На одном из растений Щербаков заметил оборванные купола парашюта. Вот кому он обязан своим падением! Острые колючки растений, как бритвой, срезали постромки парашюта.
Теперь молодые люди находились у самого подножия горы. Где-то на огромной высоте Щербаков заметил остроконечную вершину, откуда он прыгнул той памятной ночью.
Нет, добраться до нее даже самому опытному альпинисту невозможно. Если бы у него были хоть крюки, которые можно было бы вбивать в скалу. А что, если их изготовить?.. Об этом следует подумать.
А может быть, имеется более удобное место для восхождения? Михаил внимательно, метр за метром, рассматривал гору, но ничего подходящего не заметил.
Они провели здесь часа полтора и решили возвращаться.
— Я спрашивал вас о парашюте, — с трудом выговаривая это слово, сказал Павел. — Вверх он не может подняться?
Щербаков молчал, потом ответил:
— Даже самый совершенный парашют, Павел, нам не поможет. Чтобы отсюда выбраться, надо, кажется, стать птицей.
Взгляд юноши потускнел.
— Значит... — тихо сказал он.
— Видишь ли, Павел, есть одна возможность...
— Значит, есть? — обрадованно перебил он.
Михаил уже жалел, что об этом сказал. Зачем вселять надежду, сбудется ли она? Даже в самом низком месте до вершины, как утверждает Полынов, не меньше четырех километров. Сколько понадобится вбить крюков, чтобы добраться до нее? Это нетрудно сосчитать. Если их вгонять в скалу на расстоянии полуметра один от другого, то потребуется не меньше восьми-десяти тысяч штук.
Щербаков горько усмехнулся. Это сейчас показалось так же несбыточно, как если бы они решили своими силами изготовить самолет. Но мысль о крюках не оставляла его.
— Будем думать, — просто ответил он, — и будем искать.
У дома их встретил Александр Иванович.
— Прогулялись? — спросил он
— Да, — весело ответил Михаил, — замечательная прогулка.
— Устали?
— Что вы, Александр Иванович, я чувствую себя прекрасно. Какие изумительные места. Тут бы санаторий открыть.
— Ну, тогда за работу. Сегодня начнем убирать и сушить плоды.
— Есть убирать плоды, — шутливо ответил Щербаков.
Он не хотел показать, что у него творится на душе. Посмотрев на Полынова, Щербаков перевел взгляд на его сына. «Как они похожи», — подумал он.
Внезапно у него снова возник вопрос: «А сколько же лет Павлу?»
Воспользовавшись тем, что тот вошел в дом, Щербаков спросил у Полынова:
— Александр Иванович, простите за любопытство, сколько вашему сыну лет?
Тот внимательно посмотрел на Щербакова.
— А как вы полагаете?
— Не больше двадцати.
— Вот как? Это приятно слышать.
— Неужели ему больше?
— Да, — печально проговорил Полынов. — Гораздо больше.
Но появился Павел, и разговор оборвался. Полыновский календарь говорил о том, что Михаил находился в ущелье уже несколько месяцев. Там, в центральной части страны, видимо, началась непогода. В Москве, наверное, шли дожди, а здесь, в ущелье, по-прежнему было тепло, и пышно цвела зелень. Только вечера стали немного прохладнее, да чаще над вершинами гор поднимались белые, кружевные вихри.
Трое запертых в ущелье людей сняли первый урожай пшеницы и теперь готовились к уборке второго. Длинные вечера они проводили вместе на веранде, при свете неяркого, но не дымящего пламени, читали, беседовали, смеялись, а иногда и пели.
И Михаил несколько успокоился. О Лене он старался не думать. Если не сейчас, то еще через некоторое время, через полгода, год, она выйдет замуж и, возможно, как-нибудь вспомнит, что был какой-то Щербаков... А если она по-настоящему любит его? Но Михаил даже в мыслях не хотел требовать от девушки, чтобы она оставалась верной ему. Мало ли прекрасных людей, которых можно и есть за что полюбить. Только бы не вышла за Малинина. Не зависть и не ревность заставляли думать именно так. Просто он искренне хотел, чтобы Лена была счастлива, а Малинин, — в этом Михаил был твердо уверен, — не тот человек, который может принести счастье. Другими глазами, чем она, Малинин смотрел на жизнь, и рано или поздно это сказалось бы.
Впрочем, для чего об этом думать? Все равно он бессилен что-либо изменить...
Думать надо о другом: где и как найти выход из ущелья? Крюки? Чтобы сделать их, потребуется года два-три или больше, но ведь все равно другого выхода нет. Важно найти подходящий материал. Лучшим материалом казалось ему дерево. Древесины в ущелье сколько угодно. Ни одно из известных ему деревьев не годилось для этой цели. Однажды Щербаков увидел большие со шляпкой деревянные гвозди, служившие Полыновым для различных хозяйственных целей. По прочности они не уступали железным, не сгибались даже тогда, когда Михаил для пробы пытался вбить несколько штук в подножие горы.
— Павел, — поинтересовался Михаил у молодого Полынова, присутствовавшего при этом, — вы сами делали гвозди?
— Да, — ответил тот.
— Из какого дерева?
— Эвкалипта.
Вот оно что! Щербаков в первые же дни пребывания в ущелье обратил внимание на гигантские деревья, росшие недалеко от дома, достигшие, по подсчетам Михаила, около шестидесяти метров в высоту и пяти-шести метров в ширину. Гладкие стволы завершались зеленой, не дающей тени верхушкой. Вспомнил, он где-то читал, что древесина эвкалипта гораздо крепче дуба, тяжела, как железо, и не поддается гниению. В книге писалось, что эвкалиптовые мачты на кораблях выдерживают любые штормы.
Однако даже эвкалиптовые крюки в скалу не вобьешь; надо сначала сделать отверстия для них. Потребуются, кроме того, деревянные пробки; их придется вгонять в эти отверстия, а уже тогда забивать крючья в дерево. Долбить гнезда для пробок можно металлическими зубилами, которыми пользовался Полынов при обработке твердого камня, служившего ему при заточке различных инструментов. Эти зубила и два молотка Александр Иванович хранил в числе других вещей, захваченных им на Памир. Щербаков имел возможность убедиться в том, что зубила хорошо справляются со скальной породой.
После обеда, когда Павел ушел к себе в комнату отдыхать, Щербаков уселся на веранде за расчеты. Он хотел выяснить, какую длину и ширину должен иметь крюк, как лучше сделать пробки, в которые будут вбиваться крюки. Михаилу, инженеру по образованию, это не представлялось особенно трудным делом.
БЕСЕДА О ДОЛГОЛЕТИИ
В разгар работы в дверь постучали, на веранду вошел Полынов.
— Вы не спите? Заняты чем-то? — спросил он.
— Пожалуйста, Александр Иванович. Это не к спеху. Времени впереди много, — пошутил Щербаков.
— Не желаете ли пройти ко мне?
— С удовольствием.
В кабинете они уселись один против другого в плетеные кресла, накрытые чехлами из растительной массы. Полынов был, видимо, в хорошем настроении. Он смотрел чуть лукаво.
— Ну-с, молодой человек, так сколько вы даете моему Павлику лет?
— Я уже сказал, Александр Иванович, не больше двадцати.
— Это приятно слышать... Но ему гораздо больше.
— Сколько же?
— Представьте... Пошел тридцать второй.
— Тридцать второй! — воскликнул Щербаков.
Михаилу стало неловко за свое поведение. Ведь он относился к Павлу, как старший, несколько покровительственно, называл его Павликом... И Полынов это слышал.
— Мне думается, он и в пятьдесят будет выглядеть не на много старше, хотя в таком возрасте человека принято считать пожилым... А ведь это молодость.
— Молодость? — переспросил Михаил.
— Представьте, что так. Мы не привыкли к этому, потому что случаи человеческого долголетия, по крайней мере в мое время, были редки, являлись исключением. А они могут быть правилом.
— Что же для этого требуется? Спокойная жизнь?
— Здоровая жизнь, — поправил Полынов. — Вы инженер?
— Да.
— Тогда я вам объясню так. Самую выносливую машину, сделанную из крепчайшей стали, можно раньше времени вывести из строя излишней нагрузкой, неправильной эксплуатацией, частыми поломками. Верно? Человеческий же организм совершеннее любой машины, но он так же, как и она, требует к себе разумного, а не варварского отношения. Я вспоминаю свой родной город, рабочий люд его. Да так было по всей России... Человеческий организм подтачивали со дня рождения ужасными условиями жизни, вопиющей антисанитарией, вызывавшей многочисленные болезни. А изнурительный труд в затхлых, отравленных дымом и копотью помещениях, злоупотребление алкоголем — все это довершало разрушительную работу, в четыре — пять раз сокращало срок человеческой жизни. Вы сами понимаете, что у меня нет данных, относящихся к прошедшим последним сорока годам, но в свое время я собрал интереснейший материал о так называемой средней продолжительности человеческой жизни.
Полынов встал, подошел к столу и принялся перелистывать исписанные убористым почерком страницы.
Вот, пожалуйста, — наконец, проговорил он. — За всю известную нам историю человечества самая низкая продолжительность жизни в Европе относится к шестнадцатому веку, когда в среднем человек жил что-то около двадцати одного года. Это почти на десять лет меньше средней продолжительности жизни человека в древней Греции. Когда люди научились бороться со страшными эпидемиями, уносившими ежегодно миллионы жизней, когда медицина более прочно встала на ноги, средняя продолжительность жизни человека несколько повысилась: в семнадцатом веке — до двадцати шести лет, в восемнадцатом — до тридцати четырех, а по данным, относящимся уже к началу двадцатого века, — до сорока восьми лет. Ученые моего времени неоспоримо доказали, что в России смертность, например, в 1910 году была гораздо выше, чем в Англии или Германии. А что, у русского другой организм? Конечно, нет. А почему, скажите мне, милостивый государь, смертность среди состоятельных классов значительно ниже, чем среди бедного населения? Средняя продолжительность жизни в России у богатых равнялась сорока пяти — семи годам, у рабочих едва достигала двадцати шести лет. Я собрал сведения по Царицынскому уезду, которые мне не удалось опубликовать; никто не хотел их напечатать. Из каждой тысячи родившихся в 1907 году детей у зажиточной части населения Царицынского уезда умирало шестьдесят семь человек, а у бедняков — триста пятнадцать.
Чем все это можно объяснить? — увлекся Полынов, его голос зазвучал громче, словно перед ним находилась большая аудитория, а не единственный слушатель. — Социальными условиями. Будь у народа достаток, возможность пользоваться материальными благами, услугами медицины, жизнь людей была бы продолжительней. А постоянные войны, приводящие к гибели миллионы людей в самом расцвете физических сил, безработица, обрекающая на голодное существование массы рабочих семей? Вам известно, какой вред наносит обществу алкоголь. Один ученый сказал, что в пиве, вине и водке ежегодно тонет во сто крат больше людей, чем в воде... Я много лет посвятил изучению вопроса о долголетии. В том же Царицыне пытался что-то сделать, но встречал одно равнодушие и вражду со стороны власть имущих. Чем кончилась моя война в Царицыне, вы знаете... Скрывшись здесь, я поступил неправильно, я мог и должен был бороться за свои убеждения. Но я не думал тогда, что окажусь заживо погребенным в ущелье. Теперь вырос сын, и вы сами утверждаете, что он выглядит значительно моложе его действительных лет. Правда, Павел оказался в условиях необычных, исключительных, и ставить его в пример нельзя. Однако и он — доказательство тому, что дает человеческому организму правильный режим, физический труд, когда он не в тягость человеку.
Полынов умолк. Затем он сказал:
— Теперь я, не задумываясь, пожертвовал бы своей жизнью, лишь бы Павел оказался там, среди людей. Мое сердце разрывается при мысли, что сын так и останется вне человеческого общества. Пусть он встретит там даже самое худшее, но...
— Нет! — вскочил с места Щербаков. — Честное слово, нет! Я слушал вас внимательно, теперь послушайте меня. Вы даже не можете себе представить, как все изменилось в нашей стране за годы, что вы находились здесь. У нас все делается для человека, для его счастья, здоровья.
— Я верю вам, — произнес Полынов. — И мне очень хочется на склоне лет послужить народу.
— Да, мы найдем выход отсюда! — взволнованно ответил ему Щербаков. — Возможно, для осуществления плана потребуется три-четыре года; но я твердо убежден, что он абсолютно реален, и все теперь зависит только от нас самих.
Михаил проговорил это так горячо, что старый Полынов посмотрел на него в упор:
— Вы хотите сказать, что знаете, как выбраться из ущелья?
— Да, знаю.
— В таком случае, слушаю вас...
— А мне можно послушать?
В дверях стоял Павел.
Щербаков живо обернулся, но тут же вопросительно посмотрел на Александра Ивановича. Несколько секунд все молчали.
— Проходи, пожалуйста, садись, — пригласил Павла отец.
НАДЕЖДА
В этот вечер засиделись допоздна. И, пожалуй, впервые за все время пребывания Щербакова в ущелье они были в таком приподнятом настроении. Вопреки ожиданиям Михаила, старый Полынов не отверг предложенный план, не посчитал его за пустую затею. Он терпеливо выслушал Михаила, а когда тот закончил, Александр Иванович после продолжительной паузы проникновенно проговорил:
— Я с вами, друзья мои... Можете мной располагать, Михаил Георгиевич.
Теперь, когда появилась цель, жизнь их стала значительно интересней, и дни летели незаметно. После хлопот по хозяйству, пленники целиком отдавали свои силы осуществлению плана Щербакова.
По соседству с домом, на открытой площадке, они устроили нечто похожее на мастерскую. Сюда снесли весь инструмент, доставили из леса на ишаках громадный ствол эвкалипта. Для пробок избрали дерево более мягкой породы.
Работа закипела. Когда были готовы первые партии крюков и пробок, все в торжественном молчании отправились к скалам, где Щербаков и Полыновы еще задолго до этого дня старательно выбрали место для сооружения необычной лестницы.
Александр Иванович предлагал вести работы в районе бывшего перевала, здесь высота была наименьшей. Щербаков придерживался другого взгляда. Опытный альпинист, он не столько думал о высоте, сколько о рельефе гор, и отыскал такое место, где скалы были менее отвесны и где имелись кое-какие естественные выступы и шероховатости.
Будущую трассу восхождения по настоянию Михаила решили сооружать сразу за плантациями, недалеко от устья реки.
На исходе был январь, но солнце посылало в ущелье жаркие лучи. Все трое-были в своих обычных костюмах.
Река, огибавшая дом и плантации, находилась справа, так что переходить ее не было необходимости. С монотонным урчанием она скрывалась под землей, образуя небольшую ложбину.
Сюда и пришли обитатели ущелья. Прямо над головой, на высоту в несколько сот метров, скала поднималась отвесно. Но дальше, насколько мог видеть глаз, она имела небольшой наклон и слегка неровную поверхность.
— Начнем? — стараясь скрыть волнение, проговорил Щербаков. — Павел, дайте-ка сюда зубило.
Острым концом он подставил зубило к скале на высоте человеческого роста и равномерно стал ударять по нему. Мелкий щебень посыпался на землю. Порода оказалась прочной и плохо поддавалась.
Трудно передать, что Михаил испытывал в это время. Ведь сейчас решался вопрос их жизни; в одно мгновение мог рухнуть весь план освобождения. Александр Иванович стоял несколько в стороне, строгий и как-будто безучастный. Тот, кто взглянул бы в эту минуту на его лицо, не тронутое старческими морщинами, подумал бы, что все происходящее его не касается. За многие годы, проведенные в ущелье, он пережил не одно разочарование.
Зато совершенно не скрывал своего волнения Павел, в его темных больших глазах застыла тревога. Несколько раз он порывался к Щербакову, намереваясь взять у него молоток, но Михаил не замечал этого, продолжая работать. Рука устала, но он увлеченно продолжал трудиться. Наконец в пробитое отверстие Щербаков вогнал деревянную пробку.
Когда скрылось острие крюка в пробке, Михаил с трудом сдержал вздох облегчения. Дерево не сломалось. Эвкалипт оправдал ожидания, оказался достаточно крепким.
Теперь дело пошло быстрее, и через некоторое время Михаилу удалось вогнать в выдолбленное гнездо еще один крюк.
— Ну, вот и все, — весело проговорил он.
Затем, взявшись обеими руками за крюк, повис на нем. Крюк выдержал его тяжесть.
Испытания, как написали бы в официальном отчете, прошли успешно.
Домой возвращались ободренными. Будущее уже не казалось безнадежно печальным.
— Михаил Георгиевич, — сказал Полынов, — все это очень хорошо. Но нужно подумать и о вашей безопасности.
— Моей? — переспросил Щербаков, — а что мне угрожает?
— Мало ли что может случится, когда вы окажетесь на высоте... случайно оступитесь, не выдержит крюк и тогда...
Он не договорил, но Михаил понял его мысль.
— Не беспокойтесь, Александр Иванович, я уже думал об этом... Слететь и сломать голову у меня нет никакого желания, да и, кроме того, в нашем альпинистском спорте существуют строгие правила безопасности, которые мне, мастеру этого спорта, нарушать никак нельзя.
— А что такое мастер? — опросил молодой Полынов.
Щербаков рассмеялся. Настроение у него было отличное.
— Дорогой Павел, — ответил он весело, — мне придется о многом рассказать тебе, прежде чем мы выйдем из ущелья. Мы еще займемся этим.
— Раньше вы ничего не хотели мне рассказывать.
— На то были причины, не от меня зависящие.
Щербаков весело посмотрел на старого врача и продолжал:
— Но теперь, я думаю, запрет снимается? Не так ли, Александр Иванович?
— Вы будете заниматься с нами обоими. Или меня вы хотите оставить здесь? — пошутил Полынов.
— Что вы, Александр Иванович, мне бы этого не простили... Я надеюсь, конечно, не без вашей помощи, еще попасть на заседание Академии медицинских наук, где будет обсуждаться ваш доклад... Ну так вот, — вернулся Щербаков к прерванной теме, — поговорим о безопасности. По мере того как наше сооружение станет уходить вверх, нужна будет надежная бечевка, веревка или шнур, как хотите, так и называйте.
— Это можно сделать, — вставил молодой Полынов. — Мы плетем веревку из растений, она крепкая, архары не в силах ее порвать...
— Да, я видел... Значит, придется наладить ее изготовление в более широких масштабах... Но это еще не все. Помните, я говорил о своем парашюте... Подняться на нем, к сожалению, нельзя, но он как раз предназначен для людей, совершающих трудные восхождения. Если такой человек сорвется, парашют поможет ему. Амортизатор у него цел. Если удастся найти эластичный и достаточно крепкий материал, то сделаем стропы, взамен порванных при неудачном падении на ваши страшенные кактусы. И тогда у того, кто будет подниматься, окажется двойная страховка... Павел, ты, конечно, опять не знаешь, что означает это слово, я скажу проще, защита. Вот так, Александр Иванович, — закончил Щербаков. — Сделаем все возможное, чтобы тому, кто будет работать на высоте, опасность не угрожала.
С этого дня время пошло незаметно. Все трое трудились с утра до позднего вечера. Они мало говорили о будущем, но мысли их были заняты только им.
Работа продвигалась не так быстро, как этого хотелось. Одно дело выдалбливать гнезда и вбивать крюки, стоя на земле, другое — когда находишься в воздухе и крюк приходится держать над головой. Расстояние между ними пришлось уменьшить с полуметра до сорока сантиметров, но и тогда тратилось немало усилий.
После первого месяца напряженной работы выяснилось, что они изготовили и вбили всего сто пятьдесят два крюка. Цифра эта привела Щербакова в уныние. По его самым оптимистическим подсчетам выходило, что до вершины они сумеют добраться ее раньше, чем через шесть лет.
«Шесть лет! Прощай, Лена», — думал теперь Михаил. Если б ему убедиться, что она его не любит, ему, вероятно, сейчас было бы легче. Он бы переборол свои чувства, смирился с тем, что она будет с другим. Павел заметил перемену в настроении Щербакова и. попытался заговорить с ним, узнать, в чем дело. Но Михаил в ответ лишь грустно улыбнулся:.
— Ничего... Все пройдет... Будем работать...
И он работал. Больших усилий ему стоило привести свой парашют в порядок. В этом Михаилу помог Александр Иванович, изготовивший в конце концов тонкую и прочную материю. Теперь Щербаков и молодой Полынов, поочередно отправляясь вбивать крюки, имели за плечами надежное средство защиты.
Подошло время весны. И хотя в ущелье всегда было достаточно тепло, все же и здесь природа меняла свои краски.
Огромными, прекрасными цветами, похожими на бахрому знамени, зацвели эвкалипты, появились крохотные, величиной с вишню, но только желтоватого цвета плоды на финиковых пальмах, кактусы поражали многообразием и яркостью своих цветов.
Теперь строители лестницы поднимались еще раньше, так как много забот появилось по хозяйству, работать приходилось и на участке за домом, и в саду, и на плантациях.
КАТАСТРОФА
Однажды Михаила разбудил отдаленный шум, похожий на грохотанье грома.
«Гроза», — подумал он, соскочив с постели, но когда выглянул наружу, то увидел спокойное звездное небо.
Постоял несколько минут, прислушиваясь. «Это в горах» — решил Михаил, привыкший к тому, что время от времени в горах что-то грохочет.
И наутро об этом даже не было разговора. Однако, когда в полдень он с молодым Полыновым пришел к месту, где сооружалась лестница, впадина оказалась наполовину затопленной водой.
— Бывает, — сказал Павел. — Река наша капризная, к вечеру вода спадет.
Они вбили два крюка и, возвратившись домой, ничего не рассказали о случившемся Александру Ивановичу.
На следующий день вода не только не спала, но и заполнила всю ложбину. Она вышла из берегов и с одной стороны дошла до самых скал, а с другой приблизилась к полыновской плантации и саду.
Это обеспокоило молодых людей, и они привели к реке Александра Ивановича.
— Такого еще не было, — сказал молодой Полынов, — правда, папа?
Тот, ничего не ответив, медленно пошел по направлению к ложбине. Там образовалось целое озеро, которое заметно увеличивалось.
— Странно, — подумав, наконец, проговорил Александр Иванович, — что-то случилось.
Все трое с тревогой наблюдали за загадочным поведением реки.
— Наверное, в горах обильно растаял снег, — заметил Щербаков.
— Возможно, — согласился Полынов.
А вода продолжала прибывать. В узком конце ущелья она затопила все и медленно, но неумолимо пошла на плантации, приближаясь к дому.
И тогда родилось страшное предположение. А что, если там, под землей, случился обвал, и он закрыл выход реке?
Подумал ли об этом Александр Иванович, Щербаков не знал. Но у него такая мысль возникла. И он высказал ее вслух. Полынов взглянул на него.
— Будем мужественны, Михаил Георгиевич, — тихо проговорил он. — Все может быть...
В эту ночь никто из них не сомкнул глаз. Вода прибывала. Это они слышали по шуму, доносившемуся со стороны реки. А утром, как только рассвело, они увидели, что наводнение приняло катастрофические размеры. Низины ущелья были под водой.
Людям опасность пока не угрожала. Дом находился на небольшой возвышенности. Но если в действительности случилось то, что они предполагали, — дня через два или три им придется спасаться от воды на крыше. А дальше?..
Нетрудно понять, с какими чувствами трое запертых в каменном мешке людей наблюдали за поведением реки, которая растекалась все шире и шире.
Возможно, только молодой Полынов до конца не сознавал истинного положения, он молча наблюдал за отцом и Щербаковым, считая, что вода вскоре начнет спадать. Его только удивляло поведение животных, которые проявляли исключительное беспокойство. Прирученные архары метались по загону и не давались в руки, ишаки поводили ушам,и, словно чувствовали опасность, а Эмма ни на шаг не отходила от людей.
— Александр Иванович, что будем делать? — спросил Щербаков.
Он держался спокойно. Не первый раз Михаил смотрел в глаза смерти, война научила его не терять голову даже в самые тяжелые минуты.
Полынов ответил не сразу. Вид его был задумчив, казалось, что он смирился с тем, что должно произойти, и безропотно принимал все.
— Может быть, вода спадет...
— Аесли нет?
— Тогда...
И он, не досказав, склонил голову. Но внезапно, словно устыдившись своей слабости, выпрямился и, ни на кого не глядя, глухо проговорил:
— Простите, друзья мои... И не обращайте внимания... — и торопливо пошел к дому.
Наступило тягостное молчание. Надо было немедленно что-то предпринимать, потому что завтра могло быть уже поздно. Но что? Искать спасения на верхушках деревьев? Сколько времени можно там продержаться? Ведь, как бы высоко они ни взобрались, в один, далеко не прекрасный для них день, вода, сжатая со всех сторон скалами, доберется до них, и они утонут, как кроты, если раньше не умрут с голода.
И тогда пришло решение.
— Павел Александрович, — проговорил Михаил твердым голосом, — пойдемте.
— Куда?
— В лес. Захвати с собой пилу и топор.
Павел не знал, что собирался Щербаков делать, но расспрашивать не стал.
Они вышли на ту же тропинку, по которой ходили вдвоем к месту приземления Щербакова. Но, как только они миновали знакомый поворот, путь им преградила вода. Она покрыла почти всю низменную часть леса. Пришлось возвратиться.
У прогалины, за которой виднелась поляна, где в глубине, у самых скал, возвышалось странное сооружение, Щербаков остановился. Лучшего места для осуществления его замысла найти было нельзя. Вода могла затопить его не скоро, по крайней мере, не раньше, чем через неделю, даже при той быстроте, с какой она прибывает. А за этот срок, если не терять времени, можно многое успеть.
Михаил решительно шагнул на поляну. Его спутник не последовал за ним, укоризненно сказал:
— Куда вы? Ведь папа просил...
Щербаков перебил его:
— Павел, сейчас не до этого. Если нечего не изменится, нам придется сюда перебраться... А сейчас давайте рубить деревья...
— Зачем?
— Послушайте, Павел, положение очень серьезное. В горах достаточно тающего снега и ледников, чтобы заполнить до самых краев десятки таких ущелий. Я не знаю, удастся ли нам спастись, но попытаться необходимо. Если у нас есть лишь один шанс, то и его мы должны использовать. Надо соорудить плот, погрузить на него как можно больше продуктов, а там видно будет. А теперь за дело...
Щербаков внимательно осмотрелся, выбирая не особенно толстое и ветвистое дерево. Потом скинул сорочку, взял в руки пилу.
— Ну-ка, Павел, беритесь за другой конец...
В разгар работы они увидели старого Полынова. Он вышел из-за деревьев, медленно, чуть согнувшись, направился к ним. Лицо его было спокойным.
— Хорошо, Михаил Георгиевич, правильно, — ровным, несрывающимся голосом проговорил он, видимо, догадавшись, что они собирались делать, — давайте и я помогу.
Михаил был ему благодарен за это. Плохо, когда в минуту опасности кто-нибудь начинает сомневаться в успехе. Это размагничивает остальных, как раз в такое время, когда особенно необходимо единство действий.
— С плотом мы сами справимся, Александр Иванович, а вы, пожалуйста, займитесь питанием... Не возражаете?
Вопрос этот был совершенно излишним, и Полынов на него не ответил. Он повернулся и пошел по направлению к дому.
ПРОЩАНИЕ
Последующие дни прошли в лихорадочной работе. Наводнение распространялось со все возрастающей быстротой и подошло к самому дому. Полыновы и Щербаков перенесли на поляну необходимые вещи, все, что удалось собрать на плантации, перевели сюда животных.
Теперь пленники ущелья находились как бы на острове. Отступая от воды, они приблизились к знакомому сооружению у скал, но никто не говорил о нем ни слова.
Перенеся все продукты и имущество на плот, они стали думать, что делать дальше с животными. Михаил предлагал взять их с собой.
— Пока не затопит деревья, у нас будет чем их кормить. А потом мы будем иметь мясо, и это значительно увеличит наши запасы.
Внезапно он спохватился:
— А соль?
Запас ее, имевшийся всегда дома, впопыхах оказался забытым.
— Я поплыву за ней, — сказал молодой Полынов.
И без дальнейших слов начал раздеваться.
— Подождите, — остановил его Щербаков. — Попробуем пробраться к дому на ишаке.
Они выбрали наиболее рослого, и Павел, усевшись верхом, с трудом заставил животное войти в воду. К счастью, она доходила им только до коленей, так что путешествие закончилось благополучно.
Прошло еще несколько дней, во всем ущелье остался лишь маленький участок земли, не залитый водой. Пора было перебираться на плот, который Щербаков предусмотрительно выстроил широким и вместительным, устроив на нем даже специальное отделение для животных.
Прежде чем окончательно перейти на плот, Александр Иванович срывающимся голосом сказал:
— Павел, пойдем простимся...
— С кем? — не понял тот.
— С твоей матерью, Павел, — чуть слышно ответил Полынов.
Он подошел к сооружению. Павел и Михаил последовали за ним. Вблизи, за каменной оградой, они увидели могильный холм, весь усеянный разноцветными головками цветов. А над ним, в два человеческих роста, возвышался обелиск, любовно выложенный из камня.