепоезд. Через два дня враг был на расстоянии 80 километров от города.
В Петрограде всю ночь тревожно гудели гудки. Никто не спал. За ночь были сформированы многочисленные воинские подразделения и отправлены на защиту города революции.
В эти тревожные дни в Петрограде подняла голову контрреволюция. По улицам носились толпы одурманенных людей, вооружённые железными рейками и прутьями, громили и грабили винные подвалы, магазины, вёдрами и кувшинами растаскивали вино. Нас бросили их усмирять. Грабители оказали вооружённое сопротивление, и из Смольного прибыл броневик. Погромщики были разогнаны.
После этого случая последовал приказ: уничтожить все запасы вина. Было дано разъяснение, что революция с вином не дружит, и мы целый месяц вели с ним войну, били прикладом винные бочки, выливали содержимое в Неву. Оставляли только спирт, необходимый для лечебных целей в больницах и госпиталях.
Когда была организована Красная Армия, нас отпустили в бессрочный отпуск, и в апреле 1918 года я, наконец-то, вернулся в Ляличи.
Ещё один уроженец Лялич принимал непосредственное участие в октябрьских событиях 1917 года в Петрограде. Это Яков Кузьмич Товстыко. Он ушёл служить в царскую армию в 1910 году. В холодных вагонах новобранцев привезли к берегами Невы. Отец его Кузьма слыл на селе хорошим ружейным мастером, и сын его Яков проявил себя умельцем во многих делах.
На флоте сметливого юношу выделяли среди других новобранцев. После суровой первоначальной муштры Якова направили в Кронштадт, где он прошёл полное обучение в классах гальванеров. После учёбы ходил на линкоре "Андрей Первозванный". Незадолго до первой мировой войны, в 1913 году, "за неблагонадёжность" флотское начальство списало его на "Аврору". Но и здесь за Яковом Товстыко, как и за другими "подозрительными" матросами и офицерами, была установлена постоянная слежка. Однако крайне суровых мер не принимали, так как Товстыко был превосходным специалистом-гальванером, ведал электротехникой по артиллерийской части.
В свободное время Яков Товстыко занимался самообразованием, книги ему давали петроградские студенты. В лихи февральские дни он был среди тех матросов, что подняли на крейсере красный флаг. Гальванер Товстыко пользовался уважением среди товарищей, поэтому был избран в судовой комитет, который решал ключевые вопросы в жизни экипажа крейсера. Дважды ему довелось слушать выступления В.И. Ленина: в апреле 1917 года во время встречи на Финляндском вокзале, где были озвучены "Апрельские тезисы", и на рабочем митинге, где вождь мирового пролетариата говорил о задачах рабочих, солдат и матросов в грядущей революции. На митинге Товстыко возглавлял делегацию авроровцев.
Большевики придавали большое значение роли крейсера в предстоящих революционных боях. Антонов-Овсиенко и другие руководители восстания бывали на крейсере, установили с его командой тесный контакт. К моменту начала революции крейсер "Аврора" находился в полной боевой готовности на случай, если придётся вести огонь боевыми снарядами. Последние часы перед штурмом Зимнего дворца на крейсере были трудными и напряжёнными.
25 октября в 21 час 40 минут со шпиля Петропавловской крепости был дан условный световой сигнал. По команде комиссара крепости Александра Белышева, комендор Евдоким Огнев со своим расчётом произвёл холостой выстрел из носового орудия. Этот исторический выстрел "Авроры" возвестил о начале штурма Зимнего дворца.
Командир отделения гальванеров Яков Товстыко имел прямое отношение к историческому выстрелу "Авроры": он лично отвечал за подачу снарядов к орудиям, за установку специальных сигналов, за дальность стрельбы.
Жестокие годы гражданской
Декреты о мире и земле, изданные после захвата власти привлекли на сторону большевиков значительные массы населения Суражского уезда. Ещё бы: все ужасно устали от войны, и крестьяне надеялись, наконец-то, получить земли столько, сколько им необходимо для сытной жизни.
Первыми на октябрьские события, произошедшие в столице, отозвались рабочие клинцовских суконных фабрик. Но взять власть в свои руки им помешали клинцовские вооружившиеся эсеры. Возникла напряжённая ситуация, разрешить которую помогли представители Черниговского губернского комитета большевиков Рындич и Гордон. Они сплотили рабочих и дали отпор эсерам. Одержав верх, большевики начали распространять новую, советскую власть по всему Суражскому уезду. В городах и сёлах начали создаваться Советы рабочих и крестьянских депутатов.
Советы сразу взялись за работу: конфисковывали помещичьи имения, отбирали у помещиков землю, сельскохозяйственный инвентарь, скот, семена и распределяли между собой. Но не только за помещиков взялась новая власть, с которыми к весне 1918 года было покончено, занозой в одном месте для них были и зажиточные крестьяне - кулаки. Через три месяца после октябрьских событий по всему уезду были избраны городские, волостные и сельские Советы рабочих и крестьянских депутатов.
На этом преобразования в Суражском уезде закончились. Воевавшая с Россией Германия заключила договор с буржуазно-националистической Центральной Радой Украины и 27 января 1918 года двинула свою армию на восток. Были оккупированы Новозыбковский и Стародубский уезды, а также часть Суражского. Немецкий гарнизон стоял в Клинцах.
Германские интервенты и белогвардейцы-гайдамаки установили на оккупированной территории жестокий режим, повсеместно преследовали и уничтожали большевиков, партизан, активистов советской власти. Украинские националисты были прямыми пособниками немецких захватчиков и выступали против установления совесткой власти на Украине.
С такой пропагандой в Ляличи прибыл националист Слесаренко. Он хотел найти поддержку Центральной Раде среди ляличских казаков. Слесаренко удалось созвать сходку казаков, результатом которой стал протокол следующего содержания:
"Мы, казаки села Лялич, потомки цього славного Стародубского полку,
который воював тут под командованием гетмана Богдана Хмельницкого, забравшись на свою раду, решили: просити украинскую Центральную Раду прийняты нас к соби до купы.
По поручению рады пидписався поп Микола Ширяй".
Но на самом деле у украинского националиста в Ляличах ничего не выгорело. Ляличские казаки молча постояли, почесали затылки и разошлись.
В этих условиях всё-таки пробивались ростки новой жизни. В феврале 1918 года в Сураже состоялось первое заседание партийной ячейки большевиков. Её организаторами были Яков Поздняков и Даниил Дворянинов. В июне в уездном центре было создано уездное бюро по организации комбедов. Его председателем стал Александр Фещенко, а заместителем - Иван Волчков. Комбеды, созданные в волостях и сёлах, должны были вести борьбу с эсерами и кулачеством. Остро стоял вопрос и по восстановлению промышленности. В августе исполком Суражского уездного Совета под председательством Т.М. Коржикова принял постановление: