Что до меня, то в некоторых песнях я начал исполнять драматические, как мне казалось, телодвижения с барабанными палочками. Например, в «Light My Fire» и «When the Music’s Over» я вздымал руки с палочками вверх и «делал волну» между ударами. Сам не знаю, почему именно эти две песни так сподвигали меня пошоуменствовать, вероятно, просто потому что они мне нравились. Мне казалось естественным то, что я делаю, и я ощущал, что до задних рядов в больших залах долетает на только звук моих барабанов, но и мои эмоции. Я обматывал пальцы пластырем, чтобы палочки крепче держались в руках. В конце выступления, на завершающих аккордах, я вставал, продолжая играть дробь по тарелкам, затем давал знак Рею и Робби, они дружно брали последнюю ноту, а я что есть силы бил обеими палочками по рабочему барабану. Палочки при этом обычно ломались, и я швырял обломки в публику. Я не хотел использовать более толстые палочки, это замедляло мою игру. Иногда фаны приходили за сцену с обломками и просили оставить на них автограф. Однажды я заметил на дереве кровь. Я посмотрел на свои пальцы и увидел красные пятна, проступившие сквозь белый пластырь.
«I’ve got blisters on my fingers!» (У меня волдыри на пальцах! – автор цитирует знаменитое восклицание Ринго Стара в конце песни «Helter Skelter» на пластинке «White Album» Beatles, прим пер).
Судя по всему, я был где то не здесь во время тех концертов.
К концу 1967 Джим воистину обрел себя как исполнитель. Он начал больше двигаться по сцене, перемещаться с края на край, обращаться к людям на балконе или прыгать в зал со сцены, прямо в центральный проход. «Иногда он падал на пол и крутился, как змея, - вспоминает Робби. – Я знал, что Джим по натуре не очень-то склонен к таким вещам, но мне было ясно, что он подсел на драйв, и что ему приходится взвинчивать себя, чтобы выдавать все больше и больше, по мере того, как толпы росли. Мне было жаль его».
|
|
Он начал протягивать микрофон людям в зале, предлагая петь, кричать и делать что вздумается. Некоторые стеснялись микрофона, большинство просто вопили. Джим любил добиваться отклика у зрителей, не только у толпы, ему хотелось слышать и отдельные голоса. Мы могли подолгу импровизировать, дожидаясь, пока Джим вернется к своим основным обязанностям и продолжит петь; публика знала песни по пластинкам и ждала, когда же, наконец, вновь зазвучит его голос, и Джим намерено затягивал, пока все, и я в особенности, уже были готовы взорваться от возбуждения.
Это было как прелюдия, доведенная до предела. Чем-то похоже на раги Рави Шанкара. Имеет смысл подождать подольше – радихорошей кульминации. Мне не нравилось наше новое прозвище: «Короли Оргазменного Рока». Рави Шанкару тоже не нравилось, когда его музыку использовали для порнофильмов. Он в суд подавал! То, что Шанкар называет «звуками Бога», стало фонограммой для секса.
На концертах начали происходить словесные баталии между Джимом и публикой. Чаще всего зрители требовали сыграть какую-то из песен. Джим немедленно возражал, добиваясь еще большей реакции.
- Ол райт, ол райт, так что вам еще сыграть?
- «Cristal Ship»! «Love Me Two Times»! «People Are Strange»!
Все вопили, одновременно выкрикивая разные названия.
- Нет, нет, не все сразу! – подначивал Джим.
«Break On Through»! “Light My Fire”! “Back Door Man”!
Наконец, к нашему облегчению, Джим вновь начинал петь.
|
|
«Все выглядело так, словно Джим был электрическим шаманом, - сказал как-то Рей, описывая наши концерты, - а мы были оркестром электрического шамана, который колотит в бубны, котлы и во что попало у него за спиной. Иногда у него не получалось или не было настроения входить в состояние, но мы все колотили и колотили, и мало помалу это брало над ним верх. Господи, я мог послать электрический разряд сквозь него, нажав на клавиши. И Джон мог, своими барабанами. Именно так это и выглядело, каждый раз – судорога, конвульсия! - я брал аккорд на органе, и его дергало, как от удара током. И он опять входил в «это». Порой он был просто невероятен. Просто поразителен. И его состояние передавалось публике!»
***
У славы обнаружилась утомительная и занудная сторона, связанная с постоянными путешествиями. Было легко распуститься и начать вести себя как ребенок, поскольку все заботы брали на себя другие. С этого момента мы начали подниматься на борт самолетов первыми: VIP-группы пропускают вперед. Делегацию скотопромышленников – и делегацию «Дверей». Представьте себе: цивильная публика чинно дожидается посадки на рейс Питтсбург-Нью-Йорк, и тут появляется кучка волосатых фриков-хипанов, которых подводят к трапу вне очереди и сажают в бизнес-класс! На лицах пассажиров было написано: «Куда, на хрен, катится эта страна?»
От бесконечных перемещений в пространстве начинала течь крыша. Порой я не мог вспомнить, в каком городе мы находимся в данный момент. Кливленд? Нет. Питтсбург? Нет. Коннектикут? Да. Нью-Хейвен, штат Коннектикут. А сам я откуда? Из Лос-Анджелеса. Точно.
|
|
***
Нью-Хейвен, Коннектикут
10 декабря, 1967
В тот вечер, перед нашим выходом на сцену, я был озабочен тем, чтобы Винс передвинул мои барабаны назад, за линию колонок. Мне не хотелось оглохнуть, даже ради «этих уродцев», как я в шутку назвал Джима, Рея и Робби в нашем первом пресс-релизе для “Electra Records”.
После того, как Винс переустановил мои барабаны, он сообщил мне о том, что полицейский облил Джима слезоточивым газом в одной из гримерок. Никто ничего не знает, но вроде как Джим «прибалтывал поклонницу» в какой-то из боковых комнат, туда заглянул коп, решил что это фаны из публики и приказал очистить помещение. В своей изысканной мистер-хайдовской манере Джим послал копа на х... В ответ полицейский прыснул Джиму газом в глаза.
Когда Моррисон вышел на сцену, я сразу почувствовал, что сейчас будет скандал. Глаза его были красными и он был взбешен. В середине «Back Door Man» Джим поведал слушателям историю об инциденте за сценой и начал стебать полицейских, которые выстроились прямо перед сценой, якобы для того, чтобы защитить нас от публики. Копы стали оборачиваться, и выражение их лиц не сулило Джиму ничего хорошего. Джим продолжал подстрекать толпу так, что я вжимался на своем драм-стуле: найдется ли здесь хоть один смелый, кто отважится сделать хоть что-нибудь!
Двое или трое полисменов появились на сцене, выйдя с боков и из-за занавеса сзади. Мое сердце застучало вдвое быстрей. Джим сунул микрофон под нос одному из офицеров со словами: «Давай, скажи что хотел, чувак!» Они начали крутить Джиму руки, и я удрал со сцены, нырнув под занавес. Настроение в зале было истерическим, даже ожесточенным. Выглядывая из-за края сцены, я думал, что так, наверное, ощущаешь себя на войне. В воздухе пахло настоящей паникой.
Неожиданно кто-то схватил меня за руку, напугав до полусмерти. Это был Винс.
- Что они собираются сделать с Джимом? – он почти кричал.
Я слышал, как толпа начала скандировать: «На полицейский участок! На полицейский участок! На полицейский участок!»
Возник Рей и вслух поддержал идею о всеобщем походе к участку. Я с тревогой взглянул на него и Рей ответил:
- Все о’кей, с нами репортер из журнала «Life».
Я вновь подумал о Джиме. Что с ним? Может, копы уже отбивают ему почки? Меня трясло от смешанных чувств. Ситуация в группе полностью вышла из-под контроля. Джим – безумец. Я пытался как-то приглушить в себе нарастающий страх, что все это - только начало.
Рей позже признался, что тогда у него тоже возникло предчувствие, что Нью-Хейвен – это начало конца всего, ради чего мы так долго трудились.
***
К моему удивлению, Король Ящериц был в отличном настроении, проведя ночь в кутузке, и мы отбыли в Филадельфию, невзирая на некую пост-Нью-Хейвенскую паранойю. Как обычно, все старались засунуть свои эмоции поглубже под коврик, словно ничего особенного не случилось. В Филадельфии мы сходили на большую AM-станцию, где вели себя как паиньки и трясли руки ди-джеям. Когда мы уже уходили, один из дикторов сказал: «Обожаю этот ваш сингл, «Light My Fire»! Когда новый выпустите?» О «People Are Strange» он и слыхом не слыхал, хотя мы выпустили его уже три месяца назад. Я поковырялся в носу и сел в лимузин.
Мы ехали на концерт, за окнами шел дождь. Я был готов поклясться, что водитель нашего лимузина – наркоман. Он был бритоголовый и смотрел на нас волком. Прибыв на место, мы узнали, что в зале присутствует местный отдел полиции нравов – в полном составе, с камерами и портативными магнитофонами – чтобы иметь доказательства на случай, если мы нарушим те или иные законы.
Перед самым выходом Бил Сиддонс, наш второй роуд-менеджер, умолял Джима не произносить на сцене слов «shit» и «fuck». Само собой, Джим начал материться, как только добрался до микрофона. Удивительным образом, за всеобщим гамом полицейские не сумели ничего толком записать.
Это была не самая лучшая атмосфера для создания музыки. Тем вечером мы выступали скованно, мягко выражаясь. Я все время переживал, как бы Джим не ляпнул лишнего, а Джим злился, что ему затыкают рот.
После концерта мы поехали на вечеринку домой к одному из фанов. По прежнему шел дождь. Мы приказали шоферу ждать, и поднялись по мокрым ступенькам на высокое крыльцо старого дома из красного кирпича. Это были обычные для шестидесятых посиделки с травой. Все сидели прямо на полу, передавая косяк по кругу, слушая музыку и почти не общаясь словесно, за исключением редких фраз типа «улёт» и «вау, чуваки».
Через час или около того, памятуя о нашем злюке-водиле, мы вернулись в лимузин, держась подчеркнуто молча и сплоченно. Он отвез нас обратно в отель, не издав ни единого звука в пути. Мы дружно выдохнули, когда он убыл.
Я снял с себя шмотки, мокрые насквозь два часа назад и высохшие прямо на мне. И вдруг ощутил, что у меня сильно зудит под коленками. Я набрал ванную. Я знал, что вода, особенно горячая, еще больше усилит раздражение, но я был весь в засохшем поту, и хотел посидеть в ванной, чтобы хоть немного расслабить мозги. Моя кожа расплатится позже.
Я разлегся в ванной и мысленно прокрутил в голове весь концерт, фиксируя хорошие моменты – хотя их было всего ничего – и стараясь понять, как исправить слабые места. Я любил анализировать все, что происходило на сцене, но тем вечером у меня было плохо с анализом. Нет, ребята, все не так, все не так как надо - крутилось в голове. Я-то думал, что это сплошной кайф и расслабон: быть в знаменитой рок-группе.
***
- Я болен… короче, я не смогу выступать в Норт-Весте в это уикенд, - солгал я Солу.
- Ты должен, там все распродано!
- Вы, по идее, тоже должны быть на всех наших концертах, а не только в прикольных городах типа Нью-Йорка! Ведь мы отстегиваем вам по пятнадцать процентов с каждого концерта, верно?
- Мы наймем другого ударника!
- Отлично!
Я был сам себе противен, но сил садиться в следующий самолет у меня не было. Я надеялся, что Рей, Робби и Джим не слишком рассердятся.
- Ты не едешь? – спросил меня Робби по телефону.
- Я болен, - промямлил я.
- Ни фига ты не болен, ты просто устал нянчиться с Джимом!
Я ничего не ответил. На самом деле, мы не нянчились с Джимом. Мы переживали из-за него все время. Я - больше всех. Робби, естественно, тоже устал, но он не был готов ни к каким решительным шагам по этому поводу.
Задним числом Робби говорил, что с этого момента, в конце 67-го – начале 68-го, он начал испытывать антипатию к Джиму и думать, что карьера группы может оборваться в любой момент.
***
«Я не болен, в здравом уме, и отказываюсь от выдвижения своей партией себя на следующий срок в качестве вашего президента». В выпуске радионовостей прозвучало шокирующее заявление Президента Джонсона. Массовые протесты заставили LBJ уйти из офиса, и я ощущал себя соучастником свершившегося. Гордым соучастником. Доверенным свидетелем защиты в суде над Чикагской Семеркой. (Судебный процесс (1970) над семью участниками антивоенных демонстраций, состоявшихся во время Национального съезда Демократической партии в Чикаго в 1968. Все семеро были оправданы. Прим. пер.)
Вы могли наблюдать на экране телевизора, как человек стареет прямо у вас на глазах. Ничего личного, я просто ненавидел его политический курс. Другие кандидаты обещали положить конец войне. По крайней мере, была надежда.
***
Рей был прав. Нью-Хейвен стал началом конца всего, ради чего мы трудились. Наш второй сингл со второго альбома, «Love Me Two Times», стремительно поднимался в чартах, но был снят с ротации после Нью-Хейвена. Мы были слишком скандальными. Shit.
Прозвучало мнение, что Джон Килор, барабанщик из «Daily Flash», который подменял меня на концертах в Сиэтле и Портленде, сыграл так себе. Что привело меня в хорошее расположение духа. Без меня никак. Я и сам не ожидал. Джон – очень компетентный барабанщик, но, как я понял, мой вклад уникален и повторить его трудно.
Мои свидания с Джулией Броуз проистекали своим чередом и все было путем, пока в городе не объявился предмет ее былой страсти. Он вернулся в Эл-Эй из Джорджии, и интуиция подсказала мне, что у них опять закрутилось. В общем, однажды ночью я, едучи по Лорел-каньону, свернул налево по Стенли Хиллз Драйв в объезд Лукаут, и медленно подкатил к ее уютному гнездышку, второй дом вверх по склону направо. Свет у нее горел. Я развернул машину и припарковался с противоположной стороны улицы, упершись колесами в бордюр. Я тихо пересек крутую улицу и поднялся на ее крыльцо. Через окно мне было видно, что Джулия с кем-то в задней комнате. Вместо того, чтобы уйти, я постучал в двери.
Отсюда выход лишь один, но просто так не выйти мне за двери
Ведь там внутри с тобой мужчина, быть может, твой, зайду, проверю
Моя ревность удивила меня. Надо полагать, эта девушка действительно мне нравилась. Они привели себя в порядок и открыли мне дверь. Я попытался сделать вид, что ничего не заметил. Меня одолевала злость, я словно оледенел изнутри, пока Джулия знакомила меня с парнем. Он выглядел, как серфер и звали его Грегг Оллман. Я неловко извинился и выскочил на улицу. Махариши советует не поднимать со дна грязь прошлого. Дело зряшное. Я успокаивал себя, как мог. Мне скоро ехать в Европу, а там… там я кого-нибудь повстречаю. Может быть.
***
Перед отъездом в Европу мы с Робби прошли месячный курс медитаций. Его проводил сам Махариши, в чудном местечке Скво Велли у озера Тахо в Северной Калифорнии, и мне очень хотелось лично ощутить ту атмосферу любви, которую описывал Бакминстер Фуллер: «Махариши странствует по Западному миру, чтобы помочь проявиться здесь любви. Вы ощущаете искренность и чистоту Махариши в первое же мгновение встречи с ним. Вы просто смотрите ему в глаза – и любовь уже с вами».
Бизнес-локомотив «The Doors» еще не набрал таких оборотов, чтобы с него нельзя было спрыгнуть ни на миг, так что менеджеры и агенты не стали давить на нас, не позволяя уехать. Джим и Рей тоже не возражали. Очень жаль, что Джим так и не попытался изучить повнимательней альтернативные пути, чтобы расслабиться и забыть о крысиных бегах.
У вас собачьи гонки есть
И скачки лошадиные
У вас людская раса здесь
Но вся – в бегах крысиных
- Bob Marley
Мы с Робби сняли большую хижину на северном берегу озера. Вместе с нами поселились Пол Хорн, джазовый флейтист, виброфонист из его ансамбля Эмиль Ричардс, еще более известный в качестве студийного перкуссиониста, и Джордан, мой приятель-фокусник. Хижина называлась Лунная Дюна (Moon Dune), и сам Махариши останавливался здесь год назад. Пол настоял, чтобы мы поселились в бывшем жилище Риши.
Мы медитировали почти весь день в промежутках между лекциями Махариши, а по вечерам у нас было время почитать и пообщаться. Однажды днем, когда Махариши шел мимо меня, выходя из аудитории после лекции, я поймал на себе его взгляд и склонил голову. «Пройдет немного лет - и ты расцветешь», - произнес он.
В тот же день, вечером, несколько музыкантов из числа медитирующих повытаскивали свои инструменты, и мы устроили отличный джем-сейшен. В паре номеров я играл вместе с Эмилем, Полом и Робби. Я играл с парнями, на которых смотрел как на идолов, когда они выступали в Шелли Мэнн Хоул. Я несколько раз был там на выступлениях «Paul Horn Quintet», и сразу начал наигрывать быстрый джазовый вальс в их стиле. Робби подзавис, прежде чем освоился с непривычной для себя идиомой, но Эмиль, не переставая играть ритмический ход, поднял вверх большой палец, чем вдохновил меня жечь дальше, заполняя пустоту барабанами. Когда мы шли обратно в хижину, Пол и Эмиль поздравляли меня с хорошей игрой. Я был взволнован до глубины души.
На следующий день – это была ровно середина курса – я вызвался отвезти подружку Джордана в аэропорт в Рино. Робби дал мне свой Порше, и Джордан поехал с нами за компанию.
Посадив девчонку в самолет, мы покатили обратно через Рино. Это был шок. Любой город покажется кошмаром, если перед этим вы провели две недели в глуши, погрузившись в медитации и растворившись в атмосфере Махаришиной любви. Я чувствовал, что мой «третий глаз» во лбу наливается жаром. Я натер третий глаз китайским бальзамом. Полегчало, и чувство невероятной легкости бытия снова стало преобладающим. Как золото на голубом.
Следующий приступ беспокойства вызвал киоск с бургерами на обочине дороги. Страсть вкусить плоти взыграла в моем желудке. Махариши ничего не говорит насчет диеты, но большинство из собравшихся на его курс были вегетарианцами или просто воздерживались от мяса все это время.
- Может, слопаем по бургеру, Джордан? – спросил я, подняв брови.
- Я бы один с удовольствием.
- А что же будет с нашими желудками? Боюсь, меня и от курятины стошнит, не то что от говядины.
- Да ладно, мы теперь такие чистые, что не помешает немножко и жирком подзамараться!
Я рассмеялся и едва не поперхнулся слюной.
- Решено, берем! – воскликнул я, притормаживая у Froster’s Freeze. (то же, что и McDonald’s, прим. пер). Мы затарились чизбургерами и всем прочим, включая чили. Удовлетворившись, с желудком, ставшим комом, я откинулся на спинку сиденья. Джордан – следом за мной. Когда мы делали правый разворот, выезжая на трассу, рядом с нами возникла полицейская машина. Коп включил сирену и прижал нас к обочине.
- ВСЕМ ВЫЙТИ ИЗ МАШИНЫ!
Какого хрена, с какой стати? Я еще не успел вытереть чили со рта. У меня хватило дерзости задать вопрос.
- Что мы сделали?
- ВЫЗАБЫЛИ ПРИНЯТЬ ВАННУ ЭТИМ УТРОМ… ВЫОБА, ВЕРНО, УЖЕ МЕСЯЦ КАК НЕ МЫЛИСЬ!
Оба-на. Наезд и оскорбление.
- ВЫЙТИ ИЗ МАШИНЫ, РУКИ ЗА ГОЛОВЫ, ЛИЦО НА КАПОТ, НОГИ РАЗДВИНУТЬ!
Просто какой-то эпизод из «Беспечного Ездока»! Что они намерены делать, трахнуть нас в задницы своими жезлами?
Они обыскали нас, больно обхлопав ладонями в перчатках с ног до головы, особо усердствуя в районе промежности.
- Похоже, девочки, нам придется арестовать вас по статье за бродяжничество.
- Бродяжничество? Да вы на машину посмотрите! Где вы видели бродяг на Порше за восемь тысяч долларов?
- РУКИ ЗА СПИНУ!
Они закрутили нам руки за спины, надели наручники и затянули, что было мочи. Мои кисти тут же онемели, и я подумал, что моей карьере барабанщика наступает п…ц. Вся моя сила заключалась в кистях рук. Я мог играть так же мощно, как Бадди Майлз, чернокожий драммер весом в двести сорок фунтов, благодаря резкости кистевого удара.
Я успел прочесть имя и фамилию самого агрессивного из копов на бадже у него на груди, когда он запихивал меня на заднее сиденье полицейской машины. Я жалобно взглянул на Джордана, которого втолкнули с противоположной стороны. В ответ он выдавил из себя слабую улыбку.
Они бросили машину Робби прямо посреди дороги! В полицейском участке с нас, наконец, сняли наручники, успевшие глубоко врезаться мне в кожу. Запястья, вроде, были в порядке, только затекли и здорово болели, отходя.
Вывалив на стол все содержимое наших карманов, они дали нам по монетке и указали на телефон на стене.
На грани слез от боли и ярости, я набрал номер адвоката группы, Макса Финка.
- Макс, я заплачу любые деньги, но этот коп должен положить значок!
Проделав полный набор унизительных процедур: фото анфас-профиль, отпечатки пальцев, осмотр наших задних проходов на предмет спрятанных наркотиков – они отправили нас в «обезьянник».
По-нашему"обезьянник", по-ихнему "drunk tank"
Когда решетки захлопнулись, мы взглянули друг на друга и расхохотались. Мы выглядели так жалко, что это было даже смешно. Я начал делать свои йоговские упражнения и стал на голову, что было легко, поскольку пол был покрыт толстой резиной, дабы кто-то из оказавшихся здесь алкоголиков ненароком не поранился. Периодически кто-нибудь из наших коллег-сокамерников вставал и справлял нужду в унитаз, торчавший из стены. Вдруг меня осенило.
- Слушай, а можешь показать пару фокусов охраннику? Может, ему понравится и нас скорее выпустят из этой резиновой жопы?
- Хей… хей… я фокусник… Монетки не найдется?
Охранник подошел поближе и уставился на Джордана сквозь решетку.
- Что?... А ты не врешь?... Уф… Ну, на…
Он протянул Джордану четверть доллара. Джордан подул на ладонь. Четвертной испарился, и Джордан вытащил его у парня из уха.
- Как ты это делаешь? Круто, слушай!
Я годами наблюдал, как работает Джордан и знал, как делается большинство трюков, но очень уважал его за талант. Close up magic – фокусы с мелкими предметами, которые исполняются прямо перед глазами зрителя – это настоящее искусство. Не чета всяким там иллюзионам с перепиливанием человека пополам, реквизит для которых можно купить в любой «лавке волшебника».
- Я вижу, вы нормальные пацаны. Зря вас сюда засунули. Я выясню, что можно сделать.
Это был первый дружеский голос, который мы услышали за весь вечер. К шести утра нас выпустили. Мы забрали машину Робби со штрафплощадки, заплатив шестьдесят гребаных долларов и уехали в Саторивилль. Восстанавливать нервную систему.
Глава 11
Tell All The People
Скажи Всем Людям
Я меряю сцену шагами взад-вперед. Вид у меня надменный, волосы коротко острижены и зализаны назад бриолином. Пегги ненавязчиво предложила мне постричься. Она сказала, что музыканты – народ «внутренний», они прячутся за своей музыкой. А актеры наоборот – «все наружу». Их инструменты – это их тела, и если ты в самом деле хочешь быть актером, сказала она, наверное, тебе стоит прибрать волосы с лица.
Я постриг свои длинные волосы рок-музыканта. Для Пегги Фейри я сделал то, что наотрез отказался сделать для своего отца, много лет назад. Я знал, что повстречал лучшего преподавателя актерского мастерства в наших краях, и доверял ее чутью.
Это забавно: надеть костюм-троечку, пальто, перчатки – и притворяться кем-то другим. И при этом мне так страшно, что я думаю, как бы от ударов моего сердца не поотлетали пуговицы на рубашке.
В этот момент я определенно испытываю больший страх сцены, стоя перед дюжиной людей в классе, чем тогда, когда я стоял перед двадцатитысячной толпой на сцене Мэдисон Сквер Гарден вместе с «The Doors».
Четверг. Вечернее занятие для продвинутых учеников. Первая сцена. По идее, я не должен так волноваться, ведь я уже целых полтора года отходил на дневные занятия и думаю, что кое-чему научился. Но в классе напротив меня сидят настоящие актеры, звезды: Аннета О'Тул и Джефф Голдблум, вот-вот должен появиться Шонн Пенн, все они тоже берут уроки у Пегги Фейри, и я отчаянно робею, представляя, как выглядят в их глазах мои дилетантские потуги.
Мой выход. Партнер по сцене произносит монолог, и я слушаю его со снисходительным выражением лица, сидя на оттоманке.
Я выдаю свои первые реплики, встаю, делаю пару шагов влево по сцене. Там стоит мольберт с портретом, я с подозрительностью вглядываюсь в холст. Мой партнер отвечает, в его тоне звучат робкие нотки, и эти нотки включают кнопку в душе моего персонажа:
- Что у нее с лицом? Вы, должно быть, понарассказывали ей всяких ужасов, - грубо бросаю я.
Класс взрывается хохотом. Они смеются не надо мной, а вместе со мной над моим персонажем, и это означает, что у меня получилось. Ощущение – словно я удачно сымпровизировал на ударных, аккомпанируя пению Джима. Слова из пьесы Стриндберга, которые я произношу, кажутся мне последовательностью аккордов, в рамках которых я импровизирую.
Мы заканчиваем сцену, и я знаю, что сыграно хорошо. Пегги знаком подзывает нас обоих к себе в угол, и говорит, что я отлично управлял собой. Меня распирает от гордости. Это всего лишь третий раз, когда я почувствовал, что действительно слился с персонажем и знаю его настолько хорошо, что могу делать все что угодно, не выходя из роли. Я был совершенно раскован. На занятия надо мотаться через весь Эл.Эй, долгий путь, но, как и с моими барабанами, годы, затраченные на обретение мастерства – это строительство фундамента для дальнейшей жизни. А если вы решили стать актером, то лучшего учителя, чем бывший директор Театрального Института Ли Страсберга в Нью-Йорке, и пожелать себе невозможно.
Я усаживаюсь на раскладной стул, опершись спиной о стену, и наблюдаю, как репетируют другие. Мне всегда хотелось выйти из-за своих барабанов, и теперь, наконец, я делаю это. Критические замечания Пегги коротки, как всегда, когда вы хороши. Но если вы - «мимо», поток ее критики бесконечен.
Мимо… Как тогда, когда мы снимались в «Jonathan Winters Show». Кстати, когда это было – в 68-м? Знали бы вы, что творилось тогда с Моррисоном…
Джим, что же тебя так достало, перед самым началом съемок у Винтерса? Ты был в полном обломе. Сол и Эш – и те попытались тебя приободрить. Я расслышал, как они говорили тебе, какое это важное шоу и увещевали поднапрячься и дать хорошее представление. Мы с предубеждением относились к записям на ТВ. Рабочая обстановка там была стерильной, нас это напрягало, и мы никогда не могли сыграть в полную силу. «Для телевидения игралось не по-настоящему», как недавно выразился Робби.
Странные дни нас настигли
Странные дни пришли по нашим следам
Веселий беспечных
Лишить нас хотят
Нам играть – продолжать
Нам искать новый град
Но разве мы не были все согласны, что нам нужно почаще мелькать на экране, по крайней мере, в тех шоу, которые мы не считали заведомо отстойными? Мы выступили у Эда Салливана, потому что там выступали и Битлз, и Стоунз, и Элвис. Помнишь, когда Эд зашел к нам в репетиционную, а Робби в этот момент как раз катался по полу, изображая сценку из «Three Stooges»? ("Три балбеса", американский комический телесериал в жанре слэпстик [балаган]. Шел по телевидению в 1934-58, после чего были повторные показы, прим. пер). Мы все смеялись, и Эд сказал: «Вы, мальчики, здорово смотритесь, когда улыбаетесь. Сегодня вечером улыбайтесь почаще. Вы слишком серьезные». Разве мы не отказались от кучи предложений, прежде чем согласились сыграть у «Smoothers Brothers», потому что они были дерзкими и крутыми, и у Винтерса, потому что нам нравилось его чудное чувство юмора? Но ты конкретно продемонстрировал нам всем свое отношение к телевиденью, когда отморозился на «Light My Fire», скажешь, нет? Пел без настроения, натянуто, и я чувствовал, что ты как будто специально опускаешь всю группу, когда песня шла к концу, а ты все стоял, как столб, словно просто отрабатывал номер. Когда твой голос стал ломаться на последнем припеве, я перепугался. А затем, когда ты кинулся вперед и вцепился в ту дурацкую ограду из веревок, мы и вовсе офигели. Ты сам-то хоть слышал все эти сдавленные смешки, когда ты повалил ограду и запутался в веревках? Ты не мог на заметить всеобщего молчания, которое воцарилось после того, как мы доиграли песню. Ни криков, ни хлопков. Я всерьез решил, что с тобой не все в порядке, Джим. Fuck карьеру, чем тебе помочь? Все это выглядело так, словно мы только что наблюдали короткий припадок у шизофреника… Что с тобой тогда было? Разумеется, тебя никто ни о чем не спросил, куда там! В течение нескольких минут мы просто старались не смотреть в твою сторону, а потом вели себя так, словно ничего особенного и не случилось. В твоем присутствии, Джим, никто и пикнуть не смел. Казалось, что ты не в себе, одержимый или что-то в этом духе. Может, ты так разнервничался из-за того, что на тебя все давили, постоянно требуя «сделать им красиво»? Или тебе просто стало тошно от всего, и ты устал без конца петь одни и те же песни? Наверное, ты осознал, что теперь, со всеми нашими бизнес-менеджерами и пресс-агентами, мы запустили нечто, живущее своей собственной жизнью, машину, которая не желает знать никаких спадов в карьере, только пики. Творчество vs. Бизнес… Мы ощущали, что ярость и возможный взрыв слишком близки к поверхности, чтобы ввязываться с тобой в выяснение отношений. Ты был как ящик Пандоры, со всеми демонами, рвущимися наружу, и мы боялись к нему прикасаться. Мы так и не решились вскрыть этот ящик – например, поговорить с тобой откровенно о том, что каждый прячет глубоко в душе – и потому нам пришлось иметь дело с твоими демонами, которые так и лезли из всех щелей. Безнадежная ситуация. Я вновь и вновь продолжаю винить себя за то, что не смог ничем тебе помочь, не смог остановить тебя, но мне тогда было всего лишь двадцать три. Может, хоть это меня извиняет… Ладно, замнем. Должен признаться, я сгорал от любопытства, желая поглядеть, как твой «припадок» будет смотреться по ТВ. Помнишь, трансляция шоу совпала по времени с нашим концертом в Винтерланде, новом зале Грехема в Сан-Франциско? Знал ли ты, что это я настоял, чтобы нам поставили телевизор за сценой, и благодаря этому мы смогли посмотреть передачу? Мы вписали это требование отдельным пунктом в контракт на этот концерт. Ты себе представить не можешь, как сегодняшние группы отжимают промоутеров в своих райдерах: изысканная еда, напиточки, будьте любезны! Если ты припоминаешь, мы смотрели шоу Джонатана Винтера у себя в гримерке, и нам пришло время выходить на сцену именно в тот момент, когда вот-вот должны были начать показывать нас. И тогда мы прихватили телевизор с собой! Я пристроил его на большой колонке, нашел нужный канал и выключил звук. Помнится, мы поручили Робби следить за экраном, чтобы не прозевать наше появление, поскольку у него был лучший угол обзора. Мы начали сет как обычно, с «Break On Through», затем заиграли «Back Door Man» - и тут нас стали показывать по телевизору. Я тут же встал, обошел вокруг барабанов, включил звук в телевизоре, и уселся на сцену, прямо на пол, глядя на экран. Ты, Робби и Рей тоже подошли и расселись рядом со мной перед телеком, спиной к нескольким тысячам зрителей в зале. В «Jonathan Winters Show» мы выглядели довольно смирными, пока под конец ты не стал отрываться. Казалось, ты был в каком-то трансе. Просто псих какой-то. Наш растущий имидж странной группы был основательно подкреплен этой трансляцией по национальному ТВ. Реакция публики в зале на наше поведение тоже стоит того, чтобы ее описать. Кто-то смеялся; кто-то возмущался, мол, охамели в конец, ведь мало кто знал о совпадении концерта с телепередачей, да и какое до этого дело тем, кто заплатил за билеты. Кто-то, вероятно, подумал, что мы просто переели кислоты! Мы выключили телевизор, вернулись на свои места и продолжили играть «Back Door Man» с того места, на котором прервались! Уверен, большая часть публики в Винтерланде решила, что у нас не все в порядке с головой. Вот такая веселуха случалась у нас на концертах. Мы были не слишком укуренные тем вечером, мы были в форме, как группа, и все остальное было простительно, когда мы были как одно.