Выщипывать с илистого дна растительность и ловить мелких беспозвоночных казалось ей в сотни раз важнее, чем угрызаться по поводу какого то там Буслаева. Ирка любила эти часы. Они дарили ей освобождение. Быть свободной от самой себя, от своих комплексов, страхов и затаенных желаний хотя бы на время - чем не подарок? Если человека не терзать извне, он будет терзать себя сам изнутри. Такова арифметика человеческого существования.
Пока Ирка плескалась на мелководье в обличии лебедя, Антигон сурово прохаживался по берегу с булавой - охранял хозяйку. Мало ли какие ослы с ружьями могут торчать в камыше? Нальются до бровей, и захочется им побабахать. Охота на лебедей запрещена, да вот только пули об этом не знают.
Когда Антигону становилось жарко, он разувался и заходил в реку по колено, с удовольствием ощущая дно перепончатыми пальцами. К воде у Антигона отношение было противоречивое. Как сын кикиморы и правнук русалки, он обожал воду, а как сын домового и внук лешего - ненавидел. Вот и получалось, что он то вбегал в реку, то пулей выскакивал на берег.
Вновь Ирка стала человеком уже на закате. Она стояла на мелководье. Виски ныли. Руки по привычке пытались ударить по воде птичьим движением. Икры сводило. «Кажется, я перекупалась. Интересно, валькирия-одиночка способна простудиться в середине лета или для этого требуется отдельное везение?» - подумала Ирка, сглатывая, чтобы проверить, не болит ли горло.
Она вышла на берег и оделась. Антигон стоял, послушно отвернувшись, и назойливо приглашал комаров садиться ему на шею.
- Кусайте меня, собаки страшные! Лопайте! Жрите! - приманивал он с надрывом.
Комары садись, впивались и падали замертво.
- Двадцать восемь… Двадцать девять… - считал Антигон, - Милости просим! Жрите меня, гости дорогие! Налетай, пока я добрый! Буду злой - сам догоню и покусаю!
- Почему комары дохнут? - спросила Ирка подозрительно.
Антигон горделиво зашмыгал носом.
- У меня кровь ядовитая, елы-палы! Потому как у мамы дедушка вампир был… Не таковские мы, вампиры, чтоб кто попало у нас гемоглобин тырил! - сказал он.
Перед обратной телепортацией Ирке захотелось пройтись. Она поднялась на покатый песчаный холм. На вершине холма сидел мужик в синей бейсболке и решительно терзал колбасу, отгрызая ее молодыми зубами прямо от палки.
Ирка прошла было мимо, но Антигон узнал его.
- О, бутербродоносец Бэтлы! - воскликнул он с насмешкой.
Паж Бэтлы перестал жевать и хмуро уставился на кикимора, поигрывая палкой колбасы, как дубиной.
Ирка подбежала к нему.
- О, привет! Ты ко мне? Как ты меня нашел?
Мужик в синей бейсболке замычал, знаками показывая, что отыскать Ирку было не особо сложно. Набитый рот поневоле делал его мало разговорчивым.
- Фто ифет, фот фегда файфет. Флафное ифкать уфорно… Пфостите, фосфожа!.. Фофему фы фак смофрите на фою кофбасу? Ффе фтрафпо! Фас накорфить? - спросил он.
Ирка не стала отказываться. После превращений она всегда испытывала дикий голод. Водоросли и улитки, которых наглотался лебедь, в расчет не шли. Они исчезли вместе с лебедем. Оруженосец встал и распахнул куртку. Его пояс представлял золотую середину между поясом монтажника и охотничьим патронташем. Вот только вместо гранат им торчали йогурты, бутерброды, шоколадные батоничики и колбасные палки. Был даже термос с широкой крышкой.
- А что в термосе? - спросила Ирка.
- Макароны «Макфа». Моя хозяйка… в общем, она решила следить за фигурой. А тут именно такой случай: и мне варить быстро, и она не растолстеет, - бодро, как бывалый официант, выпалил уже дожевавший бутербродоносец.
Ирка кивнула и позволила вручить ей тарелку и вилку, обнаружившиеся у пажа во внутреннем кармане. Вилку Ирка по привычке простерилизовала взглядом. От бутербродоносца это не укрылось, и он отвел глаза, пряча улыбку. «Кажется, он видел, как и лопала водоросли. Тоже мне гигиенистка нашлась!» - выругала себя Ирка и стала быстро есть.
- Меня послала Бэтла. Она просит вас быть осторожной, - сказал паж, когда тарелка наполовину опустела.
Ирка фыркнула. Толково продумано: накормить, а уж после сообщать неприятные новости.
- Чего я должна опасаться? Что случилось? - спросила она.
- Пока ничего. Только дурные предчувствия. Но интуиция мою госпожу никогда не подводила! Бэтла - валькирия спящего копья. У нее постоянно вещие сны. Конечно, некоторые издеваются, но на деле все понимают, что это дар. Верите?
- Верю, - просто сказала Ирка. Бутербродоносец кивнул. Он был доволен, что неприятное поручение выполнено.
- Удачи, валькирия-одиночка!..
Паж взмахнул палкой недогрызенной колбасы и растаял в воздухе, оставив слабый запах лаврового листа и специй. Ирка доела «Макфу». размышляя над его словами. Угроза. Но какая? Откуда она исходит? Если у нее есть враги, то кто? Не лучше ли узнать это заранее?
- Слушай, ты не боишься, что Арей тебя убьет? - спросила Ирка у Антигона.
- Почему?
- Ну ты у него эйдосы выкрал. У раненого. Такие вещи не прощаются!
Кикимор стряхнул с шеи дохлого комара.
- Встретит - так убьет, а специально искать не будет, - сказал он легкомысленно.
- Такое оскорбление! Эйдосы, которые отбирал столетиями, лучшие, отборные, утрачены!
- Оно-то так. Да только кто я для него? Так, мелочь на службе у света. Если ты, ослабев, полуживой, будешь лежать у погасшего костра и тебя укусит хорек, то означает ли это, что ты потом нарочно будешь выслеживать именно этого хорька или просто возненавидишь походы в лес в целом?.. Скорее второе, чем первое! - Антигон помолчал, шевеля губами, поразмыслил и не без ехидства добавил: - Скорее уж он тебя прикончит, госпожа, я же твой слуга!
***
Обратная тслепортация совершилась без осложнений. Когда золотистый обод опал, Ирка увидела, что стоит в очерченном круге точно между столбами «Приюта валькирий». Чуть правее и чуть левее - и ее голова вросла бы в столб. Ирка улыбнулась. Она любила риск и знала, что так будет.
По канату она ловко вскарабкалась в «Приют», откинула люк и была встречена суетливым писком. Со стола, стульев и даже с гамака посыпались крошечные кегельные шары серого цвета.
Как первые мыши попали в «Приют», неизвестно. История об этом умалчивает. Но, видно, рассохшиеся столбы не помеха для цепких мышиных лапок.
Робкое и застенчивое мышиное семейство пришло зимой, в крещенские морозы. Две испуганные мышки шуршали в углу. Был лес, был снег, был холод - а тут вдруг тепло, пахнет едой, потрескивает печка-буржуйка. То ли мышиный рай, то ли просто глюки. Ирка бросала им куски хлеба, и переживала, помнится, когда случайно попала в одну из мышей отгрызенным куском сыра. Вот она - рука профессиональной метательницы копья. И не целишься - так не промахнешься. Мышь, однако, уцелела и сырное оскорбление простила.
Дня два мыши бестолково толклись на виду, привыкали. А затем вдруг куда-то исчезли. Их не было видно, но их деятельное присутствие ощущалось под полом. Ирка забыла о них. Зима и весна выдались напряженными. Стражи мрака, валькирии, Меф, Багров, Двуликий…
Если мыши и рассчитывали исчезнуть весной, с первым теплом, то лишь первое время. Весной у них не оказалось никаких особо важных дел, и мыши великодушно решили остаться. К тому времени их было уже не меньше двух десятков - дети, первые внуки и прочие забредшие на минутку и поселившиеся насовсем родственники.
Стоило отлучиться на несколько часов, а потом, вернувшись, резко распахнуть люк, чтобы увидеть, как серые попискивающие шарики прыгают с гамака, стола, стульев. Антигон обычно с воплем кидался и принимался бессистемно колотить по полу булавой. Позиция же Ирки была же скорее философски-выжидательная. Она не падала в обморок, не забиралась с ногами на стол и не голосила при виде мышей. Для валькирии это было бы дурным тоном.
В целом Ирка относилась к мышам терпимо, до тех пор пока одна из них не свалилась ночью с веревки гамака ей на лоб и, пища от ужаса, не полезла прятаться за ворот. Что мышь забыла почти на альпинистской высоте, вдали от мышиного подполья, осталось для Ирки загадкой. Есть там нечего, смотреть тоже не на что. Разве что неосознанная тяга к спортивным рекордам. Лезут же люди в горы, так почему мышам нельзя на гамак?
Через две недели Ирка обнаружила в сумке для ноута, прямо на проводах зарядки, пищащих мышат. Она таки не решилась к ним прикоснуться, и, осторожно вернув сумку в угол, задумалась. Как мыши могли оказаться в закрытой на молнию сумке, осталось загадкой.
«Нет, так дальше жить нельзя! В дурацком лесу, с занудой Антигоном, без особых перспектив, с ЗАПРЕТОМ на настоящую любовь!.. И вообще завтра же куплю мышеловку!» - подумала она уныло.
Потом подошла и, отогнув угол сумки, пошире открыла молнию.
- Зачем? - спросил Антигон, с интересом наблюдавший за ней.
Ирка смутилась.
- Ну… э-э… чтобы родители-мыши смогли попасть к детям.
Кикимор хрюкнул.
- Они и раньше прекрасно могли.
- Ну, может, сумка теперь не так лежит и им неудобно? - предположила Ирка с внутренней досадой на кикимора. Вот уж мужики, не понимают элементарных бытовых проблем!
Антигон склонил голову набок. В выпуклых русалочьих глазах - пытливость.
- Вы же говорили, что не любите мышей, гадкая хозяйка? - спросил он вкрадчиво.
- Нет. Не люблю. Кота куплю, и тема закрыта, - Ирка сердито отвернулась.
Уже наутро она пожалела о своих словах. На полу у кухонного стола тянулась цепочка из девяти мертвых взрослых мышей, выложенных как но ниточке - голова к голове.
- Ты что, раздобыл кота? - крикнула Ирка.
- Зачем сразу кот, мерзкая хозяйка? О вас и без кота есть кому позаботиться! - сказал Анти гон и уставился на хозяйку, явно ожидая поощрения.
От пальцев ног и до ушей он весь был одна сплошная гордость. Его поэтическая шевелюра растрепалась. Рыжие бакенбарды пылали. Ирка кинулась к сумке. Мышата, по счастью, были целы. Тронь Антигон хотя бы одного мышонка, он получил бы трепку, которая снилась бы ему до глубокой старости в самых волнительных снах.
Даже стараниями Антигона мыши не перевелись. Сейчас Ирка не обращала на мышей особого внимания. Они стали чем-то привычным и давно не вызывали ничего, кроме фоновой досады. Сделав короткую запись в дневнике, Ирка легла в гамак и почти сразу уснула. Превращение в лебедя или волчицу всегда отнимало у нее много сил.
Глава 4
ВРАГ ВРАГА
По умолчанию ничего не бывает. Всякое новое счастье или даже просто покой нужно выстрадать и заслужить.
По умолчанию человек только скатывается.
«Книга Света»
Инструкция № 177 бытового кодекса мрака гласит: если хочешь поссорить брата с сестрой, посели их в однокомнатную квартиру и сделай так, чтобы ни один из них не имея ни денег, ни желания снимать что-нибудь другое. Мрак уважает свои инструкции, и именно поэтому Зозо и Эдя по-прежнему жили вместе. Молнии скоропалительных свадеб, во множестве сверкавшие вокруг, так и не поразили эти две сосны, росшие рядом на вершине горы.
Правда, у Хаврона была Аня, но неосознанными стараниями Эди роман все больше принимал формы вялотекущие и безнадежные. Менять привычный уклад жизни надо решительно, как и прыгать в ледяную воду. Чем дольше ты стоишь на берегу и трогаешь ее большим пальцем ноги, тем больше вероятность, что никакого экстремального купания вообще не произойдет. С вежливой улыбкой ты попятиться от речки и скроешься и теплых объятиях автомобиля.
Эдя сидел за письменным столом и с помощью туристического тесака пытался раскрутить крошечный шурупчик на часах, чтобы поменять батарейку. Часы, разумеется, были одноразовые, но тем интереснее было надругаться над их личностью. Предназначенный для того, чтобы колоть лучину, тесак был больше шурупчика в десять тысяч раз, однако шурупчик мужественно не сдавался. Эдя тоже не сдавался. В его глазах светилась извечная мужская ненависть ко всему, что глаз видит, а руки оторвать не могут.
Зозо ткнула кулаком во всепрощающий бок, подушки и тотчас без сил плюхнулась рядом. Эти называлось у нее «заправить кровать».
- Теперь я понимаю, в кого Мефодий такой упрямый! Это фамильная черта всех Буслаевых! - сказала она, глядя на Эдю.
- Спешу тебе напомнить, дорогая, что мы с тобой Хавроны! Быть хавроншей - это призвание, почти миссия. Всякому умному человеку звучание фамилии «Хаврон» говорит о хорошем здоровье, физической и душевной красоте и нравственных совершенствах! - заученно, как попугай, отозвался Эдя.
Он уронил на тесак каплю пота и с ненавистью к упрямому шурупу добавил:
- А Буслаевы твои - они все либо богатыри - екстремалы, либо алиментщики. Но чаще всего и то и другое.
Летняя молния за окном пронесла громокипящий кубок и тихо слиняла, подтягивая штаны, сшитые из золотых тучек, ночевавших на груди утеса - великана.
- Как погода? - спросила Зозо, чтобы сменить тему.
- А самой влом посмотреть, а, сеструндия? Типа, комната такая большая, что до окна сутки на велосипеде? - ехидно поинтересовался братец.
Зозо не отозвалась, и Эдя подошел-таки к окну сам.
- Сейчас дождь будет! Из дома никуда вытаскиваться не хочется, а надо… - сказал он.
- А кто тебе вчера по сотовому двенадцать раз звонил? - внезапно спросила Зозо.
Как всякая истинная женщина, она владела наукой логических перескоков. Там, где для мужчины смысловая пропасть, женщина всегда переправится на резинке для чулок.
Эдя выпрямился, грозно покачивая зажатым в руке тесаком.
- А ты откуда знаешь?
- На сотовом было двенадцать неотвеченных, - пояснила Зозо, без страха глядя на тесак.
На упитанное лицо Хаврона легла тень.
- Ты что, трогаешь чужие мобильники? Новая профессия?
- Почему чужие? Кто тебе на него чехол подарил? Я. Значит, могу трогать сколько угодно! - заявила Зозо.
- Вот и трогай твой чехол! - сказал Эдя недовольно.
Помахивая тесаком, он принялся ходить по комнате. Напоминание о звонках лишило Хаврона душевного равновесия. Зозо осторожно молчала. Опытным путем она давно установила, что Эде, чтобы оправиться от серьезной обиды, надо примерно пять минут. От очень серьезной обиды шесть минут и от смертельного оскорбления минут девять. Однако сегодня Эдя установил рекорд и остыл за четыре минуты.
- Хочешь, я познакомлю тебя со своим последним научным открытием? - предложил он.
- Валяй, - сказала Зозо.
- Только не вздумай присвоить! Будущую Нобелевскую премию мы уже попилили с одним парнем, с которым я работал в пиццерии. Хороший был парень, веселый. Ловил мух и запекал их без крылышек. Когда они без крылышек, их в пище от грибной начинки не отличишь, потому что лапки запекаются и их особо не видно.
- Надеюсь, его уволили? - скривилась Зозо, имевшая слабость к пиццериям.
- Сам ушел. В гимназию устроился учителем черчения. Это была его дипломная специальность. Короче, мы с ним пришли к выводу, что женщины - это бытовые приборы.
Зозо поморщилась.
- Кухарки, поварихи и домашняя мебель, что ли? Как банально!
- Нет, другое. Душа бытового прибора, хорошо справившегося со своим назначением, вселяется в женщину. Это у них типа награда такая за верную службу в прошлой жизни, - важно сказал Эдя.
Брови Зозо превратились в два вопросительных знака.
- Ну смотри… Есть дамочки с переменчивой душой флюгера. Есть зудящие, как миксер. Есть кипящие, как чайники, и пустые, как коробки от сахара. Есть женщины, которые трясутся от злости, как холодильники. Эти обожают ставить всех на место. Прямо хлебом не корми и компотом не отпаивай… Женщины-калькуляторы тоже есть. Их толпы. Работают в бухгалтериях. Сентиментальны, но деловиты, как муравьи. Любят печенье и ночную еду. Держат на столе фотографии родственников.
- А что в этом плохого? - возмутилась Зозо, сама державшая на рабочем столе фотографию Мефа.
- Да ничего. Не принимай все на свой счет! Мы говорим о бытовых приборах!.. Однажды мне попалась дамочка жадная, как пылесос, и настолько же помешанная на чистоте. На всякую соринку кидалась коршуном, а вилки в кафе опрыскивала духами. Есть дамочки хлопотливые, как стиральная машина. У этих даже в животе так же булькает.
- Гад ты! - обиделась за весь женский род Зозо. Эдя притворился, что хочет ударить ее по голове кулаком.
- Будешь так говорить, решу, что ты провокаторша. Из тех, что поощряют пьяненьких мужичков бить стекла в ресторане, а потом первые вызывают милицию… Ну дамочка-кофемолка тоже была. Эта все время дробила меня по Фрейду, и все спрашивала, что является для меня более вдохновляющим символом: пепельница или сигарета.
- А ты?
- Я отвечал, что не курю… Дамочка-диктофон тоже как-то попалась, только не мне, а чертежнику. Вумная, аж жуть! Учебники по маркетингу шпарила от названия издательства на обложке до адреса типографии на последней странице включительно. Но при этом она не знала, почему белые медведи не едят пингвинов.
- И почему?
- На разных полюсах живут потому что…
Эдя случайно взглянул на настенные часы, до которых не добрался пока его тесак, и засобирался.
- Ой, блин!.. Я ушел. Далеко и надолго, - сказал он.
- Куда?
- В пошлое и тухлое место, где никогда не светит солнце и никто не вытряхивает вонючие пепельницы, - на работу, - сказал Хаврон, с некоторым усилием побеждая задник легких летних туфель.
Обувной ложкой он пользовался в исключительных случаях: ну, например, когда нужно было замахнуться на сестру или сшибить со шкафа какой - нибудь высоко находящийся предмет.
- Если встретишь того гада, у которого воет под окнами машина, сбрось его в шахту лифта, - напутствовала брата сестра.
- Зачем? - удивился Эдя. - Есть способ лучше: берешь газетку. Аккуратно подстилаешь на капот и кладешь на газету кирпич. Только помни: газета обязательна. В противном случае могут остаться царапины, а это для первого предупреждения не комильфо. Кирпич без газеты - это уже третье предупреждение, если не срабатывают деликатно (то есть без проколов!) спущенные шины.
- Вот и положи свою газету сам! - предложила Зозо.
Хаврон оскорбился.
- Работа в кабаке - профессия ночная. Когда я утром прихожу, этого экземпляра с машиной уже нет. Когда ухожу вечером - его еще нет. Так что кирпич класть тебе. Только сперва узнай, женат ли он. Всегда, знаешь ли, приятнее стать спутницей жизни и отравить ему существование в более глобальном масштабе.
Заметив, что сестра задумалась, Хаврон ухмыльнулся. До чего же предсказуемы женщины! И даже то, что Зозо - его сестра и, следовательно, урожденная хавронша, увы, не делает ее исключением из общего правила.
Изгнав из головы все посторонние мысли, Хаврон учесал на одну из своих многочисленных и часто параллельных работ - в ресторан эфиопской кухни. В этом ресторане он старательно изображал эфиопа две смены в неделю.
Настоящие эфиопы на работе долго не задерживались. Они считали ниже своего достоинства запоминать названия того, что выдавалось якобы за их кухню. Чего стоила одна только «говядина тра-та-ла-ла по-каннибальски» - плод совместной, подогретой градусами спирта фантазии шеф-повара и опять же Эди Хаврона.
Эде же было не привыкать. Кроме главного эфиопа, были в его карьере и такие вершины, как швейцар-мандарин в китайском ресторане и официант - самурай в японском. Официантом-самураем работать было сложнее, чем китайцем. Обширная талия Хаврона неохотно подчинялась тугим поясам кимоно, а меч, который нужно было все время таскать за поясом, при попытке повернуться опрокидывал со столов тарелки и бутылки, пачкая посетителям брюки.
***
Когда Даф пыталась приучить Депресняка к ошейнику, кот катался по полу, орал дурным голосом и пытался сорвать его задними лапами. Ошейник не отпускал, но и Депресняк не сдавался. Он не ел неделями, хрипел и раза три едва не задавился, просунув лапы под ошейник дальше, чем это было безопасно. Это была смертельная битва двух сущностей, которые ненавидели друг друга.
И вот теперь, привыкая к дарху, Меф ощущал себя Депресняком. Как и кот, он не мог избавиться от ненавистного ошейника. Цепь с дархом позванивала у него на шее, как колокольчик прокаженного. Дарх причинял постоянную поющую боль. Когда сосулька касалась голой кожи, боль становилась острее и напоминала Мефу слабый электрический разряд.
Занудливая старушка-память листала страницы. Когда-то давно ему подарили зажигалку из магазина фокусов. Из любознательности Мефодий расковырял се в первый же вечер. Внутри обнаружилась кнопка и отходящий от нее провод. Приложив провод к коже и нажав на кнопку, можно было получить удар током. Таким же оголенным проводом Меф и представлял себе дарх. Хуже всего было ночью. Мефу снились отвратительные сны. Ему чудилось, что дарх превращается в ртутную змею. Змея ползет по груди и заползает в нее сквозь кожу. За несколько дней Меф осунулся, похудел, стал вспыльчивым и как-то едва не прикончил Чимоданова, когда на тренировке тот в очередной раз попытался поиграть в берсерка.
Много раз Мефодий пытался сорвать цепь с дархом. Порой ему это удавалось, но все равно отойти от дарха далеко он не мог. Боль становилась непереносимой, и он почти терял сознание Только прохладная рука Дафны приводила его в чувство.
Хуже было другое: теперь, когда на шее у Мефа покачивалась сосулька из Тартара, самой Даф мучительно было прикасаться к нему. Он видел, как она бледнеет, стискивает зубы и пытается скрыть это напряженной, жалкой и перекошенной улыбкой.
Спору нет, продуманный подарок сделал Мефу великодушный горбун!
- Пока я с тобой, пусть даже обессиленная, я не дам дарху поглотить твой эйдос. Будем сопротивляться, пока можем, - ободряла его Дафна. Меф благодарен был ей за «мы». Особенно за то, что это «мы» не казалось страдальческим. В нем не присутствовало ни малейшей позы. Жертвуя собой, Дафна этого даже не замечала.
«Дарх дает силы только одному… Дарх несет боль всем, кто с ним соприкоснется. Но самую большую боль он причиняет тому, кто его носит… Дарх вселяет ужас во врагов… Дарх обжигает взгляд стражу света и завораживает смертного переливами граней… Дарх не должен соприкасаться с крыльями стражей света… Дарх дарит вечность, но эта вечность близка смерти… Дарх останавливает внутренний рост и уничтожает все хорошие задатки. Кто-то может сопротивляться веками, но финал предопределен… Дарх порабощает своего хозяина, если он слабее его. Но и если хозяин сильнее, он все равно порабощает его… Темный страж, лишившийся дарха, теряет вечность… Дарх не должен достаться свету… В дархе не должно быть меньше одного эйдоса. Опустевший дарх заберет собственный эйдос того, кто его носит». - повторял Меф сухими губами, с ненавистью разглядывая переливающуюся сосульку.
Арей понимал состояние Мефа. Пару раз Буслаев ловил на себе его задумчивый взгляд. Однако вслух сочувствие мечник не выражал - это было не в его привычках. «Жалость - наркотик посильнее героина. Если кто на нее подсядет - ничего уже его не вытащит», - говаривал он.
- Теперь дарх мучит тебя потому, что он пуст. Но когда он и получит первый эйдос, он продолжит терзать тебя. Удовольствие, которое ты испытаешь с каждым новым эйдосом, будет ярким, острым, но кратковременным. Единственное, что дарх действительно дарит - это силу в битвах и хмурое удовлетворение от собственного всесилия… Ну а боль… к боли привыкаешь, это мелочи, - вот и все, что сказал он Мефу.
До других объяснений мечник не снизошел.
***
Несколько дней спустя сотрудники русского отдела мрака сидели в резиденции на Большой Дмитровке и, уткнувшись в бумаги, просматривали отчеты суккубов. Улита подшивала их. Мошкин штамповал. Дотошный Чимоданов отклеивал от конвертов вложенные пакетики с эйдосами и пересыпал в пластиковые контейнеры от фотопленки, готовя к отправке в Тартар.
Нате, как обычно, не хватило лопаты, чтобы трудиться. Но она не скучала. Она то ругалась на извечно нелюбимого Чимоданова: «Такой дурак в носок сморкается и суккубов от суккулентов не отличит!», то разглядывала в карманное зеркальце свои губы с таким вниманием, словно на них были записана судьба человечества.
- А где Буслаев? Он почему не работает? - вдруг спросила она.
Как всякая последовательная, социально адаптированная лентяйка, Ната всегда волнительно относилась к тому, чтобы в минуты общественных усилий все были в сборе.
- Мефыч у себя. Вбил в стену трубу и подтягивается. Думаю, раньше чем через двадцать минут он появится, - взглянув на часы, заметил Чимоданов.
- Ну, про подтягивания я знаю, - сказала Ната.
- Ты знаешь про трубу, а не про сто раз в сумме. - уточнил Чимоданов. - Пока сто раз не подтянется - из комнаты не выйдет. Первые пятьдесят и ничего, бодренько так десятками отщелкивает, а потом болтается, как дохлый червяк. По одному разу, по два… Смотреть жалко - пристрелить хочется.
Евгеша завистливо вздохнул. Он тоже не отказался бы от такой силы воли, как у Мефа. Если у тебя есть воля, ты можешь заставить себя не испытать непрерывные сомнения.
- Меф же раньше на кулаках стоял, да? -спросил он.
- На кулаках - само собой. На кулаках вечером, - сказала Даф сострадательно.
Она знала, чего эти проявления воли стоят Мефодию сейчас, когда он толком и спать не может из за дарха. С точки зрения Даф, волю надо растягивать осторожно, так, как растягиваешь мышцы. Если делать это слишком резко, ничем хорошим это не закончится. Меф же предпочитал делать все именно резко. Дафну пугала его решимость. Она бы предпочла что-то более постепенное.
- Шиза цветет. Заскоки прогрессируют, - уронила Ната.
Она стояла перед зеркалом в витой серебряной раме. Глядя в это зеркало, когда-то поочередно застрелились три белых офицера. Вопреки ожиданиям Вихрова не стрелялась, а занималась гимнастикой лица. Поднимала брови, растягивала рот. Ее розовое лицо сминалось, как у комиссионера. Каждая мышца жила отдельной жизнью. Средний актер способен выразить лицом два-три чувства сразу. Ну, скажем, любовь и ненависть. Или мечтательность в гибридном сплаве со скукой. Ната же с легкостью выражала десяток чувств зараз. Причем чувств самых несочетаемых. Скажем, страсть, тоску, кокетство, жару, легкий голод и, положим, желание получить на день рождения горный велосипед. Как она выражала мимикой именно велосипед, а не что-нибудь другое, было необъяснимо. Захоти она к велосипеду пристегивающуюся фляжку - выразила бы лицом и фляжку, при этом не проронив ни единого слова.
Улита великодушно сказала:
- Заскоки, говоришь? Да нет, пока Меф ещё ничего, в рамках терпимого. Знаете, как точно определить, когда человек срывается с катушек?
- Ну и..?
- Это когда у него «фобий» становится больше, чем «маний». Ясно? У Буслаича же пока и маний особых нет. Легкие бзики, не больше, - великодушно оценила ведьма.
Когда Меф не появился и через двадцать минут. Чимоданова как самого «вумного» послали за ним. Петруччо поднялся и, толкнув дверь комнаты, просунул голову.
Меф сидел и, уперевшись подбородком в рукоять, точил меч. Меч нежился, как дворовый пес, которому вычесывают репьи из шерсти. Он не был избалован заботой. Петруччо стал смотреть, как брусок беззубо пытается вгрызться в металл, гораздо более прочный, чем сам брусок.
- Трудишься? Чтоб ты порезался! - пожелал Чимоданов.
С недавних пор у него появилась привычка желать людям только хорошее.
Меф покосился на него. Под запавшими глазами были круги.
- Обязательно. А потом переадресую боль тебе, Чемодан. И порез тоже, - сказал он, зная, что вполне способен это проделать.
Отложив меч, Мефодий спустился вниз. На столе все еще стоял контейнер из-под фотопленки, в который Чимоданов не закончил пересыпать эйдосы. Меф застыл и, сам того не замечая, уставился контейнер голодным взглядом.
Даф незаметно подошла сзади и закрыла ему ладонями глаза. Меф вздрогнул. Плечи его опустились.
- Прости, - сказал он, - сам не знаю, что на меня нашло.
- Зато я знаю, - сказала Даф, кивая Чимоданову, чтобы он поскорее убрал контейнер с глаз долой.
Она знала, что Меф последнее время часто испытывает искушение проверить, что произойдет, если он скормит дарху один из эйдосов, и без того доставшихся мраку. Выход казался простым, причем простым до идиотизма, но все же что-то останавливало Мефа. Сердце подсказывало ему, что, перешагнув через чужую душу, не спасешь уже и своей.
Буслаев взял папку с отчетами. Машинально пролистал. Отчеты суккубов источали слабый запах духов. Почерк мелкий, кокетливый, с завитушками. Почти в каждом отчете рисунки, застенчивые и подробные, как в девчачьих дневниках. Все тщательное, старательное, до реснички, до тычинки. Зато проследить в отчетах мысль было фактически нереально. Изначально тщедушная, она тонула в чувствах и увязала в эмоциях, как муха, севшая в клей. Эйдосов, особенно без гнильцы, тоже было маловато. То ли суккубы их утаивали, то ли человечество разучилось влюбляться и оплачивать свою любовь душой и кровью.
Посреди приемной, надувая щеки, что должно было символизировать чудовищную спешку, хотя он явно тащился еле-еле, возник запоздавший курьер из Тартара. На этот раз это был не мрачный безъязыкий джинн для особых поручений, а привычный Омар, которого Улита время от времени называла Юсуфом, не видя большой разницы.
- Мархаба![1] - приветствовала его Улита.