Эссиорх помедлил и кивнул. Хранители не любопытны. Им слишком хорошо известна простая истина: в знании - сила, но в незнании - счастье.
Троил провел ладонью по столу, точно стирал несуществующую пыль. Когда он убрал ладонь, на столе полыхал маленький овальный портрет мужчины средних лет. Широкие скулы. Твердые, властные губы. Прищуренные бунтарские глаза. В его облике проступало что-то смутно знакомое.
- Кто это? - спросил Эссиорх.
- Диомид - светлый страж, полюбивший обычную девушку и ради нее отказавшийся от вечности. Его не удерживали насильно. Ты знаешь нашу позицию по этому вопросу. Уйти можно. Вернуться обратно - никогда. Свет не фантик от конфеты: захотел бросил, захотел поднял, - сурово сказал Троил.
Эссиорх молчал. Бунтарские глаза портрета не отпускали его.
- Диомид оставил Эдем в начале тринадцатого века. Поселился в Новгороде. Там его имя звучало слишком чужеродно, и он стал Демидом. Имел двух сыновей. В преклонных летах был убит немецким рыцарем Ливонского ордена во время знаменитого Ледового побоища. Стоял, разумеется, в первом ряду пеших ополченцев, которые приняли на себя главный удар рыцарского клина. Стражи, пусть и бывшие, не могут иначе. Основное мужество требуется не для того, чтобы убивать, а для того, чтобы с достоинством погибнуть, - голос Троила дрогнул.
Эссиорх ждал. Он чувствовал, что главное еще впереди.
- Ну и еще один факт из жизни Диомида. У стражей, как ты знаешь, фамилий нет. Нам они не нужны. Но когда Диомид оказался в Новгороде, ему пришлось взять фамилию. Он выбрал вполне новгородскую. Так страж света Диомид стал простым новгородцем Демидом Буслаевым.
- Что? - быстро спросил Эссиорх, внезапно понимая разгадку скул и глаз.
|
|
- Ты не ослышался. В жилах Мефодия Буслаева течет кровь стража света. Мраку об этом неизвестно, хотя они, вне всякого сомнения, интересовались его родословной. Однако этот дар такого рода, что не может быть открыт мраку без желания того, кто его имеет, - закончил Троил.
- Вы знали об этом давно? - спросил Эссиорх. Главный Страж осторожно подул на портрет, и тот исчез.
- Узнал недавно. Подозревал давно. Мефодий оставался для меня загадкой. При тех усилиях, что вкладывал в него мрак, при полной вседозволенности, он должен был деградировать гораздо быстрее. Он ухитрился сохранить независимость. Весьма условную, но все же.
- С тринадцатого века много воды утекло. Той крови уже одна капля. Да и потом Диомид был отступником, - осторожно сказал Эссиорх.
- Не отступником. Я знал Диомида лично. Он был увлекающимся, горячим, вспыльчивым, влюбчивым. Но он не изменял Эдему. Он отказался от вечности добровольно… - Троил сопровождал каждое слово веским щелчком ногтей по столешнице. - Да, крови капля. Но ты не хуже моего знаешь, что кровь стражей света не измеряется каплями. Она либо есть, либо ее нет. Кровь стража света и силы повелителя мрака. К тому же у мальчишки цел эйдос, а эйдос - это свет, это способность к самоопределению, к тому, чтобы самому быть своим провожатым.
Эссиорх уставился на квадратные носки своих ботинок. Здесь, в Эдеме, где все ходили в сандалиях, его купленная в Москве обувь выглядела чужеродно.
- Как только представлю, что у Буслаева на шее дарх! Эта мерзлая, пожирающая эйдосы змея, которая вечно хочет отогреться теплом человеческого тела и никогда не отогреется! И это теперь навсегда! Как у Арея! - сказал Эссиорх и неожиданно для себя ударил кулаком по столу.
|
|
Чернильница подпрыгнула. В отворившуюся дверь просунулись обеспокоенные физиономии златокрылых. Троил нетерпеливо махнул рукой. Златокрылые исчезли.
- Спокойнее! Излишняя горячность похвальна только для сковороды, да и то в период короткого увлечения блинчиками, - подняв брови, сказал Троил.
- И что мы можем сделать? Разбить дарх? Отобрать его у Мефа? - спросил Эссиорх.
- Ты забыл, что такое дарх. Простейшее существо из недр Тартара, живучее, как сине-зеленая водоросль. Он существует со своим владельцем в симбиозе. Сам по себе он ничто, но многократно умножает силы хозяина, используя энергию эйдосов. Связь его с владельцем нерасторжима. Он как пес, который если вонзит зубы, то вырвать их можно лишь с мясом.
Эссиорх скрестил на груди руки. Он осознавал, что Троил прав, но не желал это признавать.
- Так в чем проблема? Да, дарх опасен, но не бессмертен. Маголодии света уничтожили сотни дархов. Причем дархов с эйдосами! - сказал он убежденно.
- Вот именно: с эйдосами. Если мы попытаемся захватить дарх сейчас, он выгрызет собственный эйдос Мефа и сгинет во мрак вместе с ним.
- И никак нельзя помешать этому? Даже если мы развяжем войну и бросим в атаку всех златокрылых? - удивился Эссиорх.
- А что это решит? Один эйдос - цена самого дарха. Плата за выход этой дряни из глубин Тартара в Верхний Мир. Эх, и почему Буслаев не вогнал клинок в глотку Лигулу до того, как тот накинул цепь дарха ему на шею!
Зрачки Генерального Стража сузились, как у кота. Маленькая сухая ладонь не то ударила, не то царапнула по столу. Эссиорх отметил, что на сей раз златокрылые не заглядывали, мистическим образом уловив разницу.
|
|
- Все же надежда есть… - продолжал Троил, слегка смущенный собственной вспыльчивостью. Не от нее ли только что он предостерегал Эссиорха?
Он сунул руку в ящик стола и достал гребень с закругленными концами. - Возьми гребень и передай его Дафне. Пусть расчесывает им Буслаеву волосы. Это временно смягчит страдания, которые доставляет ему дарх. Только напомни ей, что не стоит хранить гребень в резиденции мрака!
Эссиорх взял гребень. От гребня исходил ободряющий жар. Казалось, он пульсирует теплом Эдема. Ласковым светом, который всему дает жизнь, а не пожирает себе подобных. Всякому, кто хоть раз ощутил прикосновение этого живого тепла, невольно приходила одна мысль. Не в том ли беда мрака, что он не может породить ничего нового, а лишь с невероятной фантазией портит, пародирует и уродует то, что создано светом? Иногда это кажется забавным, но недолго. До тех лишь пор, пока не понимаешь, как это все вторично и тупиково.
Не удержавшись, Эссиорх осторожно понюхал гребень. Запах был тонким, дразнящим. Такой запах никогда не может надоесть.
- Из чего он? - спросил Эссиорх.
- Из самшита первой трепетной надежды. Одна из больших ветвей отломилась не так давно, и я попросил вырезать гребень. Кровь светлого стража должна откликнуться. Пока мрак не захватил мальчишку полностью, можно побороться за его эйдос, - сказал Троил. Эссиорх внимательно смотрел на гребень. Ему казалось, что даже он, хранитель, долго не бывший в Эдеме, получает от него силы. Мысли ста новились четче. Неопределенная размытость желаний исчезала, растворяясь в ясности и красоте прямого пути.
- Помогите Дафне, Троил! Поручитесь за нее! Поручительство света очистит ее от яда, которым была пропитана флейта, - попросил он.
Троил прищурился. Казалось, он взвешивает слова Эссиорха на незримых весах.
- Переводить ослов в идиотов - одно удовольствие. Надо только запомнить, что два осла равны одному идиоту. А вот в кретинов сложно. Получается большой остаток, - сказал он.
- О чем это вы? - растерялся Эссиорх.
- О мраке. Там не ослы сидят. Что скажет мрак, если Даф вновь обретет дар? «С какой радости, скажет мрак, свет помогает изгнаннице?»
- Но мы не можем бросить Дафну без маголодий, без крыльев! Как она будет помогать Буслаеву, особенно теперь, когда он в таком положении, что каждую минуту может скатиться во мрак? - настаивал Эссиорх.
Троил снова задумался. Заметно было, что он колеблется.
- Передай Дафне гребень, Эссиорх. Скажи, что свет за нее поручится, но не сейчас, а позже, когда у мрака не будет времени этому удивляться. Ступай! - сказал он.
Обнадеженный Эссиорх пожал Троилу руку - сухая, крепкая, деловитая ладонь - и хотел выйти.
- Погоди! - остановил его Троил. - Ты ведь бродил все эти дни по Эдемскому саду, не так ли?
- Да.
- А не случалось ли тебе - возможно, ненароком - забредать в Березовую Рощу у холмов? - голос Троила звучал ровно, но Эссиорх ощущал скрытое напряжение.
- Да. Я люблю эту рощу. Она как будто невзрачная и скромная - без всех этих попугайских красок, волшебных плодов, но все же туда что-то тянет, - сказал Эссиорх.
- Правда? - В голосе Троила симпатия смешалась с легкой недоверчивостью. - Когда-то давно, когда я был обычным златокрылым и думал лишь о битвах, я случайно оказался в этой роще. Я должен был прибыть в казармы к трем, но время оставалось, и мне захотелось пройтись. Обычно мы все время мчимся и не знаем мест, где живем. Ногами не знаем. С крыльев оно все не так… Там смотришь вперед, а не по сторонам. Не успеваешь оглядеться, почувствовать…
- Я понимаю.
- И вот я шел и вдруг увидел старую березу. Звучит, конечно, смешно: в березовой роще увидеть березу. Но это была особая береза. У нее почти отсутствовали темные узлы коры да и ствол был раза в два шире. Другие березы ощущали ее совершенство и держались поодаль, чтобы не затмевать. Она была такая прямая, стремительная, такой совершенной формы, что у меня дрогнуло сердце, хотя я всегда был равнодушен к деревьям. Другое дело - флейты, боевые маголодии…
Троил замолчал, прикрыв глаза. Казалось, он заглядывает в себя.
- В тот момент я впервые в жизни понял, что такое истинная красота. Когда внутреннее и внешнее сливаются в совершенстве, но сливаются так, что совершенное существо не замечает своего совершенства. Оно выше его. Я подошел к березе и коснулся ее щекой. Потом скулой и ухом. Ствол был прохладным, но где-то в глубине ощущалось тугое, теплое биение. Это от корней шел сок, но я воспринимал его как удары сердца… И со мной вдруг случилось то, чего никогда не было прежде. Я заплакал от счастья, от переполнявших меня чувств.
Эссиорх недоверчиво взглянул на крепкое смуглое лицо Троила. Не верилось, чтобы этот цельный и волевой страж мог плакать…
- Меня вдруг захлестнуло, затопило. Я ощутил себя в центре ищущей, внимательной, бесконечно доброй вселенной. Словно я стоял в кромешной темноте, а сверху вдруг упал луч солнца. И тогда я впервые абсолютно ясно ощутил присутствие Того, кто стоит над Эдемом, над Прозрачными Сферами. Он был велик, прекрасен, бесконечно добр. Не слащаво добр. Не навязчиво. Не сентиментально. Это было не то сюсюкающее, раздражающее, сопливое добро, которое на самом деле не добро вовсе, а пародия мрака, который старается изгадить все то, чего не может уничтожить. Он вбирал в себя все и одновременно был всем. Он видел каждого и всякого понимал. Не было никого, кого бы он ненавидел. Да и сама ненависть казалась смешным чувством рядом с его захлестывающим светом… Несколько секунд спустя свет осторожно удалился, но частица его осталась во мне и зажгла фитиль свечи, которая горит до сих пор.
Некоторое время Троил сидел молча, глядя в зеркало своей памяти, а потом поднялся, и Эссиорх понял, что теперь с ним прощаются окончательно.
- И вот я подумал: если бы Мефодий хотя бы на миг мог ощутить эту безумную яркость, не оттолкнуло бы это его от мрака? Сложность в том, что этот свет ненавязчив и никогда не придет, пока человек сам не пожелает перемен… Иногда же и жизни мало, чтобы их пожелать, - сказал Генеральный Страж.
Глава 7
ШОКОЛАДНЫЙ ЮНОША
Человек умирает, когда утрачивает способность удивляться и радоваться простым вещам.
Всякая другая смерть смертью не считается.
«Книга Света»
Дафна собиралась войти к Мефу, когда услышала его голос. Он с кем-то спорил:
- Нет! Я сказал: нет! Пауза, напряженная тишина, и снова: - Отстань от меня!
Дафна открыла дверь и увидела, что Мефодий, мокрый от пота, по пояс голый, сидит на полу. Он худ, почти тощ, но мускулы хорошо развиты. Особенно грудные и пресс. Руки жилистые. На груди синяки. Должно быть, снова Мошкин достал шестом.
- Ты с кем ругался? - спросила Даф.
- Ни с кем!
Мефодий что-то поспешно забросил за спину, но Дафна успела заметить, что в руках у него был дарх.
- Он тебя не оставляет в покое? - спросила Дафна.
- Мы ним как два калеки - слепой и безногий - не можем друг без друга. Я несу его на плечах, а он убеждает, что с его помощью я смогу лучше узнать мир, - угрюмо признался Меф.
- Это он не может без тебя. Ты без него прекрасно можешь, - не согласилась Даф.
- В самом деле? Тогда смотри!
Меф снял с шеи цепь, отошел в дальний угол комнаты, чуть помедлил и, стиснув зубы, зашвырнул дарх в противоположный угол. В полете сосулька успела обжечь Дафне взгляд. Она ударилась о стену, упала и, корчась точно червь, поползла к Мефодию. Дафна ощущала страх дарха и исходившие от него волны ненависти. Но главным чувством был сосущий голод. Он передавался Дафне, и она, к ужасу своему, вполне могла себе представить, что можно кинуться на человека и зубами перегрызть ему горло.
Дафна не могла отвести от сосульки взгляд, хотя глаза ее болели и слезились. Наконец, сделав усилие, она повернулась к дарху спиной.
- Ты хотел показать, что он ползет, да? - спросила она Мефа. Буслаев не ответил. Дафна посмотрела на не го. Меф полз к дарху. Его узкое тело корчилось на полу, повторяя движения сосульки. Дафна окликнула его. Мефодий не услышал. Он и дарх встретились в дальнем углу комнаты. Дарх прополз совсем мало. Основной путь проделал Мефодий. Схватил цепь и судорожно натянул на шею. Сосулька коснулась его груди, куснула ее до крови, как ревнивый хорек, и успокоилась.
Меф с трудом сел. Дафну он пока не узнавал. Прошла почти минута, прежде чем его мутные, обессмысленные глаза обрели ясность.
- Зачем ты его бросил? Ты знал, что будет, да? - спросила Даф.
- Не прикидывайся Мошкиным, - проворчал Меф. - Да, знал. Просто я хотел показать тебе, какя без него могу.
- Ты без него можешь, - заверила его Дафна. - Несмотря ни на что. Я ЗНАЮ.
Меф одарил ее взглядом, в котором на минимум восторга приходился максимум других чувств. Он подошел к тазу, в котором вода никогда не иссякала, рывком поднял его и вылил себе на голову.
- Я тоже знаю, что должен в это верить, - сказал он.
***
Всю ночь Меф вылезал из ямы. Глина скользила, чавкала влагой, не давала пальцам зацепиться. Дно ямы ухмылялось беззубым ртом Аиды Мамзелькиной, в котором копошились белые черви.
Чем сильнее Меф старался выбраться, тем больше сползал. Глина крошилась, не желая служить опорой. Яма разрасталась. Наконец огромным усилием Мефу удалось если не вылезти, то хотя бы не сползать больше. Расставив ноги, он уперся коленями в края ямы и застыл, стараясь не глядеть вниз, где Мамзелькина жадно заглатывала осыпавшуюся землю. Буслаев висел и понимал, что всякое движение неминуемо приведет к тому, что он сорвется. Руки слабели, бедра тоже, и бесконечно держаться было невозможно.
Портрет Прасковьи, прислоненный к стене, смотрел на Мефа загадочным взглядом. Плоская, сетчатая тень фонаря беспокойно гладила лицо, оживляя его. Полные губы кривились - не определить, сострадательно или насмешливо.
- Даф! - позвал Меф сквозь сон. Позвал без крика, без голоса, одним сердцем.
Портрет сдвинул брони и застыл. Стало заметно, как справа, в верхнем углу, шелушится масляная краска.
- Даф! - снова позвал Мефодий и внезапно ощутил, что она рядом.
Дафна приподняла его голову и положила себе на колени. Не в силах вырваться из змеиных объятий сна, Меф ощущал, как ее легкие пальцы скользят по его скулам, промокают потный лоб, разбирают пряди слипшихся волос… Боль и страх отступили. Шамкающая пасть Мамзелькиной показалась нестрашной и жалкой. Буслаев сумел сделать то, чего ему не удавалось раньше: рывком проснулся. Дафны рядом не было. Она исчезла в минуту его пробуждения.
Меф взглядом отыскал дарх. Он лежал на груди, и кожа под ним была красная, точно ночью он разведал ее.
Буслаев оделся, вышел в гостиную второго этажа и, заметив, что дверь в комнату Мошкина приоткрыта, зачем-то заглянул к нему. Всякий раз, как он оказывался у Мошкина, Мефодию приходило в голову, что комната Евгеши - это сам Евгеша. Длинная, вытянутая, с одним широко распахнутым удивленным окном, выходящим на Большую Дмитровку. Мебель, как и везде в жилых комнатах резиденции, была самая скромная. Кровать, стол, два стула. Разномастность стульев объяснялась, по предположению Мефа, просто. Самоубийцы редко сговариваются, на какой стул забраться в последнюю минуту. Никакой заботы об обстановке резиденции мрака.
На стенах комнаты Мошкина желтели многочисленные самоклеящиеся бумажки. Почти все они были бытового свойства, например: «Купить свитер» или «Нужен новый шест». Среди напоминалок попадались и чисто мошкинские перлы. Скажем, необходимость поиска зонта выражалась фразой: «Найти зонт, да?» Меф не выдержал и хмыкнул. Евгеша, сидевший за столом спиной к нему, резко повернулся.
- О чем страдаем? - спросил Меф.
- Сказать? - засомневался Мошкин.
- Да скажи уж, не томи, - согласился Меф. Скажи он: «Сам решай!», Евгеша раскачивался бы до позднего вечера.
- Знаешь, - сказал Евгеша, - когда мы стояли против тех троих стражей в Тартаре, я понял, что никогда не смог бы поднять руки на того, кто так дышит, смотрит. Я скорее позволил бы убить себя, чем убил бы сам…
- Верю и понимаю, - сказал Меф. Мошкин, приоткрыв рот, в волнении смотрел на него.
- Понимаешь? А ты… смог бы? Что ты почувствовал, когда убил яроса?
Буслаев на секунду закрыл глаза и честно перемотал назад пленку воспоминаний.
- Да ничего. Я просто захотел, чтобы тряска прекратилась. Все вышло само собой. А когда он уж лежал мертвый, я испытал что-то вроде раскаянья. Хотя это просто тварь из Тартара, - сказал он. Мошкин кивнул.
- Почему-то мне так и показалось. Ну ладно, пошли вниз!
***
Спустились они не вовремя. В канцелярии шла уборка. Всякий мужчина знает, что попасть куда-либо во время уборки крайне неприятно. Меф и Евгеша переглянулись и попытались ретироваться на второй этаж, однако им не удалось смыться незамеченными. Меф мгновенно был рекрутирован Дафной и трудоустроен передвигальщиком мебели, а Евгеша приставлен к Нате в статусе низкоквалифицированной рабочей силы.
Канцелярия убиралась обычно с помощью магии, но все же раза четыре в год Арей заставлял своих сотрудников делать это вручную. «Ничто так не вышибает тошнотворный запах суккубов и не снимает прослушку комиссионеров, как банальная мокрая тряпка», - утверждал он.
И вот сегодня как раз был один из этих четырех дней. И всякий раз Меф размышлял, как много такое простое занятие, как уборка, может сказать о женском характере.
Улита всегда убиралась с таким остервенением, что с ней страшно было находиться рядом. Если она окунала в ведро тряпку, брызги долетали до потолка. Если отжимала, то так перекашивала рот, словно ломала шею врагу. Если двигала диван, все замирали, опасаясь, что этим диваном Улита сейчас кого-нибудь размажет по стене. И опасались не напрасно - случаи были. Когда же ведьма бралась за пылесос, лучше было вообще удрать из комнаты. Трубу она держала так, будто ожидала команду «На старт!». Мотор пылесоса метался как кистень, круша все живое. В глазах Улиты пылало фанатическое пламя.
- Теперь я понимаю, почему двести лет назад особо полнокровным девушкам каждую весну ставили пиявки. Когда мало сил - плохо, но все же человек конструктивен. Шлепает потихоньку, делает что-то. Но когда сил много, а девать их некуда, силы бродят, пузырятся и срывают с хозяина крышу, - шепнул Евгеше Меф. Шепнул тихо, опасаясь карающего пылесоса.
Полной противоположностью Улите была Ната. Тряпку она брала ногтями, долго бултыхала ее в ведре, а затем грустно буксировала по полу, будто везла за собой машинку на веревочке. Продолжалось это до тех пор, пока кто-нибудь не выдерживал и с воплем не отнимал у нее тряпку. Ната умильно хлопала глазами, гнусно ухмыляясь в душе. Именно этого она и добивалась.
Даф была единственным приятным исключением. Она убиралась быстро, без омерзения, но и без того патологического стремления к стерильности, которая часто превращает хороших хозяек в издерганных истеричек.
Уборка близилась к завершению, и Ната даже ухитрилась зацепить шваброй громадный, редкой ценности светильник, когда внезапно посреди резиденции мрака полыхнула вспышка телепортации. Улита перестала ножом сдирать со стола полировку, пытаясь оттереть свечной воск, и выпрямилась.
- Я же сказал: никакой магии! Руками! - донесся резкий окрик из кабинета Арея.
Секунду спустя барон мрака вырос в дверях. И сразу стало понятно, что к уборке примененная магия не имеет никакого отношения. Извиняться мечник не стал. Слово «извини» слишком сложное для истинного стража мрака. В нем целых три слога и все с «и». Запомнить их в правильной последовательности нет никакой возможности.
***
В гаснущем, с алым ободом круге, неизменно сопровождавшем дальние телепортации из Тартара, стояли двое. Девушка была одета по-земному - в зеленоватую туристическую куртку с большим количеством карманов и карманчиков и джинсы. Меф поднял взгляд на ее лицо и вздрогнул, поняв, что уже видел его. Один раз в Тартаре, рядом с троном Лигула, и много раз на портрете… Те же алые губы, впалые меловые щеки и внезапный косящий взгляд. - Прасковья! - позвал он.
Девушка вскинула на Мефа глаза. Через секунду она отвела их и больше не глядела на него, но Мефа не оставляло ощущение, что он является центром ее направленного внимания.
- Чему обязаны?.. - с холодком спросил Арей. Воспитанница Лигула не привыкла, чтобы с ней так разговаривали. С гневом она скрестила на груди руки. На мгновение чинную канцелярию мрака затопило эмоциями столь яркими, что в них, как свечи, растаяли бы даже ломаки - суккубы. Светильник, уже пострадавший от швабры Наты, лопнул и осколками осыпал приемную. Меф успел выставить защиту вокруг себя и прижавшейся к нему Дафны. Мошкин замешкался, и ему рассекло стеклом лоб.
Вода в ведре, в котором Улита отжимала тряпку, кипела. Из него поднимался столб вонючего пара. За несколько секунд ведро опустело на две трети. В приемной запотели стекла. Даф ощутила, что голова у нее мокрая.
- Можно было и не убираться, - мрачно сказала Улита.
- И башку не мыть с утра. Но кто мог знать, что эта припрется? - добавила Ната.
Прасковья одарила ее холодной улыбкой. Вода в ведре мгновенно застыла. Причем застыла неровно, со всплесками, с бурлением, - так, как кипела. Волосы Наты, Дафны и остальных покрылись слоем льда, в который вмерзла вся грязь канцелярии.
Мошкин ревниво моргнул. Разумеется, воду мог заморозить и он, но воспитанница Лигула проделывала все с потрясающей небрежностью. Она даже не трудилась замечать, какое воздействие оказывают ее эмоции на посторонние предметы.
- Так чему мы обязаны честью видеть вас здесь? - убийственно вежливо снова спросил Арей.
- Она не ответит. Она не разговаривает, - заступаясь за Прасковью, шепнул ему Меф.
Мечник кивнул. Видно, и сам уже это вспомнил.
- Тогда пусть скажет тот, другой! Он-то, надеюсь, не немой?
Все взгляды устремились на спутника Прасковьи, который, смутившись от такого избыточного внимания, пугливо заозирался. Широкобедрый, пухлый, с выпуклыми глазами, один из которых был желтым, а другой оранжевым, он напоминал волнистого попугайчика. Такой же хлопотливый, поспешно охорашивающийся, пестрый. Даже смотрел он как волнистый попугайчик - косился поочередно то одним, то другим глазом, при этом немного склоняя голову набок.
Улита бесцеремонно шагнула к нему, обошла вокруг и, принюхиваясь, потянула носом.
- Нет, Арей, - сообщила она. - Этот не немой! Этот шоколадный!
- ЧТО?
- Натуральный шоколадный юноша. Глаза - мармелад. Уши - зефир. Губы - жевательная резинка. Щеки - желе. Зубы - рот открой! - кусковой сахар. Волосы… мм-м… не разберу. Соломка? Слоеное тесто? Может, отщипнуть - попробовать?
Улита плотоядно облизнулась. Шоколадный юноша заметил это и поспешил отодвинуться.
- Умоляю, не надо! Меня зовут Ромасюсик, - сказал он сдобным, хорошо пропеченным голосом.
- Ромасюсик - это от Рома? - спросил мечник.
- Да. А вы Арей?
Мечник промычал что-то утвердительное. Мефу показалось, он втайне опасался, что его тоже назовут «Арейсюсиком».
- Фантастично! Арей! Я вас абсолютно таким себе и представлял! Фантастично! Что-то такое большое, грузное, величественное! Изумительно! - заблеял шоколадный юноша, бегая вокруг Арея.
Ромасюсик весь был сплошное движение. Стоять на месте он не мог. Он то приседал, то выпрямлялся, то подпрыгивал - и все это без очевидной цели. Его пухлые шоколадные руки, казалось, жили отдельной от мозга жизнью. Они метались и хватали все подряд.
- Ой, как брутально! Я могу это потрогать? А это? - восклицал он, подбегая к оружию, которое не успели занести в оружейную.
- Ты это уже трогаешь, - говорил Меф.
- Ой, как чудесно! А это что, казачья шашка?
Мефу не хотелось его разочаровывать, но все же он буркнул: - Это испанская рапира.
- Брутально! А это еще одна испанская рапира?
- С утра это был арбалет, - сказал Меф. Ромасюсик пришел в полный восторг и стал трогать арбалет. Учитывая, что он был заряжен, Дафна вежливо попросила не целиться ей в лоб.
- Если вам, конечно, не сложно, - добавила она.
Ромасюсик не понял. Он смотрел на Даф и сахарно улыбался калорий так на двести.
- Ты, овощ! Положи железку на место и спрячь руки в карманы, если не можешь ничего не трогать, - повысив голос, сказал Меф.
Ромасюсик послушно положил арбалет и сунул руки в карманы. Заметно было, что пальцы шевелятся у него и там.
Чимоданов некоторое время критически изучал Ромасюсика, а затем в лоб спросил:
- Ты комиссионер, что ли? Пластилин в Тартаре закончился - стали вас из шоколада шлепать?
Такта в нем было, как у танка, который едет по трупам. Ромасюсик от обиды перестал вертеться и подозревать неизвестное смертоносное оружие в выбивалке для ковров.
- Я не комиссионер! Я человек! - сказал он. Улита печально посмотрела на «человека» и посоветовала не попадаться ей на узенькой дорожке, когда будет не с чем пить чай.
Ромасюсик исторг вздох. Из его нутра дохнуло той горячей волной, какая бывает от свежеиспеченного именинного пирога. Улита не выдержала искушения. Она шагнула к шоколадному юноше и попыталась оторвать зефирное ухо. Арей многозначительно крякнул, и ведьма вовремя вспомнила, что худеет.
- Подумаешь, одно ухо. Что, жалко? - проворчала Улита, отворачиваясь, чтобы не искушать себя. Ромасюсик благодарно уставился на мечника.
- Я так вам признателен! Вы спасли меня! Простите, что я доставляю вам столько хлопот… Конечно, этого говорить не стоит, я вас едва знаю, но я так люблю вас! Так люблю! Вы мне почти как отец! - произнес он прерывающимся голосом.
На его мармеладные глаза навернулись газированные слезы.
Арей с сомнением покосился на Ромасюсика и посоветовал не слишком набиваться в родственники. Но Ромасюсик и не набивался.
- О, не обращайте внимания! Я знаю, что иногда бываю смешон! Но что я могу поделать? Я маленький парусник, который качает на волнах в океане эмоций! - пояснил он.
- И ты всегда был таким… э-э-э… парусником? - осторожно спросил Меф. Ромасюсик закивал.
- Да, брутальный мальчик! Я всегда был эмоциональный! В старом теле даже еще больше.
- А что с твоим старым телом? - спросил Меф, размышляя, стоит ли отрывать Ромасюсику голову за «брутального мальчика».
- Оно утонуло в Лете. Это тело такое же, как прежнее, только из шоколада! - пояснил Ромасюсик.
- Никогда не слышала, чтобы мертвецам выдавали шоколадные тела, - влезла Улита.
- Я не мертвец! - обиделся Ромасюсик. - В Лете нельзя утонуть, потому что там нет живых, а я был живой. То есть вы понимаете, что я хочу сказать? Получился логический казус. Канцелярия мрака долго вела обо мне переписку!
Шоколадный юноша оживился, завертелся и снова попытался что-то схватить, но Меф напомнил ему о необходимости держать руки в карманах. Про себя Буслаев позавидовал человеку, которого способны приводить в такой восторг собственные несчастья.
- А как ты вообще оказался в Тартаре? - спросил он.
- Фантастично, да? Моя бабушка - то есть мама моей мамы, была помешанная. Сумасшедшая, я хочу сказать. То есть не очень дружила с головой.
«Мне известно, кто такие сумасшедшие», - хотел сказать Меф, но передумал. Едва ли это могло победить страсть Ромасюсика все разжевывать.
- Когда мне было одиннадцать - ну вы понимаете, одиннадцать не чего-то, а лет! - бабушка однажды встала очень рано и повела меня на крышу. Сказала, что надо идти тихо, не будить родителей и что она хочет мне кое-что показать. У нее откуда-то был ключ от чердака. На крыше я испугался высоты (все-таки двадцать четыре этажа, понимаете!), закричал, вцепился в ограждение, но она укусила мне руку… Вообразите, прямо зубами! Потом схватила меня и прыгнула. Вниз, я хочу сказать.
- Да уж не вверх, - пробормотала Улита.
Жалость у нее часто облекалась в легкую агрессию. Шоколадный юноша посмотрел на ведьму без укора. Настроен он был всепрощающе.
- Бабушка летела и хохотала. Это было так страшно, что я описался… - очень радостно сказал Ромасюсик.
- Надо думать, - процедила Улита.
- И тут я вдруг увидел мое одеяло. Оно висело на веревке. Ну его повесили на балкон, чтобы оно высохло. Когда я увидел одеяло, мне ужасно захотелось оказаться на балконе. Я поклялся, что готов сделать все, что угодно. Тут меня что-то кольнуло в грудь, и я - чик! - уже на балконе. Все произошло очень быстро, в две секунды, это я только рассказываю долго, понимаете? А бабушка… ну, в общем, она смяла крышу у одной машины и застряла. Уже мертвая, понимаете? Хозяин машины потом приходил и требовал с родителей денег, но ему ничего не дали… Смешно, да? - Ромасюсик подпрыгнул от восторга.