На этот раз Марианна отпустила его. Задумавшись, она присоединилась к Агате, с детской радостью приветствовавшей ее возвращение. Бедная девушка, очевидно, решила, что корсар повесит ее хозяйку на первой попавшейся рее, чтобы наказать за вмешательство.
В нескольких словах Марианна поведала ей о происшедшем, затем замкнулась в молчании, продолжавшемся до самого вечера. Целый водоворот сбивчивых и туманных мыслей, в которых она не могла разобраться, закружился у нее в голове. Сколько вопросительных знаков в них находилось! Она отступилась только, когда мигрень сдавила ей виски. Побежденная болью и усталостью, она решила поспать, чтобы обрести во сне немного так не хватавших ей сил. К тому же, когда вас пожирает любопытство, сон – лучший способ выиграть время.
Пушечные выстрелы вырвали ее из сна и бросили к иллюминатору, задыхающуюся, ожидающую увидеть атакующего врага. Но это оказались прощальные залпы фрегатов, эскортировавших «Волшебницу» до этого места. Кифера исчезла. Солнце садилось, и оба исполнивших свою миссию военных корабля разворачивались, чтобы вернуться на Корфу. Дальше они не могли идти без риска оскорбить султана, так плохо расположенного к Франции. Впрочем, английские крейсеры проявляли такое же благоразумие, чтобы окончательно не испортить довольно натянутые отношения между их правительством и Высокой Портой. В нормальных условиях «Волшебница моря» могла бы теперь без помех добраться до Константинополя… если бы ее владелец не решил прервать путешествие в Пирее, откуда он направится к берегам Африки.
Эта африканская история волновала Марианну еще больше, чем ее собственное положение. О’Флаерти проговорился, что Язон собирается, если только Марианна правильно поняла, отправиться в бухту Биафра, чтобы взять там груз невольников. Однако просто невозможно, чтобы это было правдой. Посещение Венеции имело для Язона только одну цель: найти ту, которую он надеялся назвать однажды своей женой, и забрать ее с собой в Чарльстон. И это должно было стать путешествием возлюбленных, почти свадебным путешествием. Невозможно себе представить, чтобы плавание на борту невольничьего корабля могло понравиться молодой женщине, и ни один мужчина, достойный этого имени, не позволил бы себе так поступить с любимой женщиной. Тогда… что же?
Она вдруг вспомнила о том, что сказал ей сам Язон в первый день их путешествия: Лейтон не поедет с ними до самой Америки, он высадит его где‑то по пути. Может быть, только мрачного доктора ждали в Старом Калабаре… или Язон просто не посмел сказать ей всю правду? Его с Лейтоном связывала не дружба, во всяком случае, не только дружба. Дело в другом! И дай бог, чтобы это не было сообщничеством…
По мере того как день угасал и уступал место ночи, Марианна ждала О’Флаерти с растущим нетерпением. Неспособная удержаться на месте, она металась по каюте, непрерывно спрашивая у Агаты время. Но лейтенант не появлялся, и, когда молодая женщина хотела послать горничную за новостями, она обнаружила, что стала пленницей. Дверь каюты оказалась запертой снаружи! Началось новое ожидание, нервное, полное тревоги и все более мучительное по мере того, как проходили часы.
Лейтенант не явился. С напряженными до предела нервами Марианна готова была рвать и метать, чтобы разрядить гнев и страх, неизвестно почему охватывавшие ее, но, подобно диким животным, она ощущала приближение новой опасности.
Она пришла, когда уже близился рассвет, со щелканьем ключа в замке и внезапным появлением Джона Лейтона в сопровождении группы матросов, среди которых Марианна увидела Арройо с фонарем в руке. Вопреки обыкновению врач был вооружен до зубов, и необычайное выражение торжества, которое ему не удавалось скрыть, горело на его оживленном лице, придавая ему зловещий вид. Видимо, он переживал сейчас великий момент его жизни, долгожданный момент.
Марианна прореагировала мгновенно. Схватив утренний капот и вскочив с койки, она закричала:
– Кто вам позволил войти ко мне и привести этих людей? Уходите немедленно!
Не обратив никакого внимания на ее слова, Лейтон сделал несколько шагов вперед, тогда как матросы остались у двери, просовывая головы внутрь, жадными глазами осматривая изящный уют этого женского гнездышка.
– Я удручен тем, что вынужден побеспокоить вас, – сказал доктор несмешливым тоном, – но я пришел просить уйти именно вас! Вы должны немедленно покинуть корабль. Шлюпка ждет вас…
– Покинуть корабль? Ночью? Вы сошли с ума! Покинуть… а куда прикажете плыть?
– Куда хотите! Мы в Средиземном море, а не в океане. Какая‑нибудь земля окажется не очень далеко, и ночь скоро кончится. Собирайтесь!
Не шевельнувшись, Марианна скрестила руки на груди, запахнув при этом повыше батистовый пеньюар, и смерила доктора надменным взглядом.
– Позовите капитана! – сказала она. – Пока я не услышу это из его уст, я не тронусь с места.
– В самом деле?
– В самом деле. Вы не имеете права, доктор, отдавать приказы на этом корабле. Особенно приказы такого рода.
Улыбку Лейтона окрасила изрядная доля желчи.
– Я сожалею, – сказал он со смущающей учтивостью, – но это приказ именно капитана. Если вы не хотите, чтобы вас силой отвели в шлюпку, вам необходимо немедленно подчиниться. Так что, повторяю, собирайтесь. Другими словами, наденьте платье, плащ, все, что хотите, только быстро! Естественно, – добавил он, окинув взглядом каюту, – ни о ваших чемоданах, ни о… драгоценностях не может быть и речи! С ними вам нечего делать в море, и они только напрасно перегрузят лодку…
Наступила тишина, которую Марианна использовала, чтобы обдумать подлинный смысл этих невероятных слов. Ее собрались выбросить в море, предварительно обокрав, как одинокого путника в лесу? Что бы это все могло значить? Немыслимо, оскорбительно и непостижимо, чтобы Язон вдруг решил избавиться от нее глухой ночью, лишив ее всего имущества, и к тому же выбрал Лейтона исполнителем его воли! Это не похоже на него… ведь это не может быть на него похоже? Но, задав себе этот вопрос, молодая женщина ощутила сомнение. После всего… разве в памятную ночь ее свадьбы с Франсисом Кранмером Язон Бофор не покинул Селтон‑Холл, унося с собой все состояние Марианны?
Видя, что Лейтон проявляет признаки нетерпения, она набросилась на него.
– Я думала, что этот корабль – честный корсар, – сказала она с величайшим презрением, – но оказалось, что он корабль пиратский! Вы всего лишь воришка, доктор Лейтон, и худшего рода, один из тех, кто не брезгует ничем и не задумываясь нападает с целой бандой на женщину!.. Раз это так, я не в состоянии что‑нибудь сделать! Собирайся, Агата, если только этот господин соизволит сказать, что мы имеем право взять с собою.
– Позвольте! – вмешался Лейтон с любезностью, в которой чувствовалась дикая радость. – И речи быть не может, чтобы горничная сопровождала вас! Что делать камеристке в шлюпке? От нее будет не больше пользы, чем от украшений, не правда ли? Тогда как здесь она принесет некоторую! Однако… вы, кажется, удивлены? Неужели я действительно забыл предупредить вас, что вы отправитесь одна… совершенно одна? Прошу за это прощения у вашего светлейшего сиятельства!
Затем, внезапно изменив тон:
– Ну‑ка, давайте! Мы и так уже потеряли слишком много времени! Унесите ее!
– Подонок! – вне себя закричала Марианна. – Я запрещаю касаться меня!.. На помощь!.. Помогите!..
Но люди уже ворвались в каюту. В одно мгновение она превратилась в подлинный ад. Окруженная горящими как угли глазами, дышащими ромом ртами и жадными руками, которые под удобным предлогом с явным вожделением ощупывали ее тело, Марианна мужественно пыталась сопротивляться, возбужденная криками и стонами Агаты, которую двое матросов бросили на опустевшую койку, в то время как третий сорвал с нее ночную рубашку. Упитанное тело маленькой камеристки блеснуло на мгновение, прежде чем рухнуть в зыбкую темноту занавесок под тяжестью мужчины, который обнажил ее и, поощряемый товарищами, стал неистово насиловать.
Что касается Марианны, то, несмотря на сопротивление, ей заткнули рот кляпом и потащили к выходу.
– Видите, что значит быть неблагоразумной! – лицемерно посочувствовал Лейтон. – Вы заставили нас применить силу. Тем не менее я надеюсь, что вы воздадите мне должное за то, что я спас вас от аппетитов моих людей, когда я вполне мог позволить обойтись с вами так же, как и с вашей субреткой. Видите ли, княгиня, эти бравые ребята не особенно любят вас. Они обвиняют вас в том, что вы превратили их капитана в жалкого, безвольного труса. Но это не отбило у них желания полакомиться нежной плотью такой знатной дамы. Так что поблагодарите меня, вместо того чтобы вести себя как дикая кошка! Нy‑ка, живей, молодцы!
Если бы ярость могла убивать, негодяй упал бы бездыханным или же сама Марианна покончила счеты с жизнью. Окончательно выйдя из себя из‑за слабеющих стонов Агаты, чувствуя, что готова лишиться разума, видя происходящее, молодая женщина стала так сопротивляться, что, прежде чем донести ее до наружного трапа, ей пришлось связать руки и ноги. Там с помощью пропущенной под мышками веревки ее бесцеремонно спустили в тихо покачивающуюся у борта лодку. При этом она так ударилась о скамейку, что не смогла удержать стон боли. Удерживавший лодку трос перерубили ударом топора. Зыбь сейчас же отнесла ее от борта. Высоко вверху Марианна заметила высунувшиеся головы и услышала насмешливый голос Лейтона, прокричавшего:
– Счастливого плавания, ваше светлейшее сиятельство! Вам не составит ни малейшего труда освободиться: веревки не завязаны. И если вы умеете грести, на дне лодки есть весла. Что касается ваших слуг и друзей, не беспокойтесь, я позабочусь о них!..
С горящей головой, связанная и с ноющей от удара спиной, Марианна увидела, как бриг обогнал ее лодку, слегка повернул и стал быстро удаляться.
Вскоре перед ее расширившимися, полными слез глазами проплыли изящные освещенные окна кормовой надстройки, а над ними три сигнальных фонаря. Затем, изменив галс, корабль решительно направился в другом направлении. Мало‑помалу величественная пирамида парусов уменьшилась, стала таять в ночи, пока не превратилась в едва заметный силуэт на звездном небе.
Только тогда Марианна поняла, что она осталась одна посреди огромного моря, брошенная без всяких средств к существованию, почти без одежды, хладнокровно обреченная на смерть, если только не произойдет какое‑нибудь чудо.
За горизонтом исчез корабль, уносивший ее последних друзей, корабль человека, которого она любила, которому посвятила жизнь, человека, еще недавно клявшегося, что он любит ее больше всего.
Глава IV
Сафо
Как ее насмешливо предупредил Лейтон, Марианне не составило труда освободить руки, ноги и рот. Но, кроме слабого утешения ощутить себя свободной в движениях, она обнаружила, что ее положение ненамного улучшилось.
Вокруг нее море было пусто. Только мрак, мрак, который сгущается перед рассветом. Она стала мерзнуть: тонкая батистовая рубашка и легкий капот плохо защищали от утреннего холода. Белый туман поднимался вокруг нее, плотный, пронизывающий, очень сырой. На дне лодки она нащупала весла, но куда направиться в такую темень и туман? Она с детства умела грести, но она понимала, что гребля при отсутствии всякого ориентира будет напрасной тратой сил. Единственное, что ей оставалось, это дождаться дня. Так что, по возможности укутавшись в свою скудную одежку, она съежилась на дне лодки и пустила себя по воле волн, глотая слезы и стараясь не думать, чтобы окончательно не потерять мужество, о тех, кого она оставила на проклятом корабле: Жоливале и Гракхе в оковах, Агате в руках пьяных матросов и… Язоне! Один Бог знает, что происходит с Язоном в этот час. Разве не сказал О’Флаерти, что он во власти демона? Из того, что этот негодяй Лейтон с кучкой бандитов был полновластным хозяином на борту, следовало, что корсара тоже захватили и заперли… или еще хуже! Что касается веселого лейтенанта‑ирландца, он, вероятно, разделил судьбу капитана…
Чтобы не слишком много думать о них, а также чтобы помочь им, если еще было время, Марианна принялась истово молиться. Она умоляла Всевышнего помочь ее друзьям и также ей самой, оставленной среди моря без другой защиты, кроме лодки, нескольких метров батиста, ее мужества и любви к жизни. В конце концов сон сморил ее.
Когда она проснулась, оцепеневшая от холода, в сыром от тумана белье, с болью в спине, день уже наступил, но солнце еще не взошло. Туман рассеялся. Небо, голубое над головой, на востоке порозовело. Раскинувшееся насколько глаз хватает море, без единого паруса или клочка земли, было гладким, как озеро. Почти не ощущалось дуновения ветра.
Разминая онемевшие члены, Марианна старалась по возможности хладнокровней обдумать свое положение. Она пришла к заключению, что при всей трагичности оно не было безнадежным. Она могла приблизительно следовать курсом корабля Язона. В детстве среди всего прочего ее обучали и географии, ибо тетушка Эллис стремилась дать ей возможно лучшее образование. И география, такая, какой ее изучали в Англии, этом морском королевстве, составляла часть его. Она старалась изо всех сил, часами вырисовывая реки, горы и острова на наводящих тоску картах, бранясь про себя, потому что на дворе была хорошая погода и она сто раз предпочла бы использовать эту хорошую погоду для скачки по лесу на Гарри, ее любимом пони. И также немножечко потому, что она не особенно любила рисовать.
Но из глубины теперешнего несчастья она послала мысленную признательность тени своей тетки, ибо благодаря ее предусмотрительности она могла установить, конечно приблизительно, место, где она находилась: где‑то возле Киклад, этого созвездия островов, которые делают из Эгейского моря нечто вроде земного Млечного Пути. Так что, направившись к востоку, Марианна могла встретить один из этих островов довольно скоро. А может быть, ей попадутся рыбаки. Ведь это не был, как сказал отвратительный Лейтон, безбрежный океан, где смерть неминуема.
Чтобы согреться, равно как и чтобы приблизить спасение и действенно бороться со страхом, охватывавшим ее в этом безграничном одиночестве, Марианна достала со дна весла, вставила их в уключины и начала энергично грести. Лодка была тяжелая, весла, сделанные для мозолистых матросских рук, а не для нежных женских, тоже, но в физической трате сил покинутая нашла своеобразное утешение.
Не переставая грести, она попыталась представить себе, что могло произойти на борту «Волшебницы». Когда ее уносили, ярость, без сомнения, ослепила ее, но не до такой степени, чтобы не заметить, что Лейтона окружало только человек тридцать, тогда как в экипаже было около ста. Где же остальные? Что сделал с ними этот странный доктор, который, похоже, так же хорошо умел выводить людей из строя, как и лечить их? Заковал? Запер? Может быть, с помощью наркотика… или еще хуже? Негодяй должен был иметь в своем распоряжении целый арсенал дьявольских средств, способных отдать ему без боя людей, в нормальном состоянии сильных и умных. Ее собственный венецианский опыт позволил ей узнать, как с помощью микстуры, настойки, или дьявол знает, как точно назвать эту адскую бурду, можно уничтожить волю, выпустить наружу спрятанные инстинкты, довести естество до безумия. И на протяжении последних часов, проведенных Марианной на корабле, у Язона был такой странный, пугающий взгляд!..
По ее мнению, мятеж не вызывал никаких сомнений. Лейтон, возглавивший заговорщиков, стал хозяином корабля. Она не могла поверить, что Язон, как бы он ни был задет и разъярен, мог мгновенно превратиться в алчного грабителя, покусившегося не только на ее жизнь, но и на драгоценности. Нет, очевидно, он схвачен и обезврежен. Всеми силами Марианна гнала прочь мысль, что Лейтон мог замахнуться на жизнь человека, который был его другом и взял его на борт. К тому же навигационные достоинства Язона делали его незаменимым для управления подобным кораблем. Невозможно, чтобы его убили… Но как же тогда его лейтенант? И пленники?
При мысли о Жоливале, Агате и Гракхе сердце Марианны сжалось. Ведь у преступного доктора не было никаких веских причин задерживать, по крайней мере, виконта и юного кучера, если только не желание отягчить свою и без того черную совесть бесполезным злодейством.
Для Агаты, к сожалению, ее бесполезность не была столь очевидна. Что касается Калеба, которого Марианна причислила к своим после того, как он хотел задушить Лейтона, ему из‑за его торговой стоимости не грозило в ближайшем будущем ничего, кроме продажи на первом попавшемся невольничьем рынке. Но и этого было достаточно, и молодая женщина чувствовала, как ее охватывает огромная жалость к этому великолепному и печальному созданию Бога, к этому существу, чье благородство и самоотверженность поразили ее и кому снова грозило познать цепи рабства, плетку и жестокость людей, отличавшихся от него только цветом кожи…
Запыхавшись, Марианна сделала передышку. Солнце уже поднялось высоко и, отражаясь в море, сильно припекало и утомляло глаза. День обещал быть жарким, а у молодой женщины не было ничего, чтобы укрыться от жгучих лучей.
Чтобы избежать солнечного удара, она оторвала широкую полосу от своего капота и сделала из нее тюрбан, но это не защищало лицо, которое уже горело. Тем не менее она мужественно принялась снова грести на восток.
Но худшее было впереди. К полудню начала одолевать жажда, неторопливая, неумолимая. Сначала молодая женщина ощущала только сухость на губах и во рту. Затем мало‑помалу эта сухость завладела всем телом, кожа стала горячей. Тогда она лихорадочно обшарила все закоулки в лодке, надеясь найти какой‑нибудь кувшин с водой и пищу, приготовленные на случай кораблекрушения, но не нашла ничего, ничего, что могло бы утолить делавшуюся мучительной жажду, ничего, кроме необъятности голубой воды, словно насмехающейся над нею…
Чтобы немного освежиться, она сняла свои тонкие одеяния, перегнулась через борт и обрызгалась водой. Почувствовав себя немного лучше, она смочила губы и рискнула проглотить несколько капель такой свежей воды. От этого стало еще хуже. Соль обожгла горло и усилила жажду. Голод пришел позже, причем менее мучительный.
За стакан чистой воды Марианна согласилась бы оставаться без еды хоть несколько дней, но спустя некоторое время она уже не могла игнорировать резь в желудке. Ее положение увеличивало потребности организма, где новая жизнь развивалась в тени ее собственной. Усталость вскоре стала давящей. Солнце жгло безжалостно. Она с трудом вытащила из воды весла, опустила их на дно лодки и забилась туда же, стараясь хоть немного укрыться от губительных лучей. Никакой земли, тем более корабля, не было видно. Однако, если помощь не придет к ней в ближайшее время, она знала, что смерть не замедлит это сделать… медленная и ужасная, к которой ее приговорил – она теперь догадалась – человек, давший однажды торжественную клятву помогать всем больным и умирающим.
Из того, что она никого не встретила и не заметила ни одного паруса, следовало, что «Волшебница», перед тем как оставить ее, уже изменила курс, и Марианна оказалась посреди обширного пространства, распростершегося между берегами Крита и Киклад.
Лейтон не просто хотел избавиться от нее: он хладнокровно обрек ее на гибель.
Убедившись в жестокой реальности ее положения, она хотела заплакать, но удержалась: она не могла позволить себе напрасно истратить хоть одну каплю такой драгоценной влаги, еще содержащейся в ее изнуренном теле.
Наступивший вечер изгнал жару, но сухость, которая завладела всем ее естеством и высасывала влагу, как вампир кровь, еще более усилилась. Ей уже стало казаться, что даже кости требуют воды.
В очередной раз она обрызгалась, ощутила минутную свежесть и вместе с тем искушение скользнуть в эту синюю воду и найти в ней конец мучениям и горю. Но инстинкт самосохранения оказался сильней, а также загадочный огонь, который, подобно ночнику во мраке комнаты больного или умирающего, еще горел в ней и принуждал жить, жить, чтобы насладиться местью…
Ночь принесла неожиданный холод, и задыхавшаяся весь день от жары Марианна в своем батисте стучала зубами, всю ночь ни на секунду не сомкнув глаз. Только когда лучи солнца снова озарили пустынное море, она смогла наконец заснуть и хоть на время забыть о своих страданиях. Но после сна стало еще хуже. Ее измученное, одеревенелое тело лишилось последних сил.
Ценой невероятного усилия она все‑таки приподнялась, но тут же беспомощно упала на дно лодки, отдаваясь безжалостному солнцу, с каждой минутой усиливавшему ее мучения.
Тогда пришли миражи. Несчастная увидела на пылающем горизонте землю, фантастических очертаний корабли, гигантские паруса, которые летели и склонялись над нею, но когда она из глубины горячки протягивала руки, чтобы схватить их, они ловили пустоту и падали на дерево лодки, еще более усталые, чем раньше. День проходил с бесконечной медлительностью. Несмотря на жалкие меры предосторожности, которые она предпринимала против него, солнце словно молот обрушивалось на нее, а во рту язык, казалось, разбух до невероятных размеров и душил ее.
Лодку потихоньку несло, но Марианна не знала, куда ее влечет. Может быть, она на протяжении часов ходила по кругу, но это уже мало заботило молодую женщину. Она погибла: это точно. Ни на какую помощь нельзя надеяться, кроме последней: смерти. С трудом открыв обожженные глаза, она потянулась к борту, решившись теперь покончить с нечеловеческой пыткой. Но ей удалось только едва приподнять ту тяжелую инертную массу, в которую она превратилась.
Что‑то красное промелькнуло в поле ее затуманенного зрения. Но вот руки коснулись воды. Она удвоила усилия. Шероховатое дерево ободрало ей грудь, но она не ощутила этого, бесчувственная к любой боли, кроме гигантского ожога, в который превратилось все ее существо. Еще небольшое усилие, и ее волосы подхватила волна, а лодка накренилась. Марианна наконец скользнула в синюю воду, сомкнувшуюся над нею милосердной свежестью… Неспособная плыть, не имея к тому же другого желания, как покончить с этим по возможности быстрей, она тонула… Мир живущих исчез для нее одновременно с сознанием.
Однако мучившая ее потребность в воде преследовала ее и после смерти. Вода неотступно заливала ее, и она растворялась в ней. Вода текла сквозь нее, оживляющая и приятная, словно внезапно забившая из источника в иссушенной пустыне. И это не была больше жесткая, соленая морская вода, а свежий поток, легкий, как весенний дождь, шуршащий в молодой листве запущенного сада. Марианне пригрезилось, что в своем милосердии Всемогущий решил, чтобы она провела свою вечность в утолении жажды, и что она попала в рай умерших от нее несчастных…
Но рай оказался в высшей степени неудобный и жесткий. Ее бесплотное тело стало вдруг причинять ей боль. Она с трудом приоткрыла распухшие веки и увидела прямо перед собою заросшее бородой лицо с черными глазами, выделявшееся на красном движущемся фоне, который она почти сразу определила: надутый ветром парус.
Увидев, что она пришла в сознание, поддерживавший ее одной рукой за голову мужчина поднес к ее потрескавшимся губам что‑то твердое и прохладное: кончик глиняной лейки, из которой благословенная вода потекла ей прямо в горло. В то же время он произнес несколько слов на незнакомом языке, обращаясь к кому‑то, кого Марианна не могла видеть. Несмотря на слабость, она слегка приподнялась на локтях и заметила черную фигуру, стоявшую против красного паруса, в кровавом огне заката показавшуюся ей зловещей: лодка везла греческого священника. Грязный, заросший до глаз бородой, он с видимым отвращением смотрел на нее, злобно бросая в ответ какие‑то слова. В то же время он обвиняющим перстом указал на спасенную, и сейчас же поддерживавший Марианну мужчина торопливо натянул на нее кусок парусины, тогда как другой отвернулся и, спрятав руки в рукава, стал созерцать горизонт. Его нахмуренные брови и смущенное лицо все объяснили молодой женщине. Очевидно, от ее рубашки из тонкого батиста почти ничего не осталось, и вид ее обнаженного тела шокировал, без сомнения, божьего слугу!
Она хотела улыбнуться, чтобы поблагодарить своего спасителя, но пересохшие губы скривились в болезненной гримасе, и она невольно поднесла к ним руки.
Тогда мужчина, выглядевший как рыбак, достал из‑за себя небольшую склянку с оливковым маслом и щедро смазал ее лицо. Затем он вытащил корзину, взял из нее кисть белого винограда и заботливо опустил несколько ягод в рот молодой женщине, которая их жадно съела. Никогда она не ела ничего лучшего.
Сделав это, он полностью закатал Марианну в парусину, подложил ей под голову свернутую сеть и сделал знак, чтобы она заснула.
На носу лодки под парусом, чья краснота меркла вместе с днем, священник с безучастным видом ел хлеб с луком, который он доставал из стоявшего перед ним круглого кувшина. После чего он приступил к длинной молитве, и сопровождавшие ее земные поклоны требовали на валкой лодке акробатической ловкости. Затем, когда ночь полностью вступила в свои права, он, даже не взглянув на непристойное существо, которое его компаньон вытащил из воды, примостился в углу, надвинул на глаза свою странную митру и сразу же захрапел.
Несмотря на усталость, Марианне не хотелось спать. Она была полностью истощена, но жажда, ужасная жажда исчезла, смазанное маслом лицо меньше болело, и она чувствовала себя почти хорошо. Плотная парусина защищала ее от ночной свежести, а в небе одна за другой зажигались звезды. Это были те же звезды, что она видела накануне, распростершись на дне шлюпки, казавшиеся ей такими холодными и враждебными. Сегодня они дружески помигивали, и из глубины сердца спасенная вознесла горячую благодарность Всевышнему, направившему к ней руки помощи в тот момент, когда она в отчаянии решила покончить с собой. Она не могла понять язык человека, напевавшего что‑то себе под нос, направлявшего лодку по известному ему курсу, она не знала, ни к какой земле он ее везет, ни где именно она находится, но она жива и это то же море, по которому плывет американский бриг, как, впрочем, и пират, захвативший его. Но Марианна знала, что там, куда ее везут, она сделает первый шаг к мести. Она знала также, что не успокоится, пока не настигнет Джона Лейтона и не заставит его кровью заплатить за свои преступления. Необходимо, чтобы все моряки, друзья или враги, бороздящие Средиземное море, стали преследовать работорговца, чтобы он оказался повешенным на грот‑мачте похищенного им корабля.
Около полуночи взошла луна. Это был тонкий ущербный полумесяц, светивший едва ли сильней крупных звезд. Легкий ветер надул парус, и за бортом послышался шелковистый плеск воды. Голос рыбака смягчился и окрасился грустью, исполняя такую медленную и убаюкивающую песню, что побежденная Марианна кончила тем, что глубоко уснула. Настолько глубоко, что не увидела появления острова с высокими черными скалами, не услышала торопливого краткого разговора между рыбаком и священником, не ощутила прикосновения рук, уносивших ее, завернутую в парусину…
Но когда она пришла в себя, не было больше ничего, что могло бы подтвердить, что ее спасение не приснилось ей, кроме, пожалуй, исчезновения жажды. Она лежала в тени скалы и нескольких низкорослых кустов на черном песке, покрытом серебристыми водорослями. Перед нею море цвета индиго ласково играло с усыпавшей берег черно‑белой галькой. Парусина, в которую ее завернули, исчезла, равно как и лодка, рыбак и священник, но кое‑как укрывавшие ее лохмотья батиста высохли, а рядом на камне лежали две золотистые грозди винограда. Она чувствовала себя невероятно слабой и усталой, однако невольно протянула к ним неловкую руку.
Приподнявшись на локте, она съела несколько сочных, сладких ягод, чей вполне естественный вкус подтвердил, что все это ей не снится. Она ощущала пустоту в голове и все тело разбитым, но у нее не было времени попытаться понять, почему спасший ее рыбак оставил потерпевшую на пустынном пляже, ибо как раз в этот момент его уже нельзя было назвать пустынным.
Появившись в отдалении по пробитой между скал дороге, на песок вышла процессия в белом, до того анахроническая и неожиданная, что Марианна потерла глаза, чтобы удостовериться, что они не сыграли с нею шутку.
Предшествуемая высокой черноволосой женщиной, величественной и прекрасной, как сама Афина, и двумя флейтистками, приближалась вереница юных дев, одетых в античные хитоны с тысячами складок, с переплетенными белыми лентами темными волосами. Одни несли в руках ветки оливы, другие – амфоры на плечах, и они шли попарно, неторопливо и грациозно, как жрицы какого‑то древнего божества, напевая своеобразный гимн, которому аккомпанировали нежные звуки флейт.
При приближении странного кортежа Марианна поползла по песку, пока не добралась до скалы, затем с ее помощью встала и спряталась в узкую расселину. Она ощущала головокружение и была еще слишком слабой, чтобы бежать перед этим явлением из прошлого, вынуждавшим ее сделать прыжок более чем на двадцать веков назад.
Но женщины не заметили ее и потому не обратили на нее внимания. Процессия отклонилась к большой смоковнице, в тени которой Марианна разглядела поврежденную античную статую, Афродиту с совершенным торсом, но лишенную левой руки. Правая плавно закруглялась в приветственном жесте, а голова, которую Марианна могла видеть в профиль, поражала своей поистине божественной красотой.
Под звуки флейт подношения были сложены перед статуей, затем, в то время как девушки пали ниц, высокая женщина подошла к богине и, к великому изумлению Марианны, которая, по‑прежнему вцепившись в скалу, затаила дыхание, обратилась к ней на благородном языке Демосфена и Аристотеля, некогда входившем в программу, выработанную Эллис Селтон для своей племянницы. Восхищенная, забыв на время о своем несчастье, Марианна буквально впитывала в себя низкий и теплый голос…