Многие люди, понимая, что какие-то их действия наносят им вред, продолжают снова и снова поступать точно так же. Временами возникает впечатление, что такой человек, а шизоид — особенно, находится во власти дьявола, который заставляет его совершать опасные для жизни или угрожающие рассудку поступки. Даже в относительно легких случаях личность проявляет самодеструктивные тенденции, которые зачастую бывает трудно преодолеть в процессе терапии.
Было бы вполне резонно полагать, что, осознав самодеструктивность каких-то действий или паттернов поведения, человек изменит их. Терапевты, склонные делать подобные предположения, бывают очень удивлены и обескуражены, когда пациент, положительно относившийся к анализу, вдруг отказывается работать. Эта ситуация, известная как негативная реакция на терапию, натолкнула Фрейда на мысль о «навязчивом повторении», то есть потребности опять и опять воспроизводить болезненное травмирующее переживание. Иллюстрацией этому служит человек, который, страдая от внутреннего чувства отверженности, все же продолжает входить в ситуации, где его отвергают, причем надо отметить, что довольно часто он заранее ощущает, что будет отвергнут. Идея о навязчивом повторении легла в основу фрейдовской концепции «инстинкта смерти».
Все пациенты с которыми я работал, действительно проявляли самодеструктивные тенденции. Именно поэтому они обратились к терапевту. Но ни в одном случае я не обнаружил подтверждений фрейдовской концепции. Желание умереть выражали многие, но ведь желание — не инстинкт. Самодеструктивное поведение в ряде случаев можно радикально изменить. Тот факт, что человек склоняется к саморазрушению, указывает на присутствие силы, расточающей жизненную энергию организма. Эта «антижизненная» сила действует в шизоидной личности, но представляет собой результат шизоидного разлома, а не его причину. Поскольку все аспекты личности шизоида подвергаются диссоциации, его существование раскалывается на жизнь и смерть.
Наглядный пример тенденции к саморазрушению — употребление транквилизирующих и седативных препаратов. Лечащий врач одной из моих пациенток предупредил, что такие препараты наносят ущерб ее здоровью. Они «воруют» энергию человека, удерживают его в анемичном состоянии и вызывают постоянную вялость и усталость. Эта женщина сказала: «Я знаю, что, принимая пилюлю, я каждый раз немного умираю». Она неоднократно пыталась обойтись без этих средств. Каждая попытка отказаться от них улучшала ее общее состояние, пациентка чувствовала себя живее и начинала позитивнее относиться к жизни. Однако, как ни странно, она опять возвращалась к приему лекарств как раз тогда, когда начинала себя хорошо чувствовать. И каждый раз, начав вновь принимать препараты, чтобы обуздать тревожность и обеспечить себе сон, она теряла все позитивные чувства.
Как и у всякого шизоидного индивидуума, ее тревожность усиливалась, когда дела шли хорошо и самочувствие улучшалось. Хорошие чувства, по ее словам, приводили ее к сознаванию страдания и обреченности. В конце концов, тревожность становилась невыносимой. «Я не хочу чувствовать себя так хорошо, потому что потом мне придется расплачиваться за это», — сказала она. Пилюли снижали тревогу, позволяя' забыться. С точки зрения нормального человека, ассоциирование хороших чувств с тревожностью кажется странным, и надо столкнуться с этим множество раз, чтобы перестать этому удивляться.
Я лечил женщину, страдавшую алкоголизмом. Пока шла очередная сессия, она позитивно откликалась на терапию, легко и открыто обсуждая со мной свои проблемы. В конце каждой встречи она сообщала, что чувствует себя значительно лучше, но, вернувшись домой после лечения, не могла справиться с настойчивым желанием выпить спиртного. Другой пациент, значительно продвинувшийся в процессе терапии, вдруг пережил сильный страх смерти. Раньше его отчаянная борьба за выживание исключала возможность подобной тревожности. Он начал сознательно бояться момента умирания, поскольку почувствовал, что ему есть для чего жить. Подобная тревожность порождается страхом; пациент боится наказания за положительные чувства. Если тревожность становится слишком сильной, у человека не остается выбора и ему приходится разрушить хорошие чувства.
Тревожность, связанная с позитивным и живым чувствованием, возникает из глубинного чувства обреченности. Обычно индивидуум не сознает, что это ощущение порождает он сам, хотя его бессознательное отчаяние иногда может неожиданно «вспыхнуть» в сознании. Такие чувства быстро вытесняются в интересах выживания, и человек продолжает свою тщетную борьбу. Когда в процессе терапии паттерн самодеструктивного поведения проанализирован, пациент признает, что он заранее предполагал провал. На каком-то уровне сознания он знает, что не может быть успешным, даже не должен быть успешным.
Почему же успешность так пугает, почему успех вызывает такой страх? Пугающий успех — это сексуальное обладание родителем, но для того, чтобы пациент пришел к такому инсайту, необходима очень долгая аналитическая работа. Во-первых, он не сознает, что охватывающее его ощущение обреченности — это ужас перед совершением инцеста, опасность нарушить строжайшее табу и страх перед.жуткими ответными действиями, которые неизбежно последуют за этим. Защищаясь от этого ужаса, шизоид жертвует правом наслаждаться собственным телом и переживать тепло человеческого контакта. Он чувствует, что исключен из человеческого общества, потому что неспособен разделить удовольствие от эротического влечения и удовлетворить его. Он пребывает в «психологическом изгнании», и барьером, который отгораживает его, является чувство вины, причем вины не по поводу полового акта (который искушенный человек может рационализировать), а по поводу переживания удовольствия от эротической близости. Половой акт,.оторванный от чувства, не вызывает эдипова конфликта, поскольку в этом случае тело действует чисто механически. Удовольствие требует, сняв ограничения и вытеснение, принять инцестуозное влечение. Если эти сексуальные чувства приняты, они интегрируются в личности, и человек обретает способность переносить их на других людей, вступая с ними в зрелые отношения.
Обреченность, «стоящая над душой» шизоидного индивидуума, — это ужас покинутого, оставленного существа или существа, которому суждено быть разрушенным за то, что оно нарушило табу. Чтобы избежать обреченности, шизоид вытесняет свои сексуальные чувства и покидает тело. Теперь, будучи взрослым человеком, он обнаруживает, что нормальный путь человеческих взаимоотношений блокировало вытеснение. Итак, защита изолирует его, отторгает от человеческого общества и повергает в обреченность и страх. Дилемма шизоида состоит в том, что он не может продвинуться к удовлетворяющим взаимоотношениям из-за ужаса и не может больше оставаться таким, какой он есть, одиноким и изолированным.
Но эдипов конфликт не может оставаться неподвижным пока существует вытеснение, поскольку оно никогда не бывает полным. Сексуальные чувства постоянно стремятся разбить его и вырваться наружу, а страх перед грядущим наказанием никогда не исчезает. Шизоид борется с чувством неизбежной обреченности, которая грозит ему, по какому бы пути он ни пошел. У него нет иного выхода, кроме как научиться жить с этим чувством.
Если человеку удается приучить себя к мысли о катастрофе, ее пугающий «жар» слабеет, и ужас перед ней притупляется. Когда чего-то нет, нет и риска потерять это. Наказание, которое человек сам себе назначает, кажется менее страшным, чем предполагаемое наказание со стороны внешних агентов. Этим объясняются фантазии об истязаниях или реальные истязания мазохистов. Об этом рассказал Райх, проанализировав мазохистский характер. При мазохизме действительное наказание всегда ужасает меньше, чем предполагаемая кастрация. Подобным образом, «добровольная» изоляция пугает меньше, чем чувство брошенности и смерть.
Самодеструктивное поведение шизоида предстает в его бессознательном как необходимая для выживания ценность. Это — техника выживания, анахроничная в наличной ситуации, но валидная в терминах инфантильного переживания. Это — тип защиты, постоянно присутствующий в царстве животных, которые «разыгрывают» смерть, притворяясь мертвыми, чтобы избежать опасности. У меня был пациент, который во время сессии устроил именно такой «спектакль». Он лежал на кушетке в расслабленной позе, когда я вдруг заметил, что его глаза закатились, буквально повернулись внутрь головы так, что видны были только белки. Дыхание ослабло; он совершенно не двигался; казалось, что он умирает. Когда я указал ему значение его телесной экспрессии, он ответил, что использовал эту позу и позицию, если в детстве ему угрожали родители. Увидев его «мертвым», они пугались сами, и их поведение менялось: от угроз они переходили к заботливости.
Попытки суицида, которые все чаще предпринимают молодые люди, можно интерпретировать сходным образом. Помимо обычного самодеструктивного элемента, эти действия представляют собой драматическую просьбу о помощи. Многие родители начинают беспокоиться об эмоциональном состоянии детей только после того, как столкнутся с такими резкими действиями. Очень жаль, что проявления шизоидной проблемы часто выглядят как странности, отсутствие интереса или безвольное сопротивление. Нечувствительность родителей зачастую приводит подростка или юношу к явно самодеструктивному поведению, с помощью которого он пытается привлечь внимание к своим затруднениям.
Опасность резких действий состоит в том, что человек смог столь далеко зайти. Каждый раз «немного умирая», он удлинняет обратный путь к жизни и здоровью. Отчаяние постепенно может достичь такого накала, с которым ему не справиться, и тогда он перешагнет черту, отделяющую жизнь от смерти. Сколько можно взывать о помощи, не получая отклика? Как долго человек может жить в тени обреченности, не выходя из нее? В конце концов, безрассудный маневр приводит к безрассудному результату. Доведенный до крайности человек испытывает свою судьбу.
ТЕХНИКА ВЫЖИВАНИЯ
Примером психологии безрассудства служит история молодого человека, который консультировался у меня по поводу затяжной депрессии и неспособности работать. Билл был математиком, он обладал холодным острым умом, позволявшим ему очень точно и отчетливо анализировать проблему. Исключение составляли те моменты, которые личностно затрагивали его. В курсе терапии проблема сфокусировалась в чувстве, что «ничего не происходит». Это чувство четко проявилось во время анализа двух сновидений, в каждом из которых он отмечал, что «ничего не происходит». Затем Билл понял, что это чувство доминирует в его жизни, и что именно оно лежало в основе его депрессии и неспособности работать. Чувство обострилось, когда ему показалось, что терапия, после благополучного начала, зашла в тупик. Вначале, когда его мышцы мобилизовывались во время различных упражнений, Билл переживал сильную непроизвольную вибрацию в ногах и теле. Он возбуждался, поскольку ему казалось, что с ним что-то происходит. Но кроме некоторого высвобождения чувства в плаче, эти предварительные непроизвольные движения ни к чему не привели. Энтузиазм постепенно пропал, усилилась депрессия. Ему стало гораздо труднее работать. Я предупредил его о возможности такого развития событий, поскольку мой опыт подсказывал, что путь к улучшению самочувствия пациента проходит через необходимость взглянуть в лицо своим страхам. Мы оба видели, что Биллу грозит потеря места на службе, так как он не может работать. Это означало бы, что с ним «что-то произойдет», и он полагал, что это как раз то, что он искал, хотя, конечно, такое развитие событий было бы неблагоприятным.
Физически Билл был молодым человеком с тонким жестким телом, которое можно было бы назвать астеничным. У него были широкие плечи, узкий таз и необычно тонкие, напряженные ноги. Его грудь, довольно большая, была депрессирована в области грудины, а брюшная мускулатура находилась в крайне контрактированном состоянии. В связи с этим, дыхание Билла ограничивалось грудной клеткой. Хотя он обладал сильными руками и ногами, они не были интегрированы с телом. Несмотря на кажущуюся силу, тело этого молодого человека было слабым. Разлом его личности проявлялся и в выражении лица. В спокойном состоянии лицо было старым, оно выражало печаль и усталость, но когда он улыбался, лицо освещалось, как у мальчишки. Конфликт между оптимизмом и подавленностью подталкивал его к опасным действиям, при которых, к счастью, ничего не произошло.
Билл был скалолазом; одним из лучших по его словам. У него на счету были многие восхождения, которые он совершал без страха и без колебаний. Он не испытывал осознанного страха высоты, его не пугала возможность падения. Он не боялся, потому что частью своей личности не заботился о том, что может свалиться. Билл вспомнил инцидент, который произошел во время одиночного штурма скалы: он потерял точку опоры. Какое-то время ему пришлось висеть, держась руками за узенький карниз. Пока он нащупывал пальцами опору, его ум оставался совершенно беспристрастным. Он размышлял: «Как это будет, если я упаду?» Паники не было.
В личности Билла желание, чтобы произошло что-то значительное, конфликтовало со страхом, что если это произойдет, то может повлечь за собой катастрофу. Этот конфликт заставлял его бросать вызов опасным ситуациям, особенно таким, которые грозили падением. Находясь на скале, он принуждал себя подойти к самому краю, чтобы доказать, что не боится. Он считал, что наличие пропасти безразлично, поскольку он стоит на твердой земле. Это рассуждение детерминировалось психологией безрассудства. Безрассудный человек подвергает себя бессмысленной опасности, чтобы доказать, что может выжить. Состояние Билла раскрылось в нескольких странных фантазиях. У него появлялись импульсы, временами очень отчетливые, притронуться к оголенному электрическому проводу под высоким напряжением или встать на пути быстро мчащейся машины, чтобы посмотреть, что будет. Он сказал, что если решит покончить с собой, то сделает это, прыгнув со скалы. «Если такое произойдет, то я смогу сделать это смело», — заявил он. Биллу хотелось возбуждения опасностью, но одновременно нужен был залог, что ничего не произойдет.
Анализ показывает, что людей, которые боятся падения с высоты, пугают полеты во сне и любовные неудачи. Против страха высоты эго может выставить защиты, которые вытеснят этот страх и позволят человек)' действовать в опасных ситуациях. Эго даже может, как в случае Билла, заставить его бросить вызов бессознательной тревожности. Но помочь испуганному человеку влюбиться эго не в силах, поскольку не может контролировать чувство любви. Неудивительно, что Билл страдал бессонницей, и что бессонные ночи повторялись все чаще и чаще. Он действительно не был влюблен. Влюбленный человек не станет жаловаться на то, что ничего не происходит.
Любовь — это событие, которое имеет исключительную значимость.
Совершенно очевидно, что Билла ужасало падение. Защита против этого страха была устроена так, что он ставил себя в ситуации, где могло произойти падение, чтобы доказать, что он ничего не боится. Такая тактика требует очень жесткого контролирования тела, особенно ног. Билл с трудом мог согнуть ноги, они были жесткими и напряженными, а ягодицы — застывшими. Своды стоп были настолько контрактированными, что возможность соприкасаться с землей была значительно снижена. Имея в виду эти физические недостатки, трудно было предположить, что ему придет в голову штурмовать отвесные скалы, но Билл компенсировал физическую недостаточность сильной волей. Итак, мой пациент жил в чрезвычайном положении, каждый раз, всеми силами доказывая, что ничего не происходит.
Пока продолжалась эта бравада, ничего, что вывело бы Билла из депрессивного состояния, произойти не могло. Ему необходимо было научиться отпускать себя; его воля должна была ослабить хватку и отпустить тело. В этот момент терапии я попросил Билла принять позу стресса, которую лыжники и другие спортсмены используют для того, чтобы укрепить мускулатуру ног. Это упражнение дает эффект конкретного эмоционального проявления и позволяет пациенту воспринять и осознать свои физические напряжения. В случае Билла эта поза предназначалась для того, чтобы он осознал свой страх падения.
Стоя на краю кушетки, Билл согнул колени и подался вперед так, что весь вес его тела пришелся на подъем свода стопы. Он мог сохранять равновесие, немного выгибаясь назад и упираясь пальцами в кушетку. Спортсмены, как правило, находятся в такой позе около минуты. Когда я спросил Билла, сколько он может простоять в такой позе, он ответил: «Сколько угодно». Поскольку это означало неопределенно долгое время, я попросил его постараться. Он сохранял такое положение тела больше пяти минут, хотя его ноги дрожали и ему было все больнее. Когда боль, в конце концов, стала очень сильной, Билл не упал. Он опустился на колени, будто ему было все равно, что будет дальше. Он повторял это упражнение несколько раз, пока не стало видно, что он боится вызвать у себя ощущение падения. Билл почувствовал, что не может отпустить свои ноги. Я интерпретировал эту физическую позу как бессознательное решение любой ценой устоять на ногах. Психологически это означало, что он должен «стоять один». Он бессознательно отвергал всякую зависимость от других и отрицал свою потребность в контакте и близости.
Когда мы встретились в следующий раз, Билл рассказал о прорыве сильного чувства: «Ночью, после нашей встречи, я впервые пережил ночной кошмар. Я проснулся, думая, что в комнате кто-то есть. Я закричал. Открыв глаза, я подумал, что вижу фигуру в дверях. Я был слишком испуган, чтобы встать с кровати. Потом я услышал свою кошку, и когда окликнул ее, мне стало легче. Все это напомнило мне мои детские страхи. Я понял, что поздно ложусь спать, потому что боюсь провалиться в сон ».
До этого сна Билл не вспоминал о своих детских тревогах. В инциденте, о котором он рассказал, недоставало эмоции. Следом за рассказом о сновидении, мы обсудили его отношения с матерью и отцом, и Билл понял, что вытеснил все чувства к родителям. Он подавил любовь к матери и страх перед отцом. Таким образом, табу на сексуальную вовлеченность, присутствовавшее в эдиповой ситуации, расширилось в уме Билла до смысла «ничего не должно происходить». В условиях табу такое крайнее проявление эдиповой ситуации должно означать реальную возможность инцеста и надвигающейся катастрофической угрозы. В подобных обстоятельствах предпринимаются отчаянные усилия, направленные на предупреждение катастрофы. Это — отрицание тела и его чувствования, а также изоляция одного из членов семьи от других. Мальчиком, Билл чувствовал себя очень одиноким и продолжал быть одиноким взрослым человеком.
Кошмар Билла стал первым прорывом чувств. Он понял, что странная фигура в его сновидении — отец, и что ребенком он преклонялся перед ним. По мере того, как он подрастал, это преклонение скрывала позиция надменности, означавшая, что «ничего не происходит», что: он ни наказан, ни отброшен. Однако, глубоко лежащее бессознательное чувство обреченности перенеслось на. ситуацию работы. Психология безрассудства требовала > бросить вызов авторитетам, чтобы посмотреть, нанесут ли они ответный удар. В то же самое время, он очень боялся потерять работу. Билл отдавал свою жизнь, вырабатывая технику выживания на краю пропасти.
Психология безрассудства порождается конфликтными позициями: либо внешней покорностью, за которой скрыто внутреннее неповиновение, либо внешним бунтом, прикрывающим внутреннюю пассивность. Покорность или подчинение означает, что человек занимает позицию «аутсайдера», что он принадлежит к меньшинству, что он несовершеннолетний, что его лишили или отвергли. Это влечет за собой отказ от права на личностную завершенность и удовлетворение, другими словами, отказ от права на удовольствие и наслаждение. Внутреннее неповиновение требует, чтобы безрассудный человек бросал вызов окружающим его обстоятельствам. Непокорность вызывает провоцирующее поведение, приводящее к состоянию обреченности, которого он боится. Выживание требует, чтобы провокация не превышала определенного лимита, — тогда остается возможность ускользнуть от обреченности.
Билл был «бирюком». Внешнее его предъявление — бунт. Он бросал вызов во всех ситуациях, но это не приносило успеха, потому что его внутренняя пассивность все сводила на нет. До тех пор, пока Билл принимал одиночество как неизбежность своего существования, он вынужден был отказываться от стремления к удовольствию и тратить всю свою энергию на то, чтобы усилить способность находиться в одиночестве.
Через некоторое время после ночного кошмара Билл рассказал о другом сновидении. Он находился в комнате, где был еще один человек. Оба они были обнажены. Билл и второй человек, который, как казалось Биллу, тоже был он сам, свесившись за окно, смотрели на улицу. Затем Билл подошел ко второму персонажу своего сновидения сзади и ввел свой пенис в его анальное отверстие. Он сказал: «Я ничего не чувствовал. Я лишь удивился, на что это может быть похоже».
Когда я предположил, что другие люди являются для Билла предметами его страстного стремления к контакту, что он испытывает потребность дать им что-то, мой пациент разразился мучительными рыданиями. Этот человек подавлял пассивную сторону своей личности, которая содержала чувства, потому что в ней заключалось гомосексуальное подчинение. Страх провала тоже был связан со страхом гомосексуального подчинения. Чувствам необходимо было прорваться, чтобы Биллу удалось преодолеть свои затруднения, поскольку неспособность функционировать на службе вызывалась страхом подчиниться нанимателю.
Алкоголизм, наркотическая зависимость, правонарушения и распутство тоже представляют собой самодеструктивное поведение, показывающее, насколько человек нашей культуры изолирован, каким отделенным и обездоленным существом он себя чувствует. Реальна его депрессия или воображаема, не имеет значения, но, когда человек действительно переживает безнадежность, защитная стратегия сходит на нет, если опасность миновала. Шизоид же, живет в постоянном чрезвычайном положении. Специфическая судьба, которой он боится, детерминируется его поведением, поскольку оно одновременно бросает вызов и пытается приучить себя к тому, что за этим последует. Когда человек действует, форсируя руку судьбы, он может затем сказать: «Смотри, я в полном порядке. Ты ненавидела меня. Ты отвергала меня. Ты разрушала меня». Так он объясняет 'свою изолированность, никчемность и пустоту. И еще он доказывает себе и миру, что способен подняться выше обреченности на гибель.
Следующий случай, который мне хочется привести здесь, иллюстрирует комплекс сил, прикрытых самодеструктивным поведением, которое состояло в неразборчивых половых взаимодействиях, происходящих вслед за крепкой вечерней выпивкой. Пенни (так я буду называть эту пациентку) часто оканчивала день в постели с каким-нибудь мужчиной, которого встретила в баре, где она коротала вечера. Проснувшись следующим утром, она не могла вспомнить, что с ней было прошлым вечером. Конечно, такое времяпрепровождение не проходило бесследно: Пенни несколько раз беременела и была вынуждена делать «подпольные» аборты, которых очень боялась. Единственное объяснение, которое она могла дать своему поведению, заключалось в том, что ей невыносимо вечерами оставаться дома в одиночестве. Но это была всего лишь рационализация. Когда я впервые встретился с Пенни, ей было двадцать, но она уже несколько лет вела такой образ жизни. Она была одной из безрассудных молодых людей, отрезанных от общества и ведущих неопределенный образ жизни. Когда я попросил Пенни описать ее состояние, она сказала, что совсем недавно написала о нем. Вот ее запись:
«Слушайте.
Бросьте и оставьте меня одну.
Я оставлена не в спокойствии и мире.
Меня бросили в бесконечное блуждание
По неопределенности,
Где я знаю, что не люблю и не любима,
Но понимаю,
Что оставлена одна,
Что я потерялась
Среди безжизненных каменных обломков,
Серых и холодных,
И меня разъедает пена
Моего безумия».
Пенни спросила меня: «Что со мной произошло? Почему я провела годы, скрученная то одним узлом, то другим? Может ли что-нибудь прорваться через тысячи дней и ночей, чтобы я смогла понять, что я есть? И как это сделать? Я не уверена, что это можно сделать, но я должна постараться и использовать ваши способности, знания и ваше, я надеюсь, хорошее отношение ко мне. Иначе то, что сейчас уже непереносимо, скоро станет совсем невозможным, это должно иметь какой-то конец.»
Пенни приехала в Нью-Йорк из городка на Среднем Западе и устроилась на работу секретарем. Она была неглупа и чувствительна, что делало ее поведение все более иррациональным. Но эта иррациональность была скорее видимой, чем действительно присутствующей. Если пребывание в одиночестве угрожало ее рассудку, то у нее не было иной альтернативы, кроме как во что бы то ни стало найти себе приятеля. Почему Пенни так страшно было остаться одной? Быть одной значит не любить и не быть любимой, и «безрассудная сексуальность» кажется предпочтительнее, чем такая участь. Каждая попытка Пенни найти утраченную любовь заставляла ее чувствовать себя еще более отвергнутой. Чувство безнадежности не позволяло ей отказаться от какого бы то ни было предложения. Каждый раз ей казалось, что именно это предложение может восполнить ее утрату.
Когда я впервые увидел Пенни, ее внешний вид был типично шизоидным: глаза — лишенными выражения и пустыми, кожа — бледной и пастозной, тело — замороженным и ригидным. Дыхание было очень поверхностным. Когда она попыталась вздохнуть поглубже, ее охватила паника. В течение минуты она не могла отдышаться, а потом начала плакать. Пенни поняла насколько была испугана и увидела, что контакта с собственным телом у нее нет. Я отметил, что ей необходимо преодолеть страдание, и что это можно сделать, приняв свое тело и идентифицировавшись с ним. Для Пенни мои слова обрели смысл, когда она поняла, что стыдится своего тела, и что ее беспорядочная половая активность была безнадежной попыткой хоть как-то войти с ним в контакт.
Безрассудные люди, такие, как Пенни, часто прибегают к половым взаимодействиям, пытаясь обрести чувствование собственного тела. Эта компульсивная активность порой создает впечатление, что они гиперсексуальны. На самом деле их можно скорее назвать недостаточно сексуальными, поскольку их действия порождаются потребностью в эротическом стимулировании, а не чувством сексуальной заряженности или возбуждения. Половая активность такого рода никогда не приводит к оргиастическому удовлетворению или завершенности, оставляя человека опустошенным и разочарованным. Несколько позже, в ходе терапии. Пенни сказала о «возбуждении разочарования». Она имела в виду, что сердцевину каждого приключения составляет надежда, что именно оно станет значимым, а также страх того, что оно может окончиться катастрофой. Такая смесь надежды и страха лежит в основе психологии безрассудства. Она ослепляет человека, не позволяя увидеть реальность и повергает его в ситуации, которые только разрушают личность.
Пенни не принимала себя как женщину. Она заметила: «Я могу существовать как женщина, но я сомневаюсь, что смогла бы наслаждаться этим». Если нет удовольствия, принятие означает подчинение судьбе. Для Пенни такой судьбой являлась униженность, деградация и, в конце концов, отверженность и уничтожение. Она подчинялась судьбе, потому что чувствовала ущербность и развращенность своего существа. Учитывая то, как она жила и что делала, она чувствовала, что никто не может уважать ее, и меньше всего она сама. Вот ее слова: «Я чувствую себя как товар, которым уже попользовались, как треснутая фарфоровая чашка». Затем она ухватила смысл своей оговорки и воскликнула: «Что я говорю!»
Человек не выбирает свою судьбу; он только реализует ее. Он связан своей судьбой до тех пор, пока принимает ценности, которые ее определяют. Если ты женщина, значит ты неполноценна, и тогда дело Пенни проиграно. Но она была слишком умной, чтобы согласиться с такой оценкой. Она чувствовала на себе не клеймо женственности, а клеймо женской сексуальности. Замужество и материнство — это добродетели, но сексуальное удовольствие — это грех для девушки. Пенни не сознавала, что думает именно так, она рассматривала себя с точки зрения современной искушенности, которая принимает секс. Однако, ее распутство сообщало о сексуальной вине. Эта комбинация искушенности и вины вызывала безрассудное сексуальное поведение моей пациентки.
Истинные чувства Пенни проявились, когда я спросил ее о мастурбации. Она не могла даже произнести этого слова. Даже мысль об этом вызывала у нее отвращение. Дальнейший анализ ее чувств показал, что она воспринимает свою вагину как нечто грязное и «неприкасаемое». Она отвергала нижнюю половину тела, а временами и все тело целиком как источник удовольствия. Стыдясь своего тела и боясь его ощущений. Пенни не могла оставаться сама с собой наедине. Она не могла повернуться к себе, то есть к собственному телу, чтобы почувствовать комфорт и уверенность. В своем безрассудстве она пускалась в сексуальные переживания, которые усиливали ее вину и стыд.
Удовлетворение при мастурбировании является индикатором того, что человек может «сделать это для себя». Если такая способность отсутствует, человек переживает состояние безнадежности, у него возникает необходимость найти кого-то, кто сделает это для него. Поскольку у нищего нет выбора, он часто прибегает к безрассудным действиям. Потребность Билла штурмовать скалы была не менее отчаянным маневром, чем сексуальное распутство Пенни. Опасность должна была обеспечивать возбуждение, которое никогда не удавалось добыть через самопереживание своего тела. Проблема состоит не в мастурбировании ее, а в сексуальной вине и отвержении тела. Неспособность мастурбировать, получая удовлетворение, является важным симптомом этой вины.
Техника выживания Пенни состояла в том, что она погружалась в виноватость, пока не начинала чувствовать ужас, что «это никогда не произойдет». Такое поведение сулило некое странное спасение. Человек учится тому, что может выжить с помощью порока или развращенности. Не в его власти отстранить своими прегрешениями смерть. Бояться сексуальности — это нечто меньшее, что позволяет, несмотря на мучительность переживания, сохранить рассудок.
Тот, кто утратил контакт с собственным телом, сталкивается с угрозой шизофрении. Отчаянный маневр — это крайний способ сохранить контакт. Распутство Пении предоставило ей возможность переместить чувство стыда с тела на действие. Вызов, который Билл бросал высоте, помещал его страх тела на отвесную стену. Стыд и страх можно вытерпеть, если проецировать их на внешние события. Отчаянный маневр — это способ сохранить рассудок, перемещая ужас на актуальные ситуации. Ум может быть наполнен специфическими страхами; он чувствует, что уязвим перед неизвестностью. Если такой маневр не удается, последнее безрассудное движение, направленное на то, чтобы избежать обреченности, — суицид.
Секс и смерть неизбежно вплетены в расщепление личности. Страх секса — это страх смерти. Когда человек борется за выживание, все, что угрожает потерей самоконтроля, смертельно опасно. Сексуальные чувства представляются именно такой опасностью. Еще одна моя пациентка отчетливо выразила это. Она сказала: «Я борюсь за выживание. Если отпущу себя, что-нибудь овладеет мной и выгонит на край пропасти». Билл пытался увериться, что его не могут поставить на край скалы. Пенни беспрестанно уклонялась от глубокой «кончины». В каждом случае побуждающей силой была сексуальность. Но этот демон неизменно поднимал голову, что видно из следующего замечания: «Я чувствую сильные сексуальные чувства и боюсь умереть». Эти слова, принадлежащие замужней женщине, выражают не страх сексуальной активности, они сообщают только о страхе сексуального чувства. В этом смысле распутство Пенни усиливало ее сексуальное чувствование, удерживая ее, таким образом, от большего ужаса. Как правило, этот ужас все же выплывает на поверхность. Вот что она говорит об этом: «Со мной происходит что-то, что ужасает меня. Когда я просыпаюсь, но еще перед тем, как полностью очнуться ото сна, я сознаю, что мое сердце сильно и громко бьется, и что я не могу дышать. Я понимаю, что если сию минуту не вздохну, то умру. Голова разрывается, и грудь будто вот-вот лопнет. Это похоже на описание сердечного приступа, которое я как-то читала».
Позже Пенни пересказала сновидение, которое объясняло ее ужас: «Я была в спальне и смотрела через какое-то препятствие в другую комнату, в которой видела саму себя. Мне было очень страшно, и я проснулась с бьющимся сердцем. Открыв глаза, я подумала о своем сне и поняла, что препятствием были мои родители, которые в постели занимались сексом. Это заставляло меня почувствовать ужас.»
Почему это видение ужаснуло ребенка? Почему ему так трудно принять мысль о половом взаимодействии родителей? Если физическая близость в детском уме ассоциирована со страхом и стыдом, половой акт будет рассматриваться как нападение на эго и тело. Ребенок видит это как вторжение в личную жизнь, удар по личности. На более глубоком уровне реакция ребенка на то, что он видит сексуальную близость, отражает бессознательные чувства родителей по поводу полового акта. Ужас Пенни указывает на сознательную или бессознательную боязнь матери. Описывая мать, Пенни отметила, что та была физически непривлекательна, индифферентна, и что она была женщиной, которая не получала удовольствия от своего тела. Отец, как она сказала, был бесстрастным и неспособным выразить привязанность. Секс для такого человека — только потребность разрядить напряжение, а для такой женщины — покорное выполнение неприятной обязанности.
Качество физической близости между матерью и ребенком отражает чувства матери по поводу сексуальной близости. Если половой акт опротивел, это чувство портит всякий интимный телесный контакт. Если женщина стыдится своего тела, она не может использовать его грациозность при вскармливании ребенка. Если ее отталкивает нижняя половина тела, она будет чувствовать смутное отвращение к этой же части тела ребенка. Каждый контакт с малышом является для него случаем пережить удовольствие в близости или почувствовать стыд и страх. Если мать боится близости, ребенок будет ощущать страх и интерпретировать это как отвержение, у него постепенно разовьется чувство стыда за собственное тело.
Фундаментальная травма шизоидной личности — отсутствие приятной физической близости между матерью и ребенком. Недостаток эротического телесного контакта переживается ребенком как брошенности. Когда потребность малыша в таком контакте остается без ответа, когда она не встречает теплого отклика, это связывается с чувством, что никто о нем не заботится. Бывает, что настойчивое требование со стороны ребенка вызывает ненависть родителей. В таком случае желание близости подавляется, чтобы избежать боли, которую порождает неисполненное влечение. Ребенок учится подавлять чувство и желание, чтобы выжить. Для него чувствовать страстное стремление — значит быть оставленным, что эквивалентно смерти. Поскольку целью его влечения является близость, избегание близкого телесного контакта держит ребенка в страхе, что его бросят.
Если потребность в близости, телесном контакте и оральном эротическом удовлетворении не исполняется в первые