- Сабах Эль Хир![2]- - расцвел белозубой улыбкой Омар.
- Кайфа халак?[3]
- Куваес. Кулю тамам![4]
На «кулю тамаме» запас арабских фраз у Улиты иссяк. Осталось только жалостливое «ана анди магаз[5]» и Улита уже прикидывала, не ввернуть ли и его тоже, когда Омар вывалил на стол груду корреспонденции.
- О, письма! - сказала Улита по-русски и приинялась в них рыться.
Видя, что с ним больше не заигрывают, Омар к попытался пригласить ведьму на свидание. Улита была с ним мила и кокетлива, но очень ускользающе. Ощущалось, что сердце ее занято, причем не бедным Омаро - Юсуфом.
- Нэ любишь, да? А я тэбе люблю! Я тэбе верен, да! - сметая веничком в кучку весь свои русский, укоризненно сообщил курьер.
- На пять копеек совру, на рубль сам себе поверю! - усмехнулась Улита.
Бедный Омар озадачился. Он понял только, что речь идет о деньгах.
- Дэнги хочешь, да? Есть дэнги - много! - сказал он.
Ведьма лениво отвесила ему оплеуху и расписалась в книге приема почты. Лигул требовал от всех отделов соблюдения канцелярщины. Никакого высокого злодейства. Сплошь тоска и рутина.
Дежурно страдая, Омар попытался исчезнуть, но о чем-то вспомнил и, хлопнув себя по лбу, вернулся к Мефу. Перемещался джинн, как техасский смерч. Узкий и стремительный внизу, кверху он расширялся, разрежался и там, в разреженном внутриджиньи, кружились подхваченные из урны обрывки закладных пергаментов, окурки и всякая мимолетная дрянь.
- Письмо тэбе! - сообщил джинн.
С особой значительностью он сунул в руку Мефу большой конверт, взглянул на Буслаева красным вертящимся глазом и растаял, на этот раз окончательно. Бумажки и окурки осыпались на невольных зрителей в живописном беспорядке. Меф осторожно ощупал конверт. Он казался пустым. Буслаева это удивило, но лишь пока пока он не заметил в правом верхнем углу латинское V. Этот знак означал, что конверт запечатан с применением пятого измерения. Пятое измерение - такая штука, что внутри может оказаться все, что угодно. Хоть пригородная электричка, пахнущая пролитым пивом, что тащится с Белорусского вокзала к Бородино.
|
|
Меф на всякий случай выставил защиту и только после этого открыл конверт. Послышался негромкий хлопок, неминуемый спутник материализации. Нет, не электричка. Всего лишь деревянная рамка без стекла, внутри которой что-то угадывалось.
- Очередная грамота. Небось «лучшему распространителю зла от приятно изумленного начальства», - буркнул Мефодий, извлекая рамку.
Лигул обожал рассылать сотрудникам огнедышащие сертификаты с алыми печатями, которые предлагалось развешивать на стенах, чтобы компостировать мозги клиентам. Многочисленные фирмы, принадлежащие этим клиентам, занесли моду на рамки и в человеческий мир, заставляя всякого менагера значимостью чуть повыше плинтуса обвешивать ими свой кабинет.
- Это не грамота! Это портрет! - внезапно воскликнула Даф.
Меф проверил. Да, так и есть. Не грамота и не сертификат… Скифские скулы, косящий взгляд, к мнительные полукруги сомкнутых бровей. Лицо бледное, но губы пухлые, алые, почти воспаленные.
- Прасковья! Воспитанница Лигула… - Мефодий виновато взглянул на Дафну. Та пожала плечами. Довольно нервно пожала.
- А письмо какое-нибудь есть? Или хотя бы записка? - спросила она сухим, совсем чужим голосом.
Мефодий внимательно оглядел конверт.
|
|
- Ничего нет.
- Посмотри с обратной стороны портрета! - подсказала Даф, демонстрируя неожиданную прозорливость.
Буслаев так и сделал и увидел две алые буквы «МБ».
- Что это? - спросил Меф машинально.
- Как что? «Мелкому барану» или «мародерствующему бугаю», - предположил Петруччо и затрясся от смеха, как посетитель музея ужасов, случайно присевший на электрический стул.
Чувство юмора у Петруччо было потрясающее. Оно потрясало всех, в особенности самого Чимоданова, на которого вечно сыпались тумаки
- И зачем Лигул прислал мне это? - спросил Меф.
Обычно он не тормозил, но по неясной причине этот портрет превратил его в поезд со сдернутым стоп-краном, который пытается тронуться, но только дергается.
Ната быстро взяла у него рамку и провела вдоль чутким носом.
- Странный этот Лигул! Он подписывает чужие портреты помадой и пользуется женскими духами, - сказала она с издевкой.
Меф старался не смотреть на Даф.
***
Пробежав последний отчет, Улита сделала отметку в журнале поступления эйдосов и захлопнула его.
- Все! На сегодня хватит! Если кто-то до завтрашнего утра скажет хоть слово про работу, он будет убит, расчленен лобзиком и спущен в канализацию! - заявила ведьма.
Она встала и, потянувшись, зевнула так, что челюсти у нее щелкнули со звуком сработавшего волчьего капкана.
- Блин! Такая тоска зеленая, что я прям вяну! Если Эссиорх не вернется через три дня, я срочно отращу себе белые крылышки и улечу за ним в Прозрачные Сферы! - пожаловалась она.
- А если не получится с крылышками? - любознательно поинтересовался Меф.
|
|
- Тогда выйду на улицу и буду убивать всех, чье имя начинается на «Э». Получи, фашист, гранату и распишись в квитанции!
Мефодий быстро взглянул па ведьму. Было не похоже, что Улита шутит. Она тосковала без Эссиорха. Мефу захотелось утешить Улиту, сказать, что хранитель полетел хлопотать за Дафну, чтобы за нее поручились и вернули ей маголодии, но решил, что для приемной мрака это слишком скользкая тема.
Пытаясь успокоиться. Улита раскинула карты. Карты показали что-то муторное, не вселявшее близких надежд.
- Ну вот! Никакого скоропалительного брака мне не светит! Все-таки паршиво, что я не какая-нибудь банальная Вихрова, которая с семи лет мечтает выйти замуж с фатой и воздушными шарами.
Меф удивился. У него были иные представления о мечтах Вихровой.
- Ната замуж с фатой и шарами? Да она со связанными руками овчарку загрызет!
- Одно другому не мешает. Зло, особенно врожденное, любит быть сентиментальным, заявила Улита.
С ведьмой Ната связываться не стала, а на Мефа посмотрела ясным и чистым взором. По ее лицу прокатилась неуловимая мимическая волна. Буслаев ощутил, как угол рта у него начинает оттягиваться вниз, а из глаз текут слезы. Ему захотелось разбежаться и головой вперед выпрыгнуть, и окно. Зажмурившись, он усилием воли освободился от наваждения и показал Нате язык. Вихрова разочарованно отвернулась.
«А она совершенствуется!.. Раньше не действовало!» - отметил Меф.
Даф сидела на низком диванчике и смотрела на Депресняка. Подобрав мешавшие ему крылья, адский котик валялся па спине и лениво подгрызал ножку кресла. Депресняку было плевать, что это красное дерево и восемнадцатый век.
Молчавший до сих пор Мошкин внезапно выдал серию сразу из трех вопросов:
- Я не хочу погулять? У меня не болит голова, нет? Мы не сидим сегодня целый день в духоте?
Улита великодушно махнула рукой.
- Ступай, ступай, сомневающееся создание! Арея все равно нет. Думаю, он появится с новым шрамом и парой дополнительных зазубрин на чинке…
Мошкин ушел. За Мошкиным потянулась Ната, заявившая, что у нее три свидания на трех разных линиях метро. Следом за Натой слиняла сама великая Улита, а за ней и Дафна с Мефодием. В конце концов, июль есть июль.
Только Чимоданов остался в резиденции мрака. К свежему воздуху он относился подозрительно, как всякий истинный химик. Он поднялся к себе, почитал справочник по взрывному делу, на всякий случай крепко связал Зудуку и лег спать. И, хотя дарха у него пока не предвиделось, снились ему отрывистые, жутковато-притягательные сны.
***
Когда Мефодий и Дафна вышли на улицу, солнце уже сползало к горизонту. По Большой Дмитровке прокатывались людские волны. Офисники, завершившие рабочий день, медленно перетекали к метро и ближайшим парковкам. На их усталых лицах читалась робкая мысль, что, несмотря на все свои косяки, жизнь все же прекрасна и удивительна.
- Мы на Мамае? - спросила Даф.
- Нет. Одиннадцатым номером, - ответил Меф.
Даф кивнула. Что ж, пешком так пешком. Меф вечно забывал, с кем связался. Когда через час подуставший Буслаев попытался скользнуть в пиццерию, Дафна поймала его за майку.
- Давай еще пройдемся!
Лицо Мефа и морда Депресняка разом приняли одинаковое выражение. Это было страдание замученных мужчин, которых куда-то тащат. Правда, оба вскоре утешились. Мефу понравилось лавировать в подворотнях, показывая Дафне никому не известный путь к бульварам, который Дафна открыла еще год назад. Депресняк же улизнул куда-то, чтобы через минуту появиться с большой рыбиной в зубах.
- Где он ее поймал? Здесь нет прудов! - наивно удивилась Даф.
- Тогда уж не в пруду, а в Атлантике, где эта бедная рыба покончила с собой.
- Почему?
- Сама посмотри. Когда ей стало ясно, что от твоего маньяка ей не улизнуть, она закололась и изжарилась. Вон вилка торчит, - сказал Меф.
Дафне стало совестно. Значит, Депресняк опять ограбил кого-то из посетителей ресторана. То и дело взлетая, чтобы не отстать, кот рвал на асфальте рыбину. Покончив с ней, он перелетел на плечо к Дафне и ржаво замурлыкал. Поел-поспал-подрался - к этим трем вещам Депресняк относился с исключительной серьезностью.
Они свернули в переулок. В арке краской было крупно написано: «Рома +Леся. Я люблю тебя, мое солнышко! Прости!» Прошли метров сто и снова «Рома + Леся», только уже на асфальте. Краски не жалели. Трудились от души.
- Угадай, кто это написал? - лениво спросил Меф.
- Чего тут угадывать? Рома, - сказала Даф. Раньше, пока ее связь с флейтой не была разорвана, она знала бы это наверняка. Сейчас же пришлось подключать воображение. Наверное, Рома маленький, беспокойный и неимоверно упрямый. Из неполной семьи или живущий с матерью или отчимом, который вспоминает о его присутствии, лишь когда надо на кого-то наорать. Поссорившись с любимой девушкой, Рома ночует на скамейке под ее окнами. Мерзнет. Поднимает воротник куцей куртки. Много курит.
Даф так тщательно представила себе этого Рому, что чуть не прослезилась. Меф наблюдал ЗА ней с интересом.
- Не хочу тебя огорчать. Писала Леся, - сказал он, когда в своих мечтах Даф забрела невесть в какие дебри.
Хрустальная мечта Даф разлетелась вдребезги.
- Откуда ты знаешь? - недоверчиво спросила она.
Меф пожал плечами. Он и сам не мог сказать, откуда. Порой объяснить сложнее, чем знать.
- Это неправильно, - сказала Даф, смертельно обиженная за свою мечту. - Чудовищно неправильно! Глобально неправильно!
Меф хмыкнул.
- Хочешь, я заставлю Рому бегать с кисточкой и исписать тут вес заборы? Мне не сложно, - предложил он. - Лесе будет приятно. Возможно, она даже уйдет из секции пулевой стрельбы, бросит пить пиво и вместе с Ромой станет играть на виолончели.
Меф предлагал всерьез, однако Даф отказалась.
- Нет. Вмешиваться нельзя. Пусть все идет, как идет… Неожиданно что-то заставило Дафну остановиться. У подземного перехода ссорились двое алконавтов. Один - высокий, плотный - раз за разом толкал другого, хилого и затравленного. Видимо, дожидался, пока тот огрызнется, чтобы врубить по-настоящему, с разворота. Маленький это прекрасно понимал и жался, как больной голубь. Явно стремился показаться настолько робким и слабым, чтобы о него противно было пачкать руки. Здоровяк, в свою очередь, осознавал, что вызвать такого доходягу на драку непросто, и с каждым разом задирал его все сильнее. Между толчками проскользнуло уже несколько оплеух, от которых голова тощего дергалась, как у дохлого куренка.
Сострадательная Даф, конечно, не могла пройти мимо. Рука ее невольно стала подниматься, чтобы вытянуть из рюкзака флейту, но тотчас бессильно опустилась. Единственное, на что сейчас флейта годилась - это ткнуть ею здоровяку в глаз.
- Вмешайся! - попросила она Мефа.
Тот поморщился.
- Да ну… Мы ж не знаем, кто там кому чего должен… Если вокруг человека скапливается слишком много уродов, логично предположить, что он и сам урод. Что-то же тянет его в их общество? - сказал он.
- Сделай это для меня! - настойчиво повтовила Даф.
Что то в ее голосе подсказало Мефу, что лучше не спорить. Он пожал плечами и послушно подошел к мужчинам.
- Добрый день, мальчики! Не будете ли вы столь любезны посвятить нас в характер вашего социального конфликта? Мою подругу интересуют малейшие психологические нюансы. Не стесняйтесь: излейте душу! - сказал он, слегка подражая Улите, любившей перед дракой прикинуться дурочкой.
«Мальчики» повернулись к Мефу. Едва ли то, что они увидели, их сильно впечатлило. Подросток лет шестнадцати. Скорее среднего роста, чем высокий, не атлет, с отколотым передним зубом, с хвостом волос на затылке.
Тощий алкаш, пожалуй, даже обрадовался, что гнев здоровяка может переключиться на кого-то постороннего. Его трусливое лицо выразило мышиное удовлетворение. Когда бьют одного - это унижение. Когда же бьют многих - это уже некое социальное действо, в котором можно поискать высший смысл.
Что касается здоровяка, то он озверел и в ярких, но лексически бедных выражениях посоветовал Мефу валить.
- Подведем итог! - сказал Буслаев. - Мне советуют топать согласно маршруту, отмеченному на топографической карте? И в чем причина такой немилости? Излишнее полнокровие давит на мозг? А, здоровячок?
Тонкий волосок, на котором висело терпение здоровяка, оборвался. Он шагнул к Мефу и… А вот никакого «и» уже не было. Все, что он успел - это мигнуть, потому что хилый алкаш подскочил едва ли не на полметра и боднул противника головой в нос. Здоровяк откинулся назад. А тощий уже бил его с двух рук, очень быстро и резко, точно заяц играл на барабане. На лице здоровяка медленно проступали боль, удивление и новое, явно чужеродное ему прежде, выражение робости. Вместо того чтобы драться - а разве не этого он желал? - здоровяк испуганно втянул голову в плечи и, хлюпая разбитым носом, попятился. Затем повернулся и побежал.
Хилый алкаш гнался за ним, пытался пнуть на бегу и отправлял ему в спину все встречающиеся предметы, подходящие для метания. Мефодий проводил их задумчивым взглядом. Затем вернулся к Даф.
- Ну вот. Ты хотела - я вмешался, - сказал он.
- Я хотела, чтобы ты вмешался не так! Чтобы урезонил, объяснил, показал пагубность того пути, которым… - сбивчиво начала Даф и замолчала, встретив ироничный взгляд Буслаева.
- При желании их можно еще догнать и посеять разумное, доброе, вечное. Так что, догнать? - предложил он, прикидывая расстояние.
Алкаш, бежавший первым, неожиданно поскользнулся на ровном месте и аккуратно прилег на травку. Тот, что догонял, налетел на него, споткнулся и тоже растянулся.
- Не надо никого догонять. Как ты сделал, что тот на него набросился? - спросила Дафна.
- Да никак. Поменял местами их эмоции. Взял агрессию здоровяка и поместил ее в мелкого. А всю робость мелкого отдал здоровяку. Даже усилил немного, - сказал Меф неохотно.
В его взгляде читалось: объяснять элементарные вещи - что может быть тоскливее. Однако Даф неожиданно заинтересовалась:
- Поменял эмоции? А что ты при этом испытывал? Что представлял?
Меф честно задумался.
- Да ничего особенного. Вроде как хватаешь за головы двух разноцветных ужей и перекладываешь из одной корзины в другую. Одновременно. Главное, чтобы ужи не соприкоснулись хвостами, - пояснил Меф.
- А почему нельзя, чтобы соприкоснулись? - быстро спросила Даф.
- Сам не знаю. Думаю, ничего ужасного не произойдет и солнце не погаснет, но чувствую, что лучше этого не делать. И еще надо перекладывать ужей очень быстро, пока они не поняли, что их схватили. Иначе человек захлопнется, уж заползет в нору, и все. Я, конечно, могу ему там все разломать в психике, но смысла в этом нет. Ужа из норы уже не достанешь.
- Все равно ты слишком круто с ним тин поступил… Головой в нос! - сказала Даф. -Я понятия нс имел, что он его боднет. Но так этому идиоту и надо. Бесконтрольного истерика простить можно. Он хотя бы не ведает, что творит. А вот контролируемого нельзя, - убежденно сказал Меф.
Даф не понравилось, как это было произнесено. Слишком непреклонно, с сознанием безусловности собственной правоты. Стражей света с первых курсов учат, что категоричность опасна и узка. Осуждая других, невольно выдаешь собственное несовершенство. Становишься эдаким сверхчеловеком, право имеющим. Наполеончиком с кариесом и пивным животиком.
- А ты что, всем судья? Неприятно быть наследником мрака, - сказала Даф.
Она заметила, что Меф задет, но не жалела, что сказала. Правда всегда предпочтительнее лжи. Хотя правдой тоже надо размахивать аккуратно. Правда - тяжелая дубина, которой при неосторожном обращении легко просадить голову и ввергнуть человека в пучину уныния.
***
Через полчаса проголодавшийся Меф вновь стал заманивать Дафну в кафе.
- Ну уж нет! Торчать в духоте - слишком большая жертва для этого вечера.
Даф уселась на спинку скамейки на Тверском бульваре. Давно замечено, что у парковых скамеек на московских бульварах именно спинка самое вменяемое место. Низ же грязен и страдает хроническим отсутствием досок.
Пристроившись рядом, Меф жестом фокусника извлек из воздуха две чашки горячего шоколада и два шашлыка.
- Я шашлык не буду, - отказалась Даф.
- Почему это?
- Потребляя мясо, мы тем самым поощряем убийство. Становимся его соучастниками. Пожираем боль и страдание бедных животных.
- Допустим. Но одновременно мы дарим жизнь новым коровам, - резонно заметил Меф.
Не поддаваясь на философские уловки, он с аппетитом поедал шашлык.
- Как это «дарим»?
- Сама подумай. Никто не стал бы разводить коров из любви к коровам как таковым. Ну, может, десяток маньяков в мире. Это же не персидские кошки.
- А молоко? Масло? - возразила Даф.
- Для молока коров надо меньше раз в пять. А свиней вообще не нужно. И индеек. Если бы их перестали есть, они бы исчезли. Ни один фермер не стал бы заморачиваться. Осталось бы штук сто по зоопаркам. «Смотрите, детки, это свинья, а это индейка! С тех пор как люди поголовно стали давиться салатом, они занесены в Красную книгу!» - сказал Меф, и Дафна вновь не нашлась, что ему возразить.
С тех пор как Меф освоил риторику мрака, спорить с ним стало невозможно. Дафне все чаще казалось, что она не справляется. Не она тянула Мефа к свету, но он постепенно прививал ей свои взгляды. Голодная Даф покосилась на шампуры в руках у Буслаева, и страдания бедных коров перестали казаться ей такими ужасными. Ей пришлось напрячь волю, чтобы отвернуться и начать пить горячий шоколад.
- Уйди, гаденыш! Сейчас сумкой по голове дам! - сердито крикнул кто-то.
Мефодий и Даф одновременно обернулись. Вихляя бедрами, к ним направлялся суккуб Хнык - он же Хныкус Визглярий Истерикус Третий собственным персонажем. Ему грозила кулаком старушка с перекошенным от негодования лицом. Расболтанной походкой Хнык приблизился к их скамейке и из вежливости остановился шагах в трех. На заштопанном лице суккуба боролись страх и наглость. Женская половина рта посылала непрерывные улыбочки, мужская же была тверда и иронична. Даф порой задумывалась: неужели никто из смертных не видит, что это существо состоит неловко сшитых половин?
- Больная женщина! Уж и обнять нельзя! - сказал Хнык с видом оскорбленной невинности.
- Чего тебе надо, суккуб? - строго спросил Меф.
- Я просто мимо проходил… Гулял. Приятного аппетитца, к слову сказать! - произнес суккуб с обидой.
Меф заглянул в чашку с горячим шоколадом. При приближении суккуба шоколад покрылся пленкой зеленоватой плесени.
- Гуляй дальше! - отрезал Меф.
Даф примирительно коснулась ладонью его колена. Она прекрасно знала: ни один суккуб не подойдет просто так, без цели.
- Садись. Хнык! - сказала она ласково. Опасливо косясь на Депресняка, суккуб выбрал глазами месго почище и опустился на краешки скамейки.
- Подержите, нюни мои, кисочку! Как-то он на меня подозрительно смотрит, - попросил он.
- Как хочет, так и смотрит! - вновь нагрубил Меф.
Хныкус Визглярий Истерикус Третий нервно тронул гвоздику в петлице.
- Ну ладно, ладно… А я ведь правда гулял. Смотрел на прохожих и думал: «У каждого из них есть тайный порок. Гнильца. Надо увидеть ее и дать развиться, чтобы она превратилась в нарыв. И тогда - бац! - эйдос струйкой гноя выбросит мне точно в руки», - сказал он.
- Мечтать не вредно, - сказала Даф.
Суккуб огляделся.
- Я практик. Мне известно, что, если тянуть за ниточку страстей, можно привести человека куда угодно. Гнильца же есть у каждого. Что за примерами далеко ходить? Видите ту девушку, молодой хозяин? Хорошенькую, с темными волосами, на которую все заглядываются?
- Какую? - заинтересовался Меф.
- Да вон идет в нашу сторону. Ну как? Ничего? - коварно спросил суккуб.
- Не крокодил, - осторожно признал Меф. Все же Дафна была рядом.
- Угу-угу, не крокодил… - насмешливо согласился Хнык. - Не только вы так думаете, хозяин! Смотрите, сейчас тот парень с сумкой обернется… Интересно, он обернулся бы, если б знал, что эта милашка катается по полу и бьет мать по лицу скрученной майкой, если та без разрешения уберется в ее комнате?
Им пришлось замолчать, потому что девушка уже приходила мимо их скамейки. Смутно ощущая, что говорят о ней, она быстро взглянула на них.
- Ну так, может, не надо в ее отсутствие там убираться? Может, она думает, что мать рылась в ее вещах? - спросил Меф, позволив девушке отойти.
Даф взглянула на него с беспокойством, зато Хнык необычайно воодушевился.
- Вот я и говорю, что рылась, нюни мои! Протрет губкой стол и на пять сантиметров сдвинет зарядку для телефона или учебник по экономике. Гадина такая! Не майкой ее, а табуреткой! С разворота! - заорал он.
Дафна и Мефодий переглянулись. Меф пожал плечами, словно говоря: «Я же знал, что он доставать будет, а ты просила не прогонять».
- Чего тебе надо, Хнык? Ты же не просто так притащился? - решительно спросила Дафна.
Хнык вытянул из петлицы гвоздику и нервно понюхал.
- Позвольте, я скажу в лоб, как старый солдат? Даф хихикнула. Едва ли у мрака существовал слуга, похожий на старого солдата меньше Хныка.
- Ну говори! - разрешил Меф.
- Вы меня за это не убьете?
- Посмотрим.
- Вы плохо выглядите, молодой господин! Совсем скверно. Вы похожи на суккуба, который никем не притворяется.
- Спасибо, - поблагодарил Меф. Хныка отбросило на полшага.
- На вас дарх, молодой хозяин! Дарх, который вас мучит, - сказал он страдальчески.
- А я и не знал! - сказал Меф. - Вашему дарху нужен эйдос, не так ли? Я могу достать для него отличный эйдос. Ей-ей, могу! Никто и не узнает, что его добыл я, а не вы!.. Вам не придется ничего предпринимать, просто принять подарок,
- А отчет? - спросил Меф.
Хнык многозначительно улыбнулся, намекая, что отчет дело третье, если не пятое.
- А тебе какая выгода? - не понял Меф. Хнык понюхал цветочек.
- О! Всякому лестно оказать услугу будущему наследнику мрака! - сказал он.
Даф наклонилась вперед так резко, что Депресняк, не удержавшись, спрыгнул с ее плеча. Недовольно вскинул морду и мяукнул со звуком открывшихся железных ворот.
- Убирайся отсюда! - крикнула она Хныку. - Ну!!!
Хнык испугался. Он сделал робкую попытку чмокнуть Мефа в колено, но тотчас получил коленом по зубам.
- Извиняюсь! Рефлекс! - сказал Меф.
- Ничего-ничего… Бывает… - сказал Хнык, ничуть не обидевшись, и удалился своей обычной шарнирной походкой. Он шел по бульвару, вскидывая ноги, как ревматический балерун, а прохожие оглядывались на него вдвое чаще, чем прежде на темноволосую девушку. В том и свойство суккуба, что каждый видит в нем того, кого хочет увидеть. Женщина - мужчину своей мечты, мужчина - женщину своей жизни, а старик - свою первую любовь. Иногда случается, что вследствие рокового заблуждения на суккуба бросаются сразу несколько человек и из ревности разрывают его в клочья, после заставляя долго и мучительно заштопываться.
- Чего ты на него набросилась? Я бы отказался, - сказал Меф.
- Знаю, что отказался бы. Но ведь согласись на миг его предложение показалось тебе соблазнительньтм.
- На миг - да, - вздохнув, признал Меф.
Глава 5
ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ КОМИССИОНЕРА
- Теперь-то уж Россия точно должна возродиться!
- Кому это она должна?
- А так. Все, кто хотел, уже давно все растащили.
- Остались только алкаши да праведники.
- На тех и других можно положиться.
«Диалоги света и мрака»
Рабочий день обычного человека имеет начало и конец. Негр на сахарных плантациях Ямайки трудится двенадцать часов в сутки. Ребенок в спецшколе - четырнадцать. Даже самый загнанный сотрудник офиса, переведенный с повышением на новое место, редко вкалывает больше шестнадцати часов. Оставшиеся восемь он изредка тратит на сон или хотя бы на дорогу. Только рабочий день комиссионера не имеет ни начала, ни конца. Комиссионер не спит ночью и бодрствует днем. Если глаза его иногда смыкаются, то лишь когда казаться спящим ему выгодно. Нет ни выходных, ни праздников, ни отгулов. Если же кто-то рвется возмутиться, то сотни миллиардов новых комиссионеров, выстроившихся у ворот Тартара, трясутся от нетерпения заменить его и прорваться во Внешний Мир.
Но ближе к телу, как говорит Улита. Лучший комиссионер мрака Тухломон в тот день проснулся спустя 0,0002 сек после того, как заснул. Заснул же он, собственно, по той единственной причине, что втайне мнил себя выше других и окончательно охамел. Проснувшись, Тухломон на всякий случай огляделся, проверяя, не успел ли кто настрочить на него донос. Всякое бывает, когда позволишь себе расслабиться.
«Ну что, съели, сволочи?» - подумал Тухломон, адресуя эту мысль любимым коллегам, и выбрался из поручня в метрополитене, где ночевал, превратившись в пластилинового червя. Спустя минуту он пробирался сквозь толпу на станции метро «Белорусская», галантно извиваясь, чтобы ни на кого не налететь, и то и дело повторяя: «Извините меня, граждане, будьте такие добренькие!» Его наметанный глаз за минуту различил в толпе шесть-семь суккубов, вышедших, как и он, на охоту. Два суккуба уже были с добычей. Один в облике смазливой студентки юрфака перехватил худенького паренька в слишком просторной майке. На майке с демонстративным вызовом значи лось: «Я царь уродов». Хуже было то, что именно так парень себя и ощущал.
Другой суккуб в теле плечистого брюнета, которое он слизал с рекламной вклейки модного журнала, перехватил отчаявшуюся дамочку с одинокими глазами.
У Тухломона всегда вызывало зависть, с какой чуткой избирательностью суккубы обнаруживали в толпе неуверенных, ослабленных или павших духом людей. Должно быть, от них исходил запах больного зверя, или многолетний опыт суккубов подсказал им, что это самая легкая добыча.
Метод действия суккубов был прост и отработан. Одним мгновенным, отточенным до автоматизма движением они набрасывали на шею бедолаге удавку страстей, растравливали рану и вселяли стойкую иллюзию, что вот оно, долгожданное счастье, - почти в руках. Человек метался на незримом поводке, выбивался из сил и, как овечка, послушно шел на заклание.
На взгляд Тухломона, суккубам не хватало блеска. В них мало было глубинной комиссионерской подлости и злобы, одна поверхностная юркая хитрость и способность мгновенно приспосабливаться к собеседнику, принимая требуемую форму и даже слова говоря правильные и уместные, которые жертва от них ожидала. Эмоционально суккубы были как одна большая радостная уличная собака, которая с одинаковым восторгом. подбегает ко всем, лает, виляет хвостом, пытается лизнуть в нос, но ничуть не обижается, когда ей дают по морде. С другой стороны, обманываться не стоит. Если присмотреться, обнаружится, что собака эта лижет кого попало, с наслаждением роется в мусоре и, быть может, четверть часа назад таскала в пасти дохлую кошку.
Заметив Тухломона, суккуб едва не зашипел и, как хорек, охраняющий добычу, показал мелкие белые зубы. Возможно, Тухломон прошел бы мимо, однако такая демонстративная наглость ему не понравилась. Он протолкался к суккубу и громко, чтобы слышала его спутница, произнес:
- Привет, Колян! Ну, как жена, дети? Младший-то в школу пошел?
- М-м-м-м… Вы ошиблись! - с ненавистью промычал суккуб.
- Ты что, шухеришься, что ли? - театрально удивился Тухломон. - Старых друзей не узнаешь? А что за девушка с тобой, познакомишь?
Суккуб снова замычал. Дама с одинокими глазами тревожно заморгала.
- Да ладно тебе! Что я, не мужик, что ли?.. Условный срок-то закончился? Ну, рад за тебя! Бывай, друг!
Тухломон похлопал бедолагу по плечу и, оставив его выпутываться, проследовал дальше. Конечно, можно было не наживать себе врага, но Тухломон относился к суккубам пренебрежитель но. Разве это работа? Несколько часов, а то и дней подряд однообразно распалять страсти, затем, окончательно опутав, заставить произнести формулу отречения и только тогда получить единственный эйдос, который еще может оказаться гнилым. Избыточность затраченных усилий - визитная карточка бездарности.
В следующий раз колокольчик зазвенел у Тухломона уже на эскалаторе, когда он поднимался в город. Со встречной ленты он уловил грустную и одинокую мысль: «Что угодно, только чтобы это закончилось». Комиссионер быстро повернул голову. От высокого мужчины средних лет, довольно ухоженного с виду, с лысинкой, с благополучным животиком, выбритого, проодеколоненного, исходил дух загнанного, бесконечно уставшего и запутавшегося животного. Эйдос, однако, был цел и ярко пылал. Неплохой эйдос, не тусклый, однако позволивший окружить себя дряблому, желтоватому жирку уныния. Ну да это ничего. Жирок останется у клиента. На него-то как раз мрак и не претендует. Таким унынием, только первосортным, наполнены многие бездонные трещины Тартара. В ручках у Тухломона возник блокнотик, а в блокнотике понятный одному комиссионеру знак Возиться с этим новеньким сейчас времени нет. Но он займется им на днях, непременно. Узнает из миллионов, найдет не только в Москве, но и на Чукотке, и в песках пустыни Гоби. Явится, когда уныние станет предельным, а способность к сопротивлению минимальной. И тогда эйдос сам, как спелая груша, упадет к нему в потную ладошку. Только и надо будет, что топнуть ногой. Вот он - высший пилотаж! Пусть глупые суккубы вкалывают, выполняя черновую работу.