Почти все…
***
Ом. Аум. Оооммм. Аууумммм.
В начале 68-го наше с Робби увлечение индийской культурой привело нас в ряды учеников только что открытой Рави Шанкаром Кинары – Школы Индийской Музыки в Лос-Анджелесе. Робби изучал ситар, а я учился играть на табла – самом трудном ударном инструменте в мире. В классической индийской традиции вы должны научиться выпевать звуки, которые выдает этот инструмент – по нотам - прежде чем вы сможете играть их: тита-гита-тита-нана, тита-гита-тита-да. Начинающие таблисты должны овладеть пением одновременно со звукоизвлечением - иначе это помешает им учиться дальше.
Однажды вечером Рави прочитал лекцию всей нашей группе из сорока человек. В присутствии жены, сидевшей с ним бок-о-бок, Рави заявил, что порой, если человек имеет внутреннюю силу, сексуальное желание можно преобразовать в музыку, играя на музыкальном инструменте. Бог ты мой! Рави хочет нам внушить, что нужно быть настолько преданным искусству, чтобы репетировать в состоянии стояния?! Мне доводилось слышать, что йоги умеют перенаправлять свою сексуальную энергию, вверх по позвоночнику и так далее вплоть до самых мозгов, но я знал, что это - не мой путь по жизни. Я был слишком озабочен вечным кому с утра у себя в штанах.
Когда мы с Робби пребывали в нашем медитативном убежище, перед поездкой в Европу, я обратил внимание, что мой сексуальный драйв малость поостыл, вероятно, по причине того, что там я был лишен всех привычных стимуляций со стороны телевидения, кино, журналов и пр. Помнится, когда мы отбыли полсрока у Махариши, у меня появилось милое ощущение, что я могу даже как-то контролировать свои плотские позывы. Я так же выяснил, со слов наставников-индусов, что мне лучше следовать путем «главы семьи», а не «отшельника». Я процедил слова Риши через свой старый католический фильтр – и обнаружил, что идея преобразовывать и перенаправлять страсти не укладывается у меня в мозгах, промытых чувством вины. Много времени требуется, чтобы избавиться от старых, вбитых в сознание образов мышления: например, что секс - это плохо.
|
|
Согласно моему католическому воспитанию, я играл «дьявольскую музыку» - именно ту, которая пробуждает секс в первую очередь. В пятидесятых, группа религиозных фанатиков с Юга выступила с заявлением, что эта новая «ниггерская» музыка греховна и провоцирует прелюбодейства, бунты и оргии. «Рок-н-ролл и другая скверна… загрязняют эфир. Разврат, который царит на радио и телевидении, делает возможным появление таких, как Элвис Пресли, с его животными телодвижениями…» Это цитата из речи продюсера Билла Роуза в 1956 году, на заседании Анти-монопольной подкомиссии при Юридическом комитете Палаты представителей.
Затем, в шестидесятых, они стали крушить рок-пластинки в эфире, ломая диски прямо пред микрофонами. И сжигать их на больших кострах. Позже, в семидесятых, лицемерные христианские телепроповедники обвиняли Битлз в совращении молодежи посредством сатанинских изречений, тайным образом записанных на их пластинках.
И я был ударником в особенной группе, которая целеустремленно закапывалась в темную, скрытую сторону человеческой натуры. Вводила слушателей в состояние одержимости!
Или, как писал Джон Стинкни, «Группа не льстит морю безымянных лиц перед огнями рампы… «The Doors» - это не радостные, забавные хиппи, которые с улыбкой протягивают вам цветочки; они орудуют ножом с холодным и вселяющим ужас острием. «Doors» - в прямом родстве с нашей национальной склонностью к жестокости и насилию…»
|
|
***
Февраль 1968
Синдром третьего альбома.
«Обычно у группы есть достаточно песен в репертуаре, чтобы записать один, может быть, два альбома, - пояснял как-то Робби. – А затем происходит следующее: они отправляются в тур, и времени, чтобы сочинять новые, у них не остается. Так что, когда дело доходит до третьего альбома, вы обнаруживаете, что пытаетесь досочинить материал уже в студии, и это сказывается на всем».
Несколько месяцев спустя после фиаско в Нью-Хейвене, мы, наконец, начали репетировать. Запись была уже на носу, и мы попали под давление обстоятельств. В итоге мы полезли в студию, не имея достаточно готовых песен, чтобы набралось на целую пластинку. Писать новые и доводить их до кондиции, как мы привыкли, было просто некогда. «The Doors», в конце концов, привели в движение гигантскую бизнес-машину, с адвокатами и менеджерами, она набирала ход, движимая своим собственным диким импульсом. Прощайте, милые радости творчества ранних дней. Успех начал восприниматься, как убегающий поезд – и мы не могли сказать ему: постой, паровоз.
Однажды вечером на студии «TT & G» в Голливуде, где мы записывались за $100 в час, Пол Ротшильд взял нас всех за руки и вытащил из звукорежиссерской кабины в помещение студии, чтобы произнести одну из своих маленьких речей. Он сказал, что нам скоро понадобится хит, и что «Hello, I Love You», с плотной аранжировкой - это то, что надо. Мы сочинили песню уже давно, но аранжировку к ней так и не подобрали.
|
|
В итоге она превратилась в очень нехарактерную для нас вещь с тяжеленным гитарным звуком, искаженным новомодной электронной игрушкой, фузз-боксом. Вдобавок Робби предложил изменить всю ритмическую структуру и подобрал цепляющий ритмический ход а-ля «Sunshine Of Your Love» «Cream». Мне очень нравился текст, но новая аранжировка казалась надуманной. Когда песня вышла на первое место в хит-параде, я был сбит с толку.
***
Я взял выходной на вечер и отправился в кино на фильм «2001: Космическая Одиссея». Сюжет разворачивался медленно, но подождать стоило – как в случае с индийскими рагами. В конце у меня мурашки пошли по телу, сам не знаю, почему. Я не мог избавиться от ощущения, что смотрю нечто такое, что со мной уже было. Реинкарнация или типа того. Дежавю.
***
В другой раз в студии, после того, как мы с Робби закончили наш пятнадцатиминутный перерыв на медитацию – привычка, которой мы следовали на протяжении нескольких лет – Джим опять начал ездить мне по мозгам, упрашивая, чтобы я сыграл на своих барабанах нечто предельно простое, базисное и примитивное. Он приставал ко мне не в первый раз, и до сих пор я отнекивался, потому что мне хотелось играть сложные ритмические рисунки. Зря, что ль, столько лет джазу-то учился! В конце концов я сдался и начал играть наитупейший бит из всех, какие знал, 4/4, а Джим запел: «Пять к одному, бейби, из пяти один, ни один отсюда не уходит живым». Робби подобрал гитарный рифф, Рей вписался с органом, и мы получили нечто по-настоящему мощное.
- Что означает «один к пяти», Джим? – спросил я.
- Мое дело знать, ваше догадаться, - нахально ответил Джим, улыбаясь. И удалился в туалет.
Я обернулся к Ротшильду.
- Пол?
- Ну, я думаю, это означает, что к 1975 году будет по пять молодых людей на одного старика, и разделение пройдет после двадцатипятилетнего возраста.
- Great!
Еще один умник нашелся.
Наш роуд-менеджер Винс Тринор вспоминает: «Первый альбом они забомбили за несколько дней, Пол поработал просто здорово. То же и со вторым. А затем Пол запустился с «Waiting For The Sun», и угрохал на него хренову тучу времени. Он заставлял их делать дубли до бесконечности, пока не выжал все соки. С технической стороны альбом замечательный, все чистоенько, членораздельно, вот вам гитара Робби, вы слышите каждую нотку, слышите, как он дышит. Но того, что называется захватывающим выступлением, в нем нет».
«Давайте попробуем еще раз, парни… мы почти у цели», - говорил Пол озабоченным тоном. Мы были с ним первые двадцать или тридцать дублей, но на дубле #59 у «Неизвестного солдата» кончались боеприпасы. И это была только первая половина песни! (Мы записывали ее по кускам). На второй половине Пол прессовал нас не меньше. Записывая сцену расстрела в середине песни, мы маршировали по студии и стреляли из настоящего ружья, заряженного холостыми. Это был фан, но на каждый выстрел, думаю, мы истратили часа по два. Это казалось абсурдным. Терялась спонтанность.
Наверное, надо было что-то решать с «K.D.» У Пола имелась маленькая жестяная коробочка из-под пленки, в которой он хранил марихуану. На коробочке была наклейка с надписью «K.D.» - «Killer Dope», трава-убийца! И приписка: «Не садись за руль под этим». У меня было сильнейшее желание дописать: «Не садись за пульт под этим!» Экспериментировать – да. Репетировать – здорово. Но записываться – увольте.
Наша работа в студии начала превращаться черт знает во что. От публики, с которой отвисал тогда Джим, мне хотелось блевать. Один из них, Том Бейкер, сыгравший главную роль в одном из фильмов Энди Уорхолла, по крайней мере, был талантлив. Его уже нет с нами. Порой меня посещают фантазии, в которых Джим и Том опрокидывают бутылочку Courvoisier, прямо сейчас, в компании с Джимми Ридом, который присоединился к ним попозже. Но двое других уродов, Фредди, фан-пиявка в мужском облике, и некий блондинчик, с подачей а-ля Чарли Мэнсон, были просто невыносимы. Фредди, казавшийся вечно обдолбанным, кое-как бацал на фоно. Когда мы втроем отклонили новую песню Джима, «Orange County Suite», после нескольких неудачных попыток что-то из нее вылепить, Джим обратился к Фредди. Или Фредди напоил Джима и…
Как-то ночью, после того, как свита Моррисона свалила, я спросил Пола, что же нам делать с Джимом. Он сказал, что подумает об этом до утра. На следующий день Ротшильд попросил всю группу собраться в репетиционной.
- Джим… такое ощущение, что тебе совсем не интересно участвовать в записи этого альбома. Ты что творишь? Ты уже и на рок-звезду не похож.
Джим прочесал сальные волосы пятерней и поскреб щетину на подбородке. Он ничего не сказал в ответ, и обычная тихая напряженность в комнате усилилась.
- Ладно, пойду, поработаю, - сказал Пол и направился к пульту. Джим встал и вышел в коридор. Я протянул руки к Рею и Робби в жесте отчаянья. Рей глубоко вздохнул, а Робби обреченно потряс головой.
В тот вечер мы все-таки кое что сделали, но на следующий день Джим явился в таком виде, что мы чуть не попадали в обморок. Он был чисто выбрит и пострижен – так по-дурацки, как я и вообразить себе не мог. Судя по всему, он собрал волосы в пучок на затылке, затем взял ножницы и откромсал все одним махом. То, что осталось, торчало во все стороны, кончики спадали на лицо и лезли в глаза. Он был похож на мальчика с рекламы красок «Dutch Boy Paints». Впервые я заметил намек на двойной подбородок, появившийся на этом прекрасном древнегреческом лице. О, Господи, подумал я, отращивай бороду, иначе скоро ты станешь похож и на Пиллсбери Доу Боя («Pillsbury Dough Boy»©, мальчик из теста, рекламный герой фирмы кондитерских изделий, прим. пер.).
Запись «Waiting For The Sun» продолжалась. Мы являлись в студию после полудня, с опозданием на час-два, что уже стало нормой. Полагаю, никому не хотелось там находится, а если что и тянуло, так это то, что нам нравилось записывать музыку. Джим всегда приходил на пару часов позже всех. Однажды, около пяти вечера, он завалился в сопровождении своего нового «семейства»: Фредди, блондинчик и дама, женский вариант Чарли Мэнсона. А дальше пошли развлечения. Приятели Джима завели миссис Мэнсон в вокальную кабинку, задрали юбку и игриво предлагали всем желающим отыметь ее в зад. Смотрелось забавно, мерзко и жалко одновременно. Она была в глухом пьяном ступоре.
Что за хрень с нами случилась? Мы создали такую замечательную штуку, нашу группу и нашу музыку, от чего же все так завонялось? Я сказал Полу Ротшильду, что с меня хватит. Он попросил меня присесть и стал говорить, что я состою в одной из самых уважаемых и вызывающих зависть групп в мире. Я слушал его, продолжая размышлять о том, что Пол говорил нам о Джиме за несколько дней до этого, после его очередной попойки. Он заявил Рею, Робби и мне, что мы являемся очевидцами уникального психологического опыта, и что мы должны как можно скорей записать побольше пленок с Джимом, потому что он думает, что Джима надолго не хватит.
- Есть Битлз, Стоунз и Дорс, - говорил мне Пол, когда мы сидели с ним с глазу на глаз в холле студии. Для меня в тот момент это не было достаточным аргументом. Я был готов скорее стать изгнанником и пожертвовать всей будущей карьерой, чем продолжать двигаться в этом направлении. Видит Бог, это вгоняло меня в депрессию. В одном из интервью, когда речь зашла о нашем третьем альбоме, Робби сказал: «Много раз случалось, что Джим напивался и приводил в студию своих пьяных друзей, и Пол выставлял их вон. Сцены, плотное глотание колес и все такое. Это был конкретный рок-н-ролл». Но я ощущал нечто большее. The Grim Reaper. Костлявую с косой.
Я не мог понять, как Рей и Робби могут подставлять другую щеку. Я знал, что Робби способен ощущать боль Джима, но он был слишком робок, чтобы что-то предпринять. Я знал, что он любит успех и не любит конфронтаций. Я считал, что Рей должен или, по крайней мере, может попытаться остановить безумство. Он был тем, кто собрал нас всех в одну группу. Во всяком случае, именно так вот уже несколько лет писали в прессе.
Короче, я не стал дожидаться, пока другие остановят Джима. Я вернулся обратно в студию, поглядел на Джима, на его друзей и сказал: «Я ухожу!» Затем я швырнул на пол свои палочки и хлопнул дверью. Это был мой протест против психопатии.
На следующее утро я не знал, чем себя занять. Проснувшись, я заварил травяного чаю, сделал йоговские упражнения и постриг ногти на руках. Последнее – по здравому размышлению. Меня всего обсыпало, и так было меньше шансов расчесать себя до крови. В полдень я решил вернуться на студию. Меня потянуло обратно, потому что я не знал, как жить дальше. Я не мог бросить то единственное, что наполняло мою жизнь в течение многих лет: музыку.
Всю дорогу от своего дома в Лорел Каньоне до студии «TT & G» на углу Сансет и Хайленд, я ощущал себя полным идиотом. Черная Моррисоновская туча по-прежнему клубилась там, я ощутил и это, едва переступив порог, но, слава Богу, меня встретили так же, как и Джима, после его факапов: молчанием. Я бы не снес, если бы меня стали стебать вслух.
Я набрал полную грудь воздуха, прошел в звукорежиссерскую и сказал:
- Над какой песней сегодня работаем?
- У нас тут с Брюсом возникли кое-какие технические проблемы, - отозвался Ротшильд. – Думаю, это на несколько часов… а пока, может, тебе будет интересно пообщаться с двумя барышнями. Они в фойе. Это «Plaster Casters»!
- Что еще за хрень?
- А ты сходи, разберись, Джон.
С подачи Фрэнка Заппы, парочка работящих группиз сделала выставку в художественной галере. Художества были еще те. Барышни делали гипсовые слепки с эрегированных членов рок-звезд! Одна из барышень была мозговым центром – ей пришла в голову идея – а другая «готовила натуру». В ее задачи входило привести клиента в надлежащее состояние, пока первая замешивала гипсовый раствор в кружке из-под кофе. Работа у девушек была тонкая, подходить к ней надо было с умением и аккуратностью. Не приведи Господи, причиндалы знаменитости прихватит гипсом, сохнет-то быстро! Или, скажем, отдирать засохший гипс от лобковых волос? Я получил приглашение «попозировать», но спасовал. Все остальные члены группы тоже не подписались. Вызвался только один доброволец, наш ассистент звукорежиссера, Фриц Ричмонд. Он играл когда-то, в старом составе «Jim Kweskin Jug Band».
На выставку я сходил. Мне запомнились три экспоната: очень большой, Джими Хендрикса, очень кривой, одного клавишника, и еще один, моего коллеги, драммера из «Canned Heat», Фрэнка Кука.
***
«Unknown Soldier» был выпущен в качестве нашего второго сингла с альбома «Waiting For The Sun», следом за «Hello, I Love You», ставшей хитом. Коммерческий успех «Неизвестному Солдату» не светил, из-за политической подоплеки текста. Но я был горд первым откровенным политическим заявлением Джима, и горд за нашу звукозаписывающую компанию, которая не побоялась его поддержать.
Завтрак под программу новостей,
Телевизором вскормлены дети,
Пулями пробита в шлеме голова,
И все кончено, для Неизвестного Солдата
Я тогда не особо задумывался, что для Джима, чей папа был боевым флотским адмиралом, «Unknown Soldier» был прямым вызовом отцу. Речь в песне не шла конкретно о войне во Вьетнаме, но я считал, что обобщенный образ делает ее еще сильней. Кто еще мог так сказать, как Джим.
Выройте могилу Неизвестному Солдату,
Что лежит как в гнезде, на ваших лживых плечах,
Все уже кончено… для Неизвестного Солдата,
Войне конец…
Наша «антивоенная филиппика», как назвал ее журнал «Time», поднялась до двадцать четвертого места в чартах. Околомузыкальный народ сказал, что нам вообще повезло, что ее допустили до эфира в те вьетнамские годы.
Как выяснилось, мы были одной из самых популярных групп во Вьетнаме.
У нас не было камер, чтоб щелкать пейзажи
Мы в круг пускали трубки с гашем и крутили пленки с Doors
И было темно, так темно по ночам, и мы жались
друг к другу, как братья
Мы обещали нашим матерям писать
И НАМ ВСЕМ ВМЕСТЕ ПРОПАДАТЬ
МЫГОВОРИЛИ, ПРОПАДАТЬ ТАК УЖ ВСЕМ ВМЕСТЕ
ДА, МЫВСЕ ВМЕСТЕ ПРОПАДЕМ
- «Доброй ночи, Сайгон», Билли Джоэл
Для кого-то наша музыка олицетворяла тоску по дому, была отдушиной, через которую можно было вырваться оттуда, хоть на миг, возможностью ощутить связь с тем, что происходило дома, в Штатах, за тридевять земель.
Для других мы были темной фонограммой, ярившейся в их мозгу, когда они были под огнем. Самые отпетые из пехотинцев, те, кому выпало воевать в Долине О Шо, где каждая ночь была как Четвертое Июля, стягивали банданами свои отросшие волосы, глотали кислоту, отрезали уши и головы у мертвых вьетконговцев в боевом кураже и косили врагов из пулеметов под голос Джима, певшего «The End». Взглянув им в глаза, «тыловые крысы» гадили в штаны от страха, когда они возвращались на базы.
Когда вышел фильм «Apocalypse Now» («Апокалипсис Сегодня»), мы приняли участие в ток–шоу на радио, и Джон Миллиус, один из авторов сценария, рассказывал, как наши песни помогали его воображению.
«Когда я слушаю «Зажги Мой Огонь», я представляю себе, что бью по «гукам» с вертолета во Вьетнаме… или ломлюсь на танке через горящую деревню». Миллиус никогда не был на службе, его комиссовали по здоровью – у него была астма. Я годами выслушивал разные личные истории, связанные с «Light My Fire» - кто-то, слушая ее, в первый раз в жизни занимался любовью, кто-то впервые курил траву, для кого-то это была первая пластинка, купленная за свои деньги – но рассказ Мллиуса меня огорчил. Когда мне довелось пообщаться с настоящими ветеранами Вьетнама, я открыл для себя, что в армии стараются так запрограммировать молодых ребят, чтобы понятие «врага» в их сознании обезличилось, и таким образом готовят к акту убийства. Поэтому употребление таких терминов, как «гуки», широко поощряется.
Миллиус сказал, что он использовал нашу музыку в качестве фона, усиливающего актерскую мотивацию, во время съемок своих гладиаторских фильмов. Барабаны всегда применялись как инструмент, возбуждающий воинственность в мужчинах, но я играл отнюдь не для того, чтобы помочь Арнольду Шварценеггеру обезглавить «врага».
Меня всегда бесит, когда рок-н-ролл эксплуатируют в качестве «боевой» музыки в «военно-патриотических» фильмах. Мода стала повальной после «Top Gun», восславившего военно-воздушные силы. Вьетнам прозвали «рок-н-ролльной войной», потому чтосолдаты слушали эту музыку, помогавшую им выжить, и это совсем не то, что творят сейчас какие-то режиссеришки (те же генералы, по сути), используя рок, чтобы «вызвать патриотические чувства».
«Когда мне нужна некая добрая языческая резня, я ставлю «The Doors», - говорил Миллиус.
Глава 12
Waiting For The Sun
В Ожидании Солнца
С первым проблеском Рая пустились мы в море,
И стали там, у берега свободы
В ожидании солнца
В ожидании, что ты пойдешь с нами
В ожиданьи, что ты услышишь мою песню
В ожидании, что ты мне расскажешь, что вышло не так
Это самая странная жизнь, что мне знать доводилось
В ожидании солнца
Июнь, 1968
Мы готовились к серии концертов на крупнейших аренах. Первый должен был состояться в Hollywood Bowl – «Голлливудской Чаше» в Лос-Анджелесе. С утра, в день выступления, я получил два звонка, один хороший, один плохой. Хороший - от нашего старого юриста Макса Финка, он сообщил мне, что тот офицер-отморозок, который наехал на меня в Рено, получил взыскание. Макс не знал, какое точно: то ли уволили, то ли понизили в звании, но ему определенно дали по рукам. Расходы на адвоката обошлись мне в несколько сот баксов, зато я чувствовал себя отмщенным.
Второй звонок был от моих родителей. Они сказали, что мой брат снова в Камарилло, в психушке. Он включил газ в духовке и не зажег огонь. Я был в шоке. По дороге в Боул, на сунд-чек, я вдруг вспомнил давний семейный скандал, когда предки уехали в длительную командировку в Миннесоту, и брат там отказался ходить в школу. Может, это было начало? Я мысленно заходил в тупик, пытаясь найти причину, если только ее вообще можно было найти. Я постарался загнать поглубже мысли о брате.
При свете дня Голливудская Чаша смотрелась не так роскошно, как во время вечерних концертов, но, увы, и вечернее освещение не спасло наше выступление. Мы переживали из-за звука – на открытой площадке нет стен, чтобы его удерживать. Нам уже случалось успешно выступать на свежем воздухе, но проблема оставалась: звук улетает, вы не слышите отдачи и очень трудно рассчитать, с какой громкостью играть. Мы не хотели рисковать, и Винс, наш посвященный и одержимый роуд-менеджер и звукооператор, набрал дополнительных усилителей, и выставил на сцену пятьдесят две колонки, общей мощью семь тысяч ватт. На бэнд из четырех человек!
У меня было четыре микрофона на подзвучку и восемь колонок. Рею с Робби досталось по пятнадцать колонок каждому, Джиму – на пару штук меньше, но его голос дополнительно подзвучивался через встроенную акустическую систему концертной площадки.
Мы хотели, чтобы звук пробивал до самых верхних рядов гигантского амфитеатра, но при этом боялись, как бы нам не прервали концерт. Как выяснилось, народ, обитавший в домах позади Bowl, подал жалобу на шум, с месяц назад или около того, и администрация наняла специального человека, которому вменялось в обязанность ходить с шумомером между рядов и замерять децибелы. При уровне больше восьмидесяти децибел администрация грозилась вырубить звук. Больше всех расстроился Робби. Типично – для рок-гитариста. Power! Я позлорадствовал в душе, как барабанщик. Мне вечно приходилось бороться за то, чтобы меня было слышно. Там, где Робби и Рею было достаточно покрутить регулятор, мне приходилось добавлять мышечных усилий.
Увы, восьмидесяти децибел оказалось недостаточно, чтобы прокачать аудиторию на восемнадцать тысяч мест так, как нам бы того хотелось. Мы считали первое выступление в Hollywood Bowl этапным в своей карьере, и поэтому с нами на концерте присутствовала цела бригада киношников, однокашников Рея и Джима с кино-факультета UCLA, которые записывали звук и снимали происходящее на 16-мм цветную пленку. Киногруппа должна была ездить с нами весь тур: мы хотели снять документальный фильм. Для съемок в Bowl мы пригласили несколько дополнительных кнооператоров. (Хоть я был и не по мальчикам, я залюбовался на одного из парней с камерой, такой он был красавчик. И звали его по-чудному: Харрисон Форд). Нам позвонил Джимми Миллер, продюсер Стоунз, и сообщил, что они с Миком желали бы поприсутствовать на нашем концерте. Мик Джаггер! Мы были под впечатлением, пока они не подкатили к нам под. оффис, чтобы с нами отобедать. Робби выглянул в окно и сказал: «Джон, глянь на чем они приехали!» Это был Кадиллак, причем даже не старый. Мик что, решил показать нам, какой он богатый? Кадиллак, скорее всего, прокатный, - подумал я в их оправдание, но тем не менее: могли бы иметь вкуса и побольше! Всем скопом мы отправились в китайский ресторан Му Линга на Сансет, где, к моему глубочайшему сожалению, нам пришлось располагаться за двумя столами, и я не попал за один стол с Миком. Джимми Миллер что-то бурно вещал, но мне хотелось послушать, о чем говорят между собой два лидер-вокалиста, и, может быть, вставить свои пару центов. Когда мы подъезжали к служебному входу в Боул, обстановка вокруг была, как перед крупным матчем по бейсболу. Мнея слегка заколотило при виде такой толпы, пока мы пробирались к гримерке. Я достал листок бумаги, и мы сговорились по поводу первых трех-четырех песен. Краем глаза я видел Мика, он пристально смотрел на нас.
Джимми Миллер и Джаггер прокрались в одну из резервных лож, и мы пошли на сцену, навстречу восемнадцати тысячам орущих людей. Я горел желанием показать главному Стоуну, насколько хороши мы можем быть. Не в этот раз. Черт подери! Мы могли бы сыграть и получше. Несколько близких друзей сидели в первом ряду, и я не мог даже взглянуть на них. Джим нацепил крест и выкурил кучу сигарет, что до сих пор было совсем не в его духе. Он не родился заново, и это был первый раз, когда я вообще увидел его курящим табак. Я приметил еще кое-какие сознательные перемены в имидже.
Публика жгла спички и зажигалки, когда мы играли «Light My Fire», прикол, который стал повсеместным на сегодняшних рок-концертах, но едва ли найдется место, где это смотрится так здорово, как со сцены в Hollywood Bowl. Для меня это был самый яркий момент того концерта. В целом шоу было вовсе не плохим; мы просто недожали.
Я не могу ткнуть пальцем, что вышло не так. Свет на сцене был слишком ярким – для киношников - и я уверен, что это не лучшим образом отразилось на выступлении Джима. Шоу не дошло до нужного градуса. Нам не хватало мощности звука, и паузы Джима между песнями были слишком долгими. Даже его золотое распятие – и то не помогло. Я видел, как Роджер Долтри из «Who» рисовался на ТВ с крестом на шее, и поэтому задал Джиму вопрос: с чего это вдруг он решил подражать. Он ответил: «Мне нравится символ, визуально, плюс это должно смущать народ».
- В чем дело, что было не так? – спросил я у Робби, когда мы возвращались со сцены в гримерку.
- Джим принял кислоту прямо перед началом концерта.
- GOD DAMN IT! – я хряснул обе палочки о колено. – Нашел когда! Одно дело – принимать кислоту в свое личное время, но в Холливуд Боул!? Наверное, потому он ее и принял. Черт.
Впоследствии Джаггер был очень любезен, когда «Melody Maker», английский музыкальный журнал, спросил о его впечатлениях от концерта «The Doors». Он ответил: «Они были славные малые, но играли чуть дольше, чем надо».
***
Я полтора часа гнал машину на север, в Камарилло, чтобы повидаться с братом. На меня нахлынули воспоминания о временах, когда я играл в «Terry and the Twilighters», моей первой группе. На Рождество мы давали бесплатный концерт в госпитале для ветеранов. У меня перед глазами возникла сцена, когда мы заходили в закрытое отделение для ветеранов Второй Мировой с психическими отклонениями, и играли рождественские песенки. В память запал один пациент, на нем было пять пар штанов, то и дело спадавших, и он все время подтягивал их до самых подмышек. Он был весь поглощен этим занятием, оставаясь при этом в очень шутливом настроении.
- Сыграйте «Jingle Bell Rock», ладно? – снова и снова заказывал он одну и ту же песню.
- А «Jingle Bell» сыграть слабо, пацаны?
- Ха, ха, ха… как насчет «Jingle Bell Rock»?
Короче, я заранее нервничал, предвкушая новую встречу с психопатами. Я не был Р.П. МакМерфи из «Полета над гнездом кукушки». Наверное, больше всего я боялся, что если врачи обратят внимание на мое собственное психическое состояние, меня тоже закроют.
Стоял типичный солнечный летний калифорнийский полдень и я, несмотря на все переживания, получал удовольствие от дороги, накручивая мили по одной из своих самых любимых автострад, который ведут на север из Лос-Анджелес Каунти. Так продолжалось, пока я не включил радио и не нарвался на экстренный выпуск новостей. Они прервали поток мыслей о моем брате, которые совсем изгрызли меня за последние время. Я хотел срочно повидать его, ведь мне вот-вот предстояло уезжать в Европу. Я скользил взглядом по зарослям цветов, усеявших скалы Пойнт Мегу, не в силах отвлечься от мыслей о психушках. Голос диктора по радио заставил меня резко дать по тормозам и остановиться на обочине. Роберт Кеннеди только что был убит выстрелом из пистолета, сразу после того, как победил на предварительных выборах и сталкандидатом в президенты от Демократической Партии. Мне показалось, что волна безумия захлестывает меня с головой: несколько месяцев назад убили Мартина Лютера Кинга… наш певец ненормальный… мой брат в беде… в Штатах творится черт знает что. Я любил Роберта больше, чем его брата. Он казался даже умней. Надежды не было.
Я подъехал к больничному городку и нашел нужный корпус. Я вылез из машины, вошел вовнутрь, оказавшись в коридоре бежевого цвета, уставленном бежевыми кушетками, и поговорил с дежурной сестрой. Через десять минут появился мой брат, Джим. На вид он был в порядке, не считая того, что его глаза были закисшими по углам, словно от слишком долгого сна.
Он предложил выйти наружу и посидеть на траве, мне очень понравилась эта идея. Мне хотелось поскорее выбраться из этих гнетущих стен. Меня поразила мысль, что при желании брат может просто взять и уйти отсюда.