- Я не хочу, чтобы люди думали, что я написал этот текст, Робби, - сказал Джим. Он резко оборвал фразу и скрылся в ванной.
- Почему? Это же хорошая песня! – вскричал Робби.
- Да, но я не хочу, чтобы публика подумала, что им надо брать стволы и маршировать вслед за мной! - гулко раскатилось из ванной.
В помещении сгустились тучи. Джим вернулся, и перепалка между ним и Робби шла по нарастающей, пока у Пола Ротшильда, который присутствовал при споре, не лопнуло терпение.
- Я пришел сюда, чтобы разобраться с вашим новым набором песен. Меня уже тошнит от этого базара. - Он запнулся, опасаясь продолжать дальше. – Мы что, не можем начать с чего-то другого… других песен что ли нет?
Джим и Робби закрыли рты, обменявшись красноречивыми взглядам: мол, продолжим попозже. Я здорово удивился, увидев, что Робби, оказывается, способен выдать столько эмоций по поводу чего бы то ни было. На самом деле, он сильно переживал за свои песни и очень ценил Джима в качестве своего глашатая.
Запись альбома «Soft Parade» обошлась в двести штук баксов, очень много по тем временам, и мы с Реем воплотили нашу мечту сделать пластинку с сильным влиянием джаза. Мы пригласили Куртиса Ами, джазового саксофониста с «West Coast», и Джорджа Боэнэна, бывшего тромбониста из «Chico Hamilton Quintet», и попросили их сыграть, как Джон Колтрейн и Арчи Шепп, в песне Робби «Runnin’ Blue». Ротшильд позвал Пола Харриса аранжировать партии струнных и духовых для накладок. Струнные и духовые? Что ж, интуиция Ротшильда пока что не подводила…
Джордж Харрисон был в городе и заскочил к нам, глянуть на новую студию Elektra, и мы повстречались с Битлом. Увидев толпу приглашенных музыкантов, он обронил, что это напоминает ему то, как они работали над «Sergeant Pepper». Мне кажется, что-то в этом духе мы и пытались сделать. Мы душевно пообщались, хотя я лично проглотил язык от волнения.
|
|
У Джима уходила вечность на то, чтобы вернуться к пульту из вокальной кабинки, после того как он делал очередной дубль, чтобы прослушать фонограмму. В дороге, во время гастролей, когда Рей, Робби, я, наши пресс-агенты, менеджеры и роуди всей толпой неслись на посадку, чтобы не опоздать, Джим наотрез отказывался ускорить шаг. Обычно он вразвалочку поднимался на борт, и экипаж закрывал дверь за его спиной. Может, он был ясновидящий. Кем бы ни был он, а я плавно наживал себе язву. «You can’t be late for your own show. На свое шоу не опоздаешь», - говаривал Джим.
Записывая вокал для заглавного трека, мы стали запускать пленку на прослушку сразу же, как только Джим заканчивал петь, надеясь хоть так заставить его шевелиться побыстрей, если он хочет прослушать все, что только что напел. Он по-прежнему опаздывал на первые пару строчек…
Когда я еще учился в церковной школе
Там был персонаж, который настаивал на утверждении…
Джим, наконец, протиснулся в дверь звукорежиссерской и пристроился с краешку на пульте. Не в центре, где самый лучший звук, а сбоку, напротив левого динамика. Он все еще смущался, слыша свой голос. Но голос, вырывавшийся из колонок, был полон убежденности, сарказма и в конце превращался в вопль, вырывавшийся из самых глубин его души.
…Что вы можете ходатайствовать пред Богом с молитвой
Ходатайствовать пред Богом с молитвой
Ходатайствовать пред Богом с молитвой
ВЫНЕ МОЖЕТЕ ХОДАТАЙСТВОВАТЬ ПРЕД БОГОМ С МОЛИТВОЙ!
|
|
Мощь исполнения Джима была такова, что маленький мальчик-католик внутри меня трепетал, думая, что мы богохульствуем и будем покараны.
Я по прежнему приходил в радостное возбуждение, подбирая на барабанах ритмический аккомпанемент к стихам Джима, или когда мы сводили записанное в финальный продукт. Осознание, что мы работаем над тем, чтобы сохранить нашу музыку для потомства, тихо грело меня изнутри. Это чувство совсем не походило на мгновенное удовольствие, которое испытываешь, поймав обратную волну от зала на концерте, но оно было неким изысканным вознаграждением и само по себе.
Я сделал знак Ротшильду сделать погромче клавесин Рея, звучавший фоном беззащитной и тихой мольбе Джима.
Укажи приют мне светлый
Чтоб укрыться смог там я
Укрыться мог там я
Отыщи мне тихую обитель
Силы больше нет моей
Человек уж у дверей
Если бы тогда я вслушался повнимательней в эти стихи и осознал, как сильно страдает Джим, я, пожалуй, действительно бросил бы группу. Может статься, мы наживались на его боли. Но я не вслушивался в слова, я просто ловил их настроение.
До меня не дошло, насколько серьезную цену платил Джим. При всех наших межличностных проблемах, играть живьем стало моей новой религией. Наша расстановка на сцене превратилась со временем в некий центр силы, образовав «кристалл»: я сзади, обычно на платформе (мне хотелось, чтоб меня было видно), Рей и Робби – по бокам. Вся энергия выталкивалась вперед, через Джима, который был острием, наружу, к зрителям. Джиму предоставлялась полная свобода передвижения. Он мог стать за спиной у Рея и поощрять его во время соло или прогуливаться по краю сцены. Порой Джим оборачивался ко мне, спиной к публике и выкрикивал что-то, подбадривая, или вылезал на платформу, становился за мной и размахивал руками, так что издали мы вдвоем казались каким-то многоруким существом.
|
|
Мы собрались в этом древнем театре безумном
Чтоб нашу жажду жизни возгласить
Прочь от здравого смысла роящихся улиц
Мы были избраны на роли первосвященников в этой драме. Зрители были нашими послушниками. Это опьяняло. Я концентрировался так сильно, что часто вводи самого себя в транс. В своей книге стихов Джим описывает примитивный театр шамана, что можно рассматривать как очень близкое объяснение того, что происходило, когда мы достигали пика во время концерта.
Во время камлания шаман ведет. Чувственная паника,
намеренно вызванная наркотиками, песнопениями, плясками,
вбрасывает шамана в транс. Изменившийся голос,
конвульсивное движение. Он ведет себя как безумец. Эти
профессиональные истерики, строго избиравшиеся по их
склонности к психозу, были чтимы когда-то. Они
были связующим между людьми и миром духов. Их ментальные
странствия были сутью религиозной жизни
племени.
- «Боги и Новые Создания»
С подачи Джорджа Харрисона или нет, но пресса казнила нас за измену замечательному «Дорсовскому» звуку. Это не помешало «Touch Me», песне Кригера, подняться на первое место в хит-параде. Массы были с нами больше, чем когда-либо. (Изначальная версия припева породила слушок, что песенка написалась под впечатлением одного из бурных скандальчиков, случавшихся периодически между Робби и Линн: «Come on, come on, come on, now, HIT me, baby! (Давай, давай, давай, ну, УДАРЬ меня, бейби!) Джим вывернул смысл наизнанку, предложив Робби изменить строку на «Touch me, babe» (Прикоснись ко мне, бейби).
Результатом конфликта между Робби и Джимом по поводу «Tell All the People» стал первый для «Дорс» альбом с указанием конкретного автора каждой песни, по принципу, кто первый принес мелодию или текст. До этого авторство всех песен обозначалось просто: «The Doors». Конфликт уладили, но нарастающий раскол в группе был вынесен на всеобщее обозрение.
***
Нью-Йорк, 21 января, 1969.
За день до концерта в Madison Square Garden
Это должен был быть наш первый по-настоящему большой концерт в Нью-Йорке. Сол Бонафетте, наш менеджер, описывал нашу карьеру, как большую волну, готовую вот-вот обрушиться. В ней был фатальный изъян: наш певец был чокнутый. Сол выдал идею: в связи со все усиливающимся пьянством Джима партнер Сола, Эш (сам бухарь еще тот), должен вызвать Джима на состязание, кто кого перепьет, вечером за день до концерта. В итоге Джим сильно переберет, и на следующий день пить будет не в состоянии. И, соответственно, придет на концерт трезвый! Идею приняли к реализации! Я был готов на что угодно.
Мы все отправились к Максу в «Kansas City», затем к Стиву Полу в «The Scene», углу West 46 Street и 8 Avenue. Джим был уже на взводе.
- Хей, Джон, - обратился ко мне Джим развязным тоном, - Спенсер Драйден из «Аэропланов» говорит тут, что ты - его любимый драммер.
- Дай поглядеть, - отозвался я, и Джим метнул мне через стол книжку в бумажном переплете. У Джима всегда была при себе книжка, как одеяльце, под которым прячет голову испуганный ребенок, и которое нельзя было отнять, как друзей, которых Джим терял, когда его военное семейство переезжало с базы на базу. В данный момент это была новая книга Ральфа Глисона о рок-музыке. Он писал из Сан-Франциско для «Rolling Stone» и долгое время был джазовым критиком «Downbeat», джазового ежемесячника, которым я зачитывался в начале 60-х.
Я сразу вспомнил лицо Спенсера, каким я видел его краем глаза, когда мы играли в Амстердаме без Джима. Это был крутой комплимент от равного. Я передал книгу Джиму, когда тот поднялся из-за столика и направился к сцене.
Tiny Tim (Крошка Тим) пел «Tiptoeing Through the Tulips» (На цыпочках среди тюльпанов), когда Джим возник на сцене в луче прожектора. Он стоял на коленях, вцепившись в микрофонную стойку, вид был такой, словно он делал минет Тини Тиму, который нервно хихикал своим тоненьким голоском. Тини Тим сказал Джиму, что «ничто в мире не сравнится с материнской любовью». Тиму было тридцать пять и он все еще жил со своей матерью. Учитывая тот факт, что Джим сообщил прессе, что его родители скончались (те были живы-здоровы), все вместе смотрелось презабавно.
Дальше стало менее забавно. Эш попытался стащить Джима со сцены, тот не давался, и началась драчка. Я решил, что пора валить. В дверях я оглянулся через плечо. Наши менеджеры, Джим и еще несколько человек дружно кувыркались на полу, переворачивая столики.
До дому было далеко, но я решил пройтись пешком, в надежде, что прогулка разгонит мою тревогу по поводу завтрашнего вечера. Нашего самого большого и вероятно, самого важного выступления по сравнению с всеми предыдущими. Всю дорогу с 8-й до 57-й, затем еще два квартала до «Manger Windsor Hotel» на 6-й я молился всем богам, чтоб завтра Джим был трезвый.
На следующее утро я встретил Робби в кофейне гостиницы.
- Джим звонил мне ночью, часа в четыре! – выдохнул Робби, глотая апельсиновый фреш. – И знаешь что он мне сказал? Я был полусонный, ты представляешь, а он говорит: «Это звонит Бог, да, мы тут решили дать тебе под сраку и выставить из Вселенной!»
- Охренеть!
- Да… надеюсь, он очухается к вечеру.
- Я тоже. Мы слезли с барных стульев и вышли на улицу. Я подумал про себя, как здорово иметь кореша в группе. Мы с Робби никогда не говорили на эту тему, но я ощущал, что он чувствует то же самое.
***
- Это ты, Рей? – спросил я, услышав, как кто-то завозился в соседней кабинке.
- Yup, - отозвался он своим низким, внушительным голосом.
Я мог и сам догадаться по белым замшевым туфлям. Мы сидели в уборной в подвале «Мэдисон Сквер Гарден».
- Как всегда: как концерт, так понос? – пошутил я.
- Yup, - Рей рассмеялся. Мы слышали, как толпа наверху начала дружно топать ногами.
«Бум-бум-БУМ-БУМ… Дорс-Дорс-ДОРС… Джим-ДЖИМ-ДЖИМ!»
- Пора идти, - одновременно сказали мы с Реем.
Джим, казалось, был в отличном расположении духа. В его умственном состоянии в последнее время образовалась некий тонкий момент равновесия, когда он был подвыпимши, но не слишком. Я присмотрелся к нему повнимательней, и моя предконцертная нервная дрожь уменьшилась до легких мурашек. Я всегда считал, что если вы не сильно нервничаете, значит, вы мало рискуете.
Мы появились посреди боксерского ринга, и двадцать четыре тысячи глоток издали самый громкий рев, что мне доводилось слышать. Это был натуральный массовый психоз. До каких пределов он может дойти? И это при том, что свет на сцене еще не включили. Поскольку никакого занавеса там не было, мы предпочли ориентироваться по огонькам аппаратуры и настраивались в темноте – а они уже сходили с ума!
Рей зажег палочку благовоний, заранее прикрепленную к органу, - идея, которую мы подхватили у индийских музыкантов. Это превратилось у нас в ритуал, обозначавший, что мы отключаемся от окружающего мира, и аромат вводил нас в общее состояние перед игрой.
Я взял первые такты «Break On Through» темноте, толпа взревела сильней, затем Рей и Робби сыграли несколько аккордов, сплетая мелодии гитары и органа, и лампы вспыхнули. Комбинация мощного звука электрических инструментов, слившегося с боем примитивных барабанов, и сценических огней, полыхнувших из полной темноты, была весьма эффектна, электронное явление Христа. Или Антихриста, точней выражаясь.
Затем возник голос Джима, голос - сплошная агрессия, потоком извергающий импровизированные стихи: «ЖИРНЫЕ КОТЫ, МЕРТВЫЕ КРЫСЫ, сосут-посасывают сперму солдат. CRAP – THAT’S CRAP!»
Мы вошли в состояние песни, довели до кульминации и резко оборвали на верхней ноте.
«Back Door Man» была следующей, не дав публике ни секунды перевести дух. Гитара начала, затем Джим испустил свой вопль, от которого кровь стыла в жилах. Никто не мог крикнуть, как Джим.
«Whiskey Bar» последовала, как смена темпа. Чип Монк, наш новый инженер по свету, любовно спрограммировал освещение под настрой каждой из песен. Во время «Whiskey Bar» Чип купал всю группу в голубом свете, повесив над Джимом желтое гало.
Мы опять заспорили на глазах у всех, какую песню играть четвертой. Харви Брукс, наш басист, сложился пополам от смеха, глядя, как публика реагирует на наш непрофессионализм. Им это нравилось.
- Вы, парни, можете хоть какать сесть посреди сцены, они и это захавают, - прошептал Харви мне на ухо. – Сдуреть!
На самом деле, мне вовсе не хотелось, чтобы у публики упал драйв, но в тот момент нашей карьеры все, что бы мы ни делали, оказывалось в тему.
Джим, как всегда, хотел играть «Little Red Rooster»; Робби было амбивалентно; мы с Реем настаивали на чем-то из нашего. Наконец, мы сошлись на «Unknown Soldier». Сцена казни в середине была жутковатой. Я начинал играть военный марш, Джим выкрикивал «Hup-two-three-four»; Робби подходил к своему усилителю, и выкручивал регулятор, производя звук воздушной сирены.
- ОТДЕЛЛЛЕНИЕЕЕ… СТОЙ!! Оружие ТОВЬСЬ.
Робби брал гитару к плечу, словно ружье, и нацеливал в Джима; Рей поднимал над головой руку со сжатым кулаком, другой выводя усилитель на максимум, и ронял кулак вниз по сигналу. Звук грохал, как залп из винтовок.
Это была привычная рутина, но я бы сказал, что Джим в этот вечер был собран предельно. Когда раздался «залп», он швырнул себя об пол, как никогда прежде.. Я привстал с табуретки, перегнулся через барабаны, чтобы поглядеть вниз, на него. Он не двигался. Может, он стукнулся головой об угол моей платформы или об одну из гитарных педалей Робби? Он казался бездыханным и был весь опутан микрофонным шнуром, новорожденный мертвый ребенок в пуповине. Паника вспыхнула и погасла, когда наконец, через несколько долгих секунд, он чуть шевельнул одной ногой. Шаман возвращался из своего путешествия-припадка. Вдруг, совсем неожиданно для меня, из динамика, тихо и невнятно, прозвучало: «make a grave for the unknown soldier, nestled on your hollow shoulder, отройте могилу неизвестному солдату, что гнездится на вашем лживом плече». Джим держал микрофон у рта. Я мигом уселся на место и подыграл ему звоном тарелок. Мы завершили песню как обычно, Джим вскочил и положил поэтический конец войне. Я подумал про себя: а песня-то действительно превратилась в мини-пьесу. Публика была так потрясена, что не знала, то ли ей молчать, то ли хлопать. Мне понравилась такая реакция.
Настало время нашего гимна, «Light My Fire». Как обычно, вступительные такты ударных вкупе с органным рифом подняли зал на ноги. Мы играли этот номер, наверно, уже тысячу раз, но я всегда ждал его с нетерпением. Сольная часть в середине вещи оставляла простор для долгих инструментальных импровизаций, каждый раз позволяя ей звучать по-иному. Импровизации содержали в себе и определенную опасность. Аккорды, которые мы использовали, почти совпадали с версией «My Favorite Things» Колтрейна, только мы их растянули и переложили на четыре четверти.
Jazz.наслаждался, спаррингуя с Реем и Робби во время их соло. Порой было так, что я играл условный знак, два такта восьмых фортиссимо на рабочем, сигнал концовки каждого соло. Когда мы с Реем замыкались в груве, это было как радость освобождения. Робби парил над нами, а мы с Реем были ритм-секцией, основой. В тот конкретный раз мы были одним целым.
Когда это удавалось, хотелось, чтобы грув никогда не кончался. Ни переходить к следующей части песни, ни менять аккорд, просто забыть обо всем и мчаться.
Прошло двадцать лет, я объехал весь мир, был дважды женат – но это по-прежнему один из моментов, по которым я тоскую больше всего.
Джиму порой приходилось отвисать минут по пятнадцать, в ожидании, пока мы закончим. Впрочем, он не скучал. Ему нравилось подыгрывать на маракасе или танцевать, как индеец. Он поднимал одну ногу и прыгал по кругу, словно вокруг костра. Это не было подражанием танцам Джеймса Брауна. Порой его движения становились такими свободными и экстатичными, что я вдохновлялся, глядя на него. Я стучал сильней, когда Джим, Рей и Робби были «в этом». Грув затягивал так глубоко, что мы, казалось, уходили по бедра в землю.
Эти моменты вдохновения заставили меня поверить, что рассказ Джима об истории, приключившейся с ним в детстве, когда душа индейского шамана овладела им посреди пустыни, был правдой. Он рассказывал, что когда ему было четыре, он ехал с родителями через Нью-Мексико и они стали свидетелями серьезной дорожной аварии. Джим говорил позже, что он ощутил, как душа старого индейца, лежавшего на краю дороги, запрыгнула прямо в него. Вера и судьба запрыгнули в него тогда, если такое действительно было.
В такие минуты казалось, что Джим - наша марионеткой и мы, с помощью нашей музыки, можем направить его, куда захотим. У него, вероятно, было ощущение, что то же самое он делает с нами, и при этом он знал, что музыка может гипнотизировать. И он позволял гипнозу овладеть собой, как каждый, кто хочет быть загипнотизированным.
На некоторых концертах он отдавался этому так всецело, что мы высвобождали колдуна, который скрывался внутри него. Мы попадали в плен ритуала. Контроль, казалось, распределялся между нами четырьмя, пока церемония не доводилась до конца – три Аполлона в противовес одному мощному Дионису.
Последний куплет и припев «Light My Fire» обычно были ударными и инструментальный проигрыш в конце оставлял всех в состоянии своеобразной прострации. Но они любили эту песню!
Я сделал глубокий вдох и собрал все свои силы, готовясь сыграть последний номер нашей программы. Ничего удивительного. «The End» был заплывом Джима в боль и смерть.
***
…Твое интервью с Лиззл Джеймс, которое так и не было опубликовано, оно такое замечательное, Джим. К несчастью, я так и не прочел его, пока ты был жив; мысли, стоявшие за твоими словами, стали бы для меня ясней:
Цитата:
«Боль призвана будить нас. Люди стараются спрятать свою боль. Но они не правы. Боль – это нечто такое, что носят с собой, как приемник. Ты ощущаешь свою силу, переживая боль. Все зависит от того, как ты к ней относишься. Боль это чувство – твои чувства это часть тебя. Твоя собственная реальность. Если ты стыдишься их, прячешь их, ты позволяешь обществу разрушить твою реальность. Ты должен отстоять свое право испытывать боль. Но люди боятся смерти даже больше, чем боли. Это странно, что они боятся смерти. Жизнь ранит гораздо сильнее, чем смерть. Когда приходит смерть, боль уходит. Я полагаю, что смерть это друг».
Это конец, мой милый друг
Это конец, мой друг единственный, конец
Это больно – тебя отпустить
Но тебе вслед за мной не пойти
Конец смешкам и ласковым обманам
Конец ночам, когда искали смерти мы
Это конец
…Технически, «The End» был несложным для меня, за исключением финала, но эмоциональное напряжение, без которого его было не сыграть, отнимало все силы. Помнишь, как много раз публика была снами душой, с готовностью отдаваясь гипнотической гитаре Робби и отправляясь в путешествие? Меня всегда удивляло, какое терпение проявлял зал, минут по десять слушавший, как ты читаешь свои сюрреалистические стихи.
Не думаю, что записи в состоянии предать то, что порой происходило на концертах.
Как жаль, что вступление, которое мы разыгрывали вдвоем с Робби, так и осталось не записанным.
…Помнишь, как он почти убирал звук регулятором на гитаре, потом брал несколько быстрых аккордов в стиле фламенко, потом крутил регулятор туда обратно, добиваясь феерического - вау-вау-вау-вау-вау – эффекта? И как я подыгрывал ему на бас-барабане и раскатами по тарелкам? Это было замечательное вступление, мы обостряли внимание людей, они узнавали восточный настрой, знакомый им по пластинке, а затем Робби брал эти высокие, как колокольчики, ноты за порожком гитары, от которых у всех нас, включая публику, начинали шевелиться волосы на затылке.
Иногда я скучал, дожидаясь повтора и кульминации, пока ты читал свой кусок про змей.
Змеем правь, едь на змее верхом
К озеру, древнему озеру
Долог змей тот, семь миль
Змеем правь тем, он стар,
И шкура его холодна.
Я находил себе занятие, заполняя паузы между строчками, сбивая ритм с 4/4 на 3/4 - я позаимствовал этот ход из «Глории» Ван Моррисона. Это работало в «Light My Fire», пригодилось и здесь. Я прикалывался, нажимая локтем на кожу барабанов, заставляя их «разговаривать», как делают барабанщики в первобытных африканских племенах.
Помнишь, как на том концерте в «Мэдисон Сквер Гарден» вдруг вставил новый стих: «Стоп МАШИНА! Мертвый тюлень, тупое распятие, мне надо выбраться отсюда!» Образы подействовали на меня, как наркотики. Мне особенно понравилась следующая строчка: «Мне не пережить ее длящихся словно столетья движений».
Рей перестал играть! И стал просто бить по клавишам, заставляя их издавать быстрые, выразительные вздохи-бормотания: «АХ-АХ-АХ-АХ»
Я мгновенно сделал то же самое, «БЛАМ-БЛАМ БЛАМ», и мы остановили МАШИНУ, еще как! Это была поэзия свободных форм, слитая с музыкой. LIVE! Не заморачиваясь ни сменой аккордов, ни ритмом – лишь первобытное рычание. Когда мы почувствовали, что ты сказал все, что хотел, мы тут же качнули ритм по новой. Боже, это был фан.
Потом повтор и финал. Ты всегда заставлял меня ощутить холодок, когда топал по сцене сапогами, выкрикивая: «Убийца проснулся до зари. Он обул свои сапоги». Действенный метод, ха, Эдип! Мне нравилось, когда ты закрывал глаза, произнося «Да, сын» в строчке «Отец – да, сын – я хочу убить тебя». Ты казался персонажем из каких-то греческих трагедий, в масках. Когда Френсис Коппола, он теперь знаменитый кинорежиссер – ты должен помнить его по киношколе – вновь воскресил эту песню в своем фильме «Апокалипсис сегодня», он сделал громче твой вокал на «fuck you, Mama, all night long, fuck, fuck fuck”, кусок, который мы так старательно ретушировали на нашем первом альбоме много лет назад по понятным причинам.
Мне нравилось оттягивать до последнего переход к повтору после куска про убийцу, медленно-медленно ускоряя темп. Кульминация в Мэдисон «Сквер Гарден» была оргазмической, как всегда, и ты как всегда нежно спел последний припев.
Это казалось самой высшей оценкой, когда притихшая публика медленно расходилась. Выложившись до конца. Они совершили трип, и больше было нечего ни дать, ни взять. Обоюдное удовлетворение. Каждый в публике ощущал себя очищенным, включая охранников. Ай да шоу. Чистый религиозный опыт. Намного лучше, чем церковь. Почти так же хорошо, как секс. Лучше! Слияние с двадцатью тысячами людей.
Джим, ты был велик тем вечером. Уж если ты выдавал, так выдавал.
…Хотел бы я, чтобы так продолжалось всегда. Но все начало расползаться…
Глава 14
Shaman's Blues
Блюз Шамана
Тур по Среднему Западу, в феврале 69-го, втиснутый в одну из пауз в записи нашего четвертого альбома, был чистой истерикой. Вприпрыжку из Кливленда в Питтсбург и оттуда в Цинциннати с пятницы по воскресенье, а затем попытки записать все чистенько и с огоньком в студии в понедельник никому не улучшили настроения. Выступление в Энн Арбор, Мичиган, стало поворотным пунктом. С этого момента всем, кто работал с нами и на нас, стало ясно, что Джим не в состоянии выдержать больше трех-четырех выступлений подряд, не сорвавшись. На концерте в Мичиганском университете он сорвался. В аэропорту я схватил Джулию за руку и быстро увел к багажу, подальше от Джима, который, похоже, начинал психовать. Мы ехали из аэропорта в двух машинах и в каждой осталось по одному месту, когда все погрузились. Джулия уселась в машину с Джимом. Мы доехали до отеля и оформились на поселение. У Джулии было вытянувшееся лицо.
- Теперь я точно знаю что Джим сумасшедший, после этой поездки!
-Что стряслось?
- Он открыл окно, высунулся наполовину наружу, начал орать и не прекращал всю дорогу до гостиницы.
- Замечательно. Вечерок обещает быть интересным, - саркастично отозвался я. Дурные предчувствия охватили меня, все усиливаясь по мере приближения к моменту выхода на сцену.
- Что-то мне не хочется идти на концерт, - сказала Джулия. – Я чувствую себя усталой после перелета.
- Окей. Пожелай мне удачи.
***
-Давайте остановимся, купим мороженого, никто не против? – сказал Робби, глядя в окно с откидного сиденья в лимузине.
- Хорошая идея, - быстро согласились мы с Реем.
- Чуваки, вы достали. На хрена останавливаться из за какого-то мор-роожженого? Я на концерт хочу, - проворчал Джим.
- Времени полно, можем и остановиться, - встрял Билл Сиддонс с переднего сиденья.
Джим насупился, когда все проголосовали за остановку.
- Ну, тогда, пока вы будете затариваться вашим эскимо, я сгоняю во-он в тот магазинчик, через дорогу.
О-о. Похоже, мороженое было плохой идеей.
Через несколько минут мы вернулись в машину, каждый со своим товаром, и поехали дальше. Единственными звуками, нарушавшими напряженное молчание, было бульканье Jack Daniel’s, которое Джим прихлебывал из бутылки в коричневом бумажном пакете, и наши причмокивания, когда мы облизывали свои рожки с мороженым.
После прибытия в гимнастический зал колледжа, где должен был состояться концерт, Джим заявил, что хочет выходить на сцену немедленно. Группа на разогреве еще не доиграла.
- Давайте, пошли играть, чуваки, - сказал Джим, не обращаясь ни к кому персонально. – Сейчас. Goddamn, мы ж веселимся. Love my girl. Yeah, she's looking good.
Приступ язвы у Джонни-боя. Мы шли на сцену, и наш лидер-вокалист на глазах превращался в классического пьяного босяка-раздолбая с Юга. Я стал нервно прохаживаться, как это обычно со мной бывает, проверяя, стоят ли барабаны позади линии колонок, чтобы уберечь уши и вглядываясь в публику, пытаясь понять, что за народ собрался и как настроен. Они смотрелись, как подналитая пивом толпа на школьных танцульках. Я сказал всем, что мы должны начинать как можно скорее, в предчувствии, что дальше будет только хуже.
К середине концерта Джима развезло окончательно. Виски одолел. Он жевал слова, вступал невпопад, ругался в маму и Господа Бога и стебал местное студенчество, долговязых прилизанных парней в галстучках и девушек с завитыми причесочками. Мое сердце заколотилось как шальное, когда я почувствовал, что сейчас встану и уйду со сцены. И я встал и ушел – прямо посреди песни.
Робби последовал за мной после следующего номера. Я был всей душой благодарен ему за моральную поддержку. Рей подобрал гитару Робби и начал играть единственный блюзовый ход, который знал, а Джим запел нечто про Мэгги МакГилл, что жила на холме. Импровизация иссякла минут через пять, и Рей с Джимом покинули сцену под свист и топот.
До утра я не сомкнул глаз, исходя злостью на Джима. Как обычно, никто не стал распространяться по поводу инцидента и обсуждать, насколько ужасным было наше выступление, но случившееся ело меня изнутри. Все пытались сделать вид, что проблемы Джима не существует. (Осмотрев сыпь у меня на ногах и на спине, мой дерматолог спросил, не приходилось ли мне в последнее время сильно нервничать или переживать стресс. Я ответил: нет. Я тоже надеялся, что все уладится само собой).
Рей пытался существовать в сложившейся ситуации, просто игнорируя дальнейшее ухудшение состояния Джима. Робби, похоже, признал наконец, что с Джимом – беда.
Когда мы вернулись в Лос-Анджелес, моя бывшая подружка Донна Порт, которая работала у Робби экономкой, заметила, что у меня что-то не то с лицом. Следы сильного стресса. Она умоляла Робби стать на мою сторону и на время прекратить гастроли. Мы по-прежнему можем записываться в студии, где у нас есть возможность контроля. А туры надо отложить, пока Джиму не полегчает. Робби согласился. Но на следующей неделе, когда между нами троими, наконец, состоялся разговор, когда Джим вышел во время перерыва в репетиции, я понял, что момент упущен.
- Давайте продолжим еще немного, - принялся уговаривать Рей. – У на расписаны концерты на ближайшие несколько месяцев.