В корректной форме, но весьма категорически послу предлагалось оказывать всяческое содействие мистеру Таупману и его миссии в Москве.
— А я и не знал, что вы работаете в нашем министерстве, — запирая письмо в несгораемый сейф, проговорил посол... — Значит, мы коллеги...
Напоминание об университете, в котором Хейвуд много лет вел курс истории, расположило его к гостю.
— Вероятно, вы устали в дороге, хотите отдохнуть?
Рука посла уже потянулась к кнопке звонка.
— О нет, не нужно... Я отлично выспался в самолете... Если можно, я хотел бы встретиться с Кревкером.
— Ну, это нетрудно... Он, должно быть, здесь... Мы сейчас его пригласим...
— Что вы, мистер Хейвуд... Зачем отнимать у вас драгоценное время.. Возможно, найдется крохотный уголок для беседы, где мы никому не помешали бы.
— Да, конечно, — уже более сухо заметил посол.
Честно говоря, ему показалось обидным, что от него что-то скрывают, хотя до этого он искренне желал остаться в стороне от всей этой странной истории с наследством Полынова. Непонятно, почему министерство затевает это дело, с какой миссией прибыл Таупман? Впрочем, зачем ломать голову? Его просто обошли, ну и отлично... У него достаточно дел и без этого.
Но на сердце старого посла продолжали скрести кошки, когда Таупман и Кревкер уединились в одном из кабинетов обширного здания. Значит там, на родине, высокое начальство ему, Хейвуду, уже не доверяет?.. Ну что же, это расплата за попытку иметь самостоятельное мнение, которое, как ему писали друзья, было расценено в министерстве по-своему...
От всех этих мыслей у Хейвуда разболелась голова, и, не дождавшись окончания переговоров, он отправился к себе, чтобы прилечь.
А в это время в противоположном конце здания, в комнате с пробковым полом и глухими стенами шла беседа двух соотечественников. Таупман, усевшись в старинное кресло, жестом хозяина пригласил Кревкера опуститься напротив. Тот внимательно слушал и бесстрастно отвечал на вопросы. Но когда Таупман поинтересовался дарственными бумагами покойного купца Сердюкова, Кревкер вежливо, но с достоинством произнес:
— Нотариальная контора братьев Уатсон существует с 1808 года и до сих пор свято хранила тайны своих клиентов.
— Это очень благородно, — не без издевки проговорил Таупман, — но, мистер Кревкер, я не из личного любопытства, а тем более интереса спрашиваю вас об этом... Поверьте мне, дело гораздо сложнее... Надеюсь, вы являетесь достойным гражданином своей родины?
Кревкер почтительно склонил голову.
— Если ваш клиент был безмозглым и неблагодарным ослом, прошу простить за несколько резкое суждение, и не сумел как следует распорядиться своим наследством, то это отнюдь не означает, что мы должны ему уподобляться. В свое время вы все узнаете, а пока не должны предпринимать ни одного шага, не посоветовавшись со мной.
— Но...
— Понимаю, мистер Кревкер, вы хотите спросить, кто я такой... Вот, пожалуйста, распоряжение мистера Уатсона, оно относится к вам...
Мистер Кревкер сразу узнал почерк своего хозяина. Да, действительно, ему предлагалось действовать по указанию мистера Таупмана, но в рамках законного...
Последняя оговорка сразу ободрила старого служащего. «Братья Уатсоны остаются верными себе», — не без гордости подумал он.
— Ну, так вот... Если вы, предположим, даже удостоверитесь, что Полынов — законный наследник, не спешите сообщать ему об этом без моего разрешения.
— Простите, но...
— Мистер Кревкер, перестаньте валять дурака, — грубо перебил его Таупман, — свою щепетильность оставьте при себе, ничего незаконного я от вас не требую, и извольте слушаться... До свидания, мистер Кревкер, мы с вами будем ежедневно видеться... Желаю удачи.
Когда тот вышел, Таупман набрал номер телефона.
— Хэлло, — послышался хрипловатый голос в трубке.
— Здравствуй, Гарри. Очень рад услышать твой пропитый голос.
— Кто это?
— Твой школьный товарищ и соратник по бриджу.
— Митчел... Какими судьбами?...
Через несколько минут в комнату вошел толстый, обрюзгший мужчина в пестром клетчатом костюме. Редкие светлые волосы были зачесаны набок. Маленькие глазки смотрели остро. На тройном подбородке выделялась черная родинка.
— Хэлло, Митчел, — радостно прохрипел он, обнимая Таупмана, — какого бога мы должны благодарить за то, что имеем возможность лицезреть твою милую мордочку?
— Тебе...
— Мне? — искренне удивился Гарри.
— Помнишь, ты передал романтическое сообщение о новоявленном Робинзоне, некоем Полынове?
— Возможно... Ежедневно передаю триста строк разной белиберды.
— Так вот, твой Робинзон неожиданно оказался наследником кругленькой суммы.
— Фьюить, — свистнул Гарри. — Спасибо, Митчел, это сенсация, сейчас же настрочу двести строк.
— Пока ни слова. Если бы он получил в наследство только доллары... Садись, Гарри, нам надо поговорить...
ЛИЦО ЗА ОГРАДОЙ
Километрах в сорока от Москвы расположен чудесный дачный поселок. Живописные домики чуть заметны среди высоченных сосен и елей. По стенам, до самых крыш, поднимаются лозы дикого винограда. Воздух, напоенный ароматом вечнозеленой хвои, действует на человека, как самый живительный бальзам.
Летом здесь оживленно. Сотни москвичей с семьями перебираются сюда на отдых, и на деревянной платформе, возле которой электричка на несколько минут задерживает свой бег, всегда увидишь пассажиров. По асфальтированной дороге, идущей от столицы, ранним утром и поздно вечером тянутся вереницы легковых автомобилей. Но зимой поселок кажется опустевшим. Ворсистый снег порошит нерасчищенные дорожки, одевает на крыши по-казачьи заломленные барашковые шайки. Немую тишину лишь изредка нарушают мелодичные сирены электровозов.
Поэтому постороннему взгляду могло показаться странным, что ставни одного из домов в пасмурный февральский день были настежь раскрыты, в то время как из каменной трубы к серому небу голубоватой струйкой тянулся дымок.
А если бы удалось заглянуть внутрь комнаты, не по сезону обставленной плетеной мебелью, можно было бы увидеть за письменным столом крепкую, прямую мужскую фигуру в скромной, из штапельного полотна, пижаме. Человек весь ушел в работу. Узкая морщинистая рука быстро скользила по бумаге, седая голова склонилась над столом.
Внезапно снаружи послышались оживленные голоса, скрип деревянных ступенек, и в дверь на веранде постучались.
Видимо, в этом доме гостей не ожидали, хозяин недовольно глянул на часы, висящие над книжным шкафом.
Мужчина нехотя оторвался от работы, прошел по узкому, внутреннему коридору и вышел на веранду. Но тут глаза его потеплели, лицо приняло приветливое выражение. За стеклянной дверью он увидел молодого человека и девушку, издали улыбавшихся ему.
— Здравствуйте, Александр Иванович, — раздались их радостные возгласы, как только дверь открылась. — Вот и мы... Принимаете гостей?..
Это были Лена и Михаил. Оба с мороза, краснощекие, свежие.
— Скорее в комнаты... Вы простудитесь, — проговорила девушка.
Александр Иванович улыбнулся. Он привел их в переднюю, помог девушке снять пальто.
— А Павел где? — поинтересовался Щербаков.
— Ушел в лес.
— На прогулку?
— О, нет... Его Дубко пригласил принять участие... — Полынов запнулся, видимо, вспоминая нужное слово. — Ах, да, в воскреснике... Возвратятся после обеда.
Они прошли в комнату. Лена заметила бумаги на столе.
— Мы оторвали вас от работы?
Вместо ответа Полынов усадил их в плетеные кресла.
— Я всегда рад вам... Вид у вас сияющий, словно у молодоженов.
— Почти угадали, — засмеялся молодой человек. — Мы как раз приехали пригласить вас на свадьбу.
И с напускной серьезностью добавил:
— В следующее воскресенье прошу пожаловать вас и вашего сына на бракосочетание Михаила Георгиевича Щербакова с гражданкой Еленой Сергеевной Рудниковой... Так, кажется, раньше говорилось?
— Поздравляю... от всей души...
Он по-отечески поцеловал обоих.
— Придется заказывать фрак.
— Правильно... О, это идея. Дамы будут в вечерних туалетах, а мужчины, естественно, во фраках, — рассмеялась Лена.
— Конечно, бракосочетание произойдет не в церкви? — серьезно спросил Александр Иванович.
— Ну, что вы, — удивилась Лена. — Теперь это не принято.
— Не обижайтесь, Леночка... Мне еще ко многому надо привыкнуть, — проговорил задумчиво старый врач.
Немногим больше четырех месяцев прошло с того дня, когда он вместе с Павлом и Щербаковым подъезжал к Москве.
Моросил мелкий осенний дождь. По оконному стеклу сползали узорчатые ручейки. За их туманностью проносились дачные поселки Подмосковья, опустевшие поля, расцвеченные желтизной...
На сердце у Александра Ивановича было радостно и тревожно. В последние дни его не покидали сомнения. Кому нужен 65-летний старик, который даже не имеет права называться врачом? Что он будет делать? На какие средства жить? И беспокоило его все это не столько из-за себя, сколько из-за Павла. Что его ждет в новой, незнакомой жизни?
Репродуктор, к которому Павел и Александр Иванович успели уже привыкнуть, торжественно объявил:
— Поезд прибывает в столицу нашей Родины — Москву.
Взглянув на Павла и тяжело вздохнув, Александр Иванович молча стал собираться.
А вслед за этим послышались веселые звуки марша. Павел прильнул к стеклу, лицо его сияло, он был счастлив — и ничуть не скрывал своего восторга.
Дальше все происходило, как во сне. Когда Полынов вслед за Михаилом и Павлом медленно начал спускаться по ступенькам вагона, десятки дружеских рук потянулись ему навстречу. Какая-то девочка с красным галстуком, протиснувшись вперед, преподнесла букет мокрых роз. Полыновых сжимали в объятиях, целовали, окружили приветливые и радостные лица — все это так взволновало Александра Ивановича, что он не мог сдержать слез.
На Александра Ивановича и его сына с первых дней прибытия в Москву обрушилось такое количество впечатлений, открытий, незабываемых встреч, знакомств, каждый день они узнавали так много нового, что время летело стремительно быстро, незаметно. Десятки людей, до этого совершенно незнакомых Александру Ивановичу, как самые близкие и родные приняли участие в его судьбе. Куда-то ходили, о чем-то хлопотали. Советское правительство выдало Полынову крупное единовременное пособие и назначило пенсию.
Трудно рассказать о тех чувствах, которые испытал Полынов. Он был буквально потрясен всем этим. Да, тысячу раз был прав Щербаков, когда уверял еще там, в ущелье, что на большой земле произошли разительные перемены.
Старый Полынов последний раз был в Москве незадолго до начала империалистической войны. Сколько лет прошло с тех пор? Свыше сорока. В памяти Александра Ивановича сохранились узкие, извилистые московские улицы, роскошные купеческие особняки в центре, калеки и нищие на церковных папертях, голодные, оборванные дети на грязных, захламленных, лишенных солнца окраинах.
Теперь он жадно всматривался и не узнавал Москву. И его поразили не столько внешние перемены, не столько прекрасные новые здания и широкие неведомые магистрали, потоки легковых машин, троллейбусов, автобусов, не столько весь необычайно красочный облик столицы, сколько люди, москвичи, жизнерадостные, приветливые, отзывчивые.
Временами ему казалось, что он попал в совершенно другую страну, ничего общего не имевшую с прежней Россией. Александр Иванович многого еще не знал, еще мало успел увидеть, но то, с чем он повседневно встречался, почти начисто перечеркнуло его прежние представления о Родине. С удивлением, например, Полынов узнал, что эпидемии холеры, чумы, оспы, которые когда-то ежегодно уносили миллионы жизней, канули в вечность и что выросло уже поколение врачей, которое знакомо с этими болезнями только по учебникам. Когда-то он с горечью должен был сознавать, что его мечта о человеческом долголетии являлась утопией. Медицина была бескрылой и бессильной в условиях нищеты, голода, антисанитарии, рабского изнурительного труда.
Просматривая свои записи, которые он сделал еще в 1910 году и которые чудом уцелели во время катастрофы в ущелье, Полынов нашел среди них и такие:
В России пятьдесят процентов детей умирало, не достигнув пятилетнего возраста; больше половины взрослых умирало в возрасте до тридцати лет. Средняя продолжительность жизни равнялась тридцати двум годам. Теперь же в Советской России (Полынов еще не привык к слову СССР) она увеличилась больше, чем вдвое. Борьба за человеческое долголетие стало делом общегосударственным.
Все это бесконечно радовало старого врача. Но бывали минуты, когда Александр Иванович, оторвавшись от работы, крепко задумывался. Будучи в ущелье, он мечтал быть полезным людям. Но теперь, возвратившись к ним, Александр Иванович, трезво оценивая свое положение, понимал, как он бесконечно отстал от времени, как малы его познания в медицине, ушедшей далеко вперед.
Правда, правительство оценило его прежние заслуги. Значит, он что-то сделал, значит, его мысли, которым он отдал жизнь, имеют какое-то значение? Но это в прошлом. А теперь... Время ушло так далеко вперед, сумеет ли он его догнать?
Все это глубоко волновало Полынова. Да еще Павел. Александр Иванович не мог не заметить, с каким трудом тот переносит многолюдность столицы. Видимо, потребуется немало времени, пока он, выросший в одиночестве и в тишине ущелья, привыкнет к новой обстановке. Сначала Павел не выходил на улицу, чувствовал себя смущенно в обществе людей и сторонился даже Лены, которая почти каждый вечер заходила к Михаилу. Поэтому, когда Полынову любезно предложили временно поселиться под Москвой на одной из дач академии медицинских наук и там продолжить работу над проблемой долголетия, Полынов с радостью согласился.
Да, это был самый лучший вариант, какой можно было придумать. Быт их сложился довольно просто. Сторожиха дачи, пожилая, одинокая женщина Мария Васильевна, искренне обрадовалась зимним жильцам и охотно взялась вести их несложное хозяйство. Из рассказа Щербакова она знала историю Полыновых и относилась к обоим с материнской внимательностью. Впрочем, новые жильцы, привыкшие за долгие годы жизни в ущелье заботиться о себе, многое не позволяли ей делать. Они сами кололи дрова, засыпали углем большую чугунную печь в кухне, от которой шло тепло во все комнаты, расчищали от снега дорожки, выполняли десятки других домашних дел, предоставляя Марии Васильевне ездить в Москву за продуктами, стирать и варить.
Вот и сейчас она хлопотала на кухне. Радостно, как старых знакомых, приветствовала Мария Васильевна Михаила и Лену, заглянувших к ней, чтобы поздороваться. Потом тихо шепнула:
— Вы бы не тревожили, пусть пишет... До обеда это у него любимое время для работы.
— Хорошо, Мария Васильевна, слушаемся, — заговорщическим шепотом ответил Щербаков.
Вместе с Леной он стал уверять Александра Ивановича, что им хочется прогуляться по лесу, подышать воздухом, а тот, решив, что молодые люди стремятся побыть наедине, не стал их удерживать.
Впрочем, в лес они не пошли, а затеяли веселую возню во дворе: гонялись друг за другом, кидались снежками, причем Михаил, пользуясь случаем, старался не выпустить девушку из своих объятий.
Лена вырывалась, швыряла ему пригоршни снега в лицо и потом беспомощно кричала:
— Пусти... Как тебе не стыдно...
На ней было недорогое, но со вкусом сшитое пальто с колючим воротником, который Щербаков не любил потому, что он щетинился, как еж, стоило только приблизить свое лицо к щеке девушки.
Потом оба, устав, прошли в запорошенную снегом беседку.
Невольно заговорили о Павле. У них даже появилось желание отыскать его, чтобы посмотреть, как он работает на первом в своей жизни воскреснике.
— Он очень хороший, — проговорила Лена от самого сердца, — чистый, искренний, душевный... И так тянется к жизни, людям, ко всему, чего долго был лишен... Ты знаешь, забавно, когда его мама первый раз увидела, она потом стала уверять меня, что ему лет 19, от силы 20. А сколько ему в самом деле?
— Да за тридцать уже.
— Неужели за тридцать? Он так молодо выглядит и такой красивый...
Михаил рассмеялся, погрозил девушке пальцем:
— Новое дело... Раньше я должен был к одному ревновать. Теперь к другому... Кстати, где Малинин, что с ним?
Со дня возвращения Михаила оба, не сговариваясь, деликатно не говорили о нем.
— Уехал... И, кажется, надолго... Ты знаешь, я его обвиняла в том, что он хотел убить тебя.
— Вот как?
— Мне Василий Яковлевич рассказал, почему отложили испытание твоего парашюта... А Виктор в то утро заходил в палатку, и я решила, что он испортил предохранитель.
— О, это ты напрасно... Ты знаешь, я потом долго размышлял над тем, что произошло... И нашел причину.
— Какую?
— Недостаток в конструкции... Я поставил слабую пружину, и предохранитель мог от малейшего толчка сам соскочить. В новом варианте я это предусмотрел и теперь альпинистам он будет служить безотказно.
— Ой, как стыдно... Я тогда его чуть не выгнала...
— Напиши ему... Хочешь вместе... Надо извиниться.
Лена с благодарностью посмотрела на молодого человека.
— Мы это сделаем.
— Обязательно.
Несколько минут они просидели молча, думая каждый о своем. Внезапно девушка испуганно вскрикнула.
— Леночка, что с тобой?
— Там... человек.
— Где.
— Вон там... за забором...
Но в том месте, куда она указывала, никого не было. За низкой деревянной оградой виднелась лишь запорошенная снегом дорога.
— Тебе показалось.
— Нет, что ты... Я подняла голову и увидела... Темное лицо, как будто в маске... А глаза живые... Они пристально смотрели во двор... и даже пальто видела с черным поднятым воротником.
Михаил молча встал, направился к калитке. Лена последовала за ним.
Но улица была пустынной. Снег лежал на крышах соседних домов и накрепко заколоченных ставнях.
— Странно, — задумчиво проговорила девушка. — Но я сама видела...
— Может быть, прохожий?
— Тогда куда он делся?
— Наверное, ушел по дороге в лес... Из-за деревьев мы его не видим.
— За такое короткое время уйти он не мог. Значит, бежал. Зачем?
— Логично. Действительно, зачем ему надо было бежать?
Они дошли до самого леса, но никого не встретили. В раздумье повернули назад...
ПАВЕЛ НАЧИНАЕТ МЕЧТАТЬ
А молодой Полынов в это утро вместе с учителями и старшеклассниками местной школы трудился в лесу. Он раскраснелся, скинул пальто и, оставшись в легкой куртке, один взваливал на борт грузовой машины распиленные бревна.
Ребята с удивлением поглядывали на великана, которого уже окрестили дядей Степой.
Чувствовал он себя отлично.
Но чтобы понять, как Павел оказался на воскреснике, придется несколько возвратиться назад.
Вопрос о том, что делать молодому Полынову в жизни после выхода из ущелья, всесторонне обсуждался Александром Ивановичем, Щербаковым и Леной. Конечно, знаний, полученных Павлом от отца, для практической деятельности было недостаточно. Поэтому первая общая мысль сводилась к тому, чтобы тот только учился. Возможность к этому имелась. Александр Иванович чувствовал себя настолько крепким, что твердо решил пойти работать. Даже место ему было предложено — научным сотрудником во Всесоюзной Академии медицинских наук. Значит, сын мог спокойно учиться. Но сколько лет потребуется, чтобы он получил высшее образование? По самым скромным подсчетам и при максимальной загрузке — не меньше 6—8. Согласится ли Павел находиться все это время на иждивении престарелого отца? А семья... Молодой Полынов находился в таком возрасте, когда об этом нельзя было не думать. Кто же ее станет содержать?
Михаил предложил устроить молодого Полынова на заводе, где он сам работал. Через год-два Павел станет квалифицированным рабочим и одновременно сумеет учиться в вечерней школе.
Александру Ивановичу, хоть и понравилась эта идея, но он высказал опасение, что для осуществления ее время не наступило.
— Боюсь, что Павел будет чувствовать себя плохо. Он еще не привык к людям...
Лена поддерживала старого Полынова:
— Пусть пройдет несколько месяцев... Павел Александрович осмотрится, надо лучше ему больше показывать, может быть, он сам себе облюбует специальность, выберет профессию... Это ведь на всю жизнь, так лучше не торопиться.
— Согласен, — сдался Щербаков. — А на завод я его свожу, покажу вое цехи.
На этом и порешили. Молодые люди взяли шефство над Павлом, отдавая ему все свое свободное время... По вечерам они ходили с ним в театры и кино, а воскресные дни проводили в длительных прогулках по столице, знакомясь с достопримечательностями Москвы.
Павел, как ребенок, воспринимал мир — непосредственно и восторженно... Все его интересовало, обо всем хотелось узнать и, не задумываясь о будущем, он радовался настоящему.
Друзья позаботились и об его учебе. В поселке, где поселились Полыновы, имелась семилетняя школа. Щербаков съездил туда, познакомился с директором ее, Виктором Осиповичем Дубко, добродушным украинцем, лет на пять старше Павла, смуглым крепышом, с пышной, черной шевелюрой и симпатичным лицом, на котором война оставила след: рубец на левой щеке.
Он гостеприимно принял Щербакова, а когда узнал историю Павла, горячо воскликнул:
— Поможем... Я сам буду с ним заниматься. Да и другие учители не откажутся... Вот проверим, что он знает, а тогда программу занятий для него составлю...
Вошел Дубко в дом с приветливой улыбкой, долго жал руку Александру Ивановичу, приветствовал Павла, как старого знакомого, и предложил, не теряя времени, приступить к занятиям.
Часа три он провел наедине с Павлом, деликатно проверяя его знания...
Перед уходом Александр Иванович заговорил с ним об оплате уроков.
— Да вы что? — блеснув своими черными глазищами, с сердцем проговорил он. — На первый раз я вам прощаю, — отойдя, закончил он с улыбкой, — но чтоб больше об этом я не слышал... Заниматься с Павлом Александровичем я буду через день... Он молодчина, голова у него свежая... Да и вы не теряли времени в ущелье... Классическую литературу он знает хорошо, физику и математику также... Ну, а в чем отстал — нагонит... За год мы с ним семилетку пройдем, а там увидим, что делать...
Являлся он сюда с ворохом книг, а вскоре и Павел стал частым гостем в школьной библиотеке.
Занимался он много и охотно, жадно читал, и многие книги лучше всяких учебников рассказывали молодому Полынову о новой, еще плохо известной ему жизни.
Он любил приходить на школьные вечера и вскоре в небольшом, дружном педагогическом коллективе стал своим человеком. И когда учителя и старшеклассники отправились в ближайший лесхоз на воскресник, чтобы завезти в школу топливо, Павел охотно принял в нем участие.
А за несколько дней до воскресника произошло одно событие.
Его пригласили к себе в гости студенты Московского университета имени Ломоносова.
Правда, ему и раньше, вместе с Александром Ивановичем, особенно после приезда в Москву, приходилось выступать во Дворце пионеров, у столичных спортсменов и даже в воинской части.
Эти встречи проходили очень тепло, рассказ Полынова о жизни в ущелье выслушивался с огромным вниманием. Что касается Павла, то он главным образом отвечал на вопросы.
А теперь он поехал один. Александр Иванович был в этот вечер занят в Академии медицинских наук и не мог его сопровождать.
Сойдя с пригородного поезда, Павел нанял такси и на нем доехал до здания университета на Ленинских горах.
Отпустив машину, он невольно залюбовался величественным храмом науки. К нему робко подошла хрупкая девушка в искусственной шубке.
— Простите... Не вы ли будете Павлом Александровичем Полыновым?
— Да.
— О, как хорошо... Лида, Сергей, Вера, — крикнула девушка. — Сюда! Павел Александрович приехал...
Шумной ватагой его обступила молодежь, они провели его в вестибюль, похожий на дворец из сказки, помогли раздеться.
На лифте поднялись куда-то наверх, прошли в актовый зал, заполненный молодежью... Она встретила его аплодисментами, а он долго не мог начать говорить, волнуясь от того, что сразу видел столько молодых лиц.
Выступал он, наверное, бессвязно. Но его слушали внимательно и долго не отпускали. И все время, пока он говорил, Павел ощущал на себе особенно пристальный взгляд.
Но, украдкой оглядывая сидящих, Павел не мог бы сказать, кто так упорно на него смотрит. В круглом зале находилось несколько сот студентов, среди которых выделялись смуглые лица посланцев восточных и африканских стран. Со многими из них после выступления он познакомился. Они говорили по-русски плохо, но это не помешало им высказать свои дружеские чувства.
Потом Павла водили по зданию университета, не без гордости показывали прекрасные аудитории, научные кабинеты, спортивные залы.
Домой Павел возвращался под большим впечатлением от увиденного... В этот поздний час в вагоне электрички было немного народа, и молодой Полынов размечтался. О, как ему хотелось стать одним из тех, кого видел там, в здании университета. Да, он будет учиться, еще более упорно, чем до сих пор, но добьется своего — станет студентом университета... Какое это счастье каждый день приходить туда, быть среди этой чудесной, жизнерадостной молодежи...
Отдавшись мечтам, Павел чуть не проехал своей остановки. Уже, когда поезд тронулся, он выскочил на деревянную платформу, запорошенную снегом.
И вслед за ним с поезда соскочила еще одна фигура...
По узкой, плохо протоптанной дорожке она двинулась вслед за ним по направлению к дому.
Но Павел ничего не видел... Он весь отдался своим светлым мечтам...
ВИЗИТ
Едва Михаил и Лена возвратились в беседку, как со стороны улицы послышался шум мотора. Возле калитки дачи Полыновых остановилась машина гоночного типа, и молодые люди увидели, как из нее вышли низкорослый мужчина и молодая женщина в меховом манто. Михаил и Лена переглянулись.
— Кто это такие? — спросила девушка.
— Пойдем узнаем.
Открыв калитку, Щербаков спросил:
— Вы кого-нибудь ищете?
Озабоченное лицо молодой женщины посветлело:
— О, вы так кстати, — сказала она, четко выговаривая слова. — Скажите, пожалуйста, где живет мистер Полынов, Александр Иванович?
— Здесь. Проходите, пожалуйста.
— Спасибо... Александра Ивановича можно видеть?
— Он дома, — уклончиво ответил молодой человек.
Трудно сказать, почему, но ему не понравилась эта странная пара, приехавшая на машине с иностранным флажком.
— Будьте любезны передать ему, что его хочет видеть представитель нотариальной конторы мистер Кревкер.
Женщина очаровательно улыбнулась. У нее было узкое белое лицо, с прямыми, как принято говорить, греческими чертами, тонкие, ярко накрашенные губы и подведенные, с неестественным блеском глаза.
— Пойдемте, — пригласил Щербаков.
Он шел впереди. За ним следовала эта незнакомая пара, а замыкала шествие Лена.
— Прошу прощения, а вы не сын Александра Ивановича? — неожиданно поинтересовалась дама в манто.
— Нет.
Михаил вошел в дом.
— Александр Иванович, вас спрашивают...
Молодой человек тут же возвратился и торжественно произнес где-то вычитанную, как ему показалось, вполне дипломатическую фразу:
— Александр Иванович может вас принять.
Михаил помог гостям раздеться, проводил их в столовую. Лена осталась на веранде.
Через несколько минут к приезжим вышел Полынов. На нем был темный костюм и такого же цвета галстук. Вид старого врача, видимо, произвел на молодую женщину впечатление. Она перестала улыбаться. Щербаков незаметно вышел.
— Кто это? — тихо спросила Лена.
— Понятия не имею.
Они уселись на веранде, словно боясь оставить Полынова наедине с незнакомцами.
А в комнате, между тем, происходил деловой разговор.
После взаимного представления все уселись в плетеные кресла. Молодая женщина, которая назвала себя Каролиной, или, как она с очаровательной улыбкой добавила: «Если по-русски, то просто Катя», находилась между двумя мужчинами, изящно поворачивая головку-то в одну, то в другую сторону.
— Мистер Кревкер просит извинить, что он не имеет возможности сейчас подробно объяснить цель своего визита. Для этого ему необходимо выяснить, является ли мистер Полынов именно тем человеком, которого разыскивает пославшая его в Россию нотариальная контора братьев Уатсон. У мистера Кревкера имеется ряд вопросов, на которые он просит любезно ответить.
Полынов молча наклонил голову:
— Пожалуйста.
— Ваша фамилия, имя и отчество?
— Полынов Александр Иванович.
— Где вы родились?
— В Царицыне.
— Кто вы по образованию?
— Врач.
— В каком году вы женились?
Александр Иванович помедлил с ответом. Ему совсем не хотелось вспоминать прошлое. Спрашивающий это почувствовал. Каролина перевела:
— Мистер Кревкер еще раз просит извинения, но он заверяет мистера Полынова, что это не праздное любопытство.
— В 1913 году.
— Желательно вспомнить и месяц.
— 27 июня 1913 года.
— Фамилия, имя и отчество жены? До замужества.
Глаза старого врача стали задумчивыми. Не без усилия он ответил:
— Мария Афанасьевна Сердюкова.