Уинстон Грэм
В декабре 1898 года на побережье Корнуолла, у Фалмута, разбилась баркентина. Это «забытая история» о некоторых людях, неожиданно ставших пассажирами в ее последнем плавании, об их любви и ненависти, и о том, как один мальчик оказывается в водовороте захватывающей драмы.
Уинстон Грэм
Забытая история
На жёлтой полосе песчаного побережья северного Корнуолла, чуть ниже утёсов Сола, покоятся обломки корабля.
Их снова и снова покрывает прилив, над ними плещется море, на берег приходят и уходят люди, но что-то всё-таки остаётся — несколько глубоко утонувших в песке шпангоутов, обросших водорослями и мидиями, а возле них иногда играют неугомонные дети. Во время отлива, когда сильное течение уносит песок, можно рассмотреть борт, где судно получило удар, увидеть открывшийся среди луж остов, железные рёбра в блестящих на солнце каплях воды.
Ещё живы те, кто помнит то кораблекрушение и способен назвать дату, когда здесь появился прекрасный корабль — девятое декабря 1898. Но для деревни Сол минувшие годы были бурными, полными войн, депрессии и больших перемен, и мало кто способен теперь рассказать эту историю. И даже те, кто остался и помнит, считают события, случившиеся в викторианские времена, никому не интересными. Их дети ничего не смогли бы рассказать — они слишком заняты сегодняшними заботами, чтобы думать о прошлом. Хотя об этих событиях ещё можно узнать, они не спрашивают и не станут слушать.
Воспоминания непрочны и ненадёжны, и с каждым годом восстановить факты все сложнее. Возможно узнать название корабля, то, что он был приписан к Фалмуту, вёз смешанный груз и, как говорят, направлялся в Ливерпуль, что часть экипажа, по слухам, спаслась, хотя трудно вспомнить, сколько человек. Качая головой и затянувшись трубкой, возможно, кто-то из местных скажет, что на борту были и пассажиры, но, разумеется, не припомнит ни имён, ни подробностей.
Располагая этими сведениями, можно, при наличии заинтересованности, порыться в местных архивах, найти фотографию корабля, обнажить суть этой истории — совсем как прилив, что раз за разом смывает песок с останков кораблекрушения, как злой ребёнок, срывающий с секрета покров, крича: «Смотрите, что я нашёл!»
Но на этих останках нет плоти, и лучше полагаться на то, что всё ещё можно разузнать в Соле. Там найдутся люди, помнящие, как вечером восьмого декабря 1898 года над побережьем поднялся сильный ветер и к вечеру перешёл в шторм. А утром, уже после рассвета, под завывание ветра к своему стаду на утёс поднялся фермер по имени Хоскин. Взглянув на бурлящее серое море, он увидел в дымке низкого горизонта едва различимый парусник, борющийся со штормом.
Корабль был виден всего минуту и снова исчез — его паруса разлетелись в клочья, и палубы залило бурлящее море. Но фермер увидел достаточно и сломя голову бросился через поля. Он перелез через стену к тропе и поспешил вниз по склону, туда, где когда-то, укрываясь в тени холмов, стояло селение шахтёров и рыбаков, а сейчас ветер с воем носился между домов и разрушенных дымоходов.
Поднять команду спасателей было делом минутным, но к тому времени, как они под яростными порывами ветра вышли со своим снаряжением на низкие скалы, охраняющие вход в бухту Сола, судно уже разбилось.
Его увидел мальчишка по имени Коуд. Оно подпрыгивало и тряслось на волнах, как конь, окружённый терьерами, и вдруг неожиданно замерло и накренилось, как будто вот-вот опрокинется. Раскачиваясь, корабль встал почти ровно, и волны, огромные, но неспособные его сдвинуть, ударили в незащищённый борт, вздымая фонтаны брызг.
Мало что различая перед собой из-за сильного ветра, отряд спасателей молча затащил пусковой станок на скалу и, подтолкнув его к самому краю, выпустил первую ракету; та понеслась над беспокойными водами прямо к тонущему судну вместе со спасательным тросом.
В обычных условиях расстояние было преодолимо, но из-за сильного ветра снаряд падал в море, не достигая цели. Спасатели смахивали с лиц брызги и повторяли попытку. Теперь, когда занялся день, можно было различить фигурки людей, цепляющихся за палубу корабля.
Времени, когда ещё можно что-то сделать, оставалось немного, и спасатели выпустили ещё два снаряда прежде, чем приняли решение ждать, пока ветер хоть немного спадёт. Но буря лишь с новой силой вздымала волны, почти без передышки и оставаясь такой же яростной, и даже в самый удачный момент линь снова не долетал.
К тому времени на берег сбежалась уже вся деревня, и люди беспомощно наблюдали, как судно погружается в воду. Камни вокруг покрылись серым слоем выброшенного мусора, и волны то и дело окатывали наклонную палубу. Уже почти всё унесло, но крошечные фигурки ещё держались, безмолвно взывая о помощи.
Потом одна из них поползла, пытаясь выбраться на нос судна.
— Кажись, этот дурень хочет доплыть до берега, — сказал командир спасателей. — Пускай ещё снаряд, Джо, его надо остановить, так он не спасётся.
Ещё один снаряд с шипением сорвался с утёса, и люди стали размахивать руками, но прежде чем они успели сделать что-то ещё, фигурка на носу корабля соскользнула за борт. Волна накатила на судно, и оно целиком скрылось во взрыве бело-зелёной пены. Дымка от брызг, поднятая ударом, достигла и наблюдателей, и только спустя несколько минут один из них крикнул, указывая узловатым пальцем на море в небольшом отдалении от места кораблекрушения.
На пенном гребне огромной волны покачивалась голова, появляясь и опять исчезая. Спустя две минуты они снова разглядели пловца. Он грёб в сторону скалы Ангадер, загораживавшей вход в бухту Сол. Но больше он не появлялся. Когда шторм ведёт свою игру у Корнуольского побережья, людям в этом море не выжить. И наблюдатели с руганью устремили взгляды к обломкам.
Потом один крикнул:
— Попробуем с мыса Сол. Отсюда им не помочь, ветер против нас.
Они поволокли оборудование с утёса, вдоль берега и к краю бухты Треласки, и пот смешивался с солёными брызгами на их лбах. В конце концов, с неуклюжей торопливостью, спасатели кое-как спустили снаряжение к краю мыса Сол.
Море билось о камни, но поскольку этот мыс был почти ровно с западной стороны судна, теперь они стреляли почти по ветру, а не против. Спеша и оскальзываясь на мокрых камнях грубыми башмаками, они установили свой механизм и приготовились метнуть следующий снаряд.
Нос судна смотрел на северо-восток, корабль был развернут к ним кормой. Он накренился настолько, что палуба почти коснулась воды, мачты тянулись к проблеску солнечного света среди несущихся по небу облаков. Бизань-мачта склонилась под большим углом, нежели две других.
Они выпустили первый снаряд, упавший в море далеко от тонущего судна. Последовало минутное молчание, а потом, когда линь улетел далеко за корму, раздались разочарованные возгласы. Спасатели на утёсе махали руками, разевая рты в криках, тонущих в шуме бури.
Один человек ухватился за спасательный линь, долетевший до него, и быстро его закрепил.
Теперь предстояло стравить тонкий линь спасательной ракеты и закрепить его к горденю — закольцованному тросу куда толще самого линя — а после этого надо было прикрепить этот блок к грот-мачте и швартовым и, наконец, к спасательному плотику.
Рассказ об этом ещё можно услышать из уст очевидца. Он поведает, что в тот момент, когда рухнула бизань-мачта, казалось, спасательный плотик унесёт вместе с двумя уцелевшими. Он расскажет, что произошло, когда спасённые ступили на берег, как жители Сола дали им сухую одежду, еду и кров — одним в таверне, другим в соседних домах.
Но после этого история становится более расплывчатой. Хотя рассказчик помнит, какую сенсацию произвело то кораблекрушение, чем отличалось от прочих аналогичных событий столетия, в центре его внимания остаётся гибель судна. Он это видел, а об остальном лишь читал. В то время это было у всех на устах, но, как известно, лучше один раз увидеть, это оставляет более продолжительные впечатления.
Откройте любую газету, вышедшую через несколько недель, и вы убедитесь, сколько писали об этом нашумевшем событии. Некомпетентность писак поражает даже сейчас, когда читаешь пожелтевшие страницы — газеты приводят только голые факты и не в состоянии даже представить истинной сути вещей. Этот выжил, а этот помер, эта женщина выступила с публичным заявлением, а та, никому не сообщив, покинула страну, и больше о ней не слышали. Как палеонтологи, пытающиеся воссоздать облик вымершего животного, так и мы настойчиво и упорно выискиваем факты и подгоняем их друг под друга, дабы выстроить теорию, которая сойдёт за правду. Хотя на самом деле это выдумка, начиная от открытых действий до негласных аргументов, не имеющая никакого развития — в отличие от жизни — и не переходящая от запросов к желанию, от желаний к намерениям, от рассуждений к действиям.
И потому любопытствующий найдет в Соле нечто, что возбудит его интерес и одновременно разочарует. Очертания затонувшего корабля и неясные контуры чего-то большего. Должно быть, призраки людских надежд, сбывшихся и не сбывшихся, а теперь позабытых, тени человеческой вражды и привязанности, щедрости и алчности, до сих пор бродят декабрьскими ночами среди обломков.
Ко всему этому газета, листы которой мы с шуршанием переворачиваем, добавляет лишь выцветший эпилог.
Однако дальнейшее расследование не так бесполезно, как может показаться. Ныне здравствующие люди, живущие в другой части света и сохранившие в памяти те события, поскольку были их непосредственными участниками, вряд ли расскажут, как всё закончилось, ведь их жизни ещё не пришёл конец, но если будут в нужном настроении, могут подробно рассказать, как же всё начиналось.
Часть первая
Глава первая
После полудня, в солнечный день середины июня 1898 года на вокзал Фалмута прибыл поезд, и среди нескольких вышедших пассажиров был одиннадцатилетний мальчик.
Он выглядел высоким для своих лет, с копной светлых волос, открытым взглядом голубых глаз и чистой кожей. На нём был костюм из коричневого вельвета, по-видимому, его лучший, с широким белым итонским воротником и галстуком. В одной руке мальчик нёс тканевую кепку, в другой плетёную дорожную сумку с застёжкой сверху, перетянутую кожаным ремешком.
Он ненадолго остановился, растерянно глядя на смотрителя станции, который снял шелковую шляпу, чтобы утереть взмокший на солнце лоб, потом, вслед за прочими пассажирами, пошёл к турникету.
За турникетом, совсем близко, стояла высокая девушка лет девятнадцати, внимательно всматриваясь в проходящих к выходу пассажиров. Время от времени ей приходилось поднимать руку, придерживая на ветру широкополую шляпу. Когда мальчик прошел через турникет, девушка еще раз взглянула на платформу и шагнула вперёд.
— Ты Энтони? — спросила она.
Он с некоторым удивлением остановился, переложил сумку в другую руку, потом опустил наземь и покраснел.
— А вы Патриция?
Их голоса звучали примечательно схоже — у него низкий, но ещё не начавший ломаться, а у неё контральто того же тембра.
— Да, это я, — отозвалась девушка. — А ты удивлён? Не ожидал, что тебя будут встречать? Идём со мной. Сюда. Поезд опоздал.
Мальчик вышел вслед за ней в город и вскоре уже шагал рядом, бросая взгляды на заполненную толпой гавань, на шумные доки, высокую трубу дымохода у лесопилки и снова на свою спутницу, которая теперь постоянно придерживала шляпу.
— Так вот ты какой, кузен Энтони, — сказала она. — Такой высокий! А я высматривала маленького мальчика. Когда он покраснел, она продолжила: — Ты смущён? А раньше ты когда-нибудь путешествовал один?
— Да, — твёрдо произнёс он. — И часто.
Что было не совсем правдой. На самом деле, он никогда прежде не бывал в подобном морском порту. Рождённый и выросший в Эксмуре, он четыре года даже не видел моря — почти целую жизнь, а потом лишь издали, с вершины утёса и в сумрачный день. Сегодня же гавань блестела и искрилась. В её синеве теснились восхитительные корабли всех размеров, а далеко на востоке сверкала на солнце прекрасная линия залива Сент-Мовс. Но Энтони краснел не из-за этой лжи.
— Так ужасно жаль было услышать о смерти тёти Шарлотты, — серьёзно произнесла девушка. Вернее, с попыткой серьёзности, поскольку каждое её движение пронизывали радость и сила жизни. Она улыбнулась. — Чем ты собираешься заняться? Надолго останешься с нами? Джо ничего мне не скажет.
— Джо?
— Папа. Твой дядя. Все зовут его просто Джо. Он жутко скрытный.
— О нет, — сказал Энтони. — Вернее, пока не знаю. Отец писал дяде Джо. Он хочет, чтобы я оставался здесь, пока он не выстроит дом в Канаде. Конечно, я бы сразу поехал с ним, но он говорит, что сейчас это место не для детей.
— Чем он занимается?
— Разведкой руды. Вы знаете, он там уже два года. Мы с мамой должны были ехать туда, как только он выстроит дом. Теперь, конечно, всё... по-другому.
— Да, — сочувственно кивнула Патриция. — Что ж, ты можешь остаться здесь, поживешь с нами.
Они шли в молчании. Временами воспоминания об ужасном несчастье бросало чёрную тень на мысли Энтони. Он даже теперь не мог освоиться с переменами. Всё ещё ощущал присутствие матери в этом мире, казалось, она просто на несколько недель ушла и скоро вернётся. Ему столько нужно было ей рассказать и о многом спросить. У него накопились вопросы после её ухода, он нуждался в её внимании. Энтони чувствовал себя повзрослевшим и одиноким. Ничто в мире больше не будет прежним.
— Ну ладно, — Патриция приподняла юбку, брезгливо переступая через выброшенные кем-то вялые капустные кочерыжки, — у нас тут есть чем заняться. Ты можешь плавать на лодке, рыбачить и помогать по дому. Я полагаю, тебе известно, что мы держим ресторан?
Энтони кивнул.
— У Джо там всегда полно дел. Правда, в основном вечером, но и днём обычно работы хватает. Если сможешь ему помогать, то никогда не почувствуешь себя лишним, даже если твой отец ещё пару лет тебя не заберет. А ещё это очень весело. Посмотри, вон там ресторан Джонсона, нашего главного конкурента.
Энтони посмотрел на узкую грязную улочку, ведущую к гавани. В дверном проёме сидели занятые игрой оборванные уличные мальчишки. Ничего похожего на ресторан. Но этот взгляд вернул его мысли к реальности и к идущей рядом девушке. Юность упруга, как молодая берёза — её можно сгибать, пока крона не коснётся земли, но через минуту она снова выпрямится и поднимет голову к солнцу, забыв о контакте с землёй.
Двоюродная сестра поразила Энтони с первого взгляда. На ней была белая блуза со шнуровкой и высоким воротничком, изящная белая юбка, шляпа с приподнятыми широкими полями, украшенная зелёной бархатной лентой. В обтянутой зелёной перчаткой руке она несла зонтик. Девушка была очень хорошенькой, с вьющимися каштановыми волосами, выразительными и большими карими глазами и кожей цвета нежного персика. Высокая и стройная, она шла грациозно, временами неожиданно привставая на цыпочки, словно сдерживала желание побежать. С Энтони она беседовала живо, обращаясь как к равному, и время от времени наклоняла голову, любезно раскланиваясь с каким-нибудь проходящим мимо знакомым.
Он заметил, что многие моряки, даже те, что с ней не знакомы, посматривают на неё на улице или оглядываются, когда она проходит мимо. Моряки изобиловали в этом странном и привлекательном маленьком городе — чернокожие и ласкары, голландцы и французы. Город очень отличался от тех, что Энтони видел прежде, он казался чужим и пах рыбой, морскими водорослями и крепким табаком. Множество других запахов были Энтони незнакомы, и когда они проходили между ветхих домов, в облачках поднимавшейся пыли, под ярким солнцем или в тени, его ноздри раздражал дух отходов из убогого внутреннего двора, тут же сменявшийся свежим воздухом, насыщенным солью и морем. Ветерок очищал эти улицы и казалось, прилетал прямиком с Ла-Манша, из дальних стран.
— Интересно, у тебя ещё будет мачеха? — сказала Патриция. — У меня вот есть. В прошлом году папа снова женился. Моя мама умерла около двух лет назад.
— Мне очень жаль, — отозвался Энтони.
— Да, конечно, это совсем не то. Добрый день, миссис Пенроуз, ветрено сегодня, не правда ли? Нет, она по-своему ничего, я имею в виду тетю Мэдж. Заботится об отце, но не так, как мама. Отец не любит её, женился лишь потому, что она хорошо готовит.
Во второй раз Энтони ощутил, что слегка шокирован. Откровенность Патриции была нова для него и свежа, как ветер. Высокий и толстый моряк с потрёпанными золотыми галунами на рукавах отступил с тротуара, давая дорогу, и улыбнулся девушке. Энтони перевёл взгляд с моря вверх, к кажущемуся бесконечным пролёту каменной лестницы, поднимавшемуся по склону холма, с чередой крытых серым шифером домиков на неровных террасах. Но Патриция держала путь не к этим ступеням. Она шла всё дальше по бесконечной центральной улице, огибающей западную часть гавани. Ветер здесь дул не так яростно, а солнце палило сильнее, но она не раскрывала зонта. Энтони решил, что, может, зонт просто для украшения, у него такая длинная ручка, а шёлковый купол так мал.
Мимо них, демонстративно отворачиваясь, прошла маленькая пухлая женщина.
— С вами живёт ещё кто-нибудь? — отважился спросить Энтони. — Я хочу сказать, у меня есть ещё кузены?
— Нет. Только Джо, тётя Мэдж и я. И ещё брат Джо, дядя Перри. Он в прошлом году вернулся из Америки. Заработал денег, ищет место, чтобы уйти на покой, но пока не нашел. Есть ещё Фанни, посудомойка... и пара других помощников, но они не живут в нашем доме. Ты устал? Помочь тебе с сумкой?
— Нет, спасибо, — ответил Энтони, преодолевая соблазн.
Девушка не настаивала.
— Ну, мы почти пришли. Остается только подняться вверх по холму и спуститься с другой стороны.
Они преодолели короткий подъём, где улица становилась столь узкой, что две её стороны едва не встречались, и эркерная витрина антикварного магазина с презрением глядела на пару морских угрей, выложенных на продажу на мраморном прилавке напротив. Потом улица снова пошла под уклон, Патриция свернула в короткий обрывистый переулок и неожиданно остановилась у самой гавани.
Здесь, на последнем здании справа, над дверью висела старая и потрёпанная непогодой вывеска, требующая покраски, с простым названием «У Джо Вила».
Глава вторая
Входя через узкую дверь заведения Прокуренного Джо, как прозвали клиенты это кафе, нельзя было тут же не наткнуться на самого Джо. И действительно, невозможно было пообедать здесь, неважно, внизу или наверху, не вступая в тесный контакт с владельцем. Он имел привычку постоянно сидеть за стойкой напротив входа в тесный ресторан и с воинственным видом размахивать ножом и вилкой. Невозможно было пройти мимо, не узнав про меню и не заказав ту еду, которую он предлагал.
На стойке были разложены эти яства на выбор. Так, на одном конце могла находиться жареная индейка или пара цыплят в компании огромной ноги ягнёнка и куска филе на соседних блюдах. За ними следовал ассортимент из двух-трёх видов пудинга или пирога, дымящихся над огнём газовой горелки.
При желании, сделав выбор, можно было помедлить, понаблюдать, как отрежут нужный кусок, оплатить, и блюдо снесут на кухню, где сервируют зеленью и поднесут заказчику, занявшему тем временем своё место.
Система была удачной. Невозвращённых долгов никогда не случалось, жалобы поступали редко, а блюда на стойке выглядели такими сочными и ароматными, что вряд ли вошедшего гостя могли оттолкнуть грубые манеры тирана с разделочным ножом в руке.
Джо был невысокий и тощий, с бледным, прямо-таки серым лицом и маленькими чёрными глазками терьера. Тяжёлые чёрные усы обрамляли губы, казавшиеся упрямыми и твердыми. В своём заведении Джо всегда носил длинный, как халат, сюртук из темной альпаки, с высоким круглым воротом и без галстука.
Но в день прибытия Энтони ничего этого не увидел — его сразу провели на несколько ступенек вниз, а потом через заднюю дверь в просторную кухню с низкими потолками, где лениво прибиралась худенькая румяная девушка, ненамного старше, чем гость, а высокая крупная женщина с недовольным лицом пекла пироги.
Тётя Мэдж разочаровала Энтони. Милая девушка, которая сопровождала его от станции, весело щебетавшая, словно они давно дружат, осветила и согрела застывшее сердце. Он забыл про усталость и одиночество, про жару и жажду. В её обществе он воспрял духом. Тётя Мэдж вернула его на землю.
— Поздно вы, — сказала она. — Шли, должно быть, кругом, по берегу. Пэт, надо было... Фанни требовалось помочь. Отведи его в его спальню. Скоро будет чай.
Энтони шёл вверх по лестнице вслед за Патрицией с ощущением, что он, можно сказать, и не познакомился с тётей Мэдж. Там, на кухне, он видел женщину средних лет, крупную и довольно нарядную, и скорее упитанную, чем толстую, со светлыми седеющими волосами, в пенсне на коротком носу и недовольно изогнутыми губами, покоящимися на пьедестале из подбородков. Но Энтони решил, что вряд ли она его снова узнает. Представиться ей — всё равно что назначить встречу человеку, который точно забудет явиться.
Винтовая лестница была старая, тёмная, с покосившимися перилами и скрипучими половицами. Энтони и Патриция поднялись на половину пролёта, а потом ещё на два, на чердак.
— Сперва ты будешь немного сбит столку, — сказала Патриция, на которую гостеприимство мачехи не произвело впечатления. — Дом перестраивали для ресторана, и от этого он стал немного запутанным.
Она открыла старую дверь и ввела Энтони в спальню со скошенным с трёх сторон потолком, где выпрямиться во весь рост можно было только в центральной части. Там было множество разных балок, а главный предмет меблировки — железную кровать — украшали медные шарики. Окно располагалось на уровне пола.
— Отсюда видна большая часть гавани, — с готовностью пояснила девушка.
Энтони подошёл к окну, и настроение у него снова начало подниматься. Вид был прекрасен.
— Огромное тебе спасибо... Патриция, — произнёс он. — Спасибо, что встретила меня на станции.
— Не за что, — девушка сняла шляпу и встряхнула кудрями. Она встретила открытый взгляд Энтони и улыбнулась. — Ты бы сделал то же самое для меня. Чай будет через десять минут. Не жди, когда кто-нибудь позовёт, ладно?
Напевая что-то, она сбежала по лестнице.
Чай был единственной трапезой, за которой Джо Вил позволял себе посидеть с семьёй. Он никогда не завтракал, а обед и ужин ему сервировали на маленьком столике позади стойки в зале, где он мог управлять заказами и следить за предпочтениями посетителей. Но во время чая кафе обычно пустовало, и тогда над дверями подвешивался входной колокольчик, а Джо со своей трубкой спускался на кухню, к чаю.
Энтони ел булочки с маслом, пил чай и впитывал то новое, что теперь его окружало. Он робко, но в то же время открыто, смотрел в лица членов семьи, в которую его неожиданно занесли судьба и потеря. Два месяца назад он ходил в школу в Нункантоне, в долине Эксмура, как должное принимал свой дом и жил не задумываясь, как дышал. Теперь он здесь, в чужой семье, возможно и связанной с ним, ведь дядя Джо был мужем сестры его матери. Но всё же Энтони не знал, кто они и какие.
К Перри, младшему брату дяди Джо, Энтони сразу же проникся симпатией. Дядя Перри был крупнее своего брата и выглядел веселым и жизнерадостным. Когда он смеялся, прядь длинных густых черных волос падала ему на лоб. У него было пухлое свежее лицо и темные глаза с блуждающим взором. Такое лицо вполне могло бы принадлежать пирату.
Джо еле заметно поприветствовал мальчишку. Он вынул свою странную квадратную трубку из уголка рта и сказал:
— Доброго, Энтони!
Потом пожал ему руку резким жестом, словно поворачивал ручку двери, и тут же вернул трубку обратно. Энтони решил, что он выглядит не злым, а просто слишком занятым своими заботами, что неудивительно для человека, которому приходилось руководить рестораном. Энтони почувствовал, что должен поблагодарить за оказанное гостеприимство, но к тому времени, как он смог хоть что-то сказать, момент уже был упущен.
Приветствие дяди Перри оказалось совсем другим.
— Вон оно как, значит, у нас на борту появилась еще одна пара рук, — сказал он.— Приветствую тебя, парень! Второй помощник мне не помешает.
Он засмеялся, словно удачно пошутил, откинул назад волосы, посмотрел на тетю Мэдж и снова рассмеялся.
А тетя Мэдж, с сережками в ушках, мелкими чертами лица и серьезным видом, продолжила разливать чай.
После обеда у Энтони появилась возможность побродить по дому и освоиться. Здание было старым, ветхим и таким же прокуренным, как и дядя Джо. Из холла пять ступенек вели в нижнюю столовую, и ровно столько же — в верхнюю. Обе комнаты были квадратными, с очень низкими черными стропилами, из-за которых высоким мужчинам приходилось невольно наклоняться, окна и там и там выходили на залив. Единственная кухня обслуживала обе столовые при помощи лифта для подачи блюд. Семья жила и питалась в основном на этой кухне, но мистер и миссис Вил имели отдельную гостиную рядом со спальней на втором этаже. Кроме того, тут имелся кабинет, в который Джо время от времени удалялся курить свою необычную трубку и пересчитывать деньги.
Наступал вечер, и в ресторане начали собираться клиенты. Толстые брокеры из города, знавшие, что здесь вкусно кормят, докеры-китайцы, капитаны пароходов, моряки со своими девушками, транзитные пассажиры, местные клерки и подмастерья, бельгийские рыбаки. От недели к неделе они менялись, когда одно судно уходило из порта, а другое прибывало.
Энтони с некоторым удивлением наблюдал, как наполнялись комнаты. Все курили, и скоро воздух стал густым и сизым от дыма. Люди болтали и спорили, пришёл одноногий человек, уселся в углу и заиграл на аккордеоне. Негромкие звуки едва пробивались сквозь гул голосов, но музыка каким-то образом добавляла красок атмосфере зала.
В голове мальчишки из Эксмура никак не укладывалось, что теперь ему жить в таком месте — для него оно выглядело верхом экзотики, а его родня им владела и управляла. Когда два года назад скончалась тётя Кристина, его мать ездила в Фалмут на похороны. Он не мог понять, почему, возвратившись в Нанкантон, она ничего не рассказывала об этом месте.
Два одетых в белые халаты мальчика лет семнадцати подавали еду, а Патриция за ними присматривала и помогала, если кто-то из них не справлялся. Несмотря на дым, Энтони видел, что она невероятно популярна в местном обществе. Даже просто смотреть, как она прокладывает путь между столиками, было чрезвычайно приятно. Энтони и не думал, что обаяние и привлекательность, с первого взгляда заворожившие одиннадцатилетнего мальчика, производят то же самое впечатление на побитых жизнью, закалённых мужчин лет пятидесяти или шестидесяти. А приди такая мысль в его голову, он испытал бы омерзение от того, что старики вообще способны на какие-то чувства. Но он только радовался её популярности, не рассуждая о причинах.
За её внимание постоянно сражались, но получив его, никто не пользовался преимуществом. Энтони не приходила в голову связь между приличным поведением посетителей и присутствием за стойкой маленького, но сурового человека с разделочным ножом.
Позже вечером, когда глаза Энтони начали болеть и слезиться от ресторанного чада, а звяканье перемываемой посуды стало привычным, он нерешительно переместился в холл, выбрал укромное место и с интересом принялся наблюдать за процедурой выбора и оплаты блюд посетителями.
В секунду затишья Джо Вил заметил Энтони, неловко стоявшего в углу и взиравшего на все вокруг перепуганными голубыми глазами. Он подозвал его взмахом разделочной вилки, с которой капал сок, и Энтони подошел к нему и уставился на почти опустевшие блюда.
— Чего спать не идешь, малец? Слишком переволновался, наверное?
— Скоро пойду, — ответил Энтони. — Я думал, вдруг вам понадоблюсь. Вы... вы скоро закрываетесь?
Прокуренный Джо обнажил ряд желтых вставных зубов, один из которых отсутствовал, чтобы было удобнее курить трубку. Больше похоже на выставку монет, чем на улыбку.
— Закрываемся, малец? Пока что нет. В таком ремесле нужно помнить, что ты слуга общества, понимаешь? Не можешь закрываться и открываться, когда тебе вздумается. Шарлотта оставила вам какие-нибудь деньги?
Энтони моргнул.
— Мама? Точно не знаю, дядя. Мистер Паркс, адвокат, что-то говорил, но я не совсем понял...
Трубка Джо изгибалась книзу на дюйм от губы, и причудливая квадратная чаша дымила напротив верхней пуговицы жилета. Он вытащил изо рта изогнутый чубук и вытер им усы.
— Никогда не доверяй адвокатам. Отбросы рода человеческого. Законы все равно что корзина с дырками, и работа юристов — найти эти дыры и пролезть сквозь них. Скользкие они типы. Знавал я одного на Яве... Этот Паркс, он дал тебе какие-то деньги на личные нужды?
— Да, — ответил Энтони, разглядывая скелет жареной утки. — Он дал мне перед отъездом три фунта. Сказал, что пришел к какому-то соглашению с...
— Ах, к соглашению. Уж конечно, к соглашению. Словечки адвокатов. Нам нужны тарелки, Фанни! Ты медленно моешь тарелки! Адвокаты всегда приходят к какому-то соглашению. — Дядя Джо уставился на Энтони своими глазами терьера. — Где они?
— Что?
— Три фунта, что дал тебе адвокат. Мальчишке твоего возраста небезопасно носить соверены в карманах. Можешь потерять. Я их сохраню для тебя.
Энтони поколебался.
— Их только два. Я заплатил за проезд.
— Ну, значит, два, — Джо Вил протянул сухую шелушащуюся руку. Вся его кожа была сухой и пятнистой, будто естественный жир давным-давно ее покинул.