– Я буду ходить, Кать, не обижайся! – пообещала я.
Да, это действительно не так просто – совмещать полноценную личную жизнь и дружбу. Особенно если обе эти штуки одинаково важны. Хотя, конечно, нет. Как бы я ни была привязана к Катерине, отношения с Сергеем стали для меня просто всем. Поэтому‑то я так и мечтала, чтобы они с Катериной все‑таки познакомились, может, не подружились, но установили какие‑то нормальные отношения. Чтобы не приходилось вот так разрываться между первым и пятым этажами. Недалеко вроде, но стоило мне засесть у Катерины за чаем и болтовней, которую мы обе так любили, по какой‑то иронии Сергей обязательно нарисовывался у меня дома, звонил, спрашивал, где это я шляюсь так поздно и почему не кормлю любимого мужчину ужином. Катерина фыркала и требовала, чтобы я «уважала себя» и сказала ему, чтобы сам разогревал ужин, раз приехал без предупреждения. А я бежала и грела, и кормила, и слушала, и кивала. И оправдывалась, почему дома такой бардак и почему я опять не купила лампочку для коридора, чтобы он мог ее ввинтить. И где, в конце концов, его любимая домашняя майка.
Да, надо признать, что жить как нормальная супружеская пара мы начали еще до свадьбы. А поженились где‑то через полгода, после зимней сессии третьего курса. Мне было двадцать лет, и хотя за два часа до свадьбы Сергей на меня жутко наорал, потому что я не отгладила его свадебный костюм, я все равно была счастлива до невозможности, когда он надел мне на палец кольцо и сказал заветное: «Да, беру». А к тому, что он вечно мной недоволен и частенько на меня орет, я уже, в принципе, привыкла. Свадьбу мы играли у меня дома, так как его мать категорически отказалась как‑то в этом участвовать. Она считала все это какой‑то позой (я лично слышала, как она сказала вот это словечко: «поза») и решительно проигнорировала наше бракосочетание, чем страшно возмутила моих родителей.
|
|
– Тоже мне – цаца, – весь вечер ворчала мать.
– Она просто не готова, – оправдывалась почему‑то я.
– К чему? К тому, что ее великовозрастный сынок в тридцать с лишним лет женится? А что, надо подождать до семидесяти?
– Мам, не начинай, а?
– Ладно, дочь, тебе жить – она твоя свекровь, – вздохнула мама. То, что у меня будет не только муж, но и свекровь, несколько пугало, особенно своей неопределенностью. Сложно составить мнение, если знаешь о человеке только то, что он очень крут и что у него огромный пушистый кот Валечка. А в целом свадьба прошла без эксцессов. Да, кстати, Сергей с Катериной познакомились лично, вживую, так сказать, именно тогда, на нашей свадьбе. Катерина была моей свидетельницей, а с его стороны шафером выступал какой‑то молчаливый бородатый мужик огромного размера, который только после нескольких стаканов сказал Катерине, что соответственно приметам свидетели на свадьбе обязаны друг с другом переспать.
– Ага, сейчас все брошу. Только бретельку поправлю – и бегу, – ухмыльнулась Катерина. Я тоже улыбнулась, отослала свидетеля куда и положено, то есть туда, куда Макар (кто это этот Макар?) телят не гонял, и тихо спросила Катерину, наклонившись к ее уху:
– Ну, как тебе мой Сережа?
– Ты знаешь, ничего, – к моему облегчению кивнула она. – По крайней мере, он веселый.
– Это да, – выдохнула я. – Веселый. Если бы ты знала, Катька, как же я вас обоих люблю.
|
|
Глава шестая,
в которой мой муж пополняет словарь, а я – холодильник
– Ты считаешь, что моя любовь ничего не стоит?
– Да я могу все подсчитать, до копейки!
«Мужчины о любви»
Чем отличаются неудачники типа меня от так называемых нормальных людей? Да всем! Всей своей неудачнической жизнью, в которой мы плаваем, как утопающие, бросаемые волнами из стороны в сторону. Нормальные люди строят планы, заботятся о будущем, оканчивают институты и уже подумывают о какой‑нибудь подходящей работе, а мы, неудачники, только и стараемся не захлебнуться в волнах, не зная, что случится в следующие пять минут и откуда, с какой стороны снова накроет, чтобы потом отплевываться и пытаться вдохнуть хоть глоток спасительного воздуха. В моем случае спасительным глотком служила Катерина. Мечты о счастливом семейном быте я похоронила практически сразу после свадьбы, и вся моя реальность как раз и состояла из жалких и безуспешных попыток выбраться на твердую почву, с которой муж все время сталкивал меня своими словами, действиями или помыслами. Честное слово, я хотела быть хорошей женой, хотела встречать мужа дома ужином, давая ему отдых после тяжелого рабочего дня! И плакала, когда он, злой как черт из‑за того, что я опять не погладила его рубашку, уходил неизвестно куда и колесил где‑то, наказывая меня. Я рыдала, избивая кулаками подушку, и вопрошала небеса:
– Ну почему, почему я такая неудачница! Почему я не могу ничего сделать правильно?! – а Катерина, вызванная мной, как соломинка, за которую я все время хваталась, гладила меня по голове и утешала.
|
|
– Ты никакая не неудачница. Просто ты устаешь. Ты не умеешь многого. Но ты научишься.
– Я не могу даже обжарить замороженные котлеты – они у меня горят.
– Ты лучше скажи, почему тебя на паре не было? И вчера тоже. Ты что, хочешь сессию завалить?
– Какая сессия! – мотала головой я. Даже не представляла, что одна свадьба может породить столько проблем! Одна коротенькая запись в книге актов гражданского состояния – и я сразу стала должна всем и каждому: кому котлеты, кому позвонить, чтобы не обижались, что не звоню, кому не звонить, чтобы не мешать работать.
– Милая моя, ты думаешь, если ты бросишь институт, то этим укрепишь ваши с ним отношения? – скривилась Катерина. Да, понимаю, как странно было ей смотреть, как я глупо мечусь по квартире, как каждую минуту выглядываю в окно, чтобы посмотреть, не подкатилась ли «Субару» к своему уже ставшему законным месту около пункта приема стеклотары, между двумя тополями. Сережкина машина была самой лучшей во дворе, самой дорогой и красивой. Все считали, что мне сказочно повезло отхватить такого принца. Я тоже так считала.
– Я просто проспала.
– Да не смотри ты. Что с того, что он уехал. Пошли кино посмотрим, – зазывала она, так и не понимая, что же происходит со мной. Хотела бы я и сама понимать, что это было. Но в тот момент я просто не могла ни о чем думать, кроме того, что вдруг Сергей уехал, чтобы больше никогда не вернуться. Вдруг эти чертовы сожженные котлеты (мать их дери, надо же было!) оказались той самой последней каплей после всех моих остальных преступлений?
– Ты просто ужасная жена, если честно, – говорил Сергей частенько и вздыхал, показывая, как много ему приходится терпеть. А иногда добавлял: – Права была мама. Да, надо было жениться на ком‑то, кто умеет хоть готовить.
– Сереж… – только мычала я.
– Что Сереж? Что, а? Почему посуду‑то не помыла? Нет, ты посмотри, какой бардак! Ты только посмотри, в каком бардаке я вынужден жить!
– Я убирала! – это было жалко, все мои попытки объясниться, крики о том, что как можно убраться в кухне, где потолок протек и оставил грязные разводы на стене, а обои от этого и вовсе отвалились. А что в комнате на потолке пошла трещина и отваливается штукатурка. И что я каждый раз, сидя в кресле в маминой (бывшей) комнате, боюсь, что еще один здоровенный кусок свалится мне на голову. А провода все давно держатся на соплях и не выдерживают нагрузки – даже утюга. Выбивает пробки. А как рубашку гладить без утюга, я не понимаю!
– Если бы ты росла в нормальной семье, ты бы была другой, – иногда в полном отчаянии бросал он. И я соглашалась, соглашалась с чем угодно, только бы он не нервничал, только бы… не напился опять. И не уехал неизвестно куда, оставив меня одну в маленькой комнате перед телефонным аппаратом. Да, он выпивал. Собственно, что в этом нового? И странного. Кто в России не пьет? Либо мутант, либо моральный урод. Это не я, между прочим, сказала. Это так в песне поется, я по радио слышала, когда с Сергеем ехала к его маме. Сергей любил песни про шашлычок под коньячок, любил Цоя и Виагру, да и сам шашлычок любил тоже. С коньячком. Он всегда подпевал радио и всегда знал слова, уж не знаю, откуда они в его голове оседали. Память хорошая. Или просто проводил в машине кучу времени. Если бы можно было в машине жить, я уверена, мы бы переехали туда. Кстати, машину, как оказалось, ему подарила мама. Вернее, не совсем подарила, она поручила ему какой‑то контракт по поставке оборудования в свой банк, а уж потом он купил «Субару». Но она всегда говорила:
– Не ты купил, а я подарила. Как же, купил бы ты сам? Ты сам и на бампер не заработаешь!
– Мама, а как ты вообще? Давление не скачет? – злился, но сдерживался Сергей. Хотя он знал, что мама не выносит вопросов как о возрасте, так и о здоровье. Его мама много чего не выносила. Я, честно говоря, старалась не лезть в их отношения. Милостью богов было уже то, что его мама – высокая, величественная, с прекрасными золотистыми волосами красавица в царственном зеленом с розами халате – решила все‑таки в конце концов со мной познакомиться. Раз уж я все равно уже есть, трудно меня совершенно не замечать. Впрочем, она старалась ходить, что называется, мимо меня и после того, как нас друг другу представили. Я была для нее только источником информации о нем, о Сереже.
– Сережа, ты опять какой‑то невыспавшийся, – в тон ему отвечала она. – Дианочка, он что, не высыпается?
– Нет, Елена Станиславовна, все в порядке. Просто работает много.
– Работает? – фыркала она. Ее отношение к тому, что Сергей делал, было презрительным. И вообще, мне казалось, что она в нем сильно разочарована. Постепенно, по вырвавшимся словам, по фотографиям, в обилии развешанным по квартире, по ее рассказам о Сереженькином детстве, я собрала, как пазл, историю, в которой Сергей Сосновский не оправдал большие материны надежды. А ведь сколько сил, сколько сил!
– Он был таким способным! – восклицала она, останавливаясь около фотографии, где Сергей с дикой хохочущей рожей, еще совсем волосатый и даже с усиками, в белом халате сидит на больничной качалке.
– А это какой институт?
– Первый мед. У Сережи был красный диплом, он медалист, ты знала? – расправила плечи она.
– Нет, я не знала.
– Как же так, это же твой муж все‑таки.
– Мама! – влезал Сергей. Как он ненавидел эти воскресные визиты! А я сидела и слушала. Мне так хотелось стать частью этого целого, в котором даже не сам Сергей, а вся эта атмосфера, эти воспоминания, книги, портьеры – все было таким чарующе уютным, пропитанным нормальной жизнью, сытой, спокойной и счастливой. Той, которой, как любил подчеркивать Сергей, у меня никогда не было.
– Сережа хотел стать врачом. Я даже не знаю, откуда такая дурь – бросать вуз. Какая‑то мода сейчас пошла на неучей, что ли? Он прекрасно учился, а этот ваш бизнес – чушь какая‑то. Сколько ты зарабатываешь? Кто сказал, что из тебя может выйти бизнесмен? У тебя всегда веселье было на первом месте. А мог бы уже стать травматологом‑ортопедом!
– Я не хочу вправлять конечности всяким алкашам и придуркам, – устало отбивался Сергей. Я знала, что этот разговор ведется в сотый раз.
– Да? Только хочешь на эти деловые обеды ездить? Думаешь, это бизнес? И так ты творишь, что взбредет в голову! – в этот момент она всегда смотрела на меня: я была самым нелепым поступком Сергея, а также стала ее главной головной болью, потому что до меня Сергей, по крайней мере, жил с ней и, как она говорила, был на глазах, а что теперь? Торчит в какой‑то убогой лачуге (это она сказала не мне, ему, но так, чтобы я могла слышать) среди не пойми кого.
– Ты хоть пить ему не давай, Дина! – напоследок всегда просила она. Меня немного задевало такое ее отношение к сыну. Все же он был прекрасен – как сын, я имею в виду. Веселый и умный, образованный, подумаешь, без диплома и какой‑то там медицинской квалификации. Ерунда. Он же взрослый мужчина, при деле, он никак не заслужил такого вот отношения. Тем более от матери – она же должна его больше уважать. Но это, видимо, было следствием ее высокого положения, она всех привыкла сравнивать с собой. Она все за всех привыкла решать. И никогда даже не предполагала, что кто‑то может справиться с чем‑то сам. Без нее. Так же вот именно она устроила меня на работу. Потому что в моем положении и обстоятельствах к концу года я уперлась в то, что если зимнюю сессию еще хоть как‑то перевалила, то летней сессии четвертого курса с таким количеством хвостов уже не сдать. Да и времени уже нет на это, Сергей изменил всю мою жизнь. Я не имею в виду, что он ее перевернул или что‑то такое. Он изменил ее в мелочах и в крупном, каждую отдельную привычку и весь образ жизни в целом. Он занял все мое время самыми разными делами. Стиркой, готовкой, руганью, слезами. Нервами, если его нет дома по вечерам. Мыслями «а вдруг что‑то случилось», а потом снова слезами. Приготовлением завтраков. Он любил поспать до десяти‑одиннадцати часов и ненавидел, если меня не оказывалось дома, когда он просыпался.
– Для чего я женился? Самому себе завтрак готовить? – возмущался он. И я прогуливала первые пары. А вечером, когда ему надо было задержаться по каким‑то немыслимым делам (это не женское дело, когда надо, тогда и приеду), я сидела и ждала его, дергаясь от любого звука мотора. И ложилась порой под утро.
– Слушай, ну его – этот твой институт. Маркетолог – это вообще непонятно кто! – в конце концов заявил он. – Ты уже взрослая женщина, двадцать один год, надо что‑то решать.
– Работать? – уточнила я.
– Ну да. Заодно с деньгами станет полегче, – кивнул он. С деньгами у нас действительно было не слишком‑то хорошо, дела у него на фирме то катились с горы, то с трудом чуть‑чуть обратно в нее поднимались. А в основном я, если быть точной, о его делах ничего не знала. Только то, что денег нет, что контракт идет и что пока надо перебиться, потому что все деньги надо пустить в дело. А на питание – максимум экономии и бережливости. Он все время считал, что я не умею обращаться с деньгами. Хотя я не понимаю, как можно научиться обращаться с тем, чего почти нет. Сам же он, хоть живых денег давал мало и с ворчанием, периодически приходил домой с большими пакетами колбасы, хлеба, пельменей и виски «Teachers».
– Видишь, дожили! – шутливо жаловался он мне. И Катерине, если та в это время была у нас дома, а она у нас вообще часто бывала. – Сам себе продукты питания покупаю, никто обо мне не позаботится.
– Но я… но ведь… а картошки хочешь? – мямлила я, но он только великодушно махал рукой.
– Давай и картошку, чего поделаешь. Ничего‑то ты не умеешь, – и разворачивал свои покупки. Он любил это иногда – посидеть дома, в большой комнате, за круглым журнальным столом, и чтобы мы были тоже, чтобы я таскала колбасу и сыр, разливала виски и чтобы непременно струился интересный разговор. Катерина смеялась, Сергей шутил и сыпал анекдотами, я улыбалась и чувствовала, как горячее тепло разливается по телу после первых же глотков. Интересно, это виски реально делали учителям? Если да, то я знаю нескольких учителей, которые явно принимали его. В педагогических целях. В общем, иногда у нас дома собиралась вполне теплая, я бы даже сказала, подогретая компания. И все было по‑домашнему, и мирно, и уютно. И никто ни с кем не ругался, только иногда Катерина жарко спорила о чем‑то высоком и сложном с Сергеем. Катерина всегда умела отстоять свою позицию. Частенько она пыталась донести до моего мужа идеи женского равноправия, свои карьерные планы и свое видение светлого будущего. Они махали руками, краснели, Катерина отстаивала честь маркетологии, кивала на меня и обзывала дурой за то, что я бросила учиться. Сергей же отвечал:
– Ее учить – только бюджет переводить. Какой из нее маркетолог, она же даже толком семейный бюджет вести не может.
– И все‑таки надо было институт закончить! – возражала Катерина. – Чего там осталось‑то? Пара лет!
– Вот ты институт закончишь, – говорил Сергей. – И я уверен, что многого добьешься. А знаешь, почему? Потому что у тебя, Катерина, есть цель. Ты – целеустремленный человек, а это большая редкость. Ты – победитель.
– Это норма, я считаю, – добавляла она. – Надо же жить для чего‑то! Жить надо для того, чтобы побеждать. Успех – это очень важно. А вот ты, Динка, чего хочешь от жизни?
– Я? – я сидела и улыбалась. – Чтобы дали горячую воду. Замучилась я стирать в ледяной воде.
– Динка, фу. Ну что ты несешь? – кривилась Катерина, но все равно смеялась. И мне было очень хорошо. Всем нам вместе было хорошо, хотя, жаль, это случалось не так уж часто. Кажется, это самые счастливые моменты в моей жизни. Именно вот на таких посиделках я чувствовала, что у меня есть семья.
А карьерных планов я и в самом деле не имела. У меня были муж, круги под глазами и пятьсот рублей в кошельке. Я хотела денег, нет, не то чтобы больших. Но чтобы хватало на сигареты, продукты там. Чтобы не надо было мучительно их выпрашивать у Сергея. Ему и так нелегко. Бизнес – штука непростая. И еще я очень хотела, чтобы наш дом все‑таки снесли. Теперь, через год после свадьбы, я отлично понимала, что имела в виду моя мама, когда после смерти бабушки (пусть земля будет ей пухом) сказала, что не хочет прожить всю свою жизнь в этой помойке. Что можно хотеть в доме, в котором все живут единой мечтой, чтобы его снесли? Но мэрия имела иные планы, так что о новенькой квартирке пока незачем было даже и мечтать.
– Я могу устроить Дину в отделение нашего банка, если хочешь, – поджала губы Елена Станиславовна, когда услышала, что я (как она и предсказывала) уже начала катиться по наклонной и бросила институт.
– Отличная идея, хоть какая‑то от нее будет польза.
– А где это отделение? И что мне надо будет делать? – спросила я, и все ужасно удивились, что я подала голос. Традиционно все решалось без моего участия. Да и тут я, в общем‑то, просто так спросила.
– У нас есть отделение на Октябрьском Поле, я поговорю с отделом кадров. Я же все‑таки не решаю эти вопросы, – пояснила она таким тоном, что стало понятно, что она не решает эти вопросы только потому, что они слишком мелкие и недостойны ее высокого уровня. Впрочем, это так и было на самом деле. Елена Станиславовна работала в центральном отделении, ездила на «Ауди» с водителем, знала такие слова, которых я вообще никогда не слышала даже. Типа «референс стороннего банка». Что это? И вопросы найма рядового персонала не касались ее никак. Вице‑президент – это вам не хухры‑мухры! Даже Катерина ее заочно уважала.
– Вот чего может добиться женщина, если не будет тратить себя на семью! Все мы – жертвы мужиков, – говорила Катерина, давая понять, что если она сама не имеет до сих пор постоянного мужчины и не вышла замуж, то не от недостатка внимания, а только потому, что хочет последовать примеру Сергеевой мамаши – стать независимой, успешной и свободной.
Да, это была чистейшая правда. Елена Станиславовна никогда не была замужем, у нее имелась только престарелая мать, бабушка Сергея, теперь она жила в основном на даче. Я бывала на ее даче, больше того, я очень любила туда приезжать. И бабушку Сергееву я очень любила – веселую и заводную старушку. Дача располагалась в Тверской области, практически на берегу Волги, там стоял большой деревянный дом, неожиданно большой и со всеми удобствами. То, что женщины умеют сами, без всяких мужчин – на широкую ногу – жить, казалось мне удивительным. Более того, они безо всяких проблем, жалоб и стенаний в четыре женские руки и вырастили Сергея, а уж кем был его отец и как так получилось, что он не принял никакого участия в Сергеевой судьбе, – никому не ведомо. Кроме самой Елены Станиславовны, конечно.
– Я все устроила, – позвонила она мне через недели две. – Иди с паспортом в отдел кадров да возьми справку в деканате, что у тебя неоконченное высшее. А делать ты будешь все, что скажут. На ресепшн сидеть, звонки принимать. Если сможешь – печатать бумажки.
– Как секретарь? – уточнила я. Елена Станиславовна только помолчала, потом хмыкнула и повесила трубку.
Вот так я и стала работать, пять дней в неделю, с девяти до шести. Отделение было небольшое, мне выделили симпатичный серенький столик в углу, около копировального аппарата. Я втянулась в работу быстро и как‑то даже с удовольствием. Все‑таки у нас дома было так много криков, ругани, попреков и слез. Моих, естественно. Сергей всегда знал, что нужно сказать, чтобы в конечном итоге я рыдала, бегала за ним и просила прощения. Я была ревнивая, ленивая, неповоротливая, некрасивая, спесивая, неаккуратная, курящая, невообразимая…
Список прилагательных, описывающих мои персональные данные, постоянно моим мужем пополнялся и уточнялся. И как я ни любила его, как ни представляла себе жизни без него, а рабочая тишина, покой и шуршание бумаг стали настоящей отдушиной. В общем, я полюбила работу хотя бы за то, что на ней имела гарантированные восемь часов, когда никто не демонстрирует активное недовольство мной и не требует оглянуться и посмотреть, во что я превратила нашу жизнь. Но не только я научилась наслаждаться этим временем. Сергей, как выяснилось, тоже получил гарантированные восемь часов у себя (вернее, у нас) дома. И использовал он их совершенно по‑другому.
Глава седьмая,
в которой все горит синим пламенем
Нет, милая, не в том дело, что я всегда прав. Это просто ты всегда ошибаешься!
«Мужская психика в действии»
Прежде чем случилось то, что перевернуло всю мою жизнь, прошло достаточно много времени. А точнее, я проработала в банковской конторке рядом с метро «Октябрьское Поле» около полутора лет, и можно сказать, что к тому моменту моя семейная жизнь вошла в спокойное русло. Или в накатанную колею. Я уходила с утра, а возвращалась около семи часов вечера с сумками в руках. Почему в руках, спросите вы? Почему не в достаточно вместительном багажнике нашей (как бы) «Субару»? Ведь я была, в конце концов, замужней женщиной, а муж имел машину. Уже не новая (далеко не новая, ведь прошло уже лет пять, как Сергей так удачно поставил технику в мамочкин банк), немного битая со стороны пассажирской передней двери («эти уроды обязаны меня пропустить, я уже наполовину в полосе!»), машина должна была обеспечивать какие‑то процессы типа поездки в гипермаркеты. В конце концов, так делают все.
В пятницы вечером, пока мужья задерживаются в пробках, а потом злые, задерганные и ненавидящие Лужкова отдельно и московские дороги в целом, сидят на кухнях и выпивают, чтобы хоть немного расслабиться, их жены, деловито фланируя по квартире, составляют длинные, подробные, бесконечные списки. И чем недовольнее муж, тем длиннее будет список – это просто обратная математическая пропорция. Утром, которое у всех наступает в разное время, в зависимости от количества выпитого накануне, все эти деловитые жены и недовольные мужья влезают в тачки разной степени крутизны, цены и года выпуска. И во всех этих тачках, хоть с ручной коробкой, хоть с вариатором, разговоры звучат одни и те же:
– Не понимаю, зачем нам столько продуктов!
– Он не понимает! А кушает он хорошо!
– Мы же были там в прошлые выходные. Мы вывезли две тележки, мы что, уже все съели? Может, надо кушать поменьше? И ты бы похудела, дорогая!
– Я – кушаю? Да я практически на одних салатах. А вот ты помнишь, как пришел с друзьями в среду? Сколько вы тогда съели? Обед на три дня слопали за час.
– И что? Что я – не могу уже с друзьями посидеть?
– Можешь. И еще ты можешь перестать бухтеть? Не могу сосредоточиться. Где у них копченая колбаса? – и жена, как правило, выспавшаяся, удобно одетая женщина с активным выражением лица, часто без маникюра (прям как я), в кроссовках, со списком формата А4 в руках, несется сквозь бесконечные ряды какого‑нибудь «Ашана». А муж, с тележкой и с угрюмым, подавленным и немного отекшим, красноватым лицом, следует за ней.
– Слушай, долго еще?
– Долго‑долго! – возмущается жена, которая только, можно сказать, разошлась.
– Нет, это же идиотство какое‑то.
– Пойди взвесь картошку, – игнорирует последнее жена. Но мужья не могут и пять минут походить по супермаркету спокойно. Самые смышленые быстро предлагают:
– Слушай, ты тут походи, а я пойду покурю. И мне надо еще посмотреть кое‑что в магазине электроники. А ты мне позвони, когда закончишь.
– Но… – разводит руками жена – но его, супруга, уже и след простыл: ушел, скрылся, провалился сквозь землю. И сто к одному, что курить и ходить он будет там, где по каким‑то мистическим причинам у него не ловит телефон. И жена, то есть вы, прождете примерно час, пока он не появится снова со словами:
– Ну как ты? Хорошо прошвырнулась? О, сколько всего накупила. Бедные мои денежки! – и покачает головой. Вы к тому времени уже закончите весь покупательский цикл, то есть сначала озвереете от постоянных ответов «Абонент темпорари блокт», сами все оплатите, вытащите на ленту кассы, потом запихнете все в пакет, причем какой‑нибудь пакет обязательно прорвется, и все, скажем, мандарины вывалятся на пол. И вы будете собирать их, а в очереди кто‑то обязательно начнет вздыхать, цокать языком и тихонько (но так, чтобы было слышно) говорить:
– Ох, ну сколько же можно. Неужели нельзя побыстрее!
– Нельзя быстрее! – рявкнете, не выдержав, вы и отъедете наконец от кассы, желая убить мужа сразу по появлении. Но телефон будет молчать, а вы вспомните, что забыли купить подсолнечного масла, которого в доме ни капли. Или что‑то еще очень важное, типа двенадцатикилограммовой пачки стирального порошка, который бывает только в этом магазине и в итоге обходится чуть ли не вдвое дешевле. И вам хочется забить на этот порошок, но вы из‑за него, собственно, и приехали, отстояв все пробки. И приходится возвращаться в магазин, опечатывать все пакеты, идти за порошком, которого, как выяснится, нет (завоз будет в понедельник, приезжайте).
– Да пошли вы, – срываетесь вы, выкатывая набитую тележку. Вот тут‑то (ни на минуту раньше) и возвращается ваш муж с этим сакраментальным вопросом:
– А чего ты не звонила? Я бы тебе помог, – и дальше следует немая сцена.
Да, именно так и должны происходить покупки, как мне кажется. Именно в этом и заключается семейное счастье: потратить половину законного выходного, пробиваясь сквозь толпы людей, ругаясь, матерясь, когда пакет с ряженкой протечет мужу в багажник (надо самому тогда все запаковывать, раз уж ты такой умный!). И к вечеру, когда все это будет окончено, продукты расставлены по полкам, водка охладится достаточно, а по телевизору начнется какое‑нибудь тупое комедийное шоу – ты наконец‑то расслабляешься и понимаешь, что ХОРОШО! И что счастье есть, его не может не быть. Особенно когда копченая колбаса уже порезана.
Все это было здорово, но совершенно невозможно с моим мужем. Он ненавидел магазины и особенно ненавидел, когда в его машиночке любимой появлялось что‑то кроме его пиджака или, на крайний случай, чистенького пакета с виски и лимоном. И считал, что все это – совершенно не мужское дело.
– Я не для того женился, чтобы таскаться за колбасой, – говорил он, и если вдруг мне случалось попросить его купить хлеба к ужину, даже в этом случае он смотрел, словно я совершила настоящее преступление, перекладывая на него свои святые обязанности. Преступление и наказание в чистом виде. Вообще, у Сергея было много этих «я не для того женился». Я уже говорила о завтраке, который он не для того женился, чтобы себе готовить. А дальше – больше. Я не для того женился, чтобы:
– гладить себе рубашку (это понятно и законно, хотя если в доме нет утюга…), чтобы жить в помойке (это странно, потому что тогда мы бы должны были жить у его мамы),
– чтобы таскаться по магазинам,
– чтобы выслушивать всякие твои жалобы,
– чтобы мне указывали, когда приходить домой, чтобы самому себе ужин греть (вариант: хорошая жена мужа и в час ночи встречает с ужином),
– чтобы бояться выпить немного с друзьями,
– чтобы отвечать на нелепые вопросы (такие, как «почему у тебя на рубашке помада?», к примеру),
– чтобы терпеть все это (общее негодование, применимое в любых обстоятельствах).
А зачем? Зачем же ты женился все‑таки, дорогой ты мой, если все во мне так плохо, хотелось мне спросить, но я всегда сдерживала этот порыв. Потому что зачем он все‑таки это сделал, я так и не поняла за все время нашего брака. Но предпочитала думать, что хоть он и ведет себя так, что иногда хочется визжать и бить его (или себя) сковородкой по голове, но женился он на мне и живет со мной, потому что любит. Ох уж эти женские сказки на ночь! Хоть он и редкостная скотина, но он же ЛЮБИТ меня. А кто еще меня полюбит? Кому еще я нужна! Если, глядя в зеркало, я думаю, что даже самой себе не нужна. К двадцати трем годам я была похожа на кикимору. Даже папа, которого я видела достаточно часто у «стекляшки» (он был не из тех, кто бросает своих друзей), как‑то сказал:
– Доча, может, тебе к врачу сходить? Ты как‑то плоховато выглядишь! – о, это был удар. Если я выглядела плоховато даже по мнению папы, в кругу которого женщины смотрелись соответственно – с синяками под глазами, это в лучшем случае, – это значит, что у меня действительно плохой вид.
– Все нормально, пап. У меня все хорошо.
– Может, мне поговорить с Сергеем? – смело предложил папашка, но я только покачала головой. Еще чего не хватало, чтобы к нашему и без того длинному списку прибавилось: «Я не для того женился, чтобы выслушивать нотации от старых алкашей».