– Мне не нужен миллион, – упрямо помотала головой я. – Мне нужен только он.
– Ну, как знаешь, – вздохнула она. – А у бабушки опять давление подскочило. Завтра к ней пойду, буду там. Ты тут сама еду разогрей.
– Ладно, – кивнула я и пошла спать. Не так это просто было – заснуть после такого вот разговора. Если бы я только могла! Вот так, как мама, да и Катерина тоже – в один голос. Брось его, подумай о будущем… В тот момент я только и могла думать о нем, о том, как он прекрасен, пусть даже и не красив в классическом смысле этого слова, зато весел, остроумен, умен, обаятелен и уверен в себе. И во всем разбирается, все знает, все умеет и вообще живет какой‑то совершенно другой жизнью, не такой, какой жила и буду жить я. И вроде бы рядом, ан нет – как в параллельной реальности. Я знала, что живет он где‑то на «Речном вокзале», в районе Ляпидевского, в высокой квадратной башне с серыми балконами. Как‑то, проезжая мимо, он махнул рукой и сказал: я здесь живу, ты знала?
– Нет, не знала, – ахнула я, пытаясь хоть что‑то разглядеть в заднее окно, пока машина быстро отдалялась. Конечно, мне было интересно все, что касается его жизни, о которой он мне не так много рассказывал. Скорее, приходилось догадываться по обрывкам фраз. Я знала, что он, кажется, хотел быть врачом, но потом решил заняться бизнесом. По всей видимости, довольно успешно. Еще я поняла по разговорам, что живет он с мамой, которая все время ему звонит и звонки которой он частенько сбрасывает. Еще (хоть это и больно для меня) я поняла, что до меня у него была другая девушка, с которой он как‑то нехорошо расстался. Один раз, думая, что я ничего не слышу, он довольно громко сказал кому‑то:
– Настя – это кончено. И пусть теперь локти кусает – мне все равно. Я даже знать не желаю, как она там живет. Это все в прошлом, так и передай. Скажи, у меня теперь другая!
– Другая – это я, – пробормотала тогда я себе под нос и улыбнулась. Любая ниточка, которая связывала нас, как бы ни была слаба и надуманна, мною отыскивалась и вытаскивалась на свет. Я знала немного, но достаточно, чтобы понять, что до меня он жил какой‑то сложной, полной событий жизнью. А вот я до него словно бы и не жила. Как будто родилась на свет в возрасте восемнадцати лет, на Беломорской улице, стоя в очереди в кассу. И как теперь обойтись без него – не представляла и близко. Пока его нет рядом, я не жила, я существовала. Ходила на лекции, переписывала какую‑то ересь с доски, заучивала ее наизусть, а сама ждала, ждала, ждала… Училась я неплохо, главным образом потому, что однажды он, Сергей, сказал:
– Люблю умных и красивых женщин. И ненавижу тех, кто хочет всю жизнь просидеть на диване.
– Я тоже, – кивнула я с готовностью и тут же решила учиться на одни пятерки. Никому и никогда не удавалось так замотивировать меня на учебу. Даже Катерине.
– Хоть какая‑то от него польза. Может, ты и вправду станешь маркетологом, – только и удивлялась Катерина. Но все‑таки, на всякий случай, она хранила и лелеяла свое недоверие к Сергею, хотя даже не знала его толком, только с моих слов, а знакома и вовсе не была (Сергей не хотел знакомиться ни с кем, не только с моими родителями, чему я была по большому счету рада), если не считать мутной фотки, сделанной на дешевый мобильник, которым я все‑таки обзавелась, хоть и не всегда имела возможность держать положительный баланс. Откуда у студентки положительный баланс? У студенток все отрицательное!
– Мне все равно, кем я стану. Главное, чтобы он был счастлив.
– Идиотизм в действии! – констатировала факт Катерина. – Любовь сводит человека с ума и превращает в простейшее одноклеточное. А тебе не интересно, будешь ли счастлива ты?
– Нет, – я искренне пожала плечами. – Я буду несчастна, если он будет несчастлив. Я люблю его, и ты не должна над этим смеяться.
– Отличная позиция! – Катерина была полна скепсиса. Она сидела на перилах и пила простую воду из бутылки, потому что считала, что от газировки и кофе портится цвет лица. У меня же и так, без кофе и газировки, цвет лица был болотный, я не спала полночи, готовилась к зачету, после того как целых полтора часа разговаривала с Сергеем. – Любовь. И что, что ты надеешься получить взамен такого подвига? Хочешь стать женой декабриста? Или просто женой?
– Когда любишь – просто любишь, – я попыталась пояснить что‑то, хотя прозвучало это глупо. Как и многое из того, что я говорила.
– А если он не будет тебя любить? Что, если он только балуется с тобой? И вообще не собирается жениться?
– И пусть. Я и не думаю, что он может на мне жениться! Такие вообще должны жениться на других женщинах… – я потупилась. – На других.
– На каких? Что в тебе не так?
– Все не так. Я вообще не понимаю, что он во мне нашел.
– Влюбленную идиотку он в тебе нашел. Которую – щелкнешь пальцем – она уже тут. Это ж просто праздник какой‑то! – дразнила меня Катерина, болтая ногами. Она не хотела ничего понимать про мою любовь.
– А что, с тобой никогда ничего подобного не может случиться? Вдруг ты влюбишься и будешь тогда рыдать на моем плече! – развела руками я, но она только усмехнулась. Катерина была ой как популярна в наших институтских кругах. Да что там: миниатюрная, симпатичная, умеющая себя подать восемнадцатилетняя красотка со взглядом королевы – да за ней толпами ходили.
– Я предпочитаю, чтобы любили меня! – фыркнула она. – И не побегу по одному звонку к кому‑то там в постель!
– А я побегу! – честно признавала я. Конечно, я готова была побежать по любому его зову, тем более что это происходило ужасно редко и нерегулярно. И меня меньше всего интересовало, что именно он об этом подумает. Я вообще не воспринимала все это как реальность. Казалось, что достаточно одного неловкого движения, одного неправильного слова – и он исчезнет и не позвонит мне больше никогда.
– Ты что так смотришь? – спросил он меня как‑то, когда мы ехали куда‑то к его друзьям. То, что он решил представить меня каким‑то своим друзьям, просто окрылило. Меня, каждый день боящуюся, что все кончено! Разве повезут к друзьям, пусть даже и к самым дальним, если хотят девушку бросить? Я сидела рядом и рассматривала каждую черточку на его лице, линию его подбородка, голубые, чуть узковатые, постоянно смеющиеся глаза.
– Я просто… стараюсь тебя запомнить, – смутилась я.
– Зачем? – усмехнулся он удивленно. – Чтобы потом по памяти фоторобот составлять?
– Фоторобот? – улыбнулась я. Да уж, он такой – обязательно что‑то скажет, и я буду смеяться. В его присутствии, просто когда он рядом или даже просто в трубке телефона, внутри становилось так тепло и радостно, и маленькие солнечные зайчики плясали в крови, вызывая желание улыбаться до ушей, плясать без устали хоть всю ночь. Странная химия происходила во мне, стоило Сергею нарисоваться где‑то рядом.
– Ну, а зачем тогда тебе меня рассматривать? Мне аж жжется, ты во мне таким взглядом дырку прожжешь! – улыбнулся он и положил руку ко мне на коленку. Я замерла и хрипло ответила:
– Я просто хочу все помнить потом.
– Потом? Когда потом? – удивился он.
– Когда ты меня бросишь, – пояснила я. Он даже несколько растерялся, что случалось с ним не так часто. И притормозил на светофоре, хотя обычно проскакивал на желтый и даже на красный, если тот только включился. Сергей любил водить и делал это с настоящей лихостью, от которой захватывало дух.
– А ты так уверена, что я тебя брошу?
– Уверена. Обязательно бросишь, – кивнула я и посмотрела в окно. По улице ручьями текла вода, кажется, стояла весна, хотя ночи еще были темными. Или это просто память подводит меня? В любом случае, первый курс подходил к концу, хотя я этого так и не заметила. Весь год как в бреду. Первая большая любовь.
Между прочим, мы с Сергеем, вопреки всем прогнозам моей мамочки и подруги Катерины, довольно долгое время сохраняли вполне платонические отношения, если не считать поцелуев и объятий при луне (или, правильнее сказать, при свете фар дальнего света от едущих мимо машин). Уж не знаю, почему это не происходило так долго. Уж точно не из‑за моего высокого морально‑нравственного облика. Какое там, я бы рухнула в его постель раньше, чем он бы закончил произносить мое имя. Подозреваю, что сам Сергей долгое время никак не мог решить, нужна ли ему вообще такая вот малолетняя влюбленная деваха, готовая ради него бежать из дому на край света. Даже в Бутово, к его друзьям, по одному звонку, причем своим ходом. И никакого уважения к себе. Ни капельки. Думается, не было до меня в его жизни такой вот дуры, которая восприняла его появление как своеобразный свет в конце тоннеля. А его самого – как натурального пророка, несущего свет правды и любви. В общем, думал он, думал – а оно ему надо или нет? Сложный это вопрос. Ведь стоит приручить такую – и бед не оберешься. Но, видимо, надумал – примерно к середине июня, когда я вся была сконцентрирована на том, чтобы сдать сессию, как и положено настоящей и умной женщине, которых он предпочитал.
– Как ты там, деточка моя? – как всегда, покровительственным тоном, улыбаясь, спросил он, встречая меня из института. – Все уроки сделала?
– У меня сессия! – гордо напомнила я.
– А, то есть ты большая уже девочка? – поддел он.
– Я уже давно большая девочка, – обиделась я, но он только рассмеялся, притянул меня к себе и прошептал на ухо:
– Тогда тебе давно пора стать женщиной! – отчего у меня сердце ушло в пятки и оставалось там до самой глубокой ночи. Нет, не то чтобы у меня не было никакого эротического опыта в жизни. Бывало, как же. Но женщиной я себя не чувствовала до того дня, когда именно Сергей решил, что мне пора ею стать. В жизни каждой женщины есть именно тот мужчина, который меняет все. Что ж, для меня, определенно, им стал Сергей.
В тот день он был какой‑то взъерошенный, нервный, на взводе. Кажется, даже немного пьяный, хотя за рулем это опасно и дорого. Впрочем, он всегда любил говорить, что риск – благородное дело. И пьяным иногда ездил. Нечасто, но что сказать – случалось. Из песни слов не выкинешь. Кстати, на гаишников ему почему‑то везло. Умел он их уболтать, если что. Так что… мы поехали. Первый раз я попала к нему домой. И от того, что я увидела там, мне захотелось любить его, Сергея, еще больше, еще крепче и неистовее. Быстрее, выше, сильнее! А также громче, страстнее, гибче, и вообще, все, чего бы он ни захотел. Его дом – это был дом моей мечты. Именно такой, в каком я хотела бы провести всю жизнь, и именно такой, какого у меня никогда не было. Дом его мамы, Елены Станиславовны Сосновской, оказался устроен с любовью, вкусом и умением, а также с деньгами в размерах, о которых мы – Сундуковы – никогда и не мечтали. И не потратили, наверное, за всю жизнь. Даже если считать с бабушкой.
– ВАУ! – только и смогла я сказать, проходя чуть ли не на цыпочках через огромный холл трехкомнатной квартиры, увешанный какими‑то картинами. Бархатные портьеры, пальма, стеллажи до потолка – с книгами в таком количестве, что просто свихнуться можно, если бы их, к примеру, все перечитать. Это вам не социологию сдавать по лекциям в тетрадке. Это было настоящее хранилище знаний, а не холл.
– Нравится? – с улыбкой спросил Сергей, утягивая меня за собой – в кухню.
– Не то слово. И ты тут живешь? Ой! – я увидела на кухонном столе, покрытом шелковой, нереально белоснежной скатертью, недовольно смотрящего на меня зеленоглазого кота, пушистого, как мамина шапка из зайца. И примерно такого же серого дымчатого цвета.
– Это наш Валечка! – нежно произнес Сергей и погладил «Валечку» своей большой рукой. – А это Диана, Валечка. Не царапайтесь, ладно?
– Я уж точно не буду, – усмехнулась я.
– Как знать. Прошлая моя девушка этого кота пыталась из окна выбросить, – поделился Сергей. – Посмотрим, как ты с ним споешься. Имей в виду, для моей мамы этот кот даже дороже меня.
– Не может быть, – улыбнулась я. – Так ты что же, назвал меня своей девушкой?
– Ну, а ты против? – игриво улыбнулся он. Надо ли говорить, была ли я против. Я трепетала от одной мысли, что он, Сергей, может быть, все‑таки хоть немножечко, но тоже любит меня. И наша первая ночь стала для меня чем‑то невероятным, по‑настоящему большим и сказочным, хоть это все и не было связано с каким‑то там физическим удовольствием. Какое там удовольствие, в моем‑то случае. В первый‑то раз. Но к чести Сергея надо заметить, что, по большому счету, первый раз как раз таким и должен быть. Когда страстно влюбленная и теряющая голову от этой любви девушка, готовая практически на что угодно, достается взрослому мужчине, который, по крайней мере, не будет задавать вопросов «а ты не залетишь?» или: «тебе было хорошо?» – глядя в глаза испуганным заячьим взглядом. Именно так выглядел мой настоящий первый раз. Но я решила, что все, что было в моей жизни до этого, – не в счет. Именно эта ночь и именно этот мужчина, а больше ничего и никого для меня не существовало, нет и уж точно никогда не будет. Помню, в тот момент я любила его так, что мне хотелось ради него умереть. Но все выжили, через несколько часов он попросил меня уехать домой, но только предварительно помочь убраться в квартире.
– Мама завтра с утра приедет из командировки. Она у меня – вице‑президент банка, – гордо добавил он.
– Здорово, – кивнула я, сочтя за лучшее не поминать сейчас карамельно‑шоколадную карьеру моей мамочки. Не сейчас. Мы убрали следы нашего грехопадения, выпили еще немного вина, а потом он проводил меня до остановки троллейбуса (не мог же он сесть за руль таким пьяным) и поцеловал на прощание. И с пожеланием вести себя хорошо и быть примерной девочкой я была отправлена домой.
Глава пятая,
в которой все меняется к лучшему, за исключением бабули
Я же женился на тебе, что еще я должен делать по дому?
«Мужчины о любви»
Отношения – это всегда какая‑то дребедень и взаимное недопонимание в рамках завышенных ожиданий и заниженных возможностей. Но все‑таки хорошо, когда они есть. Отношения, я имею в виду. Потому что у нас с Сергеем долгое время были не отношения, а вообще черт знает что. У меня с ним была Большая Любовь со всеми вытекающими отсюда последствиями, то есть бессонными ночами, слезами у Катерининого плеча, придуманными поводами для звонков, когда я с замиранием сердца ждала, возьмет он трубку или нет, а потом срывающимся голосом спрашивала:
– Ты извини, я тебя не отрываю от чего‑то важного?
– Нет, детка, нет. Все в порядке, – отвечал он равнодушным голосом. – Я на работе. Что случилось?
– Ты знаешь, я хотела узнать, – по возможности беззаботно говорила я, а дальше следовала какая‑нибудь хрень, которую я долго и мучительно выдумывала под Катеринины смешки. – Я хотела уточнить, какую модель компьютера стоит сейчас покупать.
– Ты хочешь купить компьютер? – удивлялся он, потому что прекрасно знал, что у меня денежных средств не то что на покупку компьютера – на покупку колготок лишних не случается. И никакой дополнительной денежной эмиссии со стороны родных и близких не предполагалось. Но за спрос‑то денег не берут! А у Сергея была фирма – компьютерная. И он в этом разбирался. И долго мне потом объяснял, что «Celeron» брать ни в коем случае нельзя, а «пень» – как раз бери смело, только они дороже. И вообще, может, лучше взять ноутбук.
– Ты считаешь? – я слушала его с восторгом и думала: какой же он у меня умный. Ключевое слово – у меня.
– А вообще, когда соберешься, ты мне звони. Я съезжу с тобой, а то ты точно какой‑нибудь чемодан купишь вместо прибора.
– Это ты прав, – соглашалась я. Если бы было можно, я бы покупала компьютер каждый день, но, к сожалению, эта отмазка работала раз, ну два. А дальше придумывалось что‑то еще. Потому что, и это надо с грустью признать, сам он звонил мне редко. И (тоже с грустью признаю) частенько не совсем трезвый. Или не совсем в хорошем настроении. Если кто‑то его завел. Или он с мамой поругался. К счастью, со своей крутой банковской мамой он ругался достаточно часто. А потом звонил мне. И все‑таки этого было, конечно же, недостаточно, чтобы считать, что у нас есть Отношения. По большому счету, хоть мы и спали вместе и даже однажды ездили в пансионат где‑то под Завидово, а все же у меня не было никакой уверенности, что я у него – единственная. И что он реально считает меня своей девушкой.
– Он что, тебе изменяет? – ужаснулась Катерина, когда, уже захлебываясь ревностью и муками, я все‑таки поделилась своими подозрениями с ней. – И ты что, это терпишь?
– Я не знаю. Я не уверена. Просто он мне не звонил уже две недели, а когда я ему звонила, он, кажется, сбрасывал мой номер, – рыдала я.
– Ты должна это прекратить! – решила Катерина, но я взвыла так, что она только рукой махнула. Честно признаюсь, не знаю, что бы я делала тогда, если бы не она. Я проводила практически все свободное время у нее, на первом этаже, стараясь как можно реже сталкиваться дома с мамой. Пусть уж хоть как‑то выдохнет, верно? Я была как раненый зверь, которому надо отлежаться в густой траве, поесть правильной травки. Которому нужно время. И трудно отвечать на вопрос: «Когда ты думаешь браться за ум?» С появлением мобильника мне не надо было сидеть дома и ждать звонка у аппарата с длинным серым проводом, уходящим под плинтус. Свободу попугаям! Я сидела у Катерины, смотрела, как она бродит по Интернету, слушала ее бесконечные сплетни о бесконечном числе подруг, знакомых, родственников, знакомых родственников – Катерина любила поболтать, я же говорить могла с трудом и только о Сергее, так что молчала и слушала. И ждала звонка. Потом начался второй курс, он дошел до середины, но практически ничего не изменилось. И если бы не редкие, но вполне регулярные появления Сергея в моей жизни и в моей постели, я бы смело могла сказать, что он ко мне охладел. Но он все‑таки появлялся, уж не знаю почему и зачем. Через столько времени даже я уже начала подозревать, что не очень‑то он меня и любит. И все же… Я ничего не могла с собой поделать. Наверное, любовь – все‑таки болезнь. И очень трудно излечимая при этом.
Зимой, на втором курсе, практически сразу после Нового года, умерла бабушка. Инсульт. Мама приехала, когда было уже поздно. Бабушка лежала на диване и смотрела на свою собственную фотографию в молодости пустым, стеклянным взглядом.
– Если бы я приехала на пару часов раньше! – всхлипывала мама, рассказывая мне об этом.
– Ты бы ничего не смогла сделать, – успокоила ее я. Никогда не думала, что мама будет так переживать, особенно если учесть, что она бабушку не слишком‑то сильно любила.
– Говорят, при инсульте самое важное – успеть сразу какие‑то препараты вколоть. Тогда еще есть шанс.
– Ей было восемьдесят девять лет. Какие шансы? – с чисто мужской циничностью встрял папа. Но мы с мамой хором посмотрели на него взглядом «как ты можешь, ты – сын, называется!» и хором зарыдали. Мне‑то вообще в то время, чтобы зарыдать, достаточно было сказать: «Маленький несчастный котенок». Или даже просто грустно на меня посмотреть. А мама распереживалась.
– Она всегда была ко мне добра! – всхлипнула она и добавила: – Надо похоронить хоть по‑людски!
– А чего ж, конечно, – осмотрительно закивал папа. Я же, немного погодя, когда мать успокоилась и уснула, а отец пошел делиться горем к «стекляшке», залезла в маленький чуланчик, какие только в наших старых пятиэтажках и бывают, набрала номер Сергея и вздохнула. Да, даже в этот момент единственное, до чего я додумалась, – это позвонить ему.
– Плюшечка? – устало и сонно ответил он, хотя на дворе был ясный день.
– Сереж, у меня бабушка умерла, – сказала я и горько разревелась.
– Мне так жаль, – проникся сочувствием он и, к моей вящей радости (если будет уместно употребить это слово в прилагаемых обстоятельствах), приехал тут же, то есть минут через сорок по пробкам, чтобы меня утешать. Сейчас, по прошествии всех этих лет и событий, думаю: как же это могло быть, чтобы я была такой дурой? А вот была, поди ж ты. И когда он меня утешал, я искренне верила, что это значит, что я ему небезразлична. Ведь примчался же! Ведь не сказал, что занят, зайдите на недельке. Или оставьте записку у секретаря. И даже поехал со мной на похороны, хоть это и означало, что его увидит моя мама. И папа попробует с ним выпить за упокой бабушкиной души. А он, Сергей, будет вести себя мудро и воспитанно и не станет замечать, что папа с самого утра был не на твердых ногах.
– Пусть земля ей будет пухом, – даже сказал он, отчего мама моя прослезилась и в коридорах прижала меня к стене и сказала:
– А он не так уж и плох, оказывается, держись за него.
– Я держусь, – кивнула я. Хотя было бы правильнее сказать, что я в него вцепилась. И тем не менее именно после бабушкиных похорон наши так называемые отношения сдвинулись с мертвой точки. Он зашел ко мне домой и пробыл там достаточно долго, хоть я и боялась до ужаса этого момента – когда он увидит мой дом. Сравнения он не выдерживал никакого, особенно с Ляпидевского. Особенно с бархатными тяжелыми портьерами, которые до Ляпидевского я видела только в кино о дворянской жизни.
– Мило, – кисло кивнул он, осматривая мою комнату. Старые, местами отслаивающиеся обои, желтый в пятнах потолок (он немного подтекал в дождь, этаж‑то пятый), серые, пыльные деревянные оконные рамы. М‑да, не Версаль.
– Ты понимаешь, нас же должны снести. Мы тут все сидим и ждем, делать ничего не можем.
– Снести? – озадаченно посмотрел он. Я пояснила:
– Дом снести. Обещали до двенадцатого года, а там как пойдет. Места тут вроде как дорогие, так что… Сначала до десятого хотели уже сносить, даже прописку, сказали, закроют, а теперь вот перенесли. И представляешь, весь дом сидит и ждет. Даже ремонта не сделаешь, а что будет – непонятно. Так и ждем, когда наш «Титаник» затонет.
– «Титаник», говоришь, – усмехнулся он. – Где ж тот айсберг? Может, динамиту подложить?
– Тоже вариант. Аркашка под нами живет – он уже предлагал. Написать листовки, чтобы народ весь на дачи уехал, – и рвануть.
– Ага, ладненько. Чаю сделаешь? – перевел тему Сергей. А в целом, он адаптировался в нашей трущобе вполне нормально. И с удовольствием стал у меня бывать, особенно потому что после бабушкиных похорон мама с папой решили переехать. Сначала мама думала, что, может быть, мы будем ту квартиру сдавать и все такое. Деньги – штука хорошая, но вдруг выяснилось, что хоть бабушка и клялась‑божилась оставить квартиру маме, завещания она никакого не написала.
– Вот ведь вредная старуха, светлая ей память! – бушевала и свирепствовала мамуля. – И что, получается, все перейдет этому остолопу!
– И что? – разводил руками остолоп, то есть папуля.
– И то! Мало я с тобой промучилась, чтобы ты еще на старости лет единственное имущество пропил у «стекляшки», будь она проклята! – умело аргументировала она. – А ты хоть о дочери подумал?
– А что с дочерью‑то не так? Отличная дщерь! – ерничал отец, глядя на меня.
– Так и подумай ты, ирод, – ей же замуж надо. Давай переедем, а эту квартиру – ей.
– Да я ж разве против, – под весом улик рухнул отец. Для него, конечно, отъезд в такую даль, как Октябрьское Поле, был как ножом по сердцу: вся его публичная жизнь, светские мероприятия и общественно‑бесполезный образ жизни оставались здесь, у «стекляшки» и на лавочке около окошка приема стеклотары. Однако перед таким аргументом, как счастье влюбленной как кошка единственной дочери, папа устоять не мог.
– Так, может, ее туда поселим? – спросил он после некоторых колебаний. На его взгляд, это был идеальный вариант – и волки сыты, и овцы мирно пасутся, а главное, от «стекляшки» не надо уезжать.
– Да что ты. И сами так и проживем всю жизнь в этой помойке? – возмутилась мать.
– Почему помойке? – удивился папа. Для него текущие в ванной краны или отлетающий от пола линолеум проблемой не являлись. Он и не замечал этого ничего, зачастую проваливаясь в сон еще на лестничной клетке. А вот мама в глубине души, видимо, мечтала все‑таки об уюте и накрахмаленных кружевных скатертях.
– Да потому что там метро рядом. Там кухня – восемь метров. Покрасим потолок. Сколько можно, всю жизнь ждем у моря погоды. Может, эти дома вообще никогда не снесут, будь они прокляты.
– Но я тут привык! – взмолился папа.
– Знаю я, к чему ты привык, – фыркнула мать. – Переедем, пропишемся, а дочь пусть приватизирует тут все. И сносит.
– Мам, ты уверена? – ахнула я. От открывающихся передо мной жилищных перспектив захватило дух. Кто в девятнадцать лет не мечтает о собственной квартире? И кого в девятнадцать лет волнует, отходит ли линолеум? Я была готова строить свое счастье хоть вообще без линолеума.
– А что, дочь? Конечно, так будет лучше! – смирился отец. Мать же, как только вышел срок, сама оформила все документы, дабы не тревожить (по ее словам) нервы отца, а в особенности не допустить к его рукам от греха подальше ни одной квартирной бумажки, потому как пропьет как пить дать (простите за каламбур). А потом прописалась в квартире, притащив папашу в ЕИРЦ как шелудивого котенка, за шкирман. И уже на законных основаниях, запрятав документы и папин паспорт (папа все ворчал, что она с ним ведет себя, как прораб с гастарбайтерами), мама наконец собрала чемоданы.
– Ну, дочь, не забывай нас! – торжественно обняла меня она и прослезилась. После этого мы целый день возили на тележке их вещи, используя для переезда наземный общественный транспорт, иными словами, троллейбус. Грузовика нанимать не стали, так как никакой мебели из дома они не забирали, у бабушки и своей мебели из старого ДСП имелось предостаточно. Вечером, сидя на тюках и коробках, попили чаю, откопали чемодан с постельным бельем, застелили кровать, бывшую до этого бабушкиной. Постояли перед бабушкиным портретом, перекрестились, и я отбыла домой – в свою теперь уже совершенно квартиру номер тринадцать в девятом доме по нашему бульвару. Свезло, так свезло. И Сергей, кажется, везение это оценил тоже.
– Слушай, я у тебя останусь? – спросил он как ни в чем не бывало буквально на третий день после маминого переезда. – А то я выпил, мать дома достала ворчать!
– Да что ты, конечно, оставайся, – радостно заверила его я. – Ты же знаешь, я буду просто счастлива. А хочешь, вообще у меня живи!
– Ну… не будем загадывать так уж далеко, – довольно улыбнулся он. – Живи! Я еще не готов вот так серьезно. Но…
– Я не это имела в виду, – смутилась и сдала назад я. – Просто, если тебе так удобно, ты можешь оставаться столько, сколько надо.
– Да? Ну, спасибо, – пробормотал он и заснул. Я понимала, что Сергей не привык жить в таких условиях. И портьеры из тяжелого бархата, даже если бы я исхитрилась и купила их, тут негде было бы повесить. Но он остался раз, остался два – он тогда, кажется, сильно конфликтовал с мамой. Она не одобряла его бизнес, считала это какими‑то детскими игрушками. Она не одобряла его друзей, его любовь к хорошей компании и особенно к хорошему спиртному в этой самой компании, не любила его жизненной позиции и требовала от него чего‑то, чего он, по‑видимому, дать ей никак не мог. А я не требовала ничего, краснела, когда он выходил из ванны с брезгливым выражением на лице, потому что там на стенах появлялся, пардон, грибок. Я терла, терла, но он не оттирался, а наплывал заново буквально за неделю.
– Ничего, – смиренно говорил он. – Может, все‑таки покрасить?
– А если снесут?
– Ладно, – махал он рукой. Постепенно в моем доме оседало все больше и больше его вещей. Бритва, лучше которой для мужчины нет. Гель для бритья, запах которого напоминал мне о нем, если он долго не приезжал. Книга по компьютерам, в которой я не могла разобрать ни слова, кроме номеров страниц (ах, какой он умный!). Несколько пар носков: он купил их у нас в промтоварах, на Карбышева, потому что не собирался ночевать, но переночевал, а потом надо было идти на переговоры с кем‑то.
– Слушай, он что, у тебя живет? – хмурилась Катерина. – Смотри‑ка, даже зубная щетка стоит. А это что за таблетки? Алка‑зельцер. Понятно. Дин, ты в своем уме?
– Он не живет. Он… бывает, – уклонялась я от ответа.
– Да? Но он бывает у тебя пять раз в неделю. Как на работе, согласно трудовому законодательству. А в субботу и воскресенье ты даешь ему выходные.
– Кать, я счастлива, – только качала головой я. – Когда он тут, я просто счастлива. Он может бросить меня в любой момент. Ты же понимаешь, это все не для него. Это просто из‑за мамы, они там что‑то совсем собачатся.
– Все собачатся. И что? Я со своими тоже собачусь, но не бегу со своей зубной щеткой никуда. Нет, я понимаю, ему тут у тебя очень удобно. Пиво в холодильнике, обед на столе. И он тут – царь и бог.
– Хочешь, я тебя с ним познакомлю? – предложила я. – Ты поймешь, почему я его так люблю.
– Нет уж, увольте. Такие знакомства не в моих правилах. Или имей в виду: я могу высказать ему все, что о нем думаю. И что вот так пользоваться твоей дуростью – это низко. И то, что нечего тебя дразнить, тебе надо реально строить свою жизнь. Сессию сдала – молодец, скоро третий курс. Думать надо о будущем, а он только тратит твое время. И вообще, не хочу я с ним знакомиться. Я из‑за него к тебе в гости не могу ходить. И ты ко мне почти не ходишь.