Другой Гарри и доппельгёнгер
Как увидеть своего врага в зеркале? Просто посмотреть на себя в зеркало.
Практическая магия
…Игра должна быть непременно крупной, чтобы возбуждать интерес,
так как случай обыкновенно действует очень лениво,
когда ставки слишком уже незначительны.
Эрнст Теодор Амадей Гофман «Эликсиры сатаны»
Когда я закончу с тобой, ты прекратишь доверять собственному разуму…
Guild Wars 2, девиз класса «месмер»
Книга пятая. Battle. Вишуддха. Sol (G)
Глава пятьдесят восьмая
Current mood: https://youtu.be/Ll-QIDU1xzk
I know the light grows darker down below
But in your eyes, it's gone before you know
This is the moment of just letting go
She said: «If you had life eternal?»
Об учебе Петуньи Вернон узнал, когда дело дошло до экзаменов. Он удивился и спросил, с чем связана эта причуда – податься в студенты в таком возрасте. Ну ладно, допустим, про возраст он намекнул ей не сразу. Допустим, Петунья сама навела его на эту мысль и, когда та была озвучена, закономерно оскорбилась, что отсрочило необходимость объясняться и дало ей значительную фору: как любой среднестатистический мужчина, чувствующий свою вину, Вернон с позиции обвинителя рухнул на позицию ответчика и временно забыл об основной причине размолвки. «Значит, я старая?» – «Дорогая, но я не говорил этого!» – «Да? А как понять твою фразу о том, что мне поздно учиться?» – «Но ведь так и есть, ты же не выпускница колледжа, которой восемнадцать!» – «О чем и речь: ты считаешь меня старой и наконец проговорился!».
– Мыам, пыап, фы щево? – обалдело прошамкал Дадли. С непрожеванным пончиком за щекой он походил на страдающего флюсом, и, к счастью, сейчас здесь не было никого из его друзей, иначе со столь глупым выражением лица парень рисковал бы стать посмешищем всего Литтл-Уингинга.
Закончилось всё тем, что Петунья, так и не простив муженька, с нервным вызовом скинула домашние сабо – один улетел в дальний конец коридора, где закатился под лестницу – обулась в выходные туфельки, схватила выходную сумочку и, как была, в клетчатом платье с передником, выскочила за дверь. Вернон и Дадли, отодвинув занавеску и тесня друг друга у небольшого окна в прихожей, уставились ей вслед. Туни добежала до перекрестка, но тут до нее дошло, как нелепо она выглядит в этом наряде на улице. Топнув ногой и обозвав себя «гриффиндурой», Петунья вернулась переодеться. Толкаясь и переваливаясь, как два моржа на берегу океана в Арктике, Дурсли, старший и младший, пошлепали в кухню. Изображать, будто и не думали отрываться от ланча.
– И всё-таки, дорогая, я настаиваю, что ничего дурного в виду не имел! – осторожно высказался Вернон во время ее второго появления в прихожей, но супруга пропустила его замечание мимо ушей, надеясь, что ее маневр не смотрится бегством.
Примирение случилось только пару дней спустя и незаметно, как бы само по себе. Однако то, что муж не забыл ее странностей, Петунья поняла лишь накануне своего дня рождения: в конце второй недели июля на Тисовую, 4 без объявления войны нагрянула родня мужа в полном составе – отец, мать и сестра Вернона со своим бульдогом Злыднем. Никто не говорил о причине массового визита, но по внимательным взглядам свекра и золовки Туни догадалась, что Вернон посвятил их в подробности недавней супружеской размолвки. Хуже всего дело обстояло со свекровью.
Откровенно говоря, миссис Дурсль-младшая всегда немного опасалась миссис Дурсль-старшей. Всё семейство, кроме свекрови, было понятным в каждом своем движении, как первобытные организмы. А еще, в отличие от своих полнокровных мужа и детей, Кларис Дурсль выглядела загробной тенью. Очень костлявая, высокая и апатичная особа всегда вызывала у Петуньи некоторое раздражение: ей казалось, что свекровь всем своим видом дает понять окружающим, насколько их презирает. Мотивы ее высокомерия были неясны, поскольку ни знатностью рода, ни особыми талантами, ни хотя бы выдающейся внешностью Кларис похвастать не могла. Вот и теперь она стояла над всей этой суетой в гостиной как что-то постороннее (или даже потустороннее), не принимая участия в бурном обсуждении семейных проблем. Когда Марджори осторожно подняла тему Петуньиной учебы, ее подхватили все, кроме свекрови, безразлично созерцавшей в окно аккуратный палисадник, в котором пышно цвели ампельные пеларгонии сорта «Ангел» – садоводческая гордость Туни. Под благовидным предлогом проверки готовности мяса хозяйка дома сбежала на кухню, но Мардж вызвалась ей помогать и, пока Петунья заглядывала в духовку, заговорщицким шепотом спросила, на каком она месяце.
– Что?! – растерялась та.
– Ну ведь такие причуды – это ведь не в твоем духе, – Мардж подмигнула. – От меня можешь не скрывать, уж я пойму. Капризы, обиды – всё это для беременной женщины нормально. Бедные современные дамы постоянно стрессуют! Ведь, согласись: всё, всё возложено на наши плечи!
Петунья разжала пальцы в огромной прихватке, и дверца духовки хлопнула, закрывшись.
– Мардж! Я не беременна. И почему моя учеба привлекла столько внимания? Я всего лишь поступила туда, куда всегда хотела поступить.
– Но ведь это странно! – удивилась золовка. – Или ты в самом деле собираешься в интернатуру? А если тебя там заставят выносить судна из-под лежачих больных или…
– Ну и что? Я всё время что-нибудь да выношу из-под ходячих здоровых, почему бы мне не делать это с теми, кто ходит только под себя?
– Фу, ну что за гадости ты говоришь? – скривилась Марджори, попутно захрустев стянутой с подноса тарталеткой.
– Знаешь что?.. Не я это начала, – суховато ответила Петунья и, скользнув взглядом по двери, вздрогнула при виде безмолвной фигуры Кларис, которая замерла в проеме и находилась там неопределенное время – может, только что зашла, а может, сразу следом за Мардж. – Миссис Дурсль? Я могу чем-нибудь вам помочь?
Та медленно расплела скрещенные на груди жилистые руки, свесила их плетьми вдоль туловища, поджала губы, покачала головой и выплыла обратно в гостиную. Б-р-р-р… Марджори между тем застряла в банке с маринованными овощами и выкорчевывала толстую кисть из слишком узкого отверстия, кряхтя и причитая: «Да кто же такое делает?!».
– Брось огурец, иначе не вытащишь.
– Не-е-ет уж! – красная от натуги, золовка краем рта отдула прилипшую к потной щеке прядь волос. – Зря я, что ли, столько его ловила? До-ста…а…а-ну!
– Ну-ну.
На следующий день Петунья проснулась от сладко-удушливого запаха. Подскочив с постели, она вытаращила глаза на три огромных букета лилий в трех напольных вазах, обступивших кровать с ее стороны и объявивших ей сразу шах и мат. Туни и на клумбе-то никогда не любила их, не то что в своей комнате. Мучимая головной болью, женщина машинально похлопала по одеялу рядом с собой, чтобы разбудить мужа и потребовать объяснений, для чего он приволок в спальню эту гадость. Но Вернона уже не оказалось рядом. Зато из-под ее подушки торчал уголок громадной открытки с бульдогом в кружевном капоре. Пес держал в зубах еще один букет таких же ужасных цветов и, если судить по аляповатой подписи, поздравлял Петунью с днем рождения. Что ж, во всяком случае, понятно, что затеял всё это не супруг – у него попросту не хватило бы фантазии на подобную выходку. Первым делом выбросив три букета прямо из окна в кусты заднего двора, Туни устроила сквозняк, проветрила весь этаж и только после этого отправилась в ванную. Назло им всем (хотя никто ничего бы и не понял, но она-то знала!) именинница намазалась остатками тех самых, подаренных ей двадцать лет назад, духов и спустилась в гостиную. По тому, как заблестели глазки у Вернона, когда он потянул носом воздух, она поняла, что кое-каких свойств ароматическое масло всё еще не утратило.
Во время праздничного обеда за столом царил один только мистер Дурсль-старший с уровнем остроумия образца 60–70-х и попыткой заигрывать в «своего парня» с Дадли, используя для этого тинейджерский сленг 40-х. Петунья делала вид, будто всё так и надо, но поперхнулась лимонадом, когда он, подмигнув, спросил внука, водит ли тот уже rumpy-pumpy с «девчулями». Вернон и Мардж громко захохотали, сочтя шутку папаши очень веселой, Дадли тоненько захихикал – он всегда так хихикал, когда сильно смущался, – а Кларис протянула супругу вазочку:
– Попробуй этот паштет, Пипер. Он великолепен.
Погода была отличной, и вскоре семейство перебралось на веранду, с которой очень некстати стало видно застрявшие в кустах букеты Марджори и Вернона. Воспользовавшись моментом, Туни сбегала на задний двор и уничтожила следы утреннего преступления, а когда вернулась, родственнички уже подсели на любимого конька и перемывали кости Гарри Поттеру. Дадли, к его чести, в этот раз совсем не выглядел довольным, слушая гадости про кузена. Кларис непроницаемо молчала, время от времени поднося зажатую в обеих руках чашку с чаем ко рту – так, будто или боялась пролить, или надеялась отгородиться: пальцы были негнущимися, прямыми и узловатыми в суставах. Лучи заходящего солнца, пронзая небольшой садик перед верандой, спотыкались о стволы молодых яблонь, и одна из ветвей отбрасывала тень на пожилую миссис Дурсль и стену дома за ее креслом. Издалека казалось, что позади Кларис грубо намалевана не то виселица, не то искаженный крест, не то огромная коса. Несмотря на июльский зной, Петунья даже поежилась.
– Не понимаю, ради чего учить этих недоразвитых? – разглагольствовал мистер Дурсль, пожимая жирными плечами – еще более жирными, чем у Вернона, да еще и перетянутыми лямками брючных подтяжек. – На все эти забавы идут наши налоги: строительство и обслуживание интернатов, зарплаты специалистам, прокорм умственно отсталых, которые всё равно не усвоят никаких знаний. Они принесли бы куда больше пользы обществу, если бы вместо этого выучились только азам в начальной школе, а потом сразу отправлялись бы работать. Те же ассенизаторы, уборщики, грузчики или, в конце концов, санитары в клиниках нужны постоянно. Но они получают документы о среднем образовании, как нормальные люди. А после этого – дудки! – уже не хотят работать! Болтаются без дела. Вот откуда у нас такая преступность!
Вернон покосился на жену. Он уже понял, что подаренная ей на день рождения новая стиральная машина не была оценена по достоинству, хотя Петунья вслух не сказала ничего. Но ведь ей же всегда нравились практичные подарки! Она не нуждалась ни в чем и купить для себя любую вещь могла в любое время, так с чего бы вдруг взяться недовольству? Что-то происходило, и это вносило раздрай в полную стабильности жизнь владельца фирмы по выпуску отличных английских дрелей. В свою очередь Туни даже не собиралась помогать ему подсказками и втайне наслаждалась своим мстительным бунтом. Прежде купить что-то для себя она могла лишь на его средства, с его ведома – и ровно до тех пор, пока находилась в согласии с «кланом». На подсознательном уровне Вернон это понимал, а потому забил тревогу, едва уклад был нарушен. Он перестал быть монополистом и законодателем в их семье, свидетельством чему стала их первая, пусть и пустячная, ссора из-за ее учебы: прежде Петунья воодушевленно разделяла все его взгляды – иногда ему не надо было даже высказываться вслух. Перечить друг другу им не доводилось.
– Мы вспомнили о твоем племяннике, когда о нем спросил папа, – объяснила Мардж. – А что, он больше не сидит у вас на шее? Помню, в прошлом году его тоже не отпустили из спецшколы…
– Да, – промямлила Петунья, выдумывая на ходу: – Директор написал, что Гарри с приятелями расколотили какую-то ценную школьную вещь. Поинтересовался, не желаем ли мы как его опекуны возместить ущерб. Само собой, платить из своего кармана за этого мальчишку…
– Еще чего не хватало! – ввинтился мистер Дурсль-старший.
– Я так и сказала. И Гарри с другими хулиганами оставили в школе на летние исправительные работы.
– Так ему! – поросячьи глазки свекра победно засверкали. – Надо признать, что какая-никакая польза от этих заведений всё-таки есть.
Петунья притворно вздохнула:
– Может быть, за лето они накопят достаточное количество денег, чтобы оплатить свои выходки.
– Возмутительно! – вырвалось у Мардж. – Малолетние рецидивисты!
Дадли странно посмотрел на мать, покачал головой и ничего не сказал. Боже мой, да он уже совсем взрослый! Петунья поняла, что краснеет. В начале июня директор действительно прислал ей письмо, в котором говорилось, что Гарри проведет каникулы в школе под защитой этих, как их?.. люциферов… то есть, прометеев… а, нет, точно: авроров. Вдаваться в объяснения он не стал, да и в самом деле, кто она такая? Ничтожная магла. Вот еще – было бы перед кем расшаркиваться! Не стать ей трепетною ланью, господин директор, не в коня корм. Но ведь Дадли не может не понимать, что отвечать родне иначе нельзя: посторонние не должны знать о существовании магического мира. Петунья вздрогнула, поймав такой же взгляд со стороны безмолвной Кларис. Не будь свекровь настолько худой, Туни должна была бы признать, что Дадли удался в бабушку и что не настолько уж та дурна собой – по крайней мере, была в молодости.
Когда с наступлением сумерек все засобирались в дом, Петунья задержалась на веранде и снова была неприятно поражена, когда заметила, что Кларис никуда не уходит и, кажется, хочет помочь ей в наведении порядка.
– Давай прогуляемся, Петунья, – вдруг сказала она, поднимаясь из-за стола. – Покажешь мне свой цветник?
Начинается. Теперь ее будет окучивать эта старая мымра…
«Мымра» скинула с плеч свою необъятную шаль с широкой сеткой и обернула ею невестку. Темное платье на ней самой висело, как на огородном пугале. Когда они отошли подальше от дома и Туни уже приготовилась к ботанической инспекции или – на выбор – к пространной нотации, Кларис внезапно заговорила первой:
– Ты могла бы предположить, кем я хотела стать после школы? – после отрицательного жеста Петуньи она усмехнулась с легким оттенком горечи. – Я хотела пойти в актрисы… Понимаю: сейчас, глядя на меня, в это трудно поверить, но когда-то я была… очень, знаешь ли, ничего… И фигура была, и лицо. И, между прочим, имелся талант. Может быть, у меня бы что-то и сложилось…
– Вас не приняли? – из вежливости полюбопытствовала Туни.
– До этого даже не дошло. Родственники наседали со всех сторон, так что через некоторое время у них получилось убедить меня в непристойности этой профессии… А потом в моей жизни появился Пипер. Он как-то скоротечно позвал меня под венец, все были только рады, я снова сдалась, и наш брак состоялся.
– Вы не любили его?
Кларис задумчиво подняла впалые глаза к небу:
– Знаешь, я часто думаю об этом. И мне кажется, со временем я перестала по-настоящему любить кого бы то ни было. И что бы то ни было. Я перестала чувствовать вкус, перестала различать запахи, все цвета для меня как будто выгорели или закоптились. Я перестала слышать музыку – будто отрубило. Зато я умела притворяться так, что верила сама себе: я ведь была хорошей актрисой, когда репетировала свои «роли» перед зеркалом. А потом… Потом всегда приходит расплата за игру в жизнь. Ресурс вырабатывается, глаза открываются – и ты остаешься один на один с собой. Когда больше уже не можешь прятать от себя правду. Да, Петунья, однажды это случается. С тобой ведь… тоже случилось, верно?
Туни еле сдержалась, чтобы не прикусить губу. Неужели она так легко прочитывается?
– Не пойми меня неправильно, я не жалуюсь и не жду твоего сочувствия. Мне это уже не поможет. И я прекрасно понимаю, что сама выстроила свою жизнь такой, какой теперь живу. Никто в этом не виноват. Честно говоря, я вообще не строила ее, а просто плыла по течению. Время не прощает слабых, время не дает права всё переиграть набело. Это так. По закону нашего мира, если не ешь ты, то едят тебя. Однажды я это поняла… когда мне было столько, сколько тебе. Многие называют это кризисом среднего возраста…
Петунья уже терялась от этой беседы, поначалу ожидая от свекрови чего угодно, только не подобных откровений.
– «Si diable n’existait pas, il faudrait l’inventer»... – медленно проговорила она: когда-то, лет в семнадцать, Лили зачитывалась вольнодумными сочинениями француза Вольтера в подлиннике, и эта фраза была дерзким перевертышем его известного афоризма.
– Прошу прощения?.. – замешкалась Кларис, внимательно вглядываясь в нее, как будто тоже открывала в невестке новые черты.
– «Если бы дьявола не существовало, его следовало бы выдумать». Не обращайте внимания, это я так… Наверно, нам проще обвинять кого-то – других или себя – чем взять и что-нибудь поменять. Вот вы… Вы поняли, что плывете по течению – и что сделали, когда поняли?
Пожилая леди снова улыбнулась иссохшими губами и развела руки-плети, показывая себя «во всей красе»:
– Как видишь, ничего. Продолжаю плыть, – в тоне ее добавилось сарказма. – Зато нет риска утонуть: что плывет по течению, то никогда не тонет. Никаких проблем, никакого риска. Живи да радуйся, кажись позитивным и улыбайся окружающим. Этому ведь учат ваши мудрые гуру, не так ли? Ты же читаешь всю эту чушь в глянцевых журналах для «настоящих женщин»?
– Честно говоря, давно уже нет. Некогда.
Кларис вдруг засмеялась – легко, непринужденно, звонким смехом юной девушки. Потом она похлопала невестку по руке:
– Пойдем в дом. А то становится зябко, и ночью у меня будут ныть суставы.
Семеня вслед за нею по садовой дорожке Петунья вдруг с острым отчаянием подумала, что ни в коем случае не хочет стать похожей на Кларис Дурсль. И, когда на исходе уикенда родственники разъехались по домам, она сказала Вернону, что решила пожить отдельно от него. Это стоило сказать уже ради того, чтобы посмотреть, как всеми оттенками эмоций играет его физиономия. Потом он решил, что жена, как и любой прибор вроде его любимых электродрелей, иногда может выйти из строя, поэтому стоит поискать причину неполадки внутри системы, именуемой женским мозгом. Вернон сделал глупость: полез разбираться до того, как прибор был обесточен, в результате чего жестоко поплатился. Петунья подобрала заранее приготовленные чемоданы, и они с Дадли направились к вызванному ею такси. Растерянный Дурсль спохватился только тогда, когда шофер уже начал укладывать чемоданы в багажник. Вернон догнал их и сказал, что остаться в доме должна она, а уедет, раз уж ей так хочется, он. Петунья попыталась поспорить, потому что уже настроилась на переезд в небольшую квартирку, которую сняла для себя и сына совсем недалеко от места учебы, но Дадли, которому совсем не хотелось в разгар каникул расставаться с приятелями, легонько толкнул ее локтем в бок. Оплатив неустойку таксисту, Вернон молча собрал свои вещи, сел в свой автомобиль и укатил в неизвестном направлении.
– Ну вы даете! – проронил Дадли, наблюдая в окно, как скрылась за поворотом отцовская машина.
* * *
Джоффри шагнул в Выручай-комнату и буквально услышал звон осколков собственных надежд на то, что Нимфадору попустило. Ухватив Северуса за рукав сюртука, девушка безутешно рыдала, то и дело стукаясь лбом о его плечо, и бессвязно лопотала что-то о «дядюшке» и своей вине. Закрывшийся окклюментными створками Снейп, который не умел утешать в принципе – но Макмиллан знал, что внутри он рвет и мечет от бессилия, – монотонно повторял, что Тонкс ничего не смогла бы изменить, а если уж что-то втемяшилось в голову ныне покойного Грюма, то остановить его не смог бы даже Мерлин и вся магическая рать при дворе короля Артура.
– Я… я… я… должна-а-а-а-а… бы-была-ах! Могла уд-уда-а-арить… мог…могла обез-дви-и-и…жить… Должна-а-а была, по… по…о-о-понимаешь?..
– Не должна и не могла, Тонкс, – вмешался Джоффри, и двери за его спиной сомкнулись с тихим лязгом.
Мрачное, бледное, угловатое, в пыльных разводах теней лицо Северуса повернулось к вошедшему. Снейп с трудом отцепил от себя Тонкс и усадил ее в кресло. Макмиллан только сейчас заметил, что Выручайка в точности сымитировала убранство пуффендуйской гостиной. Зельевар подошел вплотную к Джоффу и пробормотал вполголоса:
– Пусть меня импы задерут, чем еще раз увидеть это, – он мотнул грязными патлами в сторону обессилевшей девчонки. – Побудь с ней, Друид, мне надо в лазарет.
– Хей, а может, тебе туда пока не стоит? – тоже тихо спросил Макмиллан. – Там сейчас… – он даже не смог подобрать нужного определения, только закатил глаза и потряс головой. – Дед сказал, что тебе лучше не…
При упоминании директора Снейп мгновенно вызверился. Он цветисто матернулся в адрес Дамблдора, пожелав тому долгого и продуктивного секса с легионом голодных огров, после чего даже Нимфадора на несколько секунд прервала всхлипы и притихла.
– Может быть, это последний раз, когда он захочет со мной разговаривать… – завершил свою речь чертов слизеринский маньяк.
У Джоффа так и зачесался кулак двинуть ему в морду, но усилием воли аврор сдержался. Парой-тройкой гекзаметрических строф, по смыслу сводившихся к требованию прекратить ересь, он успешно заменил то, что рвалось с языка. Впрочем, в больничном крыле сейчас такой аншлаг, что одним профессором больше, одним меньше – роли не играет, и никаких подозрений, с чего это вдруг слизеринский декан настолько озаботился судьбой мальчика-который-выжил, ни у кого не возникнет. В случае чего там есть Флитвик. Престарелый умник найдется, как отвести глаза слишком наблюдательным коллегам, если вдруг папаша с сыном потеряют над собой контроль.
– Капни ей потом этого, чтобы уснула, – Снейп незаметно передал Макмиллану пузырек с умиротворяющим бальзамом. – Только пусть выплачется до конца...
– Ты это меня учишь? – изумился тот, указывая себе в грудь большим пальцем. – Постой. Пойдешь – загляни по пути в зеркало. Ну и в умывальню, – аврор посмотрел на опухшее и мокрое лицо Нимфадоры: а этой, пожалуй, не поможет уже ни зеркало, ни примочки изо льда… Боевое крещение. Оно такое.
Северусу было уже не до них, и, махнув рукой, зельевар оставил Джоффа и Тонкс тет-а-тет.
* * *
Приведя себя в относительный порядок, Снейп спустился на этаж владений мадам Помфри. По пути ему то и дело встречались какие-то люди – может быть, даже знакомые, но он не пытался истязать свой мозг узнаванием, кто есть кто. А еще Северус не имел ни малейшего представления, под каким предлогом он сейчас выставит из палаты всех лишних, чтобы поговорить с Гэбриелом: его сознание было наглухо задраено от проникновения снаружи и изнутри, мысли замерли, как вмурованные в янтарь доисторические насекомые, а тело перемещалось по отработанной за последние четыре года траектории. Во всяком случае, четвертое лето подряд – это уже не просто традиция, это фактически условный рефлекс…
Кто-то о чем-то спросил, кому-то он ответил, не задумываясь, и понесся дальше, скользя по коридору, как готовый к бою черный скорпион с занесенным над головой жалом.
– Знал, что ты всё-таки придешь, – Дед поджидал его на повороте к больничному крылу, возле мраморной статуи Асклепия со змеей в чаше. – Он уже раз десять спросил меня о тебе. Иди. Я распустил всех, даже Поппи отослал в Мунго…
Что-то промычав под нос, Северус слегка кивнул и тут же забыл о Дамблдоре и своем недавнем желании накормить его Непростительными досыта, до отвала.
Только возле кровати Гэбриела он выключил свою защиту, и мир обрушился на него с удесятеренной яростью, в клочья раздирая все нервные окончания. Проклятую Лестрейнджем руку дергало, другая, меченая, ныла, голова и хребет вторили им, взрываясь нестерпимой болью. Мальчишка смотрел на него совершенно загнанными глазами, и это заставило Снейпа ускорить свое возвращение в мир живых.
– Зачем ты это сделал? – хрипло и бессильно проронил Гэбриел; зельевар заключил их обоих в звуконепроницаемый и отводящий внимание кокон. – Зачем ты отдал дневник этому монстру?
Колдомедики постарались восстановить мальчика, по крайней мере, излечив те его телесные травмы, которые можно было излечить быстро. Отмыли от крови, заговорили синяки и гематомы, свели ссадины, вправили вывихи. Несчастная же изувеченная нога снова была обмотана бинтами и зафиксирована в подвешенном виде: последствия таких ранений не исцеляются годами – если вообще исцеляются... Говорить о душевном состоянии не приходилось и подавно. Северусу страшно было даже представить, что творится сейчас в мыслях юного человечка, которому выпало несчастье родиться у такого паршивого папаши, как он. Всё так, всё так: не Снейп бросился в Лабиринт, это сделал Грюм, безумный и отважный Грюм. Грюма побаивались, над Грюмом тайком подхихикивали, но Грюм готов был лечь костьми – и лег! – за каждого вверенного ему ученика. Зато идиот-Снейп собственноручно скрепил кровью тот адский договор с директором, и списывать на отчаяние и безвыходную ситуацию было поздно: он не понимал, на что идет, когда ему было двадцать, но уже прекрасно осознавал последствия спустя четырнадцать лет – оно аукнулось, и ему припомнили должок. А теперь всё это нужно каким-то образом объяснить сыну. Не для того, чтобы тот понял и простил. Как такое можно простить? Но потому, что Гэбриел должен понимать причины происходящего – хотя бы в меру того, что ему позволительно знать. Он уже достаточно крепок в окклюменции, да и сама расстановка сил теперь такова, что если у противника появится шанс заполучить мальчишку для ментального считывания, то всё будет кончено уже на этом этапе, и никакой «ничьей» здесь не будет.
Взмахом палочки Северус подозвал к себе стул и тяжело опустился на сидение. Опухшие от слез зеленые глаза впились в него. Но что это? Впились не со злостью, а с мольбой, как будто зельевар в состоянии что-то изменить взмахом волшебной палочки. Точно так же сейчас в Выручай-комнате висела на больной руке Снейпа безутешная Нимфадора Тонкс. И точно так же, как девчонку, Снейпу нечем обнадежить и собственного сына. Глазами которого смотрела Лили, где бы она сейчас ни находилась – на небесах или в небытии. Это ей – в первую очередь ей, а не Гэбриелу – он обязан дать отчет.
– В ближайшее время ты услышишь обо мне много всякого, – заговорил Северус, глядя на криво стоящую у стены ширму. – Всё, что ты услышишь, – всё, до единого слова – будет только дурного свойства. И ты должен по крайней мере смириться с этим, а в лучшем случае – поддерживать кривотолки. Подожди, не перебивай. Моя плохая репутация будет хоть какой-то гарантией того, что я смогу довести дело до конца. Я отдал дневник Тому Реддлу с единственной целью: Дамблдор счел меня лучшей кандидатурой для шпионажа в рядах сторонников Темного Лорда, и мне, чтобы реабилитироваться в глазах Неназываемого, нужно было оказать ему какую-то поистине великую услугу. Дневник не являлся филактерией, или крестражем. Но он тоже представляет собой своего рода слепок его личности, самое главное ее составляющее – память, которую утрачивает каждый прошедший через смерть. Чтобы не стать зомби-инферналом с полным набором ДНК оригинала, но опустошенным самосознанием, ему требовалось восстановить исчерпывающую информацию о себе, и я предоставил ему его мемуары.
– Но ты тем самым… ты же воскресил его! – ужаснулся Гэбриел.
– Воскресил его не я. И если бы это не сделал Крауч, младший Крауч, то это сделали бы Лестрейнджи или кто-то еще… И заняли ключевые позиции при невменяемом повелителе. Неизвестно, что было бы хуже: восставший лич с изувеченным смертью сознанием непредсказуем. Одним этим ходом мне удалось втереться к нему в доверие больше, чем когда бы то ни было прежде, до его смерти. Он так расщедрился, что даже отдал мне использованные записи обратно. Такие шутки в его духе: он уверен, что я не осилю парселтанг, а потому и столь роскошный подарок с плеча господина будет мной не востребован.
– Значит, ты знал, что они сделали портал из Кубка? – прошептал парень.
Снейп чуть не вздрогнул: он ждал этого вопроса. Тысячу раз осыпав себя проклятиями, он медленно, словно идя по раскачивающемуся канату, ответил:
– Н-нет. Я… знал… что они… где-то… готовят ритуал… Ритуал воскрешения Темного Лорда… Но о тебе… речи не шло. И Грюма они там… тоже совсем не ждали…
Упоминание Шизоглаза подействовало на Гарри, как зажженная спичка на сухой порох.