в его родной России".
Итак, когда Крафт открыл мне дверь, я понял, что его картины хороши. Но
я не понял, что они настолько хороши. Я подозреваю, что процитированная
выдержка написана педиком, нализавшимся коктейля "Александер".
-- Я не знал, что подо мной живет художник, -- сказал я.
-- Может, я вовсе не художник, -- ответил он.
-- Удивительные картины. Где вы выставляетесь?
-- А нигде.
-- Вы бы сколотили состояние, если бы выставлялись, -- сказал я.
-- Приятно слышать, но я слишком поздно начал заниматься живописью.
И затем он рассказал мне то, что следовало принимать за историю его
жизни, -- ни слова правды.
Он сказал, что он вдовец из Индианополиса. В молодости, сказал он, он
хотел быть художником, но вместо этого занялся бизнесом -- продажей красок и
обоев.
-- Моя жена умерла два года тому назад, -- сказал он и ухитрился
выдавить влагу из глаз. У него и правда была жена, но не похороненная в
Индианополисе. У него была совершенно живая жена Таня в Борисоглебске. И он
не видел ее двадцать пять лет.
-- Когда она умерла, -- сказал он мне, -- я понял, что душа моя может
выбрать только между двумя возможностями -- самоубийством или мечтами
юности. И я, старый дурак, выбрал мечты юного дурака. Я купил холсты и
краски и приехал в Гринвич Вилледж.
-- Детей нет? -- спросил я.
-- Нет, -- сказал он печально. В действительности у него было трое
детей и девять внуков. Его старший сын Илья -- известный специалист по
ракетам.
-- Единственный родственник, который у меня есть в этом мире, -- сказал
он, -- искусство, и я беднейший из его родственников. -- Он не имел в виду,
что он нищий. Он имел в виду, то он плохой художник. У него много денег,
сказал он. Он продал свое дело в Индианополисе за хорошие деньги.
-- Шахматы, вы сказали что-то о шахматах? -- спросил он.
Шахматы, которые я вырезал, лежали в коробке из-под ботинок. Я показал
их ему.
-- Я только что их вырезал, -- сказал я, -- и у меня страшное желание
сыграть ими.
-- Хорошо играете? -- спросил он.
-- Я не играл очень давно, -- ответил я.
Почти все мои шахматные партии были сыграны с Вернером Нотом, моим
тестем, шефом берлинской полиции. Я постоянно обыгрывал Нота, когда мы с
Хельгой по воскресеньям наносили ему визит. Единственным турниром, в котором
я играл, был матч в министерстве народного образования и пропаганды. Я занял
одиннадцатое место из шестидесяти пяти.
В пинг-понг я играл гораздо лучше. Я был чемпионом министерства в
одиночных и парных играх четыре года подряд. Моим партнером был Хейнц
Шильдкнехт, специалист по пропаганде на Австралию и Новую Зеландию. Как-то
мы с Хейнцем играли против пары Reichsleiter Геббельс и Oberdienstleiter
Карл Хейдрих. Мы выиграли 21:2, 21:1, 21:0.
История часто идет рука об руку со спортом.
У Крафта была шахматная доска. Мы расставили фигуры и начали играть.
И непроницаемый, жесткий кокон цвета хаки, которым я себя окружил,
начал трескаться, ослаб, впустив бледный проблеск света.
Я наслаждался игрой, мог интуитивно делать достаточно интересные ходы,
чтобы доставить моему новому другу удовольствие обыгратьменя.
Потом мы с Крафтом играли по меньшей мере три партии ежедневно в
течение года. И мы создали себе некое трогательное подобие домашнего очага,
в котором мы оба так нуждались. Мы снова почувствовали вкус еды, делали
маленькие открытия в бакалейных лавочках, приносили находки домой, чтобы
вместе ими насладиться. Помню, когда настал сезон клубники, мы
приветствовали его воплями восторга, словно второе пришествие Христа.
Особая близость между нами возникла по части вина. Крафт понимал в
винах гораздо лучше меня и часто приносил покрытые паутиной сокровища. И
хотя всегда, когда мы садились за стол, перед Крафтом стоял наполненный
стакан, все вино было для меня. Он не мог выпить и глотка, чтобы не впасть в
запой, который мог продолжаться месяц.
Из всего, что он рассказал мне о себе, правдой было только одно. Он был
членом Общества Анонимных Алкоголиков. Уже шестнадцать лет. Хотя он
использовал собрания А.А. в шпионских целях, у него был и настоящий интерес
к этим сборищам. Однажды он совершенно искренне сказал мне, что величайшее,
что дала Америка миру, вклад, о котором будут помнить тысячелетия, -- это
изобретение Общества А. А.
Для этого шпиона-шизофреника было типично, что он использовал столь
почитаемую им организацию в целях шпионажа.
Для этого шпиона-шизофреника было типично и то, что, будучи моим
истинным другом, он в конце концов додумался, как изощреннее использовать
меня в интересах России.