Оруженосец буркнул в микрофон: «Все чисто! Отбываем!», сочувственно взглянул на Ирку и поспешил за своей госпожой. Ирка посмотрела на Антигона. Тот лежал на земле, держался за печень и все никак не мог разогнуться.
- Какая женщина! Владеет же кто-то таким чудом! - прокашлял он в полном восторге.
Ирка уставилась на траву, примятую богатырскими ступнями Таамаг.
«Дураки бывают активные и пассивные. Остановимые и неостановимые. Контролируемые и неконтролируемые. Самая утомительная разновидность - это активный, неостановимый, неконтролируемый дурак», - вспомнилось Ирке.
Вот только вписывалась ли Таамаг в эту схему? Была ли она действительно грубой дурой или просто глубоко несчастной? Вопрос остался открытым.
Ирка уже забиралась по канату, когда ветер внезапно перестал раскачивать вершины. В странной, опустелой тишине отчетливо слышно стало, как первые тяжелые капли забарабанили по крыше «Приюта». Вот он - долгожданный дождь!
***
Часом позже Ирка спала в гамаке. Дождь барабанил по крыше. Антигон примостился на лежанке в соседней комнате и, положив булаву на колени, охранял хозяйку. Несколько часов он крепился, изредка для бодрости давая себе затрещину, но под утро сон сморил и его. К тому времени дождь стих. Лишь запоздавшие капли виновато постукивали по крыше.
Тухломон, притаившийся у крайнего столба, перекосил гибкий рот в ухмылке. Лигул не ошибся, выбрав для этого поручения именно его. Комиссионер просчитал все до мелочей. Охранный круг валькирии составляет около сотни метров.
На этом расстоянии валькирия, обязательно ощутит любое наделенное силой существо.
Ощутить-то ощутит, но как отреагирует? Комиссионер не вызвал у спящей Ирки особой тревоги и не разбудил ее, а вот появление стража или одиночной мавки, безусловно, заставило бы ее проснуться. Сейчас же присутствие комиссионера забивало слабую ауру мавки, как острые специи перекрывают вкус яда.
|
|
Вот что-то зашевелилось в углу под старыми тряпками… Медленно и неуклюже оттуда выползло существо, похожее на небольшого человека, слепленного из выброшенных на берег дохлых медуз. Ростом оно было с пятилетнего ребенка. Существо выглядело слабым, раскачивалось при ходьбе, оставляло на досках влажные, ничем не пахнущие следы. Изнутри грязный туман был прошит красными и фиолетовыми нитями сосудов. Лицо у существа отсутствовало - лишь впадины глаз и длинный, узкий, наискось прорезанный беззубый рот. Это был лишенный сущности биовампир - голодный, измотанный, деградировавший. Он не помнил, как очутился здесь и где был до того. Его вело то, что заменяло ему ум - голод и плотское ощущение другого человека. Все остальное было покрыто мутью забвенья. Память тоже нужно заслужить. Она требует энергии и сил. «Я Фролок. Меня зовут Фролок… я сын Римма… внук Хоакина», - это все, что он знал.
Комиссионер донес его до входа в «Приют», подсадил, позволив рыхлому телу просочиться в щель, и бросил. Фролок на миг растерялся, но ощутил добычу и запульсировал от нетерпения.
Подобравшись к Иркиному гамаку, Фролок первым делом быстро и бескровно укусил Ирку в сгиб руки. Валькирия рванулась, стала привставать, но вязкий холод уже растекся по ее крови. Она была в состоянии, близком к наркозу. Этот распространенный у вампиров прием назывался «не уходи никуда, малышка!».
|
|
Последним рывком Ирка опрокинула Фролока, отбросив мавку на метр. Фролок шлепнулся со звуком свалившегося с веревки мокрого полотенца. На эти несколько шагов до гамака и укус ушли почти все его силы. Если бы укус не вышел, валькирия убила бы мавку. Глупо было рассчитывать на снисхождение. Но вампир не боялся. Страх, как и память, требует сил. Отдохнув, Фролок привстал и вновь подполз к гамаку. Гамак качнулся и, возвращаясь, толкнул вампира. Удар был слабым, но и его хватило. Фролок лежал на полу лицом вниз и думал, что, если не дотянется до сонной артерии жертвы, - умрет. Сил оставалось только на одну попытку. Теперь он действовал осмотрительнее. Следил за движениями раскачивающегося гамака и сумел ухватиться цепкими пальцами за веревку. Подтянулся, воспользовался тем, что тело Ирки съехало чуть к краю, и присосался жадным беззубым ртом к пульсирующей жилке на ее шее. Его беззубые челюсти в первую секунду слишком туго сдавили Ирке горло. Фролок заметил это и поправился. Глупо… очень глупо и неосторожно. Правило первое биовампира гласит: если хочешь тянуть силы долго - никогда не убивай. Мертвый донор не дает сил. Спокойнее, еще спокойнее!
Фролок впитывал силу большими глотками. Впитывал так жадно, что перебрал, захмелел и, не удержавшись, свалился на пол. Он был еще слаб. Слишком долго ему пришлось голодать. Фролок лежал на полу и слабо вздрагивал. Он вновь потерял счет времени. Медлительное сонливое блаженство охватило его. Дряблое тело, похожее на сдувшийся шар, постепенно обретало упругость.
|
|
Все же Фролок не удержался и вновь подполз к гамаку. Еще хотя бы глоток. Он был так уверен, что парализующий укус еще действует, что забыл снова укусить Ирку в сгиб руки. Валькирия, которая начала уже приходить в себя, громко вскрикнула, ощутив на шее беззубые слюнявые челюсти. Фролок понял, что допустил ошибку.
За стеной, где спал Антигон, послышался шум. Кикимор тревожно закашлялся, завозился, сел на сундуке. Фролок ощутил его беспокойство. Сейчас кикимор возьмет булаву и придет посмотреть, в чем дело.
Фролок встревожился. Он не хотел сражаться. Честные битвы не для него. Так было еще при жизни. Выживают не сильные, выживают умные. Главное вовремя появиться и вовремя исчезнуть.
- Ты ничего не будешь помнить, валькирия! Ничего! Просто сон, просто кошмар! Мало ли что привидится в душной комнате под утро? - торопливо прошептал он на ухо Ирке, усилив свои слова не то укусом, не то коротким поцелуем в лимфатический узел под ухом.
Маленькая фигурка поспешно скользнула под тряпки, протиснулась в широкую щель между гнилыми досками и исчезла. Доски пола зашевелились. Это Фролок выбирался наружу. Он дополз до балки и повис, готовясь спрыгнуть. Руки его были слишком коротки. Фролок, сын Римма, внук Хоакина, болтался над пустотой. Насосавшаяся энергии мавка очень уязвима. Она может погибнуть, даже упав со стула. Голодной же мавке, напротив, нанести урон очень сложно. Сбросьте с балкона пустой пакет, пусть даже с двадцатого этажа - и вы не причините ему никакого вреда. Но наполните его водой и, встретившись с асфальтом, пакет непременно лопнет. Фролок болтался и пищал, не решаясь подвергнуться неизвестности. К счастью для него, Тухломон терпеливо дожидался его. Комиссионер подхватил мавку за бока, как толстую жабу, бегло осмотрел ее и, ухмыльнувшись, исчез вместе с ней.
***
Ирка проснулась разбитой. Никогда прежде с ней такого не случалось. Умываясь, валькирия взглянула в зеркало. Синие круги под глазами. На шее вытянутое малиновое пятно. Пришлось долго тереть его полотенцем, пока оно не исчезло.
Тренируясь в метании дротиков, она трижды подряд промазала не то что мимо центра - мимо самой мишени. В скверном настроении Ирка вернулась в «Приют» и позволила Антигону отпаивать себя кофе. Кикимор смутно ощущал себя виноватым и хлопотал, как деревенская бабуля, к которой приехал тощий и зеленый внук из города.
- Булочку возьмите, хозяйская мерзайка! Скверная, черствая, вонючая, с плесенью! - бубнил Антигон.
На его перевернутом языке это означало, что булка вкусная и более чем съедобная.
- А откуда она вообще взялась? - строго спросила Ирка.
Она ежедневно грызла Антигона за воровство продуктов. «Мы их от зла защищаем? Сами пить-кушать должны? Это такой налог на добро», - оправдывался кикимор.
Однако на этот раз слово «супермаркет» не прозвучало.
- Булки Матвей принес, пока вы вчера - хи-хи! - лебедячей уточкой в Оке плавали. Первый раз вижу некромага, который о ком-то заботится, - заявил Антигон.
«Ну не смешно ли, что о моем быте пекутся одни мужики? Кикимор, некромаг… Надо хоть бутерброды самой иногда делать», - подумала Ирка. Она все еще ощущала себя слабой, словно выпитой. Захватив с собой кофе и булки, валькирия-одиночка отправилась в спальню, снова легла и взяла на колени ноутбук.
Пальцы привычно забегали по клавишам. Ирка печатала вслепую, лишь изредка в рассеянной задумчивости взглядывая на клавиатуру. То, что она писала, в чистом виде нельзя было назвать дневником. Это был некий текст без дат и даже без годовых делений, который произвольно продолжался в любом произвольном месте. Записи Ирки (отрывки):
«Надо мне придумать себе абсолютные тезисы. Просто так.
Тезис первый: «Никому никого не жалко». Вывод: «Глупо жалеть себя - надо действовать».
Тезис второй: «Делать что-либо ради благодарности глупо. Добром надо жить и дышать, даже не осознавая, что то, что ты совершаешь, - добро. Только такое деятельное добро настоящее. Все остальное - суррогат напоказ».
Тезис третий: «Ничего абсолютного нет. Всякие неприятности имеют жесткие временные пределы. Глупо измерять время в месяцах и годах. Даже недели - это слишком круто. Надо в днях. Так проще терпеть. Мышечная боль после тренировки - два дня. Ссадина на локте - четыре. Депрессия - пять дней. Грипп - семь дней. Бессонница - сутки через трое. Любовь - сто дней, большая любовь - гм… ну, двести дней…»
Написав про двести дней, Ирка спохватилась, что не может выкинуть Мефа из головы гораздо дольше, и стерла последнее предложение.
«Нет, лучше не в днях… Надо считать в минутах. Нудная лекция - сто минут. Обидел кого-то - через две тысчонки минут тебя простят. Любовь вдребезги - еще десять тысяч минут страданий. Ну пятнадцать от силы… Можно даже таблицу составить. Чуть какое переживание - сразу подбежал к таблице и справился, сколько терпеть осталось.
Все же интересно, почему я не могу забыть Буслаева. Нелогично. Может, это не любовь, а уязвленное самолюбие? Досада? Недоумение, как это меня, такую хорошую и чудесную, такую… ну меня, меня!.. могли не оценить?
Интересно, почему я не могу полюбить Багрова, хотя он романтичнее Мефа втрое и заботливее раз в семь? Видимо, новая любовь не приходит просто так. К ее приходу надо морально приготовиться. Чуток убраться в душе, замести мусор в углы. А так глупо ожидать, что ты шлепаешь, скажем, на тренировку, а тут - бум! бац! - человек всей твоей жизни. Да ты его и не узнаешь, потому что, во-первых, он смотрит в сторону и думает про футбольный матч, а, во-вторых, лицо у него закрыто старым матрацем, который он тащит выбрасывать на помойку.
И вообще надо выкинуть из головы все эти мысли. Я валькирия-одиночка, а раз так, то любовь не для меня. Если рвать, то рвать совсем. Полумер не бывает. Не бывает полунадлома или полуболи».
Ирка встала, закрыла ноутбук и положила его на подоконник. Голова болела уже не так сильно. Молодые свежие силы постепенно приходили на смену той энергии, что вылакал жадный Фролок.
Глава 9
ФЛЕЙТЫЗЛАТОКРЫЛЫХ
Идеал: человек, который всю жизнь вечером живет радостным ожиданием завтрашнего дня, а утром каждого следующего дня встает с твердым осознанием того, что этот день наступил.
«Книга Света»
В тот день на Чимоданова снизошло вдохновение. Оно отыскало его в объятиях Морфея, бесцеремонно отряхнуло от крошек сна и вручило кусок одноцветного скульптурного пластилина. Петруччо сел и послушно принялся лепить человечков.
Примерно через полчаса к нему без стука вошел Меф и, не сказав даже «доброе утро!», направился к зеркалу. У самого Мефа в комнате зеркала не было.
- Решил собой полюбоваться? Тебя что, Вихрова покусала? - поинтересовался Петруччо.
Он сидел на полу и старательно дышал на вылепленного человечка, оживляя его.
- Нет. Мне кажется, у меня лицо меняется, - сказал Меф.
Чимоданов был единственный, кому он об этом сказал. Дафна немедленно забила бы тревогу, выдав больше внимания, чем он был способен переварить. Петруччо же настолько интересовался только сам собой, что помнить о других был органически не способен.
- Прыщи? - радостно спросил Чимоданов.
- Нет. Само выражение лица. Высокомерное. Резкое. Глаза запали.
- А-а-а. Я-то думал: нашего полку прибыло, - разочарованно протянул Чимоданов и вдруг ляпнул такое, глубину чего сам не осмыслил: - А про выражение чего ты удивляешься? Печать Каина. Бог шельму метит, - заявил он и снова принялся пыхтеть на пластилин.
Меф содрогнулся. Он слышал об этом и прежде и даже замечал, что у большинства их клиентов неприятные лица, но никогда не пытался систематизировать.
- Не оживляется никак! А, это же комиссионерский пластилин! Не надо было у мрака заказывать. Можно было и в худсалоне купить… - бубнил в эту минуту Чимоданов.
Обнаружив, что Меф продолжает жадно слушать, он сказал:
- В общем, как пьяниц беспроигрышно видно, так и всяких прочих. У всякого порока свое клеймо. Просто у одних лицо дольше сопротивляется, у других меньше.
И Чимоданов снова засопел на пластилин. Сегодня Петруччо был в кожаной жилетке без рукавов. Жилетка шла Чимоданову гораздо больше пестрых свитеров. В ней он смахивал на цыгана. Руки у него тоже были цыганьи - тощие, без видимой мускулатуры, но жилистые и цепкие. Правый бицепс обвивала татуировка - ленточный китайский дракон.
- Да что ж это такое! Не хочешь оживать, собака такая! - ворчал Чимоданов.
Кусок пластилина, от которого Петруччо настойчиво требовал жизни, внезапно сам собой смялся, принял новую форму, выскользнул из рук Чимоданова, и на столе заплясал маленький глумливый комиссионерчик.
- Папаша! Папаша, эйдос дай! - пищал он, протягивая к Петруччо ручки.
Чимоданов кивнул, взял со стола словарь и с размаху опустил его на голову комиссионерчику. Под книгой что-то хлюпнуло.
- А те, что недвижимостью занимаются, эти как умные обезьянки. Взгляд у них такой - чик! рентген! - а потом снова сладенький! - продолжая прерванный разговор, сказал Чимоданов.
Меф невольно представил себе быстрое, умное, сладкое лицо… - А ты наблюдательный! - сказал он.
Петруччо не стал прикидываться польщенным. Мания величия имеет кучу минусов и лишь один большой плюс. Тех, кто ею страдает, невозможно удивить.
- Я же и из глины много леплю, не только из этой дряни. У меня это профессиональное…
- Ты с детства лепишь? Давно начал? - спросил Меф.
Когда он познакомился с Чимодановым, тот уже достиг в лепке высокого уровня. Получается, начал раньше.
- Угу. Я был задумчивый ребенок. Правда, задумчивость моя была слабоумного характера. Прихлопнуть кому-нибудь пальцы дверью, связать веревкой, кинуть камнем. А потом мне как-то купили белую глину, не какой-нибудь там вонючий пластилин, ну я и подсел… - Петруччо ностальгически шмыгнул носом.
- Ты, Буслаев, не страдай! У тебя есть, конечно, уже печать, но на начальной стадии. Жить пока можно. И вообще я завидую тебе белой завистью… Ну, может, с небольшими черными прожилками! - добавил он покровительственно.
- Почему завидуешь? - заинтересовался Меф.
- Ну ты как-никак наследник конторы, девчонка у тебя есть, и вообще ты на рожу симпатичный. А я вот моральный уродец, и, как ни крути, мне приходится тщательно эксплуатировать эту тему, - заявил он.
Меф взглянул на дарх. В его витых спиралях заблудился солнечный луч. Луч метался, бился о края, как загнанный, и вдруг исчез. Сожравший его дарх имел удовлетворенный вид.
***
Чимоданов враскачку вошел в приемную и с размаху плюхнулся в кресло. Улита оценивающе уставилась на него.
- И как ощущения? Ничего не чувствуешь? - ласково спросила она.
- Нет.
- И совесть не чешется? Когда садишься на червяков - извиняйся перед ними, пожалуйста. Им ведь обидно, хотя они и маленькие, - пояснила ведьма.
Чимоданов подскочил на метр и с ужасом уставился на сверток. Сквозь газету проступала красная кашица.
- Что это?
- Корм для рыб, мотыль. Я завела себе золотую рыбку. Ее зовут Федя. Улита кивнула на свой новый стол, где между двух черепов-чернильниц стоял аквариум. В аквариуме, плохо понимая, куда она попала, плавала пучеглазая рыба.
- Это и есть Федя? - невинно спросила Вихрова. Только она умела маскировать ехидство так, что наружу' не проглядывало его, ехидства, мохнатых ушей.
- Точно. Но я уверена, что это рыб мужского пола. Женский пол я на дух не переношу, даже в виде кильки в консервной банке, - заявила Улита, выразительно уставившись на Нату.
- Кто бы сомневался! Но вообще-то, когда девушка твоего плана заводит себе живность, пусть даже хомяка, это говорит о многом! - сказала Ната.
Улита щелкнула ногтем по стеклу аквариума. Рыб Федя заметался, не понимая, откуда взялся звук.
- Ты хочешь сказать, что только пушистые Дафночки могут заводить себе котиков? - мрачно спросила ведьма.
- Заводить могут все. Но есть определенный тип девушек, у которых никогда не было ничего живого. Ни крыс, ни собак, ни попугайчиков, ни кактуса на окне. Они просто органически не способны ни за кем ухаживать. Так вот, когда такая девушка заводит себе рыбку Федю - это уже кое-что! Это обычно говорит о чудовищном одиночестве и жажде любви! - заявила Вихрова. Улита посмотрела на нее долгим взглядом, таким проникновенно-прозрачным и отрешенным, что Нате стало не по себе. Она представила себе, как клинок входит в горло и выходит у позвоночника. «Сколько раз я клялась не дразнить ее!» - сказала себе Ната, ощущая, как внутри у нее все замерзает.
Дверь резиденции распахнулась. Мефодий набрал в грудь воздуха, чтобы разобраться с наглыми комиссионерами, но воздух так и остался у него в груди, не превратившись в слова…
В резиденцию ввалились Аида Плаховна и Арей. Плаховна, бодрая и оживленная, сразу затопала к кабинету на своих стреуголенных старостью ножках. Сила, сродственная той, что тянет гусей осенью лететь на юг, а ночных бабочек биться в стекло фонаря, влекла Мамзелькину к бочонку.
- А если ей не дать медовухи? - спросил как-то практичный Чимоданов.
- Не дашь - она и так возьмет. А то и притащится за тобой раньше времени. Заявит потом, что перепутала имя и четыре буквы в фамилии, - резонно ответил Меф.
Арей задержался у двери. Он пошатывался. На лбу запеклась кровь. Под мышкой мечник держал сверток из толстой мешковины. Из свертка выглядывали мундштуки двух флейт. Взять флейты светлых просто так, ничем не обмотав, Арей, как создание мрака, не смог бы.
Мефодий попытался загородить сверток от Дафны, но опоздал. Она уже заметила его и в ужа се уставилась на флейты. Даф слишком хорошо поняла, что это означает. Арей поморщился. Однако теперь прятать флейты или натягивать на мундштуки мешковину было поздно.
- Надо было оставить снаружи, - проворчал он.
- Златокрылые вас выследили? - спросил Меф. Арей покачал головой. Чтобы не упасть, он был вынужден опереться о дверной косяк.
- Встреча была случайной. Ее никто не ожидал: ни я, ни они. Я так и не понял, кто атаковал первым. Эта пара златокрылых всем была хороша, но они подпустили меня ближе, чем следовало.
Даф слушала, дрожа. Арей ничего не замечал. Ему порой не хватало такта, когда он увлекался и начинал говорить о том единственном, что действительно его интересовало.
- На их месте я держал бы разрыв метров в шесть-восемь. Тогда второй успел бы завершить маголодию, пока я разбирался с первым. Но и без того им почти удалось меня прикончить. Если бы Аида не подобрала меня, я долго бы валялся, - сказал Арей.
Барон мрака предпочитал воспринимать жизнь просто. Златокрылые не успели завершить маголодий, поэтому он лишь ранен. Завершили бы - уже они понесли бы в Эдем его меч и дарх, тоже для надежности обернув их чем-нибудь. Внезапно Меф понял, что всегда смущало его в Арее и мешало попасть под влияние этого цельного характера. Порой глаза мечника застывали и подергивались пленкой, как у мертвых кур. В них появлялся мутный, неподвижный блеск, какой бывает у убийц - нет, не убийц-психопатов, а спокойных деловитых убийц, вроде военных пулеметчиков или снайперов, для которых людей нет, а есть заградительная стрельба или мишени.
Арей убивал будто нехотя, по необходимости, но в то же время не без ленивого удовольствия, какое испытывает профессионал, когда ему удается недурно сделать свою работу.
Мечник опустился в кресло, из которого незадолго до этого вспорхнул Чимоданов. Во взгляде Улиты Петруччо прочитал, что, если он вякнет о мотыле, исчезнувшем из кресла пару минут назад, это будет последняя шутка клоуна.
Дверь скрипнула. Из кабинета начальника русского отдела, кокетливо прихрамывая, вышла Мамзелькина. В руках она цепко держала чашу с медовухой.
- Не против, Ареюшка, что я у тебя распоряжаюсь? - спросила она.
Начальник русского отдела что-то промычал, не открывая глаз.
Мамзелькина глотнула медовухи. Подержала во рту, посмаковала и проглотила. Желтоватые щечки, покрытые сеточкой старческих жилок, раскраснелись. Аида Плаховна пришла в хорошее расположение духа.
- А ну, Буслаев, ходь сюды! Разговор есть! - приказала она.
Меф приблизился. Мамзелькина отвела его в угол и, небрежным взмахом руки выставив барьер против подслушивания, спросила:
- Лихо ты с яросом управился. Сам или помог кто?
Глазки старушки алчно сощурились. Меф молчал.
- Ну да хоть бы и помог. Все равно лихо, - бойко затараторила Мамзелькина. - Не ожидал Лигул, хоть дархом и подстраховался. Приглядываются к тебе в Тартаре многие. Лигул-то не всем по нраву! Скупердяй он, бумажная душонка, в канцеляриях штаны просидел, всех паутиной оплел. Рубакам-то и служакам старым, вроде Арея, плохо при нем стало. Эйдосы-то нынче ручейком текут, не речкой. Горбун это знает и зол на тебя… Жди беды!
Меф усмехнулся. Ждать беды от Лигула - не новость.
- Прасковью тут давеча видела. В Москве. Привет она тебе шлет! - продолжала частить Мамзелькина. Буслаев смутился.
- Как это? Она же не разговаривает?
- И-и, милый, что я немых мало носила? Важное-то глазами говорят. Язык, он так: по зубам потрепаться да остановку автобуса узнать.
- Не верю.
- Не веришь, так и не верь. За что купила, за то продаю. Заинтересовал ты ее. Да только не гордись сильно: кого она в Тартаре видела? Выбор-то сам понимаешь: из двух елочек да из сосенки! Ты, милый, Прасковье не верь. Не простая она. Лигул-то не за красивые глазки ее взял.
- А зачем он ее взял? - спросил Меф.
Аида Плаховна воздела лукавые глазки к потолку.
- Вот уж не знаю. Он мне не докладается.
Меф, научившийся разбираться во лжи, понял, что старуха что-то утаивает.
- Дарх-то как? Шейку до крови не натирает? - поинтересовалась Мамзелькина.
- Нет. Все врекрасно, - сказал Меф, нарочитой оговоркой выдавая истину. Аида Плаховна понимающе хмыкнула.
- И валькирии-одиночке не доверяй! Осторожен будь… Через нее, через Прасковью, да через Даф беда к тебе ползет. Уж с какого боку, не знаю, да только чую, - пропела она.
Сухими пальцами Мамзелькина ущипнула Мефодия за щеку и, позванивая косой, засеменила к двери.
- Все, голубки, пошла я. Двадцать минут уж на Земле никто не помирал. Лопухоиды, коли заме тят, диссертации научные защищать будут. На озон да на витамины все списывать. А что Мамзелькина у друзей гостила, ни одна собака не догадается.
Продолжая бубнить, Аида Плаховна взялась за ручку двери и исчезла. Если стражи телепортировали всегда с четкой вспышкой, то Мамзелькина втягивалась внутрь и исчезала с шашлычным дымком. По характеру исчезновений она напоминала Дафне джиншу Гюльнару, которая давно сидела в кувшине. Однообразные шуточки про блондинок всех порядком достали.
По приемной расплылся сладковатый, грустный запах кладбища. Казалось, старуха, исчезая, высосала из мира всю радость.
- Подчеркиваю: когда-нибудь у нас закончится медовуха. Тогда старуха перестанет прикидываться доброй и всех прикончит, - сказал Чимоданов.
- А другую медовуху раздобыть нельзя? - спросил Мошкин. - Или наложить на бочонок заклинание, чтобы он никогда не пустел?
- Магия, что ли? Стреляного воробья дихлофосом не траванешь, - презрительно заявила Улита, и Евгеша почувствовал полную безнадежность своего предложения.
В двери резиденции поскреблась тишина. Портрет Лигула оскалился лошадиными зубами. По портрету поползла неосторожная, томная от летней жары муха. Зубы щелкнули. Муха исчезла.
- Черный юмор Аиды мне надоел! - решительно заявила Ната, подводя черту под недавним разговором. Меф улыбнулся.
- Ты не знаешь, что такое настоящий черный юмор. Я тоже не знал, пока вчера сам не увидел. Мужик, продающий у метро памятники, высек на граните свой портрет. С датой рождения, со всеми делами, даже с черточкой. Стоит, лыбится. Мамзелькиной бы такой понравился.
- Ей вообще дураки нравятся. Только напрасно дураки думают, что им это сильно поможет, - цинично заявила Улита.
***
Арей с час просидел на кресле, закрыв глаза. Затем рывком встал и удалился в кабинет. Меф знал, что сегодня он будет отлеживаться. Золотые крылья стражей Арей унес с собой, а флейты в мешковине остались на полу. Дафна подошла и горестно присела рядом, глядя на грустно сияющие мундштуки. Лицо у нее было бледным. Из него точно выпили весь румянец. Она смотрела на флейты и ей хотелось, с криком ворвавшись в кабинет Арея, броситься на него и расцарапать ему лицо.
Что он понимает, этот тупой барон мрака, для которого убийство - спорт! Первым нанес удар, сорвал с шеи золотые крылья - вот и все. Угрызений совести не больше, чем у пенсионера, который выиграл у приятеля партию в шашки. Разве он понимает, сколько раз заботливые, чуткие руки касались флейт! Сколько раз полные спокойной мудрости маголодии поднимались в прозрачное небо Эдема. Сколько эйдосов отвоевано, сколько размазано липких и мерзких комиссионеров! И вот теперь флейты в мешковине, а их хозяев, которых она, Дафна, возможно, знала, больше нет.
Лишь стражи мрака с их извращенным сознанием могут думать, что флейты - оружие. Это их мечи годятся только для войны. Флейты же света прежде всего инструмент созидания и пробуждения. Боевые маголодии - это вторично. Они возникли лишь в последние тысячелетия, когда появилась необходимость защищаться от мрака.
Какое оправдание можно придумать Арею? То, что он несчастен? Но не потому ли Арей несчастен, что он слишком часто сам причинял страдание, и оно по неумолимому закону вечности вернулось к нему с лихвой?
Меф внимательно наблюдал за Дафной. Ему казалось, что она где-то далеко, не в резиденции мрака. Даф то бормотала что-то, то горестно раскачивалась, то слабо улыбалась, а под конец развернула мешковину и стала гладить флейты, точно они были живыми. Поведение Даф не укрылось от остальных. Мошкин сочувственно вздохнул. Улита покачала головой. Ната прищурилась: «Тэк-с, вякать не будем, но на заметочку возьмем!»
Депресняк сидел у ног Дафны и, прижав единственное ухо, смотрел на флейты. С таким видом коты и собаки глядят на огонь. Он и пугает их, и притягивает. Сына адского кошака и райской кошечки раздирали противоречия.
Улита подошла к парадному портрету Лигула и мокрой губкой стала энергично вытирать с лица горбуна пыль. Лигул, начавший было приглядываться к Дафне, поспешно отвернулся. Губка - это, конечно, прекрасно, но только если от нее так не воняет прогорклым кухонным жиром. И откуда, интересно, ведьма ее телепортировала?
- Буслаев! - сказала ведьма дежурным голосом. - Ничего личного, но советую начать шевелиться! Твоя девушка чуток потерялась и забыла, в какой очереди стоит.
Растерявшись, Меф подошел к Дафне и мягко попытался взять флейты. Когда на нее упала тень, Даф вздрогнула, дернула флейты, и получилось, что вместо мешковины Мефодий схватился за мундштуки. Быстрым движением он отобрал флейты, оставив в руках у Даф одну мешковину, и тут только понял, что произошло. Он держал флейты светлых голой рукой и не испытывал боли. Более того, его охватило странное чувство. Мефу казалось, что он стоит в осеннем, светлом и прозрачном лесу, а ветер, дующий откуда-то снизу, вдоль земли, закручивается вокруг его тела, и вместе с ветром закручиваются сотни желтых и красных листьев. Это было щекотное, тревожащее чувство, которое порой бывает, когда к радости примешивается легкая печаль. Сам не зная зачем, Меф поднес мундштук флейты к губам. Он действовал не задумываясь. Просто ему захотелось исторгнуть из флейты хотя бы один звук.
Однако прежде чем он коснулся губами мундштука, другой флейтой он случайно задел цепь дарха. Дарх налился тяжестью и рванул его шею вниз с силой якоря. Выронив флейты, Меф упал на одно колено.
Быстро оглядевшись, он понял, что никто ничего не заметил. Все произошло мгновенно. Улита продолжала тереть губкой физиономию Лигула, сладко повторяя: «Где ж ты, родимый, так засвинячился?» Ната разбиралась с Чимодановым, а Мошкин изучал стыки мраморных плит.
Одна Даф, кажется, поняла, что случилось. Она схватила Мефа за локоть.
- Ты вырвал у меня флейты златокрылых!
- Прости!
- Я не о том! Ты их коснулся!
- Твоей флейты я тоже касался, - сказал Меф. Он не понимал пока значения происходящего.
- Моя флейта - другое. Я твой страж-хранитель. А сейчас ты коснулся их флейт. И тебе понравилось! Но тише! Здесь - больше ни слова! - прошептала Даф.
Ее глаза лучились счастьем. В них Меф снова видел тот залитый солнцем лес.
Оставив, наконец, в покое портрет Лигула, Улита подобрала мешковиной обе упавшие флейты, тщательно их завернула и спрятала в стол.