– Здорово! – кивала я с готовностью.
– Зато сдавать только математику и русский.
– И обществознание.
– Любая дура может сдать обществознание, – фыркнула Катерина. И она оказалась права. Экзамены начались и закончились так, что любая дура (то есть я) даже не успела заволноваться. Видимо, у Катерины действительно была легкая рука – мы перевалили за проходной балл и кто с гордостью, а кто с удивлением увидели свои имена в списках зачисленных на первый курс. Честно говоря, для меня единственное, что имело значение, – это чтобы остаться вместе с Катериной. Быть кем угодно, да хоть президентом державы, но без нее – это не имело никакого смысла. В конце концов, до нее я вообще не помышляла об институте. Медицинское училище и жених из очереди в «стекляшке» – вот то будущее, от которого она меня избавила. Какая разница, к свиньям, чем занимаются маркетологи. Уж, наверное, за пять лет обучения разберусь, что к чему.
Так что пока мама в другой комнате со вкусом и смаком обсуждала меня (папа при этом что‑то бубнил, я не слышала, что именно, но он явно спорил с мамой, а маму его мнение явно не устраивало), я окинула взором поляну – на микроскопическом кухонном столе, фактически являющемся не столом, а только прибитой к стене доской, стояла недопитая бутылка «Березовой». Я подумала, налила стопку, выпила ее залпом, оглянулась на дверь в коридор – никто не собирался меня ловить. Тогда я захватила с собой всю бутылку и ушла. К Катерине. И мы вдвоем отпраздновали наше поступление, сидя на набережной и употребляя «Березовую» резкими, мелкими, неуверенными глотками – зажмуриваясь и охая. А потом еще долго‑долго гуляли, ожидая, когда к нему вернется четкость движений, а также выветрится запах. «Березовой» оказалось с гулькин нос, мы не столько запьянели, сколько развеселились. Строили глазки прохожим, распевали какие‑то песни – в общем, было нам хорошо, и думали мы тогда, что перед нами лежит весь мир. И что дальше все будет еще лучше. Что ж, остается сказать только одно: боже, как мы ошибались.
Первого сентября мы прибыли на место получения новых, вкусных и питательных знаний о торговле, товарах, спросе, предложении и прочей дребедени. А десятого октября я встретила ЕГО. И все, что было со мной до этого, постепенно утратило всякий смысл. Кроме Катерины, естественно. Но даже и она как‑то отступила на второй план и растворилась, что, как мне думается, очень сильно ее задевало. Ведь я была столько лет ее полноправной и безраздельной собственностью. Она привыкла владеть мной, пользоваться и распоряжаться, но я забыла обо всем на свете, после того как встретила ЕГО. И это объяснимо, ведь со мной случилась Большая Любовь. Случалась ли с вами в жизни Большая Любовь? Уверена, что в этом месте любая остановится и задумчиво кивнет. И тут же погрузится в раздумья. Лицо ее затуманится воспоминаниями, по нему пробежит тень сомнений и появится отпечаток пережитого. Большая Любовь никогда не проходит бесследно. Она способна поднимать в небеса, она же способна разбить тебя об асфальт. Моя большая любовь в лице Сергея Сосновского была способна и на то и на другое.
Мы познакомились в магазине. Да, мне хотелось бы рассказать какую‑нибудь более трепетную и романтическую историю, например, о том, как я тонула в заливе канала имени Москвы, а он спас меня, а потом сделал искусственное дыхание. Рот в рот, естественно. Или как он выводил детишек из горящего детского сада, а тот обрушился, и я, задыхаясь от гари, черная, вся в копоти, вытащила его оттуда, как медсестра солдата с поля боя. И сделала ему искусственное дыхание – рот в рот, естественно. Но нет – все произошло совсем не так. Катерины в тот день со мной не было, она заболела и сидела дома, чихала, сморкалась в бесконечные носовые платочки и смотрела по телевизору все подряд. Мне к ней заходить запретила во избежание распространения заразы, хоть моя мама и считала, что зараза к заразе не пристает. В общем, я осталась одна и зашла в небольшой магазинчик около нашего университета (прости, господи, за пафос), чтобы купить себе пачку «Русского стиля», который тогда курила. Магазин оказался набит народом доверху, время было такое – все спешили прикупить пельменей и сигарет на ужин, так что я отстояла длинную очередь в единственную работающую кассу и уже изготовилась произвести оплату, когда в магазин влетел ОН – лет тридцати, взрослый мужчина, высокий, широкоплечий товарищ в светлых джинсах, огромной светлой спортивной кофте с длинными рукавами и в бейсболке, немного похожий почему‑то на иностранца. Из‑за нерусских надписей на кофте, наверное. Он очень спешил и, продравшись через всю очередь, обратился сразу непосредственно ко мне.
– Простите, милая девушка, на коленях молю! – произнес он веселым голосом, а в голубых глазах заплясали его фирменные смешинки. – А не пропустите ли одинокого мужчину оплатить мобильный телефон?
– Что? – растерялась я, не привыкшая к такого рода обращениям.
– Девушка, милая, буквально вопрос жизни и смерти. Разъединили важный разговор из‑за задолженности на счету. Неужели же не войдете в положение? – насел на меня он и, естественно, тут же получил желаемое, то есть я пропустила его перед собой, несмотря на то что вся очередь возмущенно шикала и протестовала.
– Это же буквально минута, – виновато оправдывалась я, пока ОН, еще мне незнакомый, называл кассирше цифры.
– Нет, какие все наглые пошли! – шипели мне в спину, а ОН оплатил телефон, купив дополнительно пачку жвачки, шоколадку и (ой!) презервативы, ушел, даже не обратив внимания на весь этот начавшийся из‑за него гул. Я, признаться, до этого никогда в жизни не видела, чтобы кто‑то покупал вот так спокойно и открыто презервативы. Мне даже само слово это казалось неудобным. А тут вот так просто, заодно с оплатой телефона: шоколадка, жвачка – и ОНИ. Я покраснела так, что стала по цвету как туфли Катерининой мамы. Хорошо, что никого больше это не волновало.
– Вы все? – толкнула меня под локоть баба, которую больше всего возмутила моя неустойчивость по отношению «ко всяким хамам». По ее мнению, я должна была костьми лечь, но не пропускать в очередь этого субчика.
– Все, – кивнула я и вылетела из магазина. На остановке я отдышалась, перекурила и успокоилась, постаравшись выкинуть все из головы. В конце концов, с кем не бывает. И тут заметила, что вышеупомянутый субчик стоит недалеко от остановки, только на другой стороне дороги, рядом с красивой серой машиной, и с кем‑то оживленно, если не сказать неистово, разговаривает. Конечно, я ничего не слышала, да и не могла бы из‑за шума машин, но он так отчаянно махал руками, жестикулировал, крутился на месте, а под конец ударил кулаком по крыше своей «серой» – что я аж вздрогнула. Да, разговор был не из приятных. А он почему‑то в этот момент почувствовал мой взгляд, повернулся в мою сторону и несколько секунд смотрел прямо мне в глаза. Потом что‑то крикнул, сел в машину, громко хлопнул дверцей и резко разогнался, явно вдавив педаль в пол.
У кого‑то неудачный денек, подумала я и прикурила сигарету. Троллейбус, который был мне нужен, ходил ужасно редко. Просто в час по чайной ложке. Как папина рябиновая самогонка. Иногда за время, что я там торчала, я успевала выкурить и по три сигареты. Уже тогда я курила ужасно много.
– Девушка, а вас подвезти? – вдруг раздалось рядом. Я вздрогнула, повернулась и увидела серебристую машину с открытым окном, из которого, перегнувшись, смотрел на меня ОН.
– Что? Зачем? – глупо испугалась я.
– Да просто так. Вы ведь пропустили меня без очереди. Вот я и подумал – что вы будете стоять тут, на этой остановке? Разве это порядочно, после всего того, что вы для меня сделали? – он улыбался и говорил шутливо, он умел делать это мастерски и всегда в считаные секунды располагал к себе людей.
– Даже не знаю, – растерянно пробормотала я, но он только открыл дверь и махнул рукой.
– Давайте садитесь. Предложение однократное, действует только в эту минуту.
– Ладно. Только мне далеко, – согласилась я.
– А у меня есть целая куча свободного времени, – заверил меня он, трогаясь с места. Так мы с ним и познакомились. – Тебя как зовут? – спросил он, перейдя на «ты» после пары светофоров.
– Дина. То есть Диана.
– Очень приятно, Диана. А я – Сергей.
– Мне тоже приятно, – пропищала я, глупо краснея, потому что краем глаза увидела, что на заднем сиденье машины валяется свежекупленная пачка презервативов. Кажется, клубничный аромат. А он перехватил мой взгляд, усмехнулся и прибавил скорость. Так вот я и познакомилась с Сергеем Сосновским. Эх, не учила меня мама не садиться в машину к незнакомцам.
Глава третья,
где я встаю перед мучительным выбором
– Ты никогда не говоришь мне комплиментов.
– Но ведь я же зову тебя пончиком!
«Мужчины о любви»
Еще на первом курсе, хотя в целом он был посвящен общечеловеческим ценностям и предметам, я все‑таки разобралась, что за профессию выбрала. Если, конечно, можно сказать, что я ее выбирала. Если отбросить все тонкости, выкинуть профессиональные термины, графики, кривые и аналитические сводки, то в сухом остатке останется то, что маркетинг – это искусство вычислять, какой товар пипл схавает с наибольшей готовностью в конкретный момент времени и пространства, а также (и это главное) чем именно надо на пипл воздействовать, чтобы он хавал товар резче, лучше и бодрее. Маркетологи были вооружены психологией, статистикой, рекламными технологиями, аналитикой, фокус‑группами и еще фиг его знает чем, и все это работало только для того, чтобы всучить народонаселению очередную «новинку». Целые полки маркетологов ходили на совещания, исследовали психологию «потребителя», выискивали слабые места, не гнушаясь при этом ничем, в рамках дозволенного, конечно. Оказалось, для того чтобы мой папашка пришел в магазин и спокойно купил бутылку «Березовой», к примеру, до этого целая группа «наших» исследовала, как именно должна выглядеть бутылка, пробка и особенно этикетка, чтобы привлечь к себе «целевую аудиторию» – алкашей у «стекляшки». Вопросы ценообразования изучались особенно тщательно, проводились сравнительные анализы доходов алкашей‑грузчиков и алкашей‑безработных, выяснялась покупательская способность и тех и других. Выяснялись и анализировались предпочтительные сети продаж. К примеру, продвигать «Березовую» в супермаркетах элитного класса было бесполезно, ибо представители целевой группы, как правило, еле держащиеся на ногах, в такие места не ходили. Мой папашка даже мимо витрин таких магазинов проходил с волнением. На мой вопрос:
– А чего ты, папа, так стремаешься? – он отвечал тихо, но твердо:
– Тут ежели эту красотищу хоть даже и запачкать – долги на всю жизнь. Нет уж, лучше десятой дорогой, – иными словами, папашка мой четко «позиционировал» ареал продаж как ларьки на вокзалах, торгующие из‑под полы, без чеков и прочих глупостей, в том числе в запрещенное время, а также «стекляшка», а еще, может быть, палатка около метро. После всех проведенных исследований и расчетов на рынке появлялась бутылка «Березовой» стоимостью, скажем, сто двадцать рублей, что по силам даже лицам без определенного места жительства, особенно если на троих. И появляется «Березовая» в розничных сетях соответствующего уровня. И торговля идет бойко и успешно, на радость отечественному производителю – все благодаря только нам, маркетологам.
– Маркетинг – это сила, – сказала я, когда окончательно врубилась, что это за наука. Оказалось, что она применима не только к товарам или, вернее, товаром может быть не только товар, но и человеческая жизнь. Когда я встретила Сергея Сосновского, самым главным для меня вопросом стало, как продвинуть отдельную, не слишком выдающуюся в смысле внешней упаковки личность в руки самого желанного потребителя.
– Зачем он тебе сдался? – кашляла в телефон Катерина, слушая мои вопли о том, что я встретила мужчину, за которым и в огонь, и в воду, и в медные трубы.
– Я не знаю. Что ты имеешь в виду? А вдруг это любовь? – глупо причитала я, злясь, что нельзя пойти и поговорить с Катериной лично.
– Любовь? О, я тебя умоляю. Это же просто смешно!
– Почему? – оторопела я. – Я чувствую, что это совсем другое. Не то, что было раньше.
– С чего бы такое понимание? – удивилась Катерина. – Ты видела его всего пару часов. Разве можно что‑то за это время понять?
– Можно, – уверенно ответила я. И была права, хоть и отчасти. Сергей Сосновский – это действительно оказалось другое. Уж не знаю, какая муха его укусила в тот день, почему он решил познакомиться со мной. Потому что, действительно, дело совсем не в том, что он вдруг решил меня подвезти. Тимур, понимаешь, без команды. Нет, Сергей никогда не делал добрых дел без особых на то причин. Так что сложно сказать, по какой именно причине он тогда ко мне подошел.
– А почему бы ему к тебе и не подойти, в самом деле? – обиделась за меня Катерина.
– Ты просто его не видела, – пояснила я. – Он совершенно невозможный.
– Что, три ноги у него? – хихикнула она.
– Он, как бы тебе сказать… из другого мира. У него машина. Серая, длинная. «Субару». Он красивый. Похож на киноактера этого… из «Ликвидации». Машков. Ну, не совсем похож, но что‑то в этом духе. А ты бы видела его улыбку!
– Нет, ну как можно так свихнуться за столь короткое время? – возмутилась Катерина. – Стоило мне только заболеть! Ладно, может быть, он еще и не позвонит.
– Это да, – уныло подтвердила я. – А даже если и позвонит? Что мне ему предложить? Такие, как он, – они могут получить любую девушку.
– И ты уверена, что тебе нужен именно такой? – уточнила Катерина. Она всегда отличалась умом, прагматичностью и уверенностью в себе. Всем тем, чего так сильно недоставало мне. Особенно красоты. Потому что где‑то в глубине души я понимала, что на этом рынке человеческих взаимоотношений красивая тара – это самое главное. Дойдет ли дело до моей прекрасной души – бабка надвое сказала, а чтобы понравиться Сергею, и я это понимала, надо совсем другое. И потом, о прекрасной душе: с чего бы мне ею обладать. Дочь своих родителей, жительница тринадцатой квартиры, вылезшая из ПТУ только благодаря Катерининому упорству и теории вероятности Эйнштейна (в смысле, что совершенно случайно поступила в университет), – я вдруг как никогда остро ощутила, насколько я пуста и бесперспективна в любом смысле этого слова. Это был, кажется, первый момент в моей жизни, когда я вдруг пожелала себе другой судьбы. Другого детства, другой семьи, другого будущего. Другого отражения в зеркале. Вот если бы я была любимой дочерью каких‑нибудь инженеров! Если бы не было так мучительно стыдно отвечать на вопрос: а кто твои родители, деточка? Если бы мне не было мучительно стыдно… Да, мне было стыдно за свою семью. Что, если он, Сергей, все‑таки позвонит? Что, если мы начнем встречаться, будем вместе – как я приглашу его домой? Как познакомлю с родителями, если не уверена, что папа сможет удержаться на ногах, а мама не начнет материться и не поднимет на смех меня и моего… так, я совсем замечталась.
– Кать, я не знаю. Кать, мне кажется, по‑любому, такому, как он, я не нужна, – ответила я и заревела.
– Нет, ну это ни в какие ворота не лезет, – прокашляла она, и через десять минут, несмотря на страшное возмущение ее мамы (если бы моя мама была хотя бы как у нее!), Катерина сидела на моей кухне, завернутая в шарф, и успокаивала меня, как могла.
– Почему мне так не везет? – рыдала я, утираясь руками. Платка как‑то рядом не оказалось.
– Да все с тобой нормально, – качала головой Катерина, постоянно прикладываясь к огромной чашке чая. – И он будет просто дурак, если этого не поймет. А раз так – мы найдем другого.
– Мы целовались! – призналась я сквозь рев и затряслась еще больше.
– Что? – ахнула она и закашлялась. – Но вы же только что познакомились. Нет, это что за глупость?
– Он такой… я не успела оглянуться! – оправдывалась я. – Мы сидели в машине, разговаривали. Он что‑то рассказывал мне о… о… я даже не помню, о чем. Он спросил, сколько мне лет. Я сказала – восемнадцать. Почти девятнадцать.
– Но тебе же только что восемнадцать исполнилось, дорогая! – ухмыльнулась Катерина, но я не стала обращать внимания. Не это главное.
– А он засмеялся и меня поцеловал. А потом спросил, зачем я курю. Господи, я такая дура, – призналась я, уронив лицо в ладони. Катерина с минуту сидела, глядя на меня в растерянности.
– Целовалась?
– Да.
– Надеюсь, в щечку, на прощание?
– Нет, не в щечку.
– Да у кого я спрашиваю! – всплеснула руками она. – Достаточно посмотреть на твою морду лица, на твои губы – и все понятно. Нет, ну вообще. Да, ты дура. Я даже не буду пытаться с этим спорить. Целоваться с совершенно незнакомым парнем! Сколько ему лет?
– Мне кажется… лет двадцать пять, – соврала я.
– Это еще куда ни шло.
– Или тридцать, – продолжила я. Катерина прикусила губу и задумалась.
– А вдруг он – маньяк?
– Но он же довез меня до дома! – напомнила я.
– Кошмар. Теперь он знает, где ты живешь!
– Он не маньяк, – замотала головой я. – И… он не позвонит.
– И хорошо!
– Плохо! – упиралась я.
– Нет, хорошо. Это все – какой‑то бред. Не могла ты влюбиться с одного поцелуя. Это – не любовь, – «успокоила» меня она. До самого вечера мы торчали у меня дома, я уложила ее на свою постель, бегала вокруг нее, даже сварила бульон, правда, не из курицы, а из кубика, так что, в строгом смысле слова, это бульоном считаться не могло, но она его пила. А потом заснула, потому что у нее, к слову сказать, температура была высоченная. Пришла моя мать, от бабушки, папиной мамы, за которой надо было ухаживать, несмотря на то что обе они друг друга терпеть не могли. Однако бабушка была стара, а мама хотела, чтобы квартира, как она выражалась, «не пропала».
– Знаю я эту старую калошу – отпишет квартиру на приют для бездомных крокодильчиков – и доказывай потом. Лучше уж я за ней пригляжу! – говорила она. Мама вообще много чего говорила, отчего у меня волосы вставали дыбом. Вернее, начали вставать теперь, когда я впервые в жизни посмотрела на нее совершенно другими глазами. Усталая, седая женщина с немного отекшим, злым лицом, одетая в старые и очень заношенные вещи, но, кажется, даже не замечающая этого. Я вздрогнула – никогда раньше мне не приходило в голову, что мама в этом вот прожила всю жизнь: в этой маленькой, захламленной, вечно неубранной квартире, с этим мужчиной – моим папой, пьяницей, сидельцем у подъезда. Работа на фабрике за копейки, скандалы, усталость и болезни, теперь уже все чаще дающие о себе знать. Зачем это все? Зачем вообще нужна такая жизнь? Я почувствовала, как от ужаса меня окатило холодом, руки покрылись мурашками, хотя в квартире тепло и даже жарко.
– Что вы тут устроили? – заверещала она, войдя на кухню. – Полная раковина посуды! У тебя что, мать в прислугах ходит?
– Мам, тише, – миролюбиво попросила я. – Катерина спит.
– Господи, ты ее что, уже у нас поселила? Конечно, она для тебя дороже матери!
– Мам, не кричи.
– А я у себя дома! Хочу и кричу! – фыркнула она, разгружая пакет с хлебом и какой‑то крупой.
– Да помою я посуду сейчас, – возмутилась я. Неужели это имеет какое‑то значение?
– Вырастила на свою голову! Кричи, кричи на мать! Все вы из меня только кровь пьете, – зло бросила она мне, а я только выскочила из кухни, потому что вдруг почувствовала, что если мы еще хоть минуту пробудем вместе, я завизжу. И, конечно, Катерина проснулась, я проводила ее домой, пообещав не реветь и выбросить все из головы.
– Особенно этого твоего… ладно?
– Ладно, я попробую, – кивнула я, а сама пошла гулять – бродить по району, куда глаза глядят. Жизнь показалась совершенно, абсолютно невыносимой. И вот тут, именно в тот момент, когда я почувствовала себя самым ничтожным, самым обделенным существом на свете, он мне и позвонил. Мобильника у меня тогда не было, странно было бы даже предположить, что мать могла бы мне его купить, поэтому позвонил он мне домой. Трубку (о ужас!) взяла мать, и когда я вернулась, уже в темноте, вечером, полная вкусной тоски по лучшему будущему и жалеющая себя на все лады, она сказала:
– Тебе тут звонили.
– Кто? – обмерла я. Мать смотрела на меня напряженно, удивленно и как‑то затравленно.
– Какой‑то мужик.
– Да? И что он сказал? – стараясь не выдать волнения, спросила я. На самом деле я дрожала, как желе на столике едущего во Владивосток поезда.
– Он сказал, что… – помедлила мать. – Послушай, а кто это такой вообще – Сергей?
– Мам, это мой знакомый. Что он сказал?
– Этому Сергею, судя по голосу, лет тридцать, не меньше. Какой, к черту, знакомый! Ты что творишь? Ты не понимаешь, что вам с ним не о чем говорить? Может, хоть расскажешь матери, что за хрень у тебя в жизни происходит?
– Что ты ему сказала? – окончательно перепугалась я. И уж точно рассказывать ей ничего не собиралась. Катерине – да, а ей – этого мне бы и в голову не пришло. Что она поймет, чем она мне поможет? Только тем, что наорет и опозорит?
– Знаешь, я уверена, что это не дело, – покачала головой она и нахмурилась.
– Нет, но вот почему ты лезешь в мою жизнь? Я уже взрослая и могу встречаться с кем хочу, – запротестовала я. Какая разница, кто мне звонит! Какая разница, сколько ему лет!
– Встречаться? – вытаращилась на меня мать. – Вот, значит, как это теперь называется?! И что, не нашлось кого‑нибудь нормального, в институте хоть? Что у тебя может быть общего с этим мужиком? Ты с ним спала? Признавайся!
– Это мое дело! – взвизгнула я, побелев от ярости и стыда. Дело в том, что как‑то так получилось, что на самом деле я вообще еще ни с кем никогда не спала. И это был отдельный и весьма мучительный для меня вопрос. Я точно не хотела бы это ни с кем обсуждать, особенно с матерью. Особенно с моей.
– Какая ты стала… деловая! – зло рассмеялась она.
– Что он сказал?
– Побежишь к нему? – хмыкнула мать, отступив. Видимо, видок у меня был весьма исчерпывающий. – Поманит – а ты и побежишь!
– И побегу, – кивнула я.
– На, держи, – вздохнула она, протянув какую‑то бумажку. – Беги звони. Только потом не жалуйся.
– И не подумаю, – ответила я, схватив номер телефона. Все мое недавнее настроение, вся вселенская печаль и жалость к себе, бедняжечке, испарились в один миг, когда я набрала его номер.
– Сергей? Это Диана.
– О, Динка, привет. А я тебе позвонил, но там какая‑то женщина сказала, что тебя нет. Ты где по ночам бродишь? Я, может, ревную! – веселым голосом поддел меня он, а я таяла, таяла от одного звука его голоса. Он был совершенно особенным на фоне всех, кого я знала до этого – мальчишек, с которыми мы целовались на лавочке на детской площадке за пунктом приема стеклотары. Да, он был взрослым и обладал тем, что называется харизмой. Что‑то такое в голосе и в глубине голубых глаз сразу и навсегда располагало к нему.
– Это была моя мама.
– Слушай, а у тебя мобильника нет? – поинтересовался он.
– Нет, но я обязательно куплю, а пока, хочешь, я сама буду тебе звонить? – предложила я. И про себя подумала, что теперь это совершенно необходимо. И что надо как‑то извернуться, но сделать так, чтобы мама никогда больше не разговаривала с ним.
– Ладно, – согласился он. – А что ты там поделываешь?
– Ничего. Завтра в институт.
– Какая ты все‑таки примерная девочка. Учишься на пятерки? – рассмеялся он. Если бы я не была так влюблена, я бы расслышала в его голосе нотки, столь мне знакомые. Сергей был немного навеселе, что называется. Совсем чуть‑чуть. Но я так боялась спугнуть свою неожиданную удачу, что не замечала ничего.
– Ничего я не примерная.
– Да? Плохая девчонка? – игриво добавил он. – А хочешь, поедем кататься?
– Сейчас? – испугалась я. Представляю, что скажет мама, какими глазами она будет на меня смотреть, если я вот так уйду гулять в ночь! Неизвестно с кем. Или теперь уже известно.
– Ах да, тебя, наверное, мама не пустит. А хочешь, я тебя завтра из института встречу? – предложил он.
– Очень. А ты правда сможешь? – замерла от восторга я. Неужели? Неужели он что‑то во мне нашел? Что же? Может, у меня красивые глаза? Уже договорившись встретиться завтра на нашей (!) остановке (теперь у нас была наша остановка), я прошмыгнула в ванную, старательно проследив, чтобы не встретиться в коридоре с матерью, и долго стояла перед маленьким зеркалом над раковиной, рассматривая себя. Воодушевленная происшедшими чудесами, я в итоге решила, что я даже симпатичная. И вообще – совсем даже «ничего». Раз понравилась ЕМУ! И он хочет встретить меня из института!
Вот так в моей жизни появился еще один человек, ради которого я бы не задумываясь бросилась в огонь. Катерина и Сергей – самые главные люди в моей жизни, но между собой они, к сожалению, не ладили. Возможно, каждый искал во мне что‑то, что может принадлежать только одному, целиком и безраздельно. И делиться этим друг с другом они не хотели.
Глава четвертая,
в которой я не слишком‑то уважаю саму себя
Дорогая, тебе было хорошо? Да?
Тогда поезжай домой на трамвае.
«Мужчины о любви»
Это только кажется, что любить – что‑то такое приятное или даже вообще счастье. Про счастье ничего не знаю, только моя любовь никакого особенного счастья мне никак не принесла. Только кучу проблем. И еще большую кучу страхов. И уж совсем большую кучу мучений. Что, если он не позвонит? Что, если позвонит и снова напорется на мою мамочку, которая уж не преминет сказать какую‑нибудь гадость? Или не сказать, но хмыкнуть. Знаете, можно же ведь так хмыкнуть, что человек почувствует себя последней скотиной. А что, если он приедет за мной на своей прекрасной машине, а у меня опять прыщ на подбородке с перепелиное яйцо, а Катерины нет, и, значит, тональника тоже нет. А если даже Катерина и есть, и даже вместе с тональником, но она посмотрит на меня так, что я сразу пойму, как я не права, что вот так вот бегу по первому зову какого‑то придурка, от которого никакой пользы и который явно меня не уважает.
– Почему, ну почему ты так решила? – обижалась я, хотя и слепой бы увидел, что Катерина совершенно права.
– Он то тебе неделю не звонит, то вдруг звонит в десять вечера, и ты несешься к нему. А если бы он тебя уважал, то заранее бы предупредил и пораньше. Почему это приличная девушка должна ходить на свидания так поздно?
– Катерина, но он же работает! – вступалась я.
– До десяти? – хмыкала она. – И неделями? И потом, он высадил тебя на Народном Ополчении, а оттуда ты шла пешком. Сама говорила, что тебя чуть не ограбили.
– Ну, я преувеличила опасность, – отмазывалась я, хотя, действительно, и такое случалось. Сергей был в тот день совсем хмур, невесел и головушку повесил. Зачем он меня вообще позвал гулять – непонятно. Мы долго целовались в его машине, но как‑то без толку. Он явно думал о чем‑то о своем, периодически звонил кому‑то, выходя из машины и уходя достаточно далеко, чтобы я не слышала. А потом вдруг, после одного такого разговора, вернулся и сказал, что ему пора, его срочно вызвали. И нужно спешить до такой степени, что он не успевает завезти меня домой.
– Ты не обидишься? – спросил он и провел пальцем по моим волосам.
– Нет, конечно. Что ты! – как полная идиотка заверила я, а потом скакала через квартал по темени. Время было – двенадцать, погода – тоже двенадцать, только с минусом. Я на каблуках. Самое омерзительное, что, когда я вернулась домой, мама не спала, сидела на табуретке в кухне, курила и ждала меня.
– Ты понимаешь, что это просто бесстыдство? – спросила она, затушив бычок в полной пепельнице. В раковине валялись кастрюля и несколько тарелок, стоял невыносимо кислый дух переваренных щей. Хотелось сбежать, только вот было некуда.
– Мама, я уже взрослая.
– Я знаю. И ты уже могла бы мне помочь. Чтобы я хоть как‑то выдохнула, – покачала головой она.
– Сколько тебя помню, ты все время выдыхаешь. Может, тебе надо для разнообразия уже хоть раз вдохнуть? – усмехнулась я.
– Смейся‑смейся. Жизнь все расставит на места. А только ты бы бросала этого Сергея. Он тебе не пара.
– Ты хочешь сказать, что мне пара кто‑то попроще? – обиделась я. – Такой, как вроде нашего Аркашки? Или как папа? Ты это хочешь сказать?
– Ты дурочка еще. Я же тебе добра желаю. Ты не представляешь, как с такими вот, как этот Сергей, жить‑то потом!
– А что с ним не так? – упорствовала я.
– Да все с ним не так. И что на десять лет тебя старше, и что вот считает нормальным тебя к полуночи домой привозить. И что не показался на глаза родителям. Серьезные ли у него намерения?
– Мама, о чем ты? Какие намерения?
– То есть у вас просто так, – устало махнула на меня рукой мама. – Все сейчас у всех так просто, уму непостижимо. Ты хоть не забеременей, ладно? Мне с внуками сидеть некогда. Я и так даже и выдох… – мама столкнулась с моим взглядом и оборвала привычное слово. – Ладно, только ведь не любит он тебя.
– Что вы все мне в душу лезете! Я люблю его – этого разве мало? – возмутилась я.
– То‑то я и вижу, что любишь. Глупость какая‑то, тебе жить еще и жить. Институт кончи, таких потом будет – миллион.