Тощий Питер, колеблясь, переводил взгляд с одного родича на другого.
— Да, пожалуй, — наконец сказал он.
— А ты, Полли-Эмма?
— Благодарю, дорогая. Я, пожалуй, дождусь двуколки. Альберт должен за мной заехать.
Тётя Луиза подошла к Патриции и поцеловала в лоб.
— Не тревожься, дорогая. Ни о чём не тревожься, — твёрдо сказала она.
— Не будет, если ты прекратишь, — вставил дядя Перри.
Но сестра, игнорируя его замечание, горделиво прошествовала через гостиную.
До темноты оставалась ещё пара часов, и Энтони ускользнул из дома, направившись на заброшенный старый причал, который выходил в гавань от стены набережной. Причал, утопавший в воде во время прилива, был одним из любимых мест Энтони. Он мог сидеть там, глядя, как вода просачивается сквозь трещины, одну за другой покрывая почерневшие старые доски, и воображать, что попал на необитаемый остров или заперт в подвале под Темзой, и вода поднимается.
На фоне царившей дома мрачной и унылой обстановки приятно было подчиниться воображению, и Энтони наслаждался грёзами подобно тому, как измученный жаждой человек наслаждается водой. Наконец-то Энтони мог избавиться от оков реальности, мог скинуть их, чтобы странствовать по своей воле, не думая о времени и пространстве, о голоде и жаре. Уходя всё дальше, он придумывал себе жизнь, о которой мечтал: романтичную и яркую, раскрашенную самыми разными цветами. В этой жизни не было места сомнениям, недомолвкам, алчности, разочарованиям, скрытым и сложным побуждениям и коварству, свойственному миру взрослых. Там существовало только добро и зло, и каждый мог отличить первое от второго. Добро неизменно побеждало, и даже если герой сталкивался с самыми жестокими и непреодолимыми бедами, его сердце всегда согревала надежда на то, что при желании всё можно изменить к лучшему.
|
|
Энтони хотелось переписать этот мир. Неправильно, когда смерть уготована для хороших людей, как и непреодолимая печаль, и неизлечимые болезни, и странная приглушённая ненависть, годами скрываемая под покровом привычных дел. А если уж суждено умереть, то смерть должна приходить к хорошим людям, когда они очень стары и пресыщены, когда все их дети выросли, и у них уже свои дети и внуки. И главное, за могильным пределом не должно быть горечи, позорной суеты над имуществом мертвеца и грязных оскорбительных слов.
Тем вечером начался отлив, и Энтони не удалось заняться любимой игрой. Но он надеялся найти где-нибудь неподалёку от причала своего приятеля Джека Роббинса.
Для этого времени дня гавань выглядела необычно пустой, больших кораблей стояло совсем немного. Издалека, от устья ручья в сторону пристани, шла лодка с одиноким гребцом. Над поверхностью воды, отбрасывая тёмные тени, вилась и порхала стая скворцов, они дружно, с военной точностью разворачивались и тучей взмывали в небо, а после вдруг рассыпались, как дети, отпущенные с занятий. А несколько птиц по одной или парами, вдруг, хлопая крыльями, приземлялись на крышу дома. Вот только что ни одной не было, и тут же все рассаживались, как колышки в ряд, чирикали, щебетали, вертели хвостиками. Минутой позже все вновь разлетались, как по команде, короткие крылья трепетали у Энтони над головой.
Он наблюдал, как стая птиц исчезает за серым скопищем крыш старого города, потом обернулся посмотреть, отступил ли ещё немного отлив, чтобы подойти на шаг ближе к воде.
|
|
И тут он узнал одинокого лодочника. То был Том Харрис.
Глава шестнадцатая
Энтони оставался незамеченным, потому что гребец сидел к нему спиной. Пока мальчик решал, стоит ли обнаружить себя или лучше скрыться, Том повернул голову, кивнул и улыбнулся. Потом он налег на правое весло, чтобы причалить к пристани.
Вскоре они уже оказались достаточно близко, чтобы слышать друг друга. Том взглянул на высокий серый дом с эркерными окнами ресторанов и видом на гавань.
— Привет, Энтони. Я как раз направляюсь во Флашинг. Хочешь со мной?
— С радостью! — сказал Энтони и, чуть поколебавшись, спросил: — А вы надолго?
— Да мне только сети собрать. За час обернусь!
Еще секунду Энтони колебался, раздумывая, не предаёт ли он Патрицию, продолжая общаться с этим человеком. Но в последние дни она почти не разговаривала с ним. О том вечере, когда произошла драка, Патриция ни разу не обмолвилась, сосредоточившись на своих заботах и оставив Энтони наедине с самим собой. Кроме того, она никогда не запрещала ему разговаривать с Томом. Откуда ему знать, что у нее на уме?
Удовлетворившись такими размышлениями Энтони с готовностью шагнул в лодку, когда Том подплыл поближе. Через мгновение он уже сидел на корме, наслаждаясь необычной для себя ролью пассажира, и с удовольствием окунул пальцы в воду, наблюдая, как гребет муж его двоюродной сестры.
Харрис выглядел хуже, чем обычно. Один глаз по-прежнему оставался чуть отекшим, подбородок был залеплен пластырем, но не эти следы драки являлись причиной изменений в его облике. Глаза Харриса выглядели усталыми, а щеки слегка припухшими, словно он не спал или ушел в запой.
|
|
И все же, несмотря на свой внешний вид, он довольно живо беседовал с Энтони, ловко уводя разговор в сторону от опасных тем. До Флашинга было рукой подать, и неловкое молчание наступить не успело.
Флашинг — маленький старинный городок, застроенный до самой пристани, целыми днями серый шифер и створчатые окна его домиков тихо отражаются в серо-голубых водах гавани. Энтони остался осмотреться, а Том пошел на поиски своего рыбака. Очень скоро Харрис вернулся с рулоном сети, и они отправились в обратный путь.
— Ты в школу уже пошел? — спросил Том.
Вопрос, без сомнения, был задан без задней мысли, но ответ на него потребовал бы долгих объяснений. Впрочем, Энтони едва ли мог отказаться отвечать, раз уж согласился на общество Тома. Он рассказал спутнику, как вообще оказался здесь, что со дня на день собирался присоединиться к отцу, но возникла какая-то задержка, что незадолго до смерти дяди Джо намеревался отправить его учиться в Фалмут, но из-за его кончины этим планам сбыться уже не суждено. Как только все уладится, полагал он, ему удастся уехать куда-нибудь, хотя бы на один-два семестра.
Он замолчал, понимая, что приближается к запретной теме. Но Том не колебался.
— Завещание уже зачитали? — спросил он.
Энтони покраснел, изо всех сил раздумывая, что же сказать. Ответь он так, как следует, и оскорбит человека, к которому поневоле начал испытывать симпатию. Но если он скажет…
— Можешь не отвечать, если не хочешь, — сказал Том. — Ты не обязан ничего мне говорить. Так или иначе, я все узнаю через день другой. Они не могут утаивать информацию от того, кого она касается напрямую.
В таком свете Энтони об этом не думал.
— Зачитали сегодня днем. — смущенно ответил он.
— Ты при этом присутствовал?
Энтони кивнул, надеясь, что на этом разговор и закончится.
— И что с деньгами? — продолжил Том.
За его небрежным тоном чувствовались нотки беспокойства.
— Там... они... почти все досталось тёте Мэдж.
— А Патриции?
— Пятьсот фунтов. Послушайте, мистер Харрис, я...
— Зови меня Томом. Что-нибудь важное еще в завещании было?
— Нет... тетя Луиза разозлилась, сказала, что опротестует завещание.
На несколько мгновений Том застыл, словно грести ему больше не хотелось. Его карие глаза всматривались в далекую линию утеса, на которую с заходом солнца опускалась легкая дымка. Казалось, он видел там что-то, чего не замечал Энтони.
— Именно этого я и ожидал, — сказал он наконец.
Лодку начало сносить в сторону, и Энтони поежился.
— Мне пора возвращаться, а то меня начнут искать.
— Ну, я рад, что все так обернулось, — сказал Том.
Энтони уставился на него. Последняя произнесенная Харрисом фраза плохо укладывалось в его голове. Казалось, все эти расспросы указывают на одну очевидную мысль: Том надеялся, что все деньги достанутся Патриции, ведь тогда и у него появится шанс заполучить часть этих средств. Когда Том задавал вопросы, глаза его горели огнем, и что как не алчность могло их так зажечь? До Энтони медленно начало доходить, если сам Харрис богат, независимость Патриции ему будет невыгодна. Ведь останься она без денег, без перспектив — и Тому будет гораздо легче вернуть ее.
Из-за этих расспросов Энтони немного разочаровался в Харрисе. Попытка Тома перетянуть его на свою сторону провалилась. Теперь Энтони не знал, радоваться ему или расстраиваться еще сильнее. Он очень жалел, что вообще принял приглашение, и хотел лишь, чтобы его оставили в покое, наедине с собственными мыслями.
— Энтони, ты можешь для меня кое-что сделать?
Энтони посмотрел на Харриса. Их взгляды встретились, и мальчик опустил голову и уставился на свои ногти. Открытый взгляд Тома Харриса отметал любые мысли о том, что тот способен на коварство. Все зависит от того, как посмотреть, подумал Энтони. Если Том влюблен в Патрицию... Если он был женат на Патриции, и она ушла от него, то разве он откажется от чего-то, что поможет ему вернуть ее? В любви и на войне все средства хороши. Захочет ли он видеть ее независимой?
— Для начала, — сказал Том, — я хочу попросить тебя передать ей это письмо.
Энтони уставился на протянутый ему конверт.
— Но тогда она узнает, что я разговаривал с вами.
— Ну, в этом нет ничего преступного. Мы могли случайно столкнуться на улице.
Энтони медленно взял письмо и спрятал его в нагрудный карман.
— Благодарю. Вторая моя просьба посерьезнее, Энтони. Возможно, ничего и не случится, но если что...
Он уставился на отблески заката среди облаков. Солнце уже садилось. Скоро полностью стемнеет. Свет постепенно удалялся от воды, словно кто-то понемногу стирал его.
— Я тебе доверяю, — сказал Том. — В тебе есть какая-то особая открытость и честность, и я чувствую, что, хоть ты и молод, ты изо всех сил постараешься никого не подвести. Так вот, как ты знаешь, я не могу прийти к вам домой по известной тебе причине. У Патриции теперь никого нет, кроме мачехи и дяди, которых и в расчет-то тут можно не брать. Я беспокоюсь о ней и о том, что она будет делать. Я хотел бы быть рядом с ней, чтобы помочь, дать совет. Но поскольку это невозможно, я хочу знать, что около нее есть кто-то, кому я могу доверять. Я хочу, чтобы этим кем-то стал ты.
Энтони пробормотал что-то нечленораздельное. Слова Тома успокоили и обрадовали его. Каждому нравится, когда ему делают комплименты, но для Энтони это было чем-то большим. С тех пор как умерла его мать, он чувствовал себя никому не нужным и очень одиноким. Он жил среди людей и не отличался от них поведением, но не чувствовал себя среди них своим. Даже Патриция, которая была так добра, не нуждалась в нем. Да, он играл в ее жизни какую-то роль, но не был частью этой жизни.
— Будет непросто, — сказал Том, — и сделать ты сможешь не много. Ты всего лишь мальчик, и никто не ждет от тебя принятия сложных решений. Но я знаю, что ты поможешь мне, просто находясь рядом с ней.
— Что мне нужно делать?
— Когда ты вернешься туда, — ответил Том, — и все обдумаешь, то, возможно, решишь, что я прошу тебя шпионить за другими людьми в моих интересах. Но я не хочу, чтобы ты так это воспринимал. Я не ищу выгоды для себя, меня волнует лишь благополучие Патриции. Хотя я, конечно, хочу, чтобы она вернулась ко мне. Но она молода, вспыльчива и импульсивна, и все это стало для нее испытанием. Просто время от времени навещай меня и рассказывай обо всем. Приходи ко мне в Пенрин. Это недалеко, минут пятнадцать пешком, и мы попьем вместе чаю и поговорим о том, как идут дела в ресторане Прокуренного Джо. Ты согласен?
— Да, — сказал Энтони.
— Молодец.
Том медленно продолжил грести.
— Как найти ваш дом?
Том объяснил.
— Если возникнут трудности, спроси Харрисов. Нас все знают.
Казалось, стоит Тому Харрису чего-то пожелать, как вы уже готовы исполнить его желание. Возможно, именно эти чары подействовали на Пэт, когда она согласилась выйти за него замуж. И всё же разум Энтони уже проникся робким недоверием.
— Не знаю, что скажет Пэт, если когда-нибудь узнает.
Харрис задумчиво поднял голову.
— Думаю, я знаю, что она скажет. Что ты предал свою семью и разболтал мне все её секреты, не так ли?
Энтони кивнул.
— Что ж, — сказал Том, — это неловкое положение для всех нас. Но вряд ли в конечном итоге ты когда-нибудь пожалеешь, что помог мне. Мне кажется, ты неплохо понимаешь, что правильно, а что нет. И тебе решать, что ты мне расскажешь, а чего нет. У меня нет возможности судить, все ли ты рассказываешь или только часть, но я готов оставить это на твое усмотрение. Только помни, что я пытаюсь помочь Пэт. Даже если она хочет полностью освободиться от меня, я все равно хочу ей помочь.
— Именно этого я и сам хочу, — решительно сказал Энтони.
— Тогда договорились?
Том положил весло под другой локоть и протянул руку.
Они пожали друг другу руки. Энтони был рад, что темнеет, потому что от каких-то необъяснимых эмоций в его глазах появились слезы. Если Тому удалось затронуть его сентиментальность, то он об этом не догадался.
Они почти доплыли до пристани.
— И последнее, — сказал Том. — Пообещай мне: если случится что-то действительно важное, ты сразу же придешь. Неважно, днем или ночью. Ускользнешь и придешь прямо ко мне.
Энтони чувствовал, что его постоянно просят ступить на неизведанную землю. Ему еще предстояло выучить первое правило всех заговорщиков, что нет такого понятия, как ограниченное сотрудничество.
— Что значит важное?
Лодка мягко коснулась илистого дна.
— Это тебе решать, — резко произнес Том. — Насколько я знаю, ничего не должно случиться. Но если что-то и произойдет, в общем, ты легко поймешь, что мне хотелось бы узнать.
Теперь, когда пришло время уходить, Энтони не хотел расставаться с доверительностью этого недавно обретенного партнерства. Ему казалось, что он заключил серьезную сделку со слишком непонятным ориентиром. Условия и определения были слишком расплывчаты. Так много оставалось на его усмотрение, это было лестно, но немного подавляло. Он знал, что как только он попадет домой, в голове всплывет много вопросов, но теперь, пока еще было время спросить, лишился дара речи.
— Не передумал, Энтони? — Зубы Тома на мгновение блеснули. — Великие люди никогда не сомневаются. Помни, я полагаюсь на тебя. И снова большое спасибо.
Энтони вылез из лодки и улыбнулся в темноту. Затем склонился над носом лодки и осторожно столкнул ее в воду.
— Ладно, Том, — произнес он, наблюдая, как темная фигура начала грести.
Потом он развернулся и нашел среди ила и водорослей тропинку к темной громаде дома.
На кухне была только Фанни. Она читала женский журнал и, как обычно, вытянула ноги и положила их на любимую скамеечку тети Мэдж.
— Привет, — сказала она. — Где ты был? Ты ужинал?
— Нет... Что-нибудь еще осталось?
— Пирог. Остыл, но в нем много мяса.
Он взял пирог и рассеянно откусил, его мысли все еще были заняты другим. Энтони машинально приблизился к огню, потому что у него замерзли руки и ноги.
— Про меня спрашивали за ужином?
— Нет, я не слышала.
— Где сейчас мисс Патриция?
— Гулять пошла. Мистер Поулин приходил.
Письмо будто прожигало дыру в кармане. Энтони пришла в голову блестящая идея: он не станет передавать письмо Пэт, а просунет его под дверь ее спальни. Тогда ей, возможно, даже не придет в голову спрашивать, не он ли оставил там письмо. Энтони не мог понять, что побудило его дать обещание Тому. Пэт посчитает это предательством. Он разрывался между двумя обещаниями.
— А тетя Мэдж и дядя Перри?
— В гостиной.
— Пожалуй, возьму еду в постель, — сказал он. — Я устал.
— Да ну, еще рано. Не читай в постели и не оставляй горящую свечу, а не то подожжешь дом.
— Взялась командовать, да?
Она скорчила гримасу.
— Ну, она всегда мне так говорит.
Энтони вышел в коридор, машинально пригнулся, чтобы не наткнуться на липучку для мух, и остановился на мгновение, пристально вглядываясь в темный ресторан. Вся нижняя часть дома не была освещена: прилавок, залы, различные кладовые. Пару недель назад это место было переполнено людьми, и дядя Джо точил нож за прилавком и торговался с покупателями за разные куски мяса. Жизнь била ключом. А сейчас — тьма и запустение. Лучше свет, жара и шум. Все что угодно лучше тьмы. Энтони ненавидел ее и боялся.
Память о том сне прокралась в его мысли как вор, и он резко отвернулся от ресторана и начал подниматься по лестнице. Сон был настолько ярким, что даже сейчас Энтони почти слышал этот шелест в углу ресторана.
На первой лестничной площадке горела крошечная масляная лампа. Единственная жемчужина света в темноте, не больше капли воды в пещере. Дальше, за углом, еще одна лестница, узкая и мрачная, вела в его комнату.
Но сначала письмо. Энтони вынул его и рассмотрел. На нем не было никаких надписей. Может, Том побоялся, что если она увидит его почерк, то уничтожит, даже не распечатывая. Энтони прокрался мимо двери гостиной, под которой виднелась узкая полоска света, и подошел к комнате Пэт. Когда он проходил мимо гостиной, то на мгновение различил бормотание голосов, теплое и уютное. Вот бы еще не скрипели половицы — бесполезно пытаться идти легко и бесшумно, когда весь дом откликается при каждом втором шаге.
Энтони бесстрашно повернул ручку двери и приоткрыл ее на несколько дюймов. Он никогда раньше здесь не был. Странно, в скольких комнатах этого дома он еще не бывал. Ноздри учуяли еле уловимый, сладкий женский запах. Это его взволновало. Такой запах сопровождал все манящее, чистое и неприкосновенное — это была сама суть женственности, красоты и грации. С трепетом и на цыпочках он подошел к туалетному столику, положил на него письмо и, внезапно испугавшись, что его здесь застукают, поспешил выйти.
Дверь за ним громко защелкнулась, и он несколько секунд стоял в темноте коридора, прислушиваясь к биению собственного сердца. Но у тех двоих в гостиной не было никаких оснований для подозрений; он снова услышал их приглушенные голоса. Похоже, говорил в основном дядя Перри. Как всегда.
Энтони подошел к двери гостиной и остановился в раздумьях, стоит ли входить. Ему не очень-то обрадуются; он помешает. Да и какое ему дело до их разговора? Он собирался уйти, и тут услышал голос тети Мэдж.
— Нет, Перри; я не позволю... определенно не позволю...
Энтони услышал залихватский разбойничий смех Перри, после чего всё стихло, а затем раздался короткий и пронзительный смешок. Трудно было понять, кому он принадлежит. Смеяться могла тётя Мэдж, хотя прежде Энтони не слышал от неё подобных звуков. Опять же, он никогда и не слышал, как она смеётся. Казалось, что с ней такого не бывает, и теперь Энтони не знал, чего ожидать.
— Слишком скоро... неприлично... Как ты смеешь?..
Смех Перри стал медленнее и тише и сменился хриплым смешком. Затем снова разразился другой смех, но теперь короткое, сиплое и продолжительное хихиканье. Казалось, в этом смехе боролись восторг и оскорбленное достоинство, и достоинство отступило.
Энтони повернулся и взбежал вверх по лестнице в свою комнату. Он знал, что если бы у него хватило смелости, он мог бы открыть дверь гостиной и войти.
Но понимал, что не сделает этого за все сокровища на свете.
Часть вторая
Глава семнадцатая
В тёплый солнечный день позднего сентября в полицейском суде Фалмута начался процесс, где Том Харрис, адвокат из Маунт-хауса в Пенрине обвинялся в нападении и нанесении побоев Эдварду Поулину из Меваджисси и Францу Тодту из Гамбурга. Рассмотрение было отложено, поскольку бутылка пива, войдя в контакт с головой Франца Тодта, причинила пострадавшему больший ущерб, чем изначально предполагалось. Впрочем, на данный момент он окреп достаточно, чтобы явиться в суд с перевязанной головой и выражением законного недовольства на вытесанном из камня лице.
Харрис предпочёл упрощённое разбирательство. Интересы его представлял партнёр, высокий человек с обманчиво-мягкими манерами. Суть обвинения против Харриса заключалась в том, что он, придя в ресторан в состоянии опьянения, вздумал драться, беспричинно затеял ссору с Поулином и, не удовлетворившись избиением одного достойного человека, нанёс удар Тодту.
Харрис признавал вину в том, что начал ссору с Поулином, но не в том, что ударил Тодта. Публика в суде чуяла, что история повторяется, и гадала, получит ли Харрис полгода усиленного тюремного заключения, как в прошлый раз мистер Фоссет.
Свидетелей было множество, но хотя все они видели, что происходило до выключения газа, дальнейшего не видел никто. Тем, кто сколько-нибудь знаком с законом, скоро стало понятно, что по второму пункту обвиняемого вряд ли признают виновным. Несмотря на то, что он нёс моральную ответственность за начало драки, не имелось никаких доказательств его нападения на боцмана Тодта, кроме, разве, того, что Харрис случайно уселся к нему на колени. В самом деле, все свидетели подтверждали — если между Тодтом и Харрисом и имел место обмен ударами, инициатива исходила от немца, возмущённого вмешательством в его ужин.
Точку в этой части обвинения поставил третий помощник с парусника, задержавшийся, чтобы дать показания. В ходе перекрёстного допроса он признал, что за время долгой и трудной дороги домой имел скверные предчувствия, а также, что прибыв на поле боя как раз перед выключением света, видел боцмана Тодта дерущимся с людьми с его же корабля. Было установлено, что эти люди больше не находятся под юрисдикцией данного суда, поскольку сейчас их корабль пребывает на Балтике.
На этом этапе разбирательства мистер Мэй, партнёр Харриса, заявил, что здесь нет преступления, влекущего за собой ответственность перед законом. Мировой судья согласился с ним и снял обвинение.
Оставалось, однако, первое обвинение, по которому подсудимый вину признал, и судья уже собирал бумаги и готовился прочесть длинную и весомую проповедь о том, что для молодого человека из такого респектабельного семейства, высокообразованного и занимающего такой ответственный пост, недостойно попасть в столь плачевную ситуацию. Но едва судья собрался начать, мистер Мэй опять поднялся и негромким голосом произнёс, что имеет ещё свидетеля, которого он привлёк с большой неохотой, но который настаивал на участии и даче показаний по делу. И он вызвал миссис Том Харрис.
В битком набитом зале суда случилось некоторое волнение — все увидели Патрицию, идущую по проходу. Том привстал и бросил полный досады взгляд на мистера Мэя.
За исключением двух свидетелей-иностранцев, все в зале знали историю их скоропалительного брака и столь же скорого и поспешного расставания. В них отовсюду всматривались, тянулись вперёд, перешёптывались, и гул голосов нарастал, пока раздавшийся стук молотка не призвал всех к молчанию.
— Вы миссис Патриция Харрис, жена обвиняемого? — спросил мистер Мэй, когда с формальностями было покончено.
— Да, — негромко сказала она.
Патриция была одета в чёрное, с маленькой надвинутой на лицо чёрной шляпкой на голове и вуалью, скрывавшей лицо. Однако, чтобы дать показания, вуаль она подняла. За несколько последних недель после смерти отца она стала выглядеть старше, внезапно и незаметно превратившись во взрослую женщину. Черты лица заострились, подбородок чуть утратил округлость. Она иначе убрала волосы, и это подчёркивало изгиб бледного подбородка и шеи.
— В рассматриваемую ночь вы присутствовали в ресторане?
— Присутствовала.
— Вы не могли бы своими словами рассказать суду о случившемся, миссис Харрис?
Патриция чуть сдвинула маленькую чёрную шляпку и перевела взгляд на судью.
— Ваша честь, сначала я должна пояснить, что я дочь покойного мистера Вила, который на тот момент владел рестораном. За несколько недель до случившегося я... я оставила своего мужа, и он пришёл повидать меня в ресторан, где я в то время жила. Он не был пьян. И я никогда не видела его в опьянении. Когда он зашёл...
Судья посмотрел на неё поверх очков.
— Почему эта свидетельница не предстала перед судом раньше?
— Это потому, ваша честь, — сказала Патриция, — что всем хотелось уберечь меня от страданий в суде. Такое намерение было сначала — и мой муж, и мистер Поулин не хотели, чтобы открылось то... что эта ссора случилась из-за меня. Но я... я настаивала, поскольку это несправедливо, все факты должны быть известны. Не из каких-то... из каких-то...
— Не торопитесь, миссис Харрис, — тихо сказал мистер Мэй.
Патриция сжала затянутые в перчатки руки, стараясь собраться с духом. Тот прошлый раз, когда она появлялась в суде, дав показания, навредившие отцу, был просто ничто по сравнению с этим. Тогда её личная жизнь никак не была затронута. Она была в приподнятом и отчаянном настроении, не наслаждалась происходившим, но твёрдо решила исполнить своё импульсивное и неожиданное решение. А вот сейчас с трудом удерживала дрожь губ и рук.
С огромным усилием она продолжала:
— Несколько месяцев назад я окончательно рассталась с мужем. Раз или два он посещал меня, уговаривая вернуться, но я отказывалась. Мистер... мистер Поулин — старый друг, с которым я знакома давно, ещё до вступления в брак, и он всегда заходил к нам, если его корабль был в порту. Мой муж возражал против нашего общения с мистером Поулином. А я считаю, что вправе сама выбирать круг общения. Тем вечером... тем вечером мы ужинали в ресторане с мистером Поулином. Том — мой супруг — подошёл к нам и заговорил со мной. Он был абсолютно трезв, и я уверена, не намеревался создавать никаких проблем. Но между ними произошла словесная перепалка, и после этого... после этого мистер Поулин назвал Тома оскорбительным словом. Тогда мой муж ударил его.
— Ваша честь, — вставил обвинитель, — я совершенно не вижу, как этот свидетель может повлиять на ход дела. Ведь обвиняемый уже признал вину в нападении и избиении.
— Продолжайте, миссис Харрис, — сказал судья.
Она колебалась.
— Я... мне кажется, это всё.
У мистера Мэя вопросов не было, но обвинитель снова поднялся.
— Как вы, миссис Харрис, могли знать, что ваш муж не пьян? — спросил он.
— Он... не был. Он был совершенно трезв.
— Вы только что нам сказали, что никогда не видели мужа пьяным. Как же тогда вы могли судить об этом по его виду?
— Ну, он... он не терял равновесия, или... я видела слишком много пьяных, чтобы не суметь их отличить.
— Конечно, он не терял равновесия — судя по тому, что произошло в ресторане. Однако мужчине достаточно умеренного количества спиртного, чтобы начать задирать других, или же он мог выпить до того. Поскольку вы не были рядом с ним, как вы могли знать?
— Я... я совершенно уверена, что...
— Миссис Харрис, какое оскорбительное слово использовал мистер Харрис в отношении вашего мужа?
Публика в глубине зала захихикала.
Патриция теребила муфту.
— Я не хочу это повторять...
— Оно так скверно? Или вы просто забыли?
— Нет, ваша честь, не забыла. Если нужно, я могу написать.
— Она напишет, если сочтёте нужным, мистер Прайор.
Мистер Прайор на этом не настаивал.
— Вы хотите вернуться к мужу?
— Нет.
Судья взглянул на неё, склонив на бок голову.
— Нет?
— Определённо, нет.
— А вы уверены, что даёте показания не с целью достичь примирения?
— Определённо, не с этой целью.
— И вы по-прежнему дружелюбно настроены к мистеру Поулину?
— Да.
— Не кажется ли вам, что выступить таким образом означает причинить ему некоторый ущерб?
— Я не понимаю, что вы имеете в виду.
— Не говоря уже о вашей собственной репутации?
— Я лишь могу сказать правду, ваша честь, одну лишь правду. Между мной и мистером Поулином никогда ничего не было. Желания возвращаться к мужу у меня нет. Я совершенно этого не хочу. Но я также не хочу видеть его заключённым в тюрьму за то, что лишь отчасти его вина.
— Ну, разумеется, — сочувственно произнёс судья. — Мистер Прайор, у вас ещё есть вопросы?
— Нет, ваша честь. Но я настаиваю на том, что показания этой женщины бесполезны. Она не показала нам ничего, что уже не было бы признано, и не опровергла ни единого заявления обвинения. Во всяком случае, на ход дела это никак не влияет.
— Вы можете покинуть место свидетеля, миссис Харрис, — сказал судья.
Патриция пообещала встретить Неда Поулина после слушаний и провести с ним оставшееся время. Но когда, наконец, все закончилось, она бы с радостью нашла предлог, чтобы сразу же вернуться домой. Ей казалось, что всегда, когда она свидетельствовала в суде, её показания вредили тем людям, чьи интересы больше всего совпадали с её собственными.
Но Нед Поулин, каковы бы ни были его чувства, ждал её, когда они вышли из зала суда, и через несколько мгновений провел мимо любопытствующей публики к ожидающему ландо с закрытым верхом.
Они сели в экипаж и уехали.
Между ними повисло долгое молчание. День выдался необычайно теплый и солнечный для этого времени года, около двадцати градусов. Как в августе, если бы не косые солнечные лучи, пробивающиеся сквозь деревья и отбрасывающие длинные тени на пыльную дорогу.
В конце концов, Нед больше не мог сдерживаться.
— Отпущен на поруки с обязательством не нарушать порядок двенадцать месяцев! — взорвался он. — Вот что получается, когда тебя судят местные судьи. Закон заботится о своих, и в этом его суть. Если бы на скамье подсудимых был я, то никогда бы не получил меньше двадцати восьми дней тюрьмы.