Потери хлеба во время помола




В жертву водяному (лешему) можно было, по поверьям, отдать и часть зерна, привозимого на мельницу. В знак этого в пруд мельник бросал в пруд хлебные крошки, оставшиеся с обеда, сыпал немного муки или зерна из каждого мешка. Некоторые заключали договор с невидимым покровителем уже во время строительства мельницы: например, ставили мельницу “на девятом зерне”, подразумевая, что одна девятая всего привезенного на мельницу зерна поступит в жертву водяному (лешему). Эти поверья касались еще одного типа спорных ситуаций – потерь зерна при помоле, а точнее – определения их приемлемой величины. Разница между весом привезенного зерна и полученной после помола муки рассматривалась как неизбежная жертва. Причем это касалось как платы за помол, так и неизбежных отходов (на водяной мельнице они были значительно больше, чем на ветрянке).

Расчеты с мельником за помол традиционно производились зерном: платили долю (гарнец, гарнцы) от одной десятой (Кировская обл., Советский р-н, с.Воробьева Гора) до одной трети (ТА, Костромская обл., Макарьевский у., 1899 г.) зерна с каждого мешка. Впрочем, в последнем случае, вероятно, учитывались и отходы – суммарная потеря веса после помола. Доход мельника в некоторой мере зависел от приписываемой ему тайной связи с нечистою силой. С одной стороны, знающему мельнику, имевшему, по поверьям крестьян, особые отношения с водяным, платили вдвое дороже. С другой – он должен был особенно точно соблюдать меру в расчетах. Его сила будто бы пропадала, если он нарушал правила, обманывал и обмеривал (т.е. брал себе больше, чем положено, муки с каждого мешка). П.Якушкин в своих “Путевых письмах” из Псковской губ. Приводит разговор с местным жителем: “Мельнику обещано: будешь верно молоть – вода будет; обмеривать станешь – воды не станет, сказал мне мужик, приехавший на мельницу: стал обмеривать,–воды стало меньше”. Наемных помельщиков в некоторых местах принято было, кроме обычной оплаты, еще и кормить или угощать водкой. Можно сопоставить это с поверьями о том, что нечистая сила требует жертву водкою (вар.: табаком), в противном случае препятствуя движению колеса или ломая жернова. По сведениям конца Х1Х в., мельник либо опускал водку в пруд в бутылках, либо выливал понемногу, прежде чем выпить самому.

Качество зерна

Нередко на мельнице возникали споры по поводу качества зерна. Здесь претензии предъявлял мельник: “Мельник ругался: почему плохо посушил – плохо мелется” (Кировская обл., Советский р-н, с.Воробьева Гора, д.Дугино). По виду зерна мельники якобы могли определить пережинчика: зерно у него как будто обломано, обкусано или обожжено (почернело) с одного края. Это было серьезное обвинение: пережинчик (вят. стригунец) – колдун (или ведьма), которого считали виновником неурожая. Говорили, что они еще до начала жатвы (в Костромской, Кировской обл. – под Ивана Купала), в ночь или под утро, открывают настежь свой амбар и выстригают на чужом поле колосья – остается узкая полоска в два пальца: “как мышка пробежала”. По поверьям, большая часть урожая с этого поля пойдет в амбар к пережинчику, а у хозяина почти ничего не будет: “ Спорину состригал: спорины не будет у тебя, а у него будет” (Новгородская обл., Шимский р-н, с.Старый Медведь; Костромская обл., Парфеньевский р-н, с.Николо-Ширь; Кировская обл., Яранский р-н, д. Шишульга). Впрочем, разговоры о пережинемогли иметь и противоположные последствия для хозяев зерна. Мельник “стал молоть, а камень не так ходить. Мельник говорит: у вас хтосьспор забрав с хлеба. Хто у вас што забрав?” – т.е. мельник заключил, что зерно это с поля, пострадавшего от пережинчика, и хозяйка его – не ведьма, а, наоборот, жертва (Брянская обл., Климовский р-н, с.Челхов). В подобных случаях именно от мельника зависела репутация женщины в деревне.

Череда

В практике мельника отмечена и уже упоминавшаяся нами система череды, толькоздесь она регулировала порядок помола (который довольно часто вызывал конфликты между крестьянами и претензии к мельнику). Осенью, в период сбора урожая, на мельнице скапливалось особенно много народу. “Мы ездили молоть… километров 18, а в Соснове (12 км) приедешь на мельницу – там очередь. По неделе сидишь, было, на мельнице, ждешь очереди” (Ярославская обл., Пошехонский р-н, дд.Есипово и Поповская). Там, где пруд замерзал и зимой не мололи, очереди скапливались и весною, по вскрытии пруда: “К весне дак очередь страшенная была. Ругались, до драк доходило. Когда вода станет, дак не мелют. К весне съезжались снова молоть” (Кировская обл., Советский р-н, с.Воробьева Гора). Обычай предписывал молоть по череду, т.е. кто раньше приехал, тот первым и смелет свое зерно. Однако череда не везде соблюдалась строго: без очереди порой мололи родственникам и знакомым, а также влиятельным крестьянам. Нарушения очереди, впрочем, создавали мельнице плохую репутацию, и крестьяне предпочитали ездить молоть в другие места. Поэтому мельники чтобы пропустить кого-либо вперед, как правило, спрашивали у присутствовавших согласия. Здесь вмешивались и магические соображения: “неверно молоть” обозначало не только обвешивать при помоле, но и пропускать кого-то без очереди. Это расценивалось как нарушение не только человеческих правил, но и договора с водяным, который мог в наказание разрушить плотину, снести колесо или утопить самого мельника. Подобные представления поддерживали порядок очереди. Очередь – скопление народа у мельницы – делало ее коммуникативным центром местности. Осенью, а на водяных мельницах и весной, после снятия льда, люди проводили на мельнице многие часы, а то и дни, заполняя время разговорами, обмениваясь новостями и слухами. Мельник оказывался в центре своеобразной “паутины” (ядерной структуры), куда стекалась информация со всей округи. Кроме того, в некоторых местах мельник был держателем общественной кассы, формировавшейся из приплат (гарнцев), которые ему давали по обычаю сверх положенного за помол (мукою и деньгами). Из этих средств формировалась общественная копилка для помощи малоимущим, многодетным, вдовам. Так что положение в коммуникативном центре давало определенные возможности лидерства или, во всяком случае, основания авторитета.

Рыболовство у мельницы

Нередко причиной конфликтов становилась ловля крестьянами рыбы в мельничном пруду. Омуты возле водяных мельниц, заводи у плотин славились как рыбные места:

“У мельницы было больше, чем в других местах, рыбы”,–до сих пор вспоминают пошехонские жители. – “В то время на реке и рыбы было много больше,–говорят они,–потому что плотина воду дёржит, там глубина страшимая ведь была. А сейчас река как обмелела! У мельницы уловы конечно были больше. Без двух вот таких больших (рыбин. – Т.Щ.) не придешь, а о мелочи и речи нет – об окунишках… Налимов ловят в декабре, когда они идут метать икру: сам налим – не особо хорошая рыба…” (Ярославская обл., Пошехонский р-н, с.Юдино, дд.Тарсипово,Селиверстово). Тем не менее, рыбачить у мельницы боялись по причинам, на современный взгляд, не вполне рациональным: “Возле мельницы вон рыбина как плещется! Поймать – а не поймать. Кто управлял этим? Не то на человека наводило, не то как. Нечиста сила. А то у нас один человек хотел поймать эту рыбину. Она как взвилась, да скусила палец, пришлось отнять. Рыба-то щука была: вроде как нечиста сила”. Страхи эти связаны с убеждением, что в мельничном пруду среди других рыб живет водяной, являясь в облике огромной старой щуки или налима. Корреспонденту Тенишевского бюро в 1899 г. “одна женщина рассказывала, как она ловила с товарищами рыбу перед одной мельницей бредником, как в их бредник раза три попадала большая щука, которая в третий раз чуть их не утащила вглубь. Мы, говорила женщина, сильно перепугались и стали молиться Богу… мы еле выползли на берег и после этого перестали ловить рыбу. Щука эта никто иной, как леший-водяной”. Во многих местах существовал запрет ловить рыбу (особенно щук и налимов) у мельницы; нарушение его, по поверьям, могло стать причиной поломки мельницы и срыва плотинной насыпи рассерженным водяным. Рыбная ловля производилась только с разрешения мельника; водяному же за позволение ловить здесь полагалась жертва (табак или водка). В этом случае сила мельника (тайная связь с водяной нежитью) становилась подкреплением его права распоряжаться рыбными ресурсами мельничного пруда.

 

 

Кузнец

Несколько особняком среди других деревенских специалистов стояла фигура кузнеца. Его профессиональная магия совсем не похожа на ту, что мы встречали у пастухов или мельников и сближается скорее с магическими элементами гончарства, так же, как и кузнечное ремесло, связанного со стихией огня. По сохранившимся до конца XIX – начала XX вв. представлениям, кузнец вступал в особые отношения не с демонами локусов (лешим или водяным), а с чертом неопределенной локализации (как и гончар). Этот персонаж был у него в подмастерьях, причем кузнец его частенько бил, а то и прогонял. Другая роль черта в фольклорных текстах о кузнеце – роль его клиента. В сказках нечистый выступает еще в одной роли – попутчика кузнеца, причем кузнец его нередко обманывает. Последняя роль неспецифична только для кузнеца. Поэтому обратим внимание на два других типа отношений кузнеца - с подмастерьем и клиентами.

Кузнец – подмастерье

Каждый кузнец имел и тщательно берег свои секреты: “Секреты раньше они таили. Были секреты. Они как-то определяли: или они плуг тебе сделают на 25 пудов, или на 30 – как ты определишь пуды-то?” (Ярославская обл., Пошехонский р-н). “У кажного е на ремесле свае заклинание,–утверждает, вероятно, по собственному опыту, полесский пастух.– И у кузнеца” (Гомельская обл. и р-н, с.Грабовка). Свою работу каждый профессионал без труда отличал от работы другого кузнеца, и существовала своего рода солидарность, не позволявшая отбивать чужого клиента: “Пришел к другому кузнецу, не к тому, к кому ходил обычно, –косульник вострить. А он выкидывает:–не буду, говорит, вострить. Иди, где раньше тебе вострили. Обычай какой-то…” (Ярославская обл., Пошехонский р-н, с.Юдино). Секреты ремесла (в наших материалах есть сведения о тайных знаниях из области термической обработки металла, испытаний на излом и искру и др.) передавались обычно в рамках одной семьи, от отца к сыну. Технология кузнечного дела требовала также наличия одного-двух помощников, которые одновременно являлись и учениками. Чаще всего в роли подмастерья был сын кузнеца. Основные производственные приемы ученик осваивал, наблюдая работу и следуя указаниям мастера. Секреты же должны были ему открыться иным – магическим – образом. Этот решающий момент профессионального посвящения запоминается на всю жизнь: “У меня отец кузнец был, только начал работать в кузнице. Топор ковали, а никак не получалось. Тут-т о и услышал голоса, дескать один одного и спрашивает: – Ковали? – Ковали. – А в песок совали? – Совали. Вышел – никого нет. А кто подсказывал, не знаю. И дошло до него, что надо в песок совать! Вот работаешь, и предъявлением каким-то явится. А выйдешь – никого и нету…” (АМАЭ, д.1416, л.32. Ярославская обл., Пошехонский р-н, 1984 г. Ж 1907 г.р.). Знание является как голос, видение, другим каким-то путем – сам факт его явления становится важным элементом личной мифологии и профессионального самосознания кузнеца: это в глазах его и окружающих знак высшей санкции на занятие ремеслом. Не у всех кузнецов был взрослый сын; среди кузнецов было много одиноких, так что приходилось брать в подмастерья чужих людей. Кроме того, чужих подростков, а иногда и взрослых кузнец брал в обучение за плату, что составляло еще дополнительный заработок (Костромская обл., Парфеньевский р-н, д.Афонино; Гомельская обл. и р-н,с.Грабовка). Именно взаимоотношения с подмастерьем-чужаком обыгрываются в фольклоре, где подмастерью, пришедшему неизвестно откуда, приписывается статус нечеловеческого существа. В легендах и бывальщинах фигурирует подмастерье-черт; в сказке – богатырь, сын женщины и медведя (сюжет “Иван – Медвежье ушко”). Обычно этот персонаж поначалу проявляет себя самым лучшим образом (Иван демонстрирует богатырскую силу, черт перековывает старуху в молодую и т.д.), но попытка кузнеца повторить эти действия заканчивается плачевно. Этот черт-подмастерье внешне никак не отличим от человека. Конфликты (и, соответственно, идентификация его как “черта”, а затем изгнание) начинаются, когда он начинает затмевать своими умениями старого мастера, так что возникает угроза его профессиональной монополии. Нечеловеческий статус чужака в этом случае служит поводом к его изгнанию. Впрочем, в рассматриваемый период (в конце XIX – начале XX вв.) о подобных сюжетах практически не рассказывали как о реальных происшествиях, они сместились в область сказочной прозы.

 

Кузнец – клиент

Еще один типовой фольклорный сюжет о кузнеце касается его взаимоотношений с клиентом (тоже, как и вышеописанный подмастерье, приезжим!). В Указателе сюжетов мифологическох рассказов он числится под названием “Кузнец подковывает лошадь чертям”. Характерный рассказ на эту тему был записан в 1926 году Марией Торэн в Вятской губ.: “Кузнец из Муши сам рассказывал матери Аринки такой случай. К нему постоянно приезжают подковывать лошадей. Иногда он, подковывая, видит, что это не лошадь, а человеческие… лошадь такая всегда страшно неспокойная. Вот раз подъехала к нему тройка. Мужик – ямщик-то – знакомый, а лошадей-то таких он у него не видел. Стал кузнец ковать, да и видит, что ноги-то человеческие, да и узнал у одной лошади ноги мужика из своего села, который запился. Кузнец ни жив ни мертв, лошадь брыкается, шипит, свистит, ямщик хохочет, да хлопает в ладоши и посматривает на кузнеца. Тот и не помнит, как подковал. Этот случай он вспоминал постоянно…” (Вятская губ., Советский р-н, д.Кукарка, 1926 г.). По поверьям, черти ездили вместо коней на самоубийцах, опойцах (умерших от запоя), утопленниках и удавленниках, а также на ведьмах (причем на последних – не только после их смерти) (ТА, д.407, л.103. Вятская губ., Глазовский у.). Пошехонская жительница (1901 г.р.) вспоминает байки местного кузнеца, который рассказывал как о реальном случае: “Приехал (какой-то человек) ковать лошадь. Подковал – спасибо не сказал, засмеялся и ушел. Кузнец говорил: “Кую – не лошадь, а бабья нога”. Когда он отошел, спасибо не сказал, значит, не человек был. И пропал. “Ковал,–говорит кузнец,– лошадь, а очутилась не лошадь”. Это в Сосновце было, 12 километров”. Тут же готово и объяснение: “Черти на бабах ездят. И им надо ковать… Кузнец пришел и говорит жене: “Лошадь ковал, лошадь сивая была. А очутилась – бабья нога!” (Ярославская обл., Пошехонский р-н, с.Юдино,д.Есипово). “Черти на бабах ездят” – имеется в виду, на ведьмах. Бывает, что кузнец “узнает” ногу какой-то конкретной женщины: тогда подобные рассказы являются формой обвинения в колдовстве, заканчивающегося нередко избиением, изгнанием или публичным осуждением предполагаемой “ведьмы”. В приведенном случае прагматика иная: по объяснениям рассказчицы, это обвинение в адрес не расплатившегося клиента, который идентифицируется как нечистая сила. Практически обязательный мотив таких рассказов – буйное поведение лошади, которая не дается в руки, ее трудно подковать, и не всякий кузнец с нею справится. Иногда именно он выходит на первый план, определяя прагматику текста: “С приметам кузнецы ковали,–рассказывает пошехонский житель (1911 г.р.).– Мне дядя рассказывал: – Возил я лошадь к трем кузнецам. За ногу не могут взять: дикая. Привел к четвертому. Тот говорит:–Ко мне не к первому ведешь? – Нет, к четвертому. Провел кузнец рукой от головы лошади до ног. И все ноги она дала, не сопротивлялась: знал что-то кузнец. С приметам!” (АМАЭ, д.1416, л.76. Ярославская обл., Пошехонский р-н, с.Юдино, дер.Братское, 1984 г.). В этом тексте демоническая природа строптивой лошади просматривается разве в типовом построении сюжета, а так это реальная, дядина, лошадь, на которой он еще долго пахал и проч. Но этот текст акцентирует еще одну сторону прагматики сюжета о “чертовой лошади”: утверждение профессионализма кузнеца. Хороший кузнец справится с любой лошадью: у него должны быть тайные знания, приметы; если справиться не удается, говорят, что это лошадь чертова, и не лошадь вовсе, и т.д. Итак, о “чертовой лошади” рассказывают чаще всего сами кузнецы. Этот сюжет в их устах становится способом описания ряда конкретных ситуаций, возникающих во взаимоотношениях его с клиентом-приезжим: (а) неумение справиться со строптивой лошадью; (б) нарушение клиентом своих обязательств перед кузнецом (напр., отказ заплатить за работу); (в) дурная слава какой-то конкретной женщины (возможно, личный конфликт с нею кузнеца). При таком описании вина в этих ситуациях перекладывается, соответственно, на лошадь, клиента или женщину, которые идентифицируются в терминах “нечистой силы”.

Надо сказать, что магия кузнечного дела большею частью перекочевала из практики в область сказок, впрочем, как мы видели, время от времени вмешиваясь и в реальные отношения.

“Мужской клуб”

Еще одна ситуация, когда кузнецу досаждала нечистая сила, связана с выпивкой и с ролью кузницы в системе мужского общения. “Дедушка Семен (кузнец),–вспоминает жительница пошехонской деревни Есипово,– говорил: Куешь-куешь. Вдруг приходит человек. – Пойдем, говорит, выпьем. Приходим в чайную в Белом селе. Заказываем на двоих. А тот человек не зашел в чайную. – Я,–говорит Семен, – вышел – человека нет. Я выпил свой стакан и ушел. А его стакан-то стоит. Нечистая сила” (Ярославская обл., Пошехонский р-н, с.Юдино, д.Есипово). Кузница играла в селе роль “мужского клуба”: там собирались мужики, не только наточить плуг или подковать коня, но и обсудить местные новости, а то и выяснить отношения: “В кузнице выпивали, все время дрались”, вспоминает жительница вологодской дер.Залесье (Вологодская обл.,Харовский р-н, д.Залесье.) Деревенские парни заказывали или сами делали в кузнице трёски – заостренные с одного конца, загнутые с другого орудия из металлических прутьев (или зубьев брошенной колхозной бороны). Эти трестки, заметим, играли роль знаков их предбрачногостатуса во время деревенских гуляний. С этими тресками парни выходили биться стенка на стенку с парнями из других деревень (с других улиц, концов села). Если учесть, что праздничные драки играли роль мужской инициации, то кузнец, изготавливавший (или наблюдавший за изготовлением) трестки, выступал в роли инициатора. Женщины кузницу обходили, из тех соображений, что там кажется и манит нечистый. С кузницей, железом, огнем связаны святочные страсти – шуликины (шилыханы, шуликуны), – которые выходят из проруби в период от Рождества до Крещенья. Тем же словом называли и святочных ряженых, в первую очередь, парней, пугавших девушек во время гаданий и вечорок. Посевернорусским поверьям, шуликины являются в остроконечных железных шапках, верхом на железных конях, изо рта у них огонь; характерно, что они опасны для женщин, девиц и детей, которых, по поверью, уносят в прорубь, если они не очертятся во время гаданий.Шуликинами, как и “железной бабой”, пугали детей, чтоб не ходили к проруби. Все это напоминает активность мистических мужских объединений – и примечательна связь этой активности со сферой деятельности кузнеца (железо, огонь).

Кузьма-Демьян

Христианскими покровителями символика кузнечного промысла считались свв. Косьма и Дамиан, фольклорные кузнецы (в заговорах, подблюдных песнях и проч.). Связанные с ними представления фиксировали временной распорядок работ в кузнице. Празднование этим святым совершалось 1 ноября и в народном сознании было связано с началом зимы и установлением санного пути. А.Н. Афанасьев приводит многочисленные поговорки о том, что Козьма-Демьян приходит “с гвоздем”, “с мостом (подмостит)”, “закует” землю и воду, и свидетельства того, что сама “зима представляется мифическим кузнецом”, поскольку “сковывает и оцепеняет природу”; областное уковать значит: замерзнуть.

Эти представления находятся в связи с сезонными ритмами кузнечного дела. По свидетельству внучки и дочери деревенского кузнеца, для него “самое трудное время – весна (косульнички навострить, лемеха, отрезы. Вначале еще сошники были…). А потом – осенью, лошадок подковать – обледение было” (Ярославская обл., Пошехонский р-н, д.Тарсипово). Со слов вятского кузнеца “кузница нормально работает только два месяца, когда навозница начнется”, т.е. когда на поля вывозят навоз (Вятская губ., 1924 г.). Кроме кузнецов-универсалов, были еще специалисты по какому-нибудь виду кузнечного производства: изготовлению гвоздей, топоров, серпов и кос, замков и проч. Те, кто промышлял изготовлением и заточкою сельскохозяйственных орудий, соотносили свою деятельность с ритмами земледельческих работ. Серповщики отправлялись на промысел осенью, после уборки хлеба, собирали в деревнях затупившиеся серпы, чтобы к весне вернуть после заточки или обменять на новые. Тверские гвоздари, по свидетельствам XIX ст., работали “только с ноября до вскрытия рек”. День празднованиясвв. Кузьмы и Демьяна, т.обр., отмечал начало активной работы кузницы, связанный как с приведением в порядок после страды сельскохозяйственного инструмента, так и с подготовкой средств передвижения (ремонт и изготовление саней, ковка лошадей) к зимнему сезону интенсивных коммуникаций (с установлением санного пути).

 

Бродячие ремесленники

После того, как мы получили некоторое представление о статусе и магии специалистов, работавших постоянно (или целый сезон, как пастух) в деревне, перейдем к бродячим ремесленникам. В прошлом столетии, да и в начале нынешнего по дорогам России ходили коновалы и плотники, печники, кузнецы, гончары, швецы (портные), катали и шаповалы,–причем нередко одни и те же люди брались за разные виды работ. СтепанКолдунчик, например, до сих пор памятный жителям среднего течения р.Ваги, был известен как плотник, печник, пастух и коновал-знахарь. Надо отметить меньшее разнообразие магии бродячих ремесленников по сравнению с оседлыми специалистами. Возможно, это связано с меньшим разнообразием отношений и конфликтов, или, точнее, меньшей их разработанностью в фольклорном сознании. Магическая регуляция почти полностью сосредоточена на двух ситуациях: найма (приглашения, договора) и расчета. Отношения бродячих ремесленников: коновалов, швецов, серповщиков, кузнецов и проч. – с населением попутных деревень характеризовалось понятием “обход”, близким к системе “череды”. Оно обозначало маршрут или местность, в пределах которой ходил и находил заработок (кормился) тот или иной работник: “Коневалы – эти не местные,–объясняют жители вологодского села Нижний Спас. – У нас дак все с Мезени был Микишка. У него обход был большой – и у нас, в Спас ходил, и в Шевденицы ходил. Весной – лошадей (холостил. – Т.Щ.), и тут ведь баранчиков да поросят. Приходит в деревню и говорит: – У кого чего есть работа?” (Вологодская обл., Тарногский р-н, с.Нижний Спас). Обход, как и череда, – система коллективного содержания работника, растянутая не только во времени, но и в пространстве. Свой “обход” был и у странников-нищих. Профессиональные нищие старались подгадать приход к местному празднику (в каждом селе был свой храмовый праздник), сопровождавшемуся стечением народа, особенно обильным подаянием и угощением. Странники заранее знали, когда в каком селе праздник, и соответственно строили свой маршрут; памяткой служили зарубки (или сучки, наплывы) на посохе; весь маршрут также назывался “обход” (Вологодская обл., Тарногский р-н, с.Нижний Спас).

Из множества бродячих ремесленников мы выбрали для описания две фигуры: коновала и плотника, – чье ритуально-магическое поведение достаточно типично и для большинства прочих, а к тому же лучше всего освещено в источниках.

Коновал

Коновалам, в особенности бродячим, пришедшим издалека, приписывали тайное знание, но оно редко персонифицировалось в конкретных образах. Трудно сказать, кто из персонажей народной демонологии покровительствовал коновальскому ремеслу. В новгородской быличкеупоминаются некие множественные черти, обитающие в его сумке (мешке): “Коновалы раньше ходили… Коновал что-то больно дорого стал просить. Хозяйка сказала:– Мы бедны люди. – Он: – Хочешь, будешь богата? – Хочу. Дал ей мешочек и говорит:–Беги к перекрестку, и будет тебе богатство. Она побежала, а там чертей полно (ночью). Они: – Матушка, матушка, матушка, мы с тобой, мы с тобой, мы с тобой!.. Вот и привела их целый полк к себе домой”. Подарок коновала лишил жадную женщину рассудка: “Раньше видели: пойдут все в церковь часа в три ночи, а она через окошко выскочит, раскосматится и побежит в другую сторону…” В деревне ее считали ведьмой, и, как всем ведьмам, ее никак не брала смерть: “Она помирала, а черти не дают помирать-то. Ей и трубу-то откроют, и потолочину вынут (на потолке балку). И вот померла, и то с трудом: померла-то потому, что сноха с дочерью у нее пополам чертей взяли”(Новгородская обл., Шимский р-н, с.Медведь). Обстоятельства, побудившие коновала прибегнуть к магическим силам: расчеты, недовольство скупостью хозяйки, магическая месть. Подобный набор стимулов к применению магии мы встретим позже у плотников. Чаще, однако, коновал не демонстрировал свое виртуальное “войско”, а, наоборот, становился в позицию противостояния нечистой силе и тем, кто с нею связан. В Вятской губ. записан рассказ о том, какконовал- зюздяк выступил против лешего, который, по убеждению крестьян, насылал на их стадо огромного медведя. Этот медведь перешел в своих аппетитах всякую меру, задрав множество коров. Обратились к коновалу, слывшему знатким; тот, подкараулив зверя на лабазе, выстрелил в него серебряным крестом, при этом мысленно читая заговор: “Хрест впускаю, с долгим разлучаю”. После такой процедуры медведь больше неподвластен злой воле лешего, который, разумеется, боится серебряного креста (ТА, д.410, л.17-18, Вятская губ., Глазовскийу., 1898 г.). Прохожего коновала звали урезонить деревенского колдуна, грозившего испортить свадьбу, снять порчу со двора (когда гибла и болела скотина), пустить кровь и проч. В подобного рода ритуалах значительна была и доля имитации ритуальных действий. Характерный случай зафиксирован в материалах Тенишевского бюро о коновалах- ладожанах. Дело было в одной из западнорусских губерний, где ладожанеостановились на своем пути в Польшу. Хозяйка пожаловалась, что у нее нет “на молоки устоя”, т.е. молоко не стоит, киснет. “Я поглядил вподойку, в горшки,–рассказывает далее коновал,–да и говорю: дило не ладно, нада кое-что поладить. Затопляй, говорю, печь, да скипяти воды, да затопи вси, каки есть у тибя горшки. Той порой пошел за деревню, наломал вересу, набрал каменья, принес, а сам ничего не показываю.Велил всим с избы выйти. Каменья накалились, вода скипила, я положил вересу в подойку, в горшки – и ну сажать в них каленое каменье. Как налил я на их кипятку, как зафурчало, загудило – страсть! А я, для шутки, окол всего этого места углем круг начертил. Всю спосуду эту вымыл, тут и позвал хозяйку… Подарила мне хозяйка на рубаху пестряди важнеющей” (ТА, д.1469, л.14-15. Петербургская губ., Новоладожский у., 1898 г.).

Обращает на себя внимание атмосфера таинственности, сознательно нагнетаемая коновалом, магический круг и шумовые эффекты – имитация настоящего ритуала. В Нижегородской губ., изгоняя “чужого домового”, коновал выпустил обмазанного дегтем зайчонка. Коновалы-ладожане, кроме того, изгоняли тараканов, а однажды были приглашены в женский институт вывести крыс (ТА, д.1470, л.1. Петербургская губ.,Новоладожский у.). В их манипуляциях можно заметить элементы охотничьей и пастушеской, и просто домашней магии, хотя она явно трансформируется в направлении сознательной имитации, усиления внешних эффектов.

Квазиобрядовые действия, имитация ритуала без веры – весьма характерная модель взаимодействия между чужими: одно из проявлений межкультурного барьера. Коновал в описанном примере воспроизводит местный обряд, для него самого чужой, он воспринимает его как “штуку” или “шутку” и использует в целях сознательной манипуляции: получения дополнительного вознаграждения, угощения, отстаивания своих прав. Квазиобрядовые действия становятся важным средством регуляции отношений, когда одна из сторон имеет, а другая лишена поддержки общественного мнения и по сути бесправна. Такой эффект эти действия имеют потому, что второй стороной, адресатом, воспринимаются по-прежнему как магические. Здесь все дело в разночтении, в сохранении барьера, по одну сторону которого страх, по другую – смех.

Среди всех бродячих ремесленников, пожалуй, наиболее известны плотники, а их профессиональная магия подробно описана в литературе. В их практике мы встретим как ритуалы, так и их имитацию (как средство манипуляции).

 

 

Плотники

 

Поверья приписывают плотникам способность насылать в дом нежить, которая именуется кикимора (вят.), черти-дьяволы, а иногда просто насыльные –или же безлично: глумится, пугает, воет. Причем это относилось, как правило, к плотникам чужим, пришлым из отдаленных мест. В северных быличках плотники насылают в дом чужого домового или же “мертвеца”, который затем тревожит хозяев по ночам. Впрочем, для этого использовались не столько магические, сколько технические средства. “Плотники строили дом одной старухе. Договорились за одну цену, а она заплатила меньше. Они говорят:–Ну, мы тебе сделаем. Бабка спит ночью, а в пазу воет. Воет и воет. Сна решилась. Пошла к старухе (которая знала), заплатила ей, та говорит: – Пойди, найди тех плотников, они скажут. Пошла, доплатила им, что не хватало, они сказали: – У тебя в пазу горлышко от бутылки” (Ярославская обл., Пошехонский р-н, с.Юдино). “Дело было. Если не понравятся хозяева, (плотники) возьмут бутылку в угол вставят. Горлышком на волю. И воет. А хозяева говорят: глумится, черти воют. Хозяева некоторые вынимали, а некоторые из избы уходили. У одного мужика бутылку-то поставили. Они слушали-слушали:–Глумится!.. И из избы ушли. Ушли – боялись. Потом им тоже мастера – плотники сказали, дак пошли – вынули бутылку” (Ярославская обл., Пошехонский р-н, д.Полтинкино). “Я, примерно, порядился, с хозяином договорился. Он мне (водки) подносил маловато. (Я) в заруб четверку (водочную бутылку 0,25 л. – Т.Щ.), выставил горло на улицу. Он – хозяин – бежит к вам:–Ой, нечистая сила! – Я говорю: – Деньги заплатишь – уберу. Пойдешь, разобьешь горло…” (Ярославская обл., Пошехонский р-н, д.Тарсипово).

Речь здесь идет не столько о магии, сколько о ее имитации. Поводом к подобного рода действиям служило, как правило, (а) нарушение хозяевами условий договора (при расчетах платят меньше оговоренной суммы; требуют дополнительных работ) или (б) недостаточно обильное угощение, т.е. нарушение обычая. По обычаю положено было угощать плотников (пирогами и водкою) при закладке дома, затем – при установке первого (вар.: третьего) венца, при подъеме матицы и завершении строительства. Недостаточно обильное угощение служило поводом к магической, а точнее – квазимагической мести. Плотники имитировали присутствие нечистой силы, нарочно устраивая звуковые эффекты (вставляли в дымоход, под крышу, в раму окна, в угол между бревнами – на пути ветра – гусиное перо, трубочку из бересты, горлышко от бутылки или кувшина, отщипывали от лавки или матицы тонкую дощечку, так что на сквозняке она звучала, как струна), сквозняки (вставляли клин между бревен), замуровывали в неприметном месте куриное яйцо или дохлую кошку, отчего в доме распространялись неприятные запахи. Для них это манипулятивная техника, а хозяева строящегося дома воспринимали и реагировали на устроенные плотниками эффекты как на магию: некоторые не выдерживали и уходили из дома: продавали его (дом с такой репутацией продавался дешевле) или он годами стоял пустой, а жили в старой избе. Лучшим средством считалось “перекатать” дом, т.е. разобрать его по бревнышку и заново сложить. Чаще просто возвращали обиженных плотников, угощали, доплачивали – только чтобы те выгнали невидимых постояльцев.

Таким образом, намеки и ссылки на тайную силу служили для плотников средством добиться от хозяев соблюдения условий договора и обычая в конфликтной ситуации, как правило, по поводу оплаты и объема работ. Надо сказать, что подобные способы характерны для чужих, пришлых, наемных плотников, права которых не были защищены общественным мнением. Все эти насыльные, как и прочая нежить, персонифицировали представления о возможном ущербе и несчастьях, угрожающие домохозяйству и жителям дома: смерть хозяев или домашнего скота; болезни и гибель женщин и маленьких детей; неполадки в хозяйстве, от падающих с полок горшков до пожара и полного разорения. Звуковые и прочие эффекты, производимые плотницкими действиями, по сути - знаки этого возможного ущерба, сигналы, активизировавшие ожидание этого ущерба, которые, собственно, и служили эффективным стимулом для хозяев соблюдать договор и обычай. Иными словами, речь идет о технике виртуального насилия (ущерба нет, но он реален в воображении). Подобным же образом отстаивали свои права и представители других бродячих профессий: коновалы, катали, швецы и проч. – активно используя технологии виртуального насилия (страха) для подкрепления своих требований.

* * *

Итак, мы рассмотрели вкратце ситуации, когда магия (или ее имитация) выступает в качестве механизма социальной регуляции, определяя статус профессионала в деревне и его поведение в конкретных (чаще всего конфликтных) случаях. По сути, магическая сила (или знание, статья, слово –тайна) являлась в глазах населения знаком и синонимом профессионализма. Пока, рассматривая роль магии в производственных отношениях, мы акцентировали ее специфические проявления, характерные для разных профессиональных сфер. Теперь обратим внимание на общие черты – то, что составляет суть силы, как мужской магии и наивного понимания профессионализма.

 



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-02-12 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: