«… очень забавно описание у Макиавелли в его истории Флоренции того способа, каким сражались кондотьеры (я сделаю выписки для тебя). (Впрочем, … я лучше привезу тебе том Макиавелли. Его история Флоренции — это шедевр)».
(Из письма Маркса Энгельсу, 25 сентября 1857 г. В кн.: К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 29, стр. 154).
Маркс встретился с Энгельсом через несколько дней после этого письма и, очевидно, не забыл выполнить свое обещание — привез ему «Историю Флоренции» Макьявелли. Маркс внимательно изучал труды итальянского мыслителя и делал из них выписки. Характерен сам выбор этих цитат из сочинений великого флорентийца, которые определяют отношение Маркса к сущности его политического учения. «Народ в совокупности силен, а в отдельности — слаб».[81] «При выборе чиновников народ действует гораздо удачнее», так как «если сравнивать государя и народ, связанных законами, видимо, что народ лучше»: «против него (государя, — В. Р.) нет никаких средств, кроме железа».[82] «Республика имеет больше жизненных элементов… чем монархия и лучше приспосабливается к изменению обстоятельств».[83] «Наша религия полагает высшее благо в смирении, в презрении к мирскому, в отречении от жизни, тогда как языческая религия полагала его в величии души, в силе тела и во всем, что делает человека могущественным».[84]
Эти выписки характеризуют Макьявелли как демократа, республиканца и антиклерикала. И он действительно был таковым. Однако наиболее известное произведение Макьявелли — «Государь» — создало ему славу лишь как сторонника единовластия, а следовательно и противника республики. Это укоренившееся мнение основывается на одностороннем рассмотрении творчества Макьявелли и выхватывает из него лишь один из элементов его политического учения. «Государь» является не столько своеобразным пособием для абсолютных монархов или диктаторов, сколько трактатом о роли, месте и значении государя, правителя, главы государства в Италии и Европе XVI века.
|
|
Еще в 1880 г. первый русский исследователь Макьявелли А. С. Алексеев писал, что «приписываемые флорентийскому секретарю воззрения далеко не соответствуют действительному смыслу его учения… целый ряд мыслей Макиавелли, всего ярче освещающих его политические убеждения и философскую подкладку его учения, или оставались по сие время незамеченными, или ложно истолковывались».[85] А. С. Алексеев в своем исследовании убедительно показал, что Макьявелли был не проповедником, а беспощадным по своей откровенности исследователем методов и сущности единовластия: не случайно в «Государе» ни единым словом не упоминается о достоинствах единовластия, хотя оно и признается в условиях гибели республики необходимым средством спасения государства от политической смерти.[86] Макьявелли был реалистическим наблюдателем и исследователем, что было высоко оценено Френсисом Беконом: «Мы должны быть благодарны Макьявелли и другим подобным ему писателям, которые открыто, ничего не затушевывая, изображали то, как люди обычно делали, а не то, что они должны были делать».[87] Более 60 лет назад Вл. Топор-Рабчинский, детально анализируя произведения Макьявелли, показал, какой беспощадной критике подвергает он коварство и жестокость тиранов, как ищет он идеальный тип государя, который бы установил правосудие, порядок и независимость от чужеземцев.[88] Он считал, что «Рассуждения» и «Государь» — произведения, не противоречащие одно другому, и подкреплял эту мысль примером вечного гонфалоньерата Пьеро Содерини.[89] Более того, буржуазная демократия рассматривалась в литературе как программа Макьявелли, а власть нового государя — как политическая стратегия флорентийского канцлера, направленная на реализацию этой программы.[90] В общем такую же оценку Макьявелли давал в своем введении к русскому изданию книги Пасквале Виллари М. М. Ковалевский, который писал, что «республиканец Макиавелли, сторонник демократии» стал автором «Государя», так как считал, что в плохой республике необходима твердая власть, внешнеполитической задачей государей считал «сохранение и приумножение своих владений»,[91] что было насущной потребностью Италии XVI века.
|
|
А. К. Дживелегов отмечал, что эта идея Макьявелли характеризует его как реалистического политика республиканского толка, пытавшегося познать общие законы политической жизни, чему соответствовал его «огромный, безгранично смелый ум».[92] Главным ее законом Макьявелли считает постоянное изменение форм правления: «рождаются различные виды правительств», которые «могут проходить через много раз повторяющиеся изменения».[93] Эту идею циклизма Макьявелли взял непосредственно у Полибия, но не повторил ее, а разработал по-своему.[94]
Античность, ее идеи, ее история действительно были живительным истоком для мыслителей и деятелей Возрождения. Но фигуры такого крупного масштаба, как Макьявелли или Леонардо да Винчи, те, кого Энгельс называл титанами Возрождения, творчески воспринимали и перерабатывали античное наследие: «… гораздо более великая и достойная вещь — при чтении (античных авторов, — В. Р.) ссылаться на опыт наставника их», — писал Леонардо.[95] Поэтому Макьявелли выводил свои законы из сочетания опыта древних с опытом современников.[96]
|
|
Опыт современных Макьявелли итальянских государств приводил его к убеждению в том, что «принципат легко становится тиранической формой правления, власть оптиматов с легкостью становится правлением немногих, а народ без труда склоняется к вольному поведению».[97] Такова итальянская практика античной теории циклизма. Но главным у Макьявелли является не признание, а установление нового, не известного ни античным писателям, ни мыслителям Средневековья закона: исторический процесс, смена форм государств происходят не по желанию или фантазии людей, а под влиянием непреложных жизненных обстоятельств, под воздействием «действительного хода вещей, а не воображаемого»>18].
Провозглашение естественной необходимости смены форм правления было для начала XVI в. крайне плодотворной идеей, свидетельствующей о появлении в Европе мыслителя нового типа. Если идея замкнутого круга исторического процесса была созвучна условиям Италии позднего Возрождения, более плодотворным и перспективным оказался тезис Макьявелли о неизбежном движении и даже диалектическом перерастании (буквально «соскальзывании») различных форм государства в свою противоположность, независимо от добродетельных или порочных средств, которые применялись бы для их сохранения.[99] Таким образом, теория Макьявелли была не столько учением о «повторяющейся цикличности», как ее определяет Э. Гарен,[100] сколько «циркуляцией форм правления», по формулировке Б. Брунелло,[101] она была первым шагом к преодолению теории цикличности, за которым последовал тезис Франческо Гвиччардини, требовавший обязательного учета «разности условий»,[102] а затем и положение Джамбаттиста Вико, который считал, что исторические циклы повторяются «в другой окраске», в новом качестве.
Реалистическое отношение к действительности — одна из самых характерных черт итальянского Возрождения, и это качество свойственно всему творчеству Никколо Макьявелли, как это показали, в частности, вышедшие в свет в последние годы исследования А. Клосковской, Я. Маларчика, Я. Кудрна, О. Л. Вайнштейна и др.[103] Его реализм ведет к практической политической деятельности, что отличает Макьявелли от его современников-гуманистов.[104] Распространенным является мнение, что Макьявелли был провозвестником объединения Италии: «Я — Италия, великая и единая. И воспитал меня Никколо Макьявелли», — писал поэт Джозуэ Кардуччи.
Можно ли считать реалистичной для XVI века идею объединения Италии, которую обычно приписывают Макьявелли, если она стала плодотворной и смогла быть реализована лишь три столетия спустя? Речь может идти скорее о мечте, или, как пишет Дж. Саитта, «надежде об основании национального государства», свободного от политической тирании чужеземцев и своеволия пап.[105] Практический способ достичь этого — установление твердой власти; этой теме посвящен «Государь», последняя глава которого в общей форме, близкой еще к идеям Петрарки, призывает к борьбе за ликвидацию господства варваров — чужеземцев — и спасению Италии.[106] Это не столько конструктивный план объединения страны, сколько призыв к этому.
Трудно сказать, идет ли речь о предложении временного военного союза отдельных итальянских государств, постоянной федеральной конституции или единой Италии.[107] Несомненным является интерес Макьявелли к причинам слабости Италии и четкое их определение: признавая религию в качестве инструмента, полезного для укрепления государства, он тем не менее считал папство виновником раздробленности Италии: «церковь — причина нашего краха», «именно церковь держала и держит нашу страну разобщенной».[108] Обращаясь именно к этой эпохе, Энгельс писал о реакционно-консервативной роли папства в Италии: «там папская власть была препятствием национальному единству… уже с 1500 г. папа в качестве князя средней руки перерезал своими владениями Италию и сделал ее объединение практически неосуществимым».[109]
Поэтому реалистическим вариантом на пути к будущему объединению Италии могла быть конфедерация, которая в годы Макьявелли предлагалась Франческо Гвиччардини, Донато Джанотти и Паоло Парута.[110]
Опыт истории, наблюдения самого Макьявелли политической жизни и форм правления Франции, папства, германских земель, синьорий и республик Италии, очевидно, убедили его в нереальности содружества отдельных итальянских государств и необходимости твердой власти хорошо организованной республики. Республиканско-синьориальное правление было идеалом Макьявелли; примером ему служили периоды «смешанного правления» Ликурга в Спарте, затем римские образцы. Деятельность Цезаря Борджа, Франческо Сфорца, Медичи, венецианских патрициев, возглавляемых дожем, позволила ему обобщить опыт итальянской тирании XV в.: «кто борется за управление народом, путем ли республиканским или через принципат, и не обеспокоится о том, что существуют враги этого нового строя, образует государство весьма недолговечное».[111]
Правитель, государь должен придерживаться принципа твердой власти, использовать любые средства для упрочения государства и в необходимых случаях проявлять жестокость.[112] Это правило, выводимое Макьявелли из реального опыта итальянских и не только итальянских государств. Этим самым Макьявелли низвел политику с высот заоблачного лицемерия на реальную земную почву: «… начиная с Макиавелли, Гоббса, Спинозы, Бодена и других мыслителей нового времени, не говоря уже о более ранних, — писали К. Маркс и Ф. Энгельс в «Немецкой идеологии», — сила изображалась как основа права; тем самым теоретическое рассмотрение политики освобождено от морали, и по сути дела был выдвинут лишь постулат самостоятельной трактовки политики».[113] В противном случае явления политической жизни были оторваны «от лежащей в их основе эмпирической действительности».[114] Макьявелли, сделавший решительный шаг в направлении превращения политики в науку, подвергся осуждению со стороны церкви, так как он, по удачному выражению А. С. Алексеева, «отделил политику от религиозной морали… у него достало смелости разрушить все те верования… пред которыми преклонялось средневековое общество».[115] «Макиавелли понял, — писал А. К. Дживелегов, — что пока он не изолирует вопросы политики от вопросов морали и религии, до тех пор он будет беспомощно топтаться на месте и не скажет ничего нужного для жизни».[116]
В своих «Заметках о политике Макьявелли» Антонио Грамши писал о его «Государе» как о произведении, представляющем собой не систематический трактат, а «живую» книгу: «Макьявелли пишет о том, каким должен быть государь, чтобы повести народ к основанию нового государства».[117] А. Грамши считал, что «до Макьявелли политическая наука выступала в форме, средней между схоластическим трактатом и утопией»,[118] что в мышлении Макьявелли в своем зародыше содержались элементы интеллектуальной и моральной революции».[119] Исследователи творческого наследия Макьявелли приближаются к этому положению Грамши, а некоторые и развивают его. Так, Феликс Жильбер считает, что большое внимание, которое уделяет Макьявелли значению практики, свидетельствует не только о соответствии идей великого мыслителя условиям своего времени, но и о «революции, произведенной Макьявелли в области политического мышления»; он «был революционером также потому, что привел свои идеи в логическую систему».[120] Джульяно Прокаччи свою вводную статью к избранным произведениям Макьявелли, изданным в 1969 г., озаглавил «Макьявелли революционер». Развивая положения Грамши, автор считает великого флорентийского мыслителя революционером прежде всего по самому характеру его творчества, проникнутого оптимизмом воли, по характеру его мышления, лишенного предрассудков, и по радикальности его выводов. Одной из сторон его революционного мышления Прокаччи считает открыто отрицательное отношение Макьявелли к религии и резкую критику церкви. «Государь» Макьявелли рассматривается им как «наименее признанное и наиболее революционное из произведений Макьявелли», в котором выдвигается идея нового государя, реформатора и создателя новых государственных порядков, возрождающих жизнь Италии.[121] Речь идет о новом раннебуржуазном государстве, которое складывается путем ломки феодальных порядков.
Какое же место занимает народ в творчестве Макьявелли-революционера? Государь — это «форма», народ — «материя», а «форма, подобная материи, — говорит Макьявелли в своих «Рассуждениях», — не может быть совершенно противоположна ей».[122] Под народом Макьявелли понимает всех граждан государства, кроме представителей дворянства, к которым он относился крайне враждебно. Макьявелли не является внеклассовым деятелем и мыслителем, он представляет наиболее прогрессивную часть итальянской ранней буржуазии, ищущей новые пути в условиях начавшейся в Италии феодальной реакции. Но деятели, подобные Макьявелли, как отмечал Ф. Энгельс, отнюдь не были буржуазно-ограниченными.[123] Автор «Государя» безоговорочно выступал за пресечение восстаний низов, хотя и считал, что народ в целом мудрее и постояннее государя0000ff «"[>44].
Макьявелли-революционер чужд предрассудков и суеверии, но предлагает верить в судьбу; призывает к радикальной перестройке государства, но пессимистически смотрит на природу человека. Макьявелли действительно признает силу судьбы (fortuna), точнее, обстоятельств, которые заставляют человека считаться с силой необходимости (necessita). Но это лишь одна сторона жизни человека и общества. Судьба, согласно Макьявелли, лишь вполовину властна над человеком, влияя на его действия, ход и исход событий. Человек может и должен бороться с окружающими его обстоятельствами, с судьбой, и вторая половина дела зависит от человеческой энергии, умения, таланта (virtu).[125]
Человек рассматривается у Макьявелли как социальное явление, как единица, — неизмеримо меньшее, чем целое — государство. Интересы отдельных людей или групп должны быть подчинены общим интересам. Человек, согласно его учению, изначально плох, но может улучшаться под воздействием благоприятных условий вплоть до достижения высокого уровня храбрости и героизма. Правильное управление государством требует знания человеческой природы и умения использовать разные ее стороны,[126] заставляет человека разделить участь других в интересах государства.[127]
Существует бесчисленное количество оценок личности и трудов Макьявелли,[128] но все их авторы могут быть разделены на две категории писателей, две противостоящие группы.
Идеи и стиль Макьявелли привлекли к себе внимание всей Европы уже в XVI в. Как прозаик, пишущий на итальянском языке, и в частности как автор остросатирической антиклерикальной пьесы «Мандрагора», Макьявелли был оценен выше, чем Боккаччо как автор «Декамерона». Однако главным объектом изучения и полемики были идеи Макьявелли. Уже в 1590 г. вышла книга Джусто Липсио «Политические книги», переведенная вскоре (в 1598 г.) на французский язык. В ней автор, отклоняянекоторые политические теории Макьявелли, широко пользовался его тезисом о значении религии как моральной нормы, направляющей политику.[129] В 1613 г. Гаспар Шоппе, даже не называя имени Макьявелли, повторял его идеи об отличии политики от морали, о человеческой природе.[130] Через двадцать лет выходит книга Габриеля Ноде, в которой с явными симпатиями к Макьявелли рассматриваются его дипломатические методы, а описание им государя понимается не как прославление тирана, а как характеристика правителя нового типа.[131] Декарт, пользуясь идеями Макьявелли, обосновал тезис о необходимости подчинения государю, избирающему справедливые методы правления.[132] Ришелье признавал влияние, которое оказал на него и на его сочинения Макьявелли. Наполеон читал и комментировал «Государя».[133] Бекон, как уже говорилось, высоко оценивал реалистическое мышление Макьявелли.
Переписка, сохранившаяся в архивах, пометки современных читателей на полях книг, изученные итальянским исследователем Джульяно Прокаччи, свидетельствуют о борьбе вокруг идей Макьявелли в эпоху, когда чтение его произведений допускалось только после получения специального разрешения, а хранение их в библиотеке было небезопасно: астролога Чезаре де Пише в 1610 г. схватили и пытали за сохранение им сочинений Макьявелли и Бодена. Иезуиты типа падре Луккезини, Поссевино и другие католические авторы выступают как противники Макьявелли, прогрессивно мыслящие писатели — как его сторонники. Флорентийский эрудит Якопо Гадди собирал о Макьявелли архивные сведения и опубликовал свои замечания о нем в 1649 г. История запрещенного Макьявелли свидетельствует об отсутствии разрыва между философской наукой Возрождения и последующих веков. Два века молчания существовали лишь в официальной ортодоксальной литературе.
Политические идеи Макьявелли пересекают границы страны и получают широкое распространение в Швейцарии, Германии, Франции, Нидерландах и даже Швеции. Во второй половине XVI в. в Базеле публикуются латинские переводы «Государя» и «Рассуждений» Макьявелли. Сочинения Макьявелли изучали не только эрудиты, но и политические деятели. Так, австрийский дипломат Форстнер рассматривал «Государя» не как общую теорию, а как конкретно-исторический итальянский образец, не как тиранию, а как «новый принципат». Профессор Гельмштадтскогоуниверситета Конринг составил в 1660 г. комментарии к «Государю». В качестве медика он был в свите королевы Кристины Шведской и, очевидно, способствовал тому, что она стала почитательницей Макьявелли, с трудом которого познакомилась в переводе Амело де ла Оссе. Прусский король Фридрих II считал, что «Государь» Макьявелли в области морали то же, что сочинения Спинозы в области веры; это суждение коронованного антимакьявеллиста не было лишено основания, так как теории Макьявелли были одним из источников творчества великого философа. Будучи противником Макьявелли, Фридрих II фактически находился, однако, под его влиянием в области военной теории. Характерно, что в Голландии не только Спиноза, но и другие передовые мыслители рассматривали «Государя» и «Рассуждения», переведенные там в 1615 г., как произведения сугубо республиканские и демократические по своей направленности, а их автора как проповедника демократии и главного врага тиранов. «Государь», считали они, написан не для правителей, а для народа, и представляет собой памфлет, разоблачающий правителей.
Оссе, открывший своим переводом Макьявелли для всей Европы, исходил из 10-й главы «Рассуждений», где говорится о превосходстве республики над монархией, и характеризовал автора «Государя» как республиканца, который учит политических деятелей современным методам управления государством. Так же Макьявелли оценен и в сочинениях Бейля, Вольтера, Руссо.[134]
Таким образом, сочинения Макьявелли как высшая точка развития политической мысли позднего Возрождения сыграли большую роль в истории идеологического и политического развития многих стран Европы.
Антимакьявеллизм был порождением церковно-религиозного лагеря, и прежде всего католического. Не только беспощадная критика папства и религиозной идеи рабского подчинения человеческой личности богу, но и радикальное сотрясение всех философских основ средневековой традиции, основанной «а томистско-аристотелевской схеме, — вот что было самым страшным для реакционного феодально-католического лагеря. Формальным итогом этого отношения к творчеству Макьявелли было внесение при Павле IV его сочинений в «Индекс запрещенных книг» и сожжение изображения (in effigie) их автора в 1559 г. На этом не закончилось преследование идей Макьявелли: на него обрушился целый поток малоаргументированной, крайне разнузданной реакционной литературы. Первое место в этом литературном потоке принадлежало иезуитам. Так, в 1592 г. Антонио Поссевино, не углубляясь в изучение текстов Макьявелли, написал направленный против него трактат.[135] Через пять лет вышла книга испанского иезуита Пьетро Рибаденейра «О религии и добродетелях христианских государей против Макьявелли».[136] Он ополчался против тезиса Макьявелли об использовании религии в целях светской политики. В защиту папской политики, которую Макьявелли подверг критике, выступил Томмазо Боцио да Губбио.[137] Не замолкал голос иезуитов и реакционеров других мастей на протяжении всего XVII в. вплоть до упомянутого уже Джан Лоренцо Луккезини.[138] Подстрекательства иезуитов к поношению Макьявелли были весьма многообразными: так, например, немецкий иезуит Генрих Вангнерек, автор сочинения, направленного против Макьявелли, с радостью сообщает о сожжении изображения Макьявелли в 1615 г. студентами университета Ингольштадта под руководством иезуитов.[139] Клерикальный хор антимакьявеллистов не ограничивался иезуитами. В 1576 г. гугенотский автор Жентилле написал «Рассуждения о способах доброго правления против Макьявелли».[140] Он утверждал, что теории Макьявелли являются причиной упадка французской монархии, а коварная и неудачная политика Екатерины Медичи и Карла IX — результат влияния Макьявелли. Весьма показательным для Жентилле, как и для большинства авторов-антимакьявеллистов, является плохое знание, а нередко и прямое игнорирование текста сочинений Макьявелли. Как правило, Макьявелли обвиняли в том, что он является учителем тиранов, советует им использовать вероломство, лицемерие, насилие, убийства, в то время как его «Государь» содержит беспощадную характеристику и обобщение реальной политической практики современной ему эпохи.
История антимакьявеллизма насчитывает уже много веков. «Бесстрашие некоторых его логических операций не только смущало современников, но уже много веков бесит иезуитов, мучит моралистов и расстраивает нервы буржуазным ученым», — писал А. К. Дживелегов.[141] Несмотря на огромную исследовательскую работу по изучению Макьявелли, проведенную за последние десятилетия,[142] сила традиции образовала не преодоленныйеще барьер давно сложившегося мнения о Макьявелли и его теориях. Обычно они подаются лишь как проповедь политического коварства и лицемерия. При этом следует заметить, что пересадка некоторых элементов концепции Макьявелли на почву новых эпох, созданные литературные хитросплетения, заимствующие обрывки искусно подобранных положений из произведений Макьявелли и именуемые макьявеллизмом, весьма далеки от подлинного Макьявелли и, как правило, являются евангелием реакционной части позднефеодальных, а затем и буржуазных политиканов и правителей. Таким образом, нельзя ставить знак равенства между Макьявелли и «макьявеллизмом», так как лишь дальнейшее использование и переосмысление некоторых идей XVI века привели к созданию современного буржуазного «макьявеллизма». Вынужденный «макьявеллизм» автора «Государя» объясняется тем, что он мечтал о независимости Италии от чужеземцев и освобождении от папского ига, — Макьявелли преследовал прогрессивные цели, чего никак нельзя сказать о современных буржуазных практиках «макьявеллизма».[143]
Без характеристики сущности и направленности наследия Макьявелли невозможно определить место и значение такого крупного произведения, как «История Флоренции». Она представляет собой последний значительный труд Макьявелли и является не столько чисто историческим произведением, сколько теоретическим обобщением его идей. «История Флоренции» как завершающий аккорд его творчества не оставляет никаких сомнений в монолитности мировоззрения великого флорентийского мыслителя. Последняя книга Макьявелли доказывает, что ее автор оказался сильнее гнетущих условий медичейского режима и остался верен своим теориям и убеждениям.
8 ноября 1520 г. Флорентийский университет, возглавлявшийся тогда кардиналом Джулио Медичи, поручил Макьявелли, на условиях выплаты ему 100 флоринов годового жалования, написать историю Флоренции. Приступив в том же году к ее написанию, Макьявелли не только не отошел от своей магистральной проблемы, но еще глубже стал ее разрабатывать.
В «Истории Флоренции» рассматриваются различные виды правления на основе исторического опыта XV века. Италия не обрела за это время государя-реформатора, потерпела крах флорентийская республика «смешанного» правления, усилились «варвары», от которых Макьявелли мечтал спасти Италию.
Проблема государя и республики изучается им в свете реальной ее проверки в течение целого десятилетия на опыте гонфалоньерата Содерини. После смерти Лоренцо Медичи, носившего титул герцога Урбинского, одного из возможных претендентов на высокий пост идеального-всеитальянского государя, Макьявелли обратился к рассуждению о методах упорядочения Флорентийского государства и формах его организации, о чем в 1520 г. составил специальный трактат.[144] В эти же годы он пишет «Очерк политических событий города Лукки» и «Жизнь Кастручча Кастракани»,[145] который предстает на страницах его произведения как идеальный государь. Проблемы различных форм государственного устройства сочетаются у него с одним из наиболее злободневных вопросов итальянской действительности — практикой использования наемных войск кондотьеров, которая с давних времен толкала Макьявелли на теоретическое и практическое решение проблемы собственной отечественной армии. В 1519—1520 гг. он создает свой знаменитый трактат «О военном искусстве»,[146] особо отмеченный Ф. Энгельсом в «Диалектике природы». В «Истории» Макьявелли изучает действия государственных деятелей— Каструччо Кастракани, Козимо Медичи Старшего, Пьеро Медичи Подагрика, Лоренцо Великолепного, показывая характерные качества государей-синьоров, так же как он описывал Фабрицио Колонна в трактате «О военном искусстве». Галерея этих типов дает ему материал для поисков идеального государя. Макьявелли обращается к прошлому с учетом настоящего, исходя из опыта пожизненного гонфалоньерата, нового-принципата Медичи, перерастающего в герцогство. Фактически он противопоставляет Медичи XV века — Медичи периода их реставрации, периода «бесформенности времен и людей».[147] Черты идеального государя он ищет в XV веке, когда еще были живы традиционные институты коммуны, при которых, казалось бы, могло быть достигнуто сочетание синьориального правления с республикой и установление прочного государственного строя (stato stabile).
Анализ исторических событий дает автору «Истории» возможность, политической полемики о проблемах современности. Макьявелли не ставит целью дать детальный и последовательный ход событий, а сосредоточивает свое внимание на поворотных и характерных периодах истории: на попытках свергнуть медичейский режим, возникновении и ходе таких, мятежей, как заговор Пацци, и таких крупных народных волнений, как восстание чомпи, на характеристике кондотьеров, размышляет об ихвоенной и политической бесперспективности. На примере политической истории Флоренции и всей Италии основан его тезис о независимости политики от искусственной морали церковно-феодального толка.
«История Флоренции» отличается крайним своеобразием самого метода изложения событий. Написанная по заказу представителя правящей семьи Медичи, она не стала промедичейской. Похвалы в адрес отдельных виднейших ее представителей не являются признанием правильности их действий, но лишь формальными элогиумами, торжественно-похвальными речами, свойственными некрологической литературе и составленными в адрес частных лиц, а не правителей. Метод критики Медичи как правителей изложен им в его письме к Донато Джанотти: «Я свободен от всяких авторитетов (sono libero da tutti i rispetti); я скажу о том, как Козимо успешно овладел государством, но не буду говорить о том, какими средствами он достиг таких высот. А кто хочет узнать об этом, пусть внимательно посмотрит на то, что я вкладываю в уста его противников, так как то, что я не хочу сказать от себя (da me), я заставляю сказать его противников (lo faro dire ai suoi avversari)». Он обращался за советом к Гвиччардини, заявляя, что с удовольствием заплатит ему 10 сольдов и даже больше, если тот посоветует, как ему избежать при характеристике Медичи двух крайностей: излишней похвалы и излишней хулы.[148]
Макьявелли волновала проблема исторической правды не в отношении отдельного факта, а применительно к сущности события. Ему отнюдь не была свойственна примитивная «теория обмана», которую многие по традиции считают доныне его главной политической доктриной, доктриной универсального средства от всех зол, «обнаруживая» ее даже «на бытовом материале» «Мандрагоры»,[149] литературной предшественницы «Тартюфа». Историческая и жизненная («бытовая») правда Макьявелли выше и глубже «теории обмана», хотя и не лишена тенденциозности, связанной с ведущими идеями всего его творчества.
Макьявелли взялся за написание «Истории» с живым интересом и с головой погрузился в работу: изучение хроник Виллани, Стефани, Каппони, «Декад» Бьондо, «Истории Флоренции» Кавальканти, «Флорентийской истории» Поджо Браччолини, «Истории» Леонардо Бруни Аретино, используя наряду с нарративными и литературными источниками устную традицию и собственные впечатления. Макьявелли не мог «ни спать, ни играть» («nе dormiti, ne giocati»), составляя свою «Историю». Он не подвергает критике используемые материалы, его заботит суть события, его реалистичность и направленность, в его «Истории» немало отдельных хронологических и фактических ошибок.[150] О. Л. Вайнштейн точно определил соотношение «малой» и «большой правды» в «Истории Флоренции»: «Место, занимаемое Макьявелли в историографии, определяется не фактическим содержанием его работ, а оценками отдельных явлений и общей исторической концепцией».[151]
Критический метод в исторической науке был открыт позднее современником Макьявелли Франческо Гвиччардини в его «Истории Италии».[152] Однако широкие обобщения в исторических работах Макьявелли привлекали к себе внимание истинных знатоков литературных шедевров еще до написания им «Истории». Судя по письму Баггисты делла Палла, написанному им 26 апреля 1520 г., Макьявелли ожидал приглашения от Флорентийского университета еще весной 1520 г., когда он разослал на отзыв друзьям и коллегам по «литературной академии», собиравшейся в саду дома Ручеллаи, в качестве «образца истории» свое новое сочинение «Жизнь Каструччо Кастракани»,[153] в котором уже были намечены основные принципы будущей «Истории Флоренции».
Структура «Истории» сложная и несколько искусственная. Первая книга в основном посвящена политической истории Древнего Рима, хотя и охватывает период до XV века. В трех последующих книгах рассматривается история Флоренции вплоть до установления синьории Медичи в 1434 г. Во второй части своего сочинения, состоящей из четырех книг, исследуется история медичейского правления XV в., и в ней тесно переплетаются внешняя и внутренняя история. Макьявелли сам поясняет необходимость такой структуры книги тем, что Поджо и Бруни подробно описывают внешние войны, но о гражданских раздорах внутри государства («delle civili discordie») и их результатах молчат или говорят очень кратко, что не может принести пользы читателям («che ai leggenti non puote arreccare utile»), а именно для этого, для извлечения уроков из истории, пишет Макьявелли.[154] Сила и значение «Истории» именно в этом, в ее политическом звучании, теоретическом обобщении, в обосновании актуальных задач и новых идей. «История» является и по форме, и по содержанию блестящим памятником человеческой мысли эпохи позднего Возрождения. Будучи формально связана с традициями классической исторической литературы гуманизма (введения к каждойкниге, античные образцы и параллели и т. п.), она по сути представляет собой качественно новое явление, создание историко-философского труда на пороге Нового времени.
Маркс оценил «Историю Флоренции» как шедевр именно потому, что по глубине проникновения в сущность внутриполитических противоречий, по выразительности языка, напряженному драматизму изложения она представляла собой выдающееся явление в новой историографии, яркий и характерный образец политической мысли.
Цельная историческая концепция, четкая оценка отдельных событий, закономерная связь внутренней и внешней политики, исследование истоков, хода и последствий социальной борьбы, установление причин восстания народа в противоположности классовых интересов — вот та сокровищница идей, которая в XVI в. открыла новую страницу в истории исторической мысли.
Несмотря на классовую ограниченность, отрицательное отношение к низам народа, превозношение сильной власти, Макьявелли остается прогрессивным мыслителем своего времени, республиканцем, патриотом, противником реакционного папства.[155] Противоречивый характер мировоззрения Макьявелли проистекает из крайне противоречивого характера самой эпохи становления буржуазных отношений.
В «Истории Флоренции» Макьявелли выступает как один из крупнейших создателей итальянской художественной прозы. Он мастер монологов, которые вкладываются им в уста политических деятелей и дают возможность ощутить сущность реальной обстановки, хотя их текст — плод фантазии автора и взят не из источников.[156] Читатель усваивает не только социальную картину: он видит живую Флоренцию XV в., ее суровые дворцы, кафедральный собор Сайта Мариа дель Фьоре — место торжественных и драматических событий, Палаццо Веккьо, где заседают безвластные властители синьориальной республики, дворец Медичи на Виа Ларга — истинный центр политического управления и политических интриг, виллы на холмах, окружающих город на Арно…
Первое издание «Истории Флоренции» вышло в Риме 25 марта 1532 г., через пять лет после кончины автора. Через два дня, 27 марта 1532 г., вышло второе флорентийское издание «Истории». В течение следующих 22 лет вышло еще девять ее изданий: семь в Венеции (в 1536, 1537, 1540, 1541, 1546, 1551 и 1554 гг.), два — во Флоренции (в 1537 и 1551 гг.). В 1559 г., как уже писалось, сочинения великого антипаписта были внесены в «Индекс», после чего их публикация была запрещена, и они выходили с ложным указанием мест издания: например, в 1584 г. (якобы в Палермо), в 1587 г. (якобы в Пьяченце, — очевидно, в Англии). Одно издание (в 1550 г.) увидело свет без указания места издания.
Уже в XVI в. «История Флоренции» Макьявелли пересекла границы Италии: в 1577 г. она была переведена во Франции, затем переиздана в 1615 г., после чего она была выпущена на французском языке в Амстердаме (в 1699 г.) и еще трижды в Париже (в 1789, 1842 и 1853 гг.). Кроме шести французских изданий следует указать семь английских (начиная с первого лондонского издания 1594 г. и его переиздания в 1595 г.), затем следуют издания 1675 г. (переиздание 1891 г.), 1847, 1854 г. (переиздание 1901 г.). В 1884 г. в Стокгольме выходит шведское издание «Истории Флоренции», а в 1960 г. в Нью-Йорке — американское.
Известны несколько латинских изданий «Истории Флоренции»: первое— в 1564 г. (в Венеции, Базеле, Франкфурте) и его переиздание в 1601 г. (в Ганновере), затем в 1610 г. (в Аугсбурге), в 1643 г. (в Лондоне), в 1658 г. (в Гааге), в 1881 г. (в Неаполе).[157]