................................................
Но, поскольку после ареста Лестрейнджей никаких сенсаций о жутких находках не прозвучало, то вполне возможно, что больной ублюдок просто давал волю своим маниакальным фантазиям, когда у него по пьяни развязывался язык в кругу собутыльников. «Я блевал тогда недели две, – однажды признался Регуль. – Она мне снилась в кошмарах. Время от времени на ее месте в этой прозрачной пирамиде оказывался я и захлебывался смолой, а сам не мог пошевелиться или хотя бы убрать глупую улыбку со своего лица. Смола медленно затекала мне в носовые ходы, забивала носоглотку, и я вскакивал среди ночи, давился, задыхался, потом меня рвало»…
Ложь это или правда – уже ничего не меняет. Дед прав: любой из этой семейки смертельно опасен в качестве врага.
* * *
– Ты почему не сказал мне о Реддле и прошлом Турнире? – накинулся Джоффри на зельевара, как только они покинули учительскую.
Скрытный слизеринец, как всегда, в своем амплуа: почему бы не замолчать такие важные детали? Но Снейп раздраженно огрызнулся:
– Когда бы я успел это сделать? Игорь перенес меня туда только позавчера, чтобы я смог открыть новую главу. В силу того, что Дурмстранг засекречен, как чертов военный объект, попасть туда я мог только в сопровождении его директора.
– И что там было? Не в Дурмстранге, а в записях.
Северус окинул взглядом коридор, по которому они неслись, как две заполошные шаровые молнии, и мотнул грязнопатлатой башкой в сторону лестниц. Мол, спускаемся ко мне, не здесь. Макмиллан смирился, хотя последнее время у него так и чесалась рука приложить бывшего однокурсника каким-нибудь неопасным, но приводящим в чувство проклятием. Ну что за упрямая бестолочь!
В его подземном кабинете, за иллюминатором которого тускло зеленели пучины озера и проплывали призрачные тени его обитателей, Северус молча вытащил в Думосбор виток нужного воспоминания. В начале этого года ради удобства они со Снейпом вытребовали у директора разрешение переместить Омут Памяти в апартаменты слизеринского декана. Дамблдор поморщился, покряхтел, но позволил, и теперь Чаша всегда была у них под рукой.
Джофф погрузился в прошлое Неназываемого. Слишком легко одетый для суровой северной страны, семнадцатилетний полукровка в числе других продрогших студентов Хогвартса следует за директорским замом. Дамблдор шагает ровной, уверенной поступью. Он так удивительно молод по сравнению с нынешним собой, что даже уже один раз видевший его в мемуарах Реддла Макмиллан не без труда принуждает себя мысленно называть этого высоченного рыжеволосого мага в золотисто-багровых одеждах Альбусом Дамблдором. Ему здесь… сколько? Лет пятьдесят? Чуть больше? Прозвища «Старик» и «Дед», равно как и свою нынешнюю должность он заработает еще нескоро…
Дурмстранг красив и величествен. По-своему красив, нисколько не похож на Хогвартс. В архитектуре его неуловимо присутствует византийский стиль, вдали высятся горы, но, конечно, это может быть только миражом, чтобы еще больше заморочить голову гостям. Школа с таким же успехом может находиться и в степях Восточной Европы, и на острове Пасхи, и в пустыне Гоби, а остальное – дело техники.
Том бросает свое имя в Кубок в Колонном зале для торжеств. Том даже не сомневается, что жребий выпадет в его пользу: он знает себе цену и уверен, что магия, в отличие от людей, всегда следует верным путем. И он едва сдерживает ярость, когда Кубок вместо него избирает другого – сокурсника-слизеринца Иеронимуса Шафига. Директором Дурмстранга в те годы был Феодор Вальковский, плотный коренастый дядюшка со свисающими, как у моржа, усами – борода короче них, лопатой. Шапка-колпак набекрень, парчовый, до колена, кафтан огненно-алого цвета, начищенные сапоги с задранными носами и голенищами гармошкой. С виду легкомысленно-веселый и безобидный – до тех пор, пока не поглядишь в черные, как нефтяные топи, глаза под густыми бровями. Он никогда не вертит головой: следит только зрачками, которые могут поворачиваться под самыми немыслимыми углами и замечать чуть ли не то, что творится у него за спиной. Голову держит только прямо, лицом вперед. Звучит имя Полинарии Яновской, и дурмстранжский директор довольно ухмыляется: по душе ему то, что чемпионкой от их школы будет она – крупная и мощная, без страха и упрека. От Шармбатона тоже идет студентка, итальянка Летиция Инганнаморте. Это дает повод для шуток в адрес Иеронима – дескать, велика ли доблесть победить каких-то баб?
Затем перерыв в воспоминаниях, короткий бросок – и вот, стоя среди каких-то развалин и не смея дышать, Том Реддл прислушивается к доносимым ветром голосам: один принадлежит Дамблдору, второй же… Он осторожно выглядывает, прячась за капителью поваленной и треснувшей колонны… Собеседник Дамблдора часто мелькает на колдографиях в мировой магической прессе. Блондин с худощавым и хмурым лицом, безусый и безбородый. Семикурсник узнает его: это Голландец.
– Заклинаю тебя, – просит заместитель директора, и голос его так не вяжется с обычным самоуверенным обликом профессора трансфигурации, – просто скажи это. Скажи, Геллерт! Если вина моя, я согласен понести наказание. Ты же знаешь – нет страшнее пытки незнанием!
Тон Гринделльвальда холоден:
– С чего вдруг ты решил, что я это знаю? Мы были там вчетвером, и мы не стояли на месте. В конце концов, эта дура сама могла взорваться от своей злости, как бывало не раз и прежде. Например, когда она отправила на тот свет вашу с нею мать. Могла также получить рикошет от собственного удара – чего ожидать от умственно отсталой иждивенки?
– Не называй ее так! Не смей!
– «О мертвых – либо правду, либо ничего». Где я сказал неправду, Альбус?
Дамблдор отходит в сторону, трет пальцами лоб, сутулится. Потом, поворачиваясь, спокойно говорит:
– Я все равно найду эти твои записи, Геллерт.
– Ищи, – усмехается Голландец. – Ты, как всегда, двурушничаешь, Дамблдор. Не знаю, как другие, а я вижу тебя словно открытый фолиант, и меня тебе не перехитрить. Не совесть тебя гложет. Если я скажу, что в ее смерти повинен я, для тебя это будет повод вернуть обвинения своему брату-козлу, швырнуть ему в морду то, чем он мучил тебя последние почти сорок лет. Может быть, даже сломать ему челюсть в отместку за свой нос. Если же я скажу, что это точно ты убил ее, тебе будет несложно оставить всё как есть, замолчать это и больше никогда не касаться скользкой темы. Ведь, право же, Альбус, так удобнее! Но я ничего не скажу тебе.
На протяжении всей его речи Дамблдор лишь стоит, медленно сжимая и разжимая кулаки, и молчит. А собеседник продолжает:
– Да, кстати: о чем говорят вслух двое, о том наслышан весь мир, Альбус. Нас сейчас кто-то подслушивает.
И Том сломя голову мчит прочь, чтобы успеть слить и спрятать свое непонятное воспоминание, заместив его чем-то другим, достаточно правдоподобным, чтобы замдиректора прошел мимо, не обратив на него никакого внимания. И только потом, когда появится удобное время, поразмыслить о том, чт о он только что увидел и услышал…
…Джоффри вышел из Омута по окончании отрывка воспоминаний Реддла. Впечатленный увиденным на Турнире, Том вернулся в Шотландию. Это был последний год его учебы. После выпускного он по заведенной привычке направился в поместье Принцев с некой определенной целью…
– И что же дальше?
– Это всё, – ответил Северус, задумавшийся в кресле у камина, – всё, что там было. Чтобы открыть следующую сцену, мне нужно попасть в ту локацию… к дому деда. Проблема заключается в том, что я не смог его найти. После приговора, вынесенного матери, Магбритания наложила лапу на собственность «последней из рода». Скорее всего, там теперь находится какой-нибудь засекреченный филиал Министерства или еще что-нибудь в этом роде…
– Я считал, что ее просто подвергли остракизму…
– Нет, ее изгнали насовсем, без права на возвращение и с полной конфискацией имущества. Меня, как ты помнишь, здесь тоже не ждали с распростертыми объятиями. К тому же, официально я не являлся Принцем, и то, что после школы я сменил фамилию, ничего не изменило.
Макмиллан мысленно поставил галочку-напоминание прозондировать тему с этим злосчастным поместьем и снова вернулся к Дамблдору и Гринделльвальду:
– О чем он выспрашивал Смутьяна? Они что же, настолько хорошо знакомы?
– Видимо, да. И их троих – еще и Аберфорта – объединяет какая-то темная тайна. Деду она не дает покоя, и, чтобы узнать, разгадал ли Реддл эту головоломку, мне нужно продолжить эстафету на территории моих предков. И еще, сдается мне, Дамблдора очень интересует один из томов сочинений Гринделльвальда, которого нет буквально нигде.
– Какой?
– Двенадцатый.
Глава пятьдесят девятая
«Он вернулся», – таким был заголовок передовицы в «Ежедневном пророке» на следующий же день после злосчастного Турнира. Статья за авторством Риты Скитер наделала много шума в Магической Британии и, вне сомнений, за ее пределами. Рон узнал от отца и осенью рассказал друзьям в школе, что из-за этого материала в Минмагии разразился грандиозный скандал.
Журналистка величала того-кого-нельзя-называть Его Жестокопреосвященством и описывала случившееся так детально, что у Гарри, читавшего всё это лежа на больничной койке, морозом продирало спину, а желудок скручивало приступами тошноты. Не забыла помянуть она и мистера Малфоя, что означало лишь одно: Скитер не могла бы этого разнюхать, не присутствуй она на кладбище Литтл-Хэнглтона лично, ведь сам Гарри, вняв просьбе отца, больше никому о Люциусе не говорил.
– Слушай, а что, если она и в самом деле там была? – понизив голос до шепота, спросил Акэ-Атль, когда они с Луной явились проведать его в лазарете. – Вдруг кем-то из этих, в масках, была Скитер? Говорят, она такая сука…
– Ну не настолько же!
– Надейся-надейся! Такие и отца родного продадут ради сенсации. Без мыла в жопу влезут! Плохо ты их знаешь, этих журналюг…
Гарри, который раньше знавал некоторых «журналюг» (в магловском мире это был сквиб мистер Фишер, редактор «Кроссфайра», и его корреспонденты, а в магическом – таинственная редколлегия «Придиры» под руководством Ксенофилиуса Лавгуда) и не находил тех и других беспринципными тварями, всё же решил не спорить: после всего прочитанного ему было не до того. События минувшего вечера снова встали перед глазами, как будто случились только-только. Луна сидела рядом, проверяя исправность очков, через которые, по ее заверениям, было видно мозгошмыгов.
– Папа тоже сделал сегодня утром спецвыпуск, – как будто невзначай нараспев протянула она, а когда парни замолчали, перестала разглядывать что-то на потолке через диковинные линзы и вытянула из рюкзачка за плечами тонюсенький номер «Придиры», еще источавший густой запах типографской краски и клея.
Гарри и Шаман впились в журнал с двух сторон. Статью написал Отмороженный заяц – Гарри смутно припоминал этот псевдоним, да и стиль был узнаваем, разве что в этом году показался более уверенным и взрослым. Изумляло другое: освещая подробности Турнира и возрождения Неназываемого, сумасшедший внештатник позволял себе форму памфлета. Скитер – та писала едко, вникая в мельчайшие подробности, не забывая продергивать неугодных ей министерских чинуш, которые «трусливо прозевали» творимые у них под самым носом приготовления. Но при всём при том общая атмосфера ее статьи не могла скрыть пиетета перед дьявольски опасным государственным преступником. Скитер боялась его, боялась, как любой нормальный маг, знающий цену жизни и смерти. Отмороженный заяц нормальным не был ни на осьмушку. Он высмеивал и Турнир, и его участников, и его организаторов. Приспешники Темного Лорда, да и сам Реддл, больше напоминали героев из магловских комиксов. Мало того, к публикации прикладывались и забавные движущиеся скетчи. Поражаясь абсурдности, которую так запросто допускал в своем издании мистер Лавгуд, Гарри между тем невольно улыбнулся в паре мест – тоже не сдержался, когда услышал фыркающего от смеха Акэ-Атля.
– Ставлю на кон свою палочку, что Отмороженный заяц – псевдоним твоего отца! – заявил Куатемок Луне, но та загадочно покачала головой.
– Нет, это не он. Заяц появляется редко, только в специальных случаях, и всегда рассказывает много интересного…
– Но это же твои наброски, Лу! – не выдержал Гарри, щелкая по носу нарисованного себя с молнией во весь лоб и кривобоким Кубком-амфорой в руках.
– Наброски мои, я рисовала их всю ночь по просьбе папы, – призналась девушка. – А Зайца я не видела никогда, он присылает статьи с казенными совами, каждое письмо с новой. Две одинаковые к нам не прилетали ни разу.
«А вдруг это опять Гилдерой? – мелькнуло в голове у Гарри. – Тем более он уже не раз давал понять, что знает больше, чем говорит об этом нам с Ге»…
– Что имел в виду Тот-кого-нельзя-называть, когда говорил, что они должны были тебя «обратить»? – внимательно сверяя статьи Скитер и Зайца, пробормотал Акэ-Атль. – Они ведь собирались убить тебя?
– Нет. Он хотел забрать меня с собой. Я не знаю, куда и зачем.
– Странно. Зачем же он тогда хотел тебя убить, когда ты был маленьким?
Пожав плечами, Гарри закусил губу. Это был опасный момент, и, хотя доковыряться до таких деталей могли только его сокурсники-воронята, тайное могло стать преждевременно явным, что неизбежно потянет за собой развенчание основной легенды о героических Поттерах и Волдеморте, самоубившемся о мальчика-который-выжил. А там уж недалеко и до закономерного вывода, что никакой Гарри не Поттер (и даже не Гарри) и что Пожирателям нужно его достать целым и живым ради того, чтобы официально пробиться в правительственные круги. Может быть, откажись он сотрудничать добровольно, его заставят делать это принудительно – под Империусом. Странно то, что Рита Скитер, благодаря которой все узнали про это «обращение» из уст Тома Реддла, сама развивать тему не стала. Как будто отдала ее на откуп читателям: давайте, гадайте кто во что горазд! Жалко, что в лазарет не пускают Мертвяка, уж Гарри нашел бы о чем его расспросить насчет этой мадам…
Когда Шаман попрощался до осени и уехал из Хогвартса со всеми остальными студентами, Лу сообщила Гарри, что остается в школе. Позже он узнал, как она добилась разрешения у Дамблдора, и долго не мог поверить собственным ушам. До сих пор Луна казалась ему трепетным созданием, принадлежащим скорее к тому миру, который они так бодро исследовали с Акэ-Атлем и его дедом-шаманом, чем к нашему – грубому и конкретному. И тут вдруг такая непоколебимость. Когда ее отец, приезжавший на последний этап Турнира поддержать Поттера вместо его родственников, хотел забрать дочку на каникулы домой, девушка категорически отказалась и сообщила, что ее увезут отсюда, только если свяжут, но и тогда она не обещает, что не сбежит при первом же удобном случае обратно к Гарри. Ко всему прочему она припугнула Ксенофилиуса бойкотом. Мистер Лавгуд сдался первым. Директор, пред очи которого они предстали вместе с разводящим руками отцом, пытался возражать, однако в учительской в тот момент очутился, и очень даже кстати, профессор Флитвик: «Альбус, ты плохо знал Пандору Уолсингем. Она всё равно добилась бы желаемого. Не заклинанием, так интригой. И никто ничего бы не заметил, уж ты мне поверь. Вижу, мисс Лавгуд – достойная дщерь своей матушки». Дамблдор невесело рассмеялся под колючим взором Снейпа и осуждающим – МакГонагалл, тоже развел руками и, заговорщицки подмигнув Ксено, дал свое согласие. Мистер Лавгуд болезненно сжался и через силу кивнул в ответ директору.
– Но не обольщайтесь, мисс Лавгуд, будто вас ждут прогулки под луной, – по выходе из учительской прошипел зельевар, чуть склоняясь над ее макушкой и не обращая внимания на печальный взгляд идущего с другой стороны Ксенофилиуса. – Их не будет. И носа не высунете за пределы здания! Считайте, что вы добровольно по своей глупости заточили себя в этом каменном мешке и разделите участь вашего выскочки-дружка.
– Он пошел вперед, а я показала ему вслед язык, – призналась Луна Гарри, и они хихикнули. – Иногда он так придирается к тебе, что я подозреваю что-то не то…
«Вот черт! – подумал юноша. – Этак ведь и до других рано или поздно дойдет, что тут «что-то не то»…
Противоречия разрывали его на части. Он почти ненавидел Дамблдора, который использовал отца в своей игре, но знал также, что при сложившихся обстоятельствах иного пути у них не было: Снейп был идеальной кандидатурой для отведенной ему роли. Покинуть Магическую Британию старший и младший Принцы не смогли бы, во всяком случае, еще два года.
Кубок Победителя ему притащили в палату, когда все до последнего ученики разъехались из школы. Глядя на директора и явно спешившего поскорее убраться отсюда Людо Бэгмена, Гарри так и не понял, к чему была приурочена торжественная речь Дамблдора в отсутствие зрителей. Директора соперничающих школ участия в фарсе не принимали. Незадолго до отъезда в лазарет успели заглянуть скандинавы-шармбатонцы, передали ему какие-то сладости и рассказали о пострадавших Краме и Делакур. В Мунго тех подлатали, затем незадачливые соперники извинились друг перед другом из-за случившегося в Лабиринте – но прятать друг от друга глаза так и не перестали, поскольку подобное без Обливиэйт не забывается – и отправились со своими родителями по домам. Эйвинд Йенсен по секрету сказал Гарри, что один их общий приятель («Из этого рыжего семейства, как там его звать?») собирается ехать во Францию, чтобы повидаться с Флер.
– Этим летом мы еще увидимся с мсье Визли, – смеясь, заверил Эйвинд. – У нас будет шанс загнать несколько квоффлов в его ворота. Но так и быть, коль уж он наш младший гость, мы будем чуть снисходительнее к нему на игре!
Он нарочно подзадоривал Гарри, рассчитывая, что тот из чувства солидарности с однокурсником взъестся на него из-за квиддича, от которого сходил с ума чуть ли не весь магический мир. Но когтевранец остался безучастен и только хмыкнул, пожелав им всем удачи на поле. А вот остальное ему понравилось. Рон всё-таки молодец, что не отвернулся от Флер после всего, что произошло: наверняка же тетушка Молли кудахтала не один день, чтобы отговорить его и от этой поездки, и от самой девицы. И старше, и вейла, и иностранка! Можно себе представить, каково было Рону в такой осаде, да еще и с подначками близнецов, неодобрением Перси, колкостями сестры и с «мама, наверное, права, Рональд» отца, Артура Уизли.
Потом уехали и многие преподаватели. В Хогвартсе стало совсем пусто. Стоит ли удивляться собственной радости, встретив в коридоре вернувшегося Филча с его миссис Норрис? Радость, правда, была недолгой: завхоз быстро смекнул, что праздно шатающийся по школе ученик – это как-то неправильно, и тут же запряг его наводить порядок в спортивных раздевалках. Будь у студента обе ноги здоровыми, он подыскал бы ему что потяжелее. Пришлось отправлять к Луне патронуса-лисенка с предупреждением.
Настроение менялось по десять раз на дню. Как будущий целитель Гарри понимал, что это у него из-за бурной игры подростковых гормонов, усугубленной предчувствием беды. Но едва он в очередной раз срывался, то все разумные доводы тут же таяли, от самоконтроля не оставалось и следа, хотелось только бунтовать и разрушать. Тогда он жаждал встречи с проклятым Темным Лордом, чтобы повторить поединок – «надрать задницу старому выродку». В минуты затишья ему за эту глупость было стыдно перед самим собой, однако вскоре всё повторялось. Теперь парень с уверенностью мог бы сказать, что пятнадцать лет – самый дурацкий возраст. По крайней мере, в его жизни. Как тинейджеры не сходят с ума, пока повзрослеют, было абсолютно непонятно.
Неимоверно удручало, что он, Гарри, не мог бы сделать ничего толкового, чтобы помочь старшим магам, хотя вся эта гнусная канитель заплелась вокруг него, сделав виновником борьбы за власть. Впрочем, отец считал, что «сидеть и не отсвечивать» и есть наиболее толковый вклад в их дело, на который только способна «эта наша знаменитость, надежда всей Магбритании». Исключительно лишь уверенность Снейпа и заставляла юношу худо-бедно примиряться с их общей участью.
А по ночам ему всё чаще снились кошмары, в которых Гарри находил маму и тут же терял отца: всякий раз тот погибал у него на глазах сотнями разных, всегда мучительных и страшных, способов. Даже Дамблдор, который неизменно вылезал из разрытой могилы, при всём своем могуществе оказывался бессилен. Парень просыпался в слезах и боялся задремать снова. Ни разу ему не снился никто из приспешников Неназываемого – ни в масках с колпаками, ни без. Не снился и сам Реддл. Только череда смертей близких, в апогее завершавшаяся гибелью Снейпа и горестными рыданиями матери, вдвоем с которой они тщетно пытались его спасти. Все эти сны Гарри отчаянно прятал под окклюментными щитами и фальшивыми улыбками и в некотором смысле был даже рад, что за навалившимися обязанностями шпиона отец просто не может постоянно держать его в фокусе, иначе уже давно заметил бы, что состояние парня – хуже не бывает. «Обычные плохие сны», – отбояривался Гарри, и зельевар снабжал его успокоительными средствами, которые, к слову, давно уже перестали помогать. Это как если накладывать мазь от ожогов на человека, с которого начисто содрали кожу. Хорошо, что Луна всё лето была рядом и, спокойно что-нибудь рисуя или читая вслух присланные Ржавой Ге магловские сказки, навевала на него умиротворение хотя бы днем. Нынешние июль и август выдались на редкость жаркими и засушливыми, но вряд ли это было заметно ему или ей. Душу выстудило незримым сквозняком. Их обоих хватало лишь на то, чтобы иногда постоять где-нибудь у окна в объятиях друг друга, без поцелуев и романтического шептания. С наступлением темноты, когда они расходились по своим спальням, ужас, взмахнув перепончатыми крыльями, опять покидал свой темный угол, впивался Гарри в горло и до рассвета высасывал из него по капле силы и жизнь. Проклятые сновидения…
– «Кто зовет меня Бузинной матушкой, кто Дриадой, а настоящее-то мое имя – Воспоминание, – читала Луна на Астрономической башне, а он чуть поодаль неспешно разглядывал окрестности в большую подзорную трубу. – Я сижу на дереве, которое всё растет и растет. Я всё помню, обо всём могу рассказать! Покажи-ка, цел ли еще у тебя мой цветок?» И старик раскрыл книгу: бузинный цветок лежал такой свежий, точно его сейчас только вложили между листами. Воспоминание ласково кивало старичкам, а те сидели в золотых коронах, озаренные пурпурным закатным солнцем»...[1]
Как всё просто и легко в этих сказках! И волшебники, и лишенные магии – все мечтают о безмятежном и прекрасном королевстве Фата-Моргана, но, очнувшись от короткого блаженного сна, тут же бросаются осложнять себе жизнь настолько, насколько хватает их умений. И в чем в чем, а в этом их умения не знают границ.
– Я теперь ни за что не подойду к боггарту, – как-то признался Гарри при встрече с крестным. – Даже представить не могу, что он мне покажет…
– Чтоб я сдох, если не скажу, что кое-кто слишком заигрался в свои игрушки, – мрачно проворчал Сириус и со злости сломал сигарету, когда, захлебнувшись внезапным кашлем, сжал кулак сильнее, чем следовало. – Держись, приятель, тебе сейчас только и осталось, что держаться.
Судя по волшебной периодике, магический мир готовился к новому витку войны, на сей раз более масштабной, чем в конце семидесятых. И тем удивительнее было читать письма Гермионы и Локхарта, в которых они говорили, что маглы-европейцы и в ус не дуют, даже не подозревая о медленно разверзающейся у них под боком преисподней. Неужели магловских правителей магические власти держат в неведении? Или те знают, но по обыкновению замалчивают, боясь паники среди населения? Пожалуй, последнее больше похоже на правду, они поступают так всегда.
Провести весь день с Гарри у отца получилось только тридцать первого июля. Не смог пропустить пятнадцатилетия сына. Он казался задерганным еще сильнее, чем обычно, и всё время напряженно сдерживался, чтобы не ляпнуть сгоряча какую-нибудь обидную резкость. Юноше казалось, что Снейп с опаской вглядывается в него, каждую секунду готовый к чему-то плохому – разве что не вздрагивает при звуке его голоса. Но он так часто менялся в течение минувшего года, показывая то одну свою сторону, то совсем другую, что Гарри почти перестал обращать на это внимание. Когда приходится жить на два фронта, есть ли повод удивляться, что твои маски обретают самостоятельность и диктуют тебе каждый следующий шаг?
– Я мог бы показать тебе расшифрованную часть дневника, – не очень уверенно проронил отец, когда они (наконец-то! впервые за все каникулы! вот уж подарок так подарок!) выбрались за пределы замка побродить по тропинкам Запретного леса. – Если, конечно, ты будешь в силах это смотреть теперь…
Юноша обрадованно развернулся к нему:
– Конечно, буду! – и только тут заметил, насколько вымахал за весну и лето: еще немного – и его макушка будет вровень с острыми скулами Снейпа. Вот в жизни бы не поверил, что когда-нибудь вырастет таким же высоким! – Ты до конца его прочитал?
– Нет, увы, нет… Чтобы открыть дальше, мне надо попасть в дом твоего прадеда, а это пока невозможно.
– Почему?
– Я не могу его найти. То есть я уже знаю координаты, где он должен быть, но его там нет.
– А что это может означать? Его снесли, или что?..
– До недавнего времени я знал только одну причину – обряд Фиделиус. На здании меняют адрес, прячут его от всего мира, а местоположение выдают одному лишь Хранителю. С этих пор дом становится невидимым для посторонних глаз, войти в него смогут только хозяева и те, кому назначит Хранитель… Но… бывают и темные обряды, – его лицо болезненно дернулось, но он, словно опомнившись, махнул исхудалой и как бы немного покореженной рукой. – В общем, неважно. Как бы там ни было, попасть в дом своих – и твоих – предков я пока не сумел. А именно туда и отправился Том Реддл в последней сцене…
– А если это он и зачаровал здание? Каким-нибудь черным проклятьем, – Гарри сам чувствовал, как разгораются лихорадочным огнем его глаза.
Увидел это и отец, а оттого недовольно поморщился. Гарри уже знал, что Снейпу сильно не нравится его чересчур активный интерес к этим мемуарам. Но парень не мог подобрать слов, чтобы исчерпывающе объяснить ему природу своего любопытства. И это были вовсе не тайны темной магии, якобы сокрытые на страницах дневника. Магия – любая – не могла не интересовать его когтевранскую натуру, это правда. Но здесь – совсем другой случай. Гарри чувствовал, что полное прочтение воспоминаний старого монстра в их случае – вопрос жизни и смерти. Он ничего не мог поделать с этим ощущением, как бы ни супил бровь и ни дул на воду его многажды обжегшийся на молоке папаша.
– Я не знаю. Но если ты готов, то вечером мы это посмотрим в Омуте, я сохранил для тебя воспоминания, – зельевар показал ему плотно закрытую пробирку с тускловато сияющим завитком внутри. – А сейчас, если ты не против, давай еще побродим здесь.
Лес был полон звуков – стрекота, щебета, шороха ветвей, плеска воды в порожках ручейков, жужжания всяких кровососущих и нектарособирающих… А еще лето не лето без истошного верещания стрижей, и в нынешней жаре их было больше, чем все прошлые годы. Гарри шел в одной футболке и джинсах, опираясь на высокий костыль, заколдованный так, чтобы не натирать под мышкой. Снейп позволил себе избавиться лишь от мантии и снять галстук. Выглядел он так, будто его морозило. Тронув его за правую руку, юноша в этом убедился: ладонь была ледяной. К тому же от малейшего прикосновения отец вздрогнул и резко отстранился, пряча кисть за спину.
– Что с тобой?
– Не надо, – процедил тот. – Иди лучше слева.
– Ладно, – пожал плечами Гарри, и только когда он переместился на другую сторону тропинки, Снейп позволил себе немного расслабиться, хотя правую руку всё же упрятал в карман сюртука. Спрашивать его, не паранойя ли это, было, наверное, излишне. – Ты болен?
– Нет. И… давай сменим тему? Слишком хороший день, чтобы разговаривать обо всяком дерьме.
Немного порывшись в фантазии, Гарри понял, что в этом случае им придется молчать: в последнее время жизнь предлагает им весьма специфическое меню, и любой пункт из него профессор неукоснительно спишет в категорию «всякое дерьмо». Но тот сам выбрал повод для обсуждения – разумеется, это была предстоящая учеба.
– У нас будет еще меньше времени и возможностей для работы на Сокровенном, – предупредил он.