— Да просто его что-то давно не видно.
— Куда он денется? Как поиздержится — заявится. Мне он тоже нужен.
После этого разговора Тоня уверилась в худших своих предположениях и старалась не думать о Евгении. Она даже решила встретиться с одним из своих прежних «обожателей». Но ей с ним было скучно, неинтересно.
Наконец после безуспешных звонков Евгению поехала к нему домой. На звонок и на стук никто не отзывался. Тоня позвонила в соседнюю дверь. Вышла молодая женщина и на вопрос Тони ответила:
— Они куда-то далеко уехали, кажется, на целый год. Вера, сестра Женина, институт закончила, назначение получила.
— Они что, все уехали? И Евгений?
— Этого я не знаю. Может, и Женя с ними.
— Он, кажется, женился? — Тоня спросила об этом со страхом и отчаянием в душе.
— Вот уж этого я не знаю. Может, и женился. Пора ему. — Женщина улыбнулась, поняв, что вопрос задан неспроста.
Тоня поблагодарила соседку и вышла во двор. Присела на скамейку и заплакала от обиды, от предательства Евгения. «Конечно, он повеса, любит выпить, повеселиться с компанией. Ему просто надоело со мной. Привык быть «душой общества», петь, бренчать на гитаре. Все-таки пустой он человек, легкомысленный. Такого не перевоспитаешь. Может, и женился на такой же, как сам... А я еще переживаю, думаю о нем. Ясно, не нуждается во мне...» Тоня чувствовала себя униженной и одинокой. Она вспоминала, как познакомилась с Евгением. Тонина подруга работала в оформительском комбинате и помогала ей найти подработку. Она познакомила Тоню с Эньшиным. Он был очень любезен и поручил ей делать обложки к выкройкам для Дома моделей. Работа несложная, а оплачивалась неплохо. С тех пор она стала участвовать в делах бригады. Тогда же и с Евгением встретилась.
Однажды, когда в институте у них проходила защита дипломов выпускников, ее разыскал незнакомый человек. Он назвался Бурминым Владимиром Михайловичем, показал удостоверение и попросил пройти с ним в соседний сквер, немного побеседовать.
— Я знаю, что вы активная комсомолка, способная студентка. Отзывы о вас в институте хорошие. Нам нужна ваша помощь. И если вы согласны, то, разумеется, об этом ни с кем делиться нельзя. Ни с одним человеком, даже с самым близким. Скажите, пожалуйста, вы ведь работаете в бригаде Эньшина?
— Да, немного прирабатываю. А что, это плохо?
— Почему же? Раз это не вредит учебе... Вы, кажется, исполняете кое-какие его поручения?
— Приходится иногда. Ничего особенно серьезного он мне не поручает. Так, всякие пустяки.
— Возможно. Нам необходимо проконтролировать деятельность подобных бригад. И вы, я надеюсь, в этом поможете.
— Я же мало что знаю. А разве в деятельности бригады есть что-нибудь незаконное?
— Я этого не говорю. Но проанализировать работу нужно.
— Ну, если я действительно могу принести пользу... А все-таки странно, что вы выбрали меня...
— Ничего странного, Антонина Юрьевна, в этом нет. Вся наша работа ничего бы не стоила, если бы не помощь честных людей. Вот я и надеюсь на вас...
Эти воспоминания отвлекли Тоню от печальных мыслей. «А что, если спросить у Владимира Михайловича, нельзя ли узнать, куда выехали Засекины? Хотя это и ничего не изменит, но надо же знать правду. Попрошу все-таки...»
Она вытерла глаза, посмотрелась в зеркальце и припудрила покрасневший нос.
ТАЙНИК
После того как было установлено местожительство дочери отца Алексия — Марии, сотрудники группы Бурмина узнали от нее, что после смерти отца старшая сестра, Надежда, забрала «сундучок с книгами». Он был у нее и после войны, сама Мария видела. А цел ли он сейчас, неизвестно. Надежда умерла, а с ее сыном Мария поссорилась, и они с тех пор не виделись.
Сухарев съездил в Новгород, разыскал сына Надежды. От него и узнал, что после войны мать продала книги вместе с сундучком, но кому, он не знает.
После совещания с полковником Шульгиным Бурмин распорядился в отсутствие Лисовского побывать вновь в часовне — Бурмин в прошлый раз видел там старый ларец, но тогда он его не заинтересовал. Ларец сотрудники нашли у Лисовского. Он был перекрашен коричневой краской, а вырезанный на крышке трилистник замазан, но все же можно было обнаружить его очертания. Он оказался пустым. Было известно, что ларец был куплен Лисовским вместе с содержимым. Но коль одна из книг муренинской коллекции попала в Англию, то за границу могли «уйти» и остальные бесценные книги.
Цветную фотографию ларца Сухарев взял с собой в Псков для опознания его Марией.
Перед отъездом, получив инструкции у Бурмина, Сухарев пошутил:
— Я как вышедшая на пенсию актриса, мне поручаются одни старушки.
— Коля, это же хорошо. С ними проще. Сравни Эмму из салона — ты же сам стонал от нее, требовал молоко за вредность. И пить со старушками не придется...
— Ну ладно, Владимир Михайлович, опять вы правы — неоспоримая логика...
В Псков Сухарев приехал на машине районного начальства — результат заботы Бурмина. «Умеет к любому человеку подход найти, — думал Сухарев о своем начальнике. — Что в управлении, что здесь — ни в чем отказа не знает. И все так спокойненько, неторопливо. Большой психолог...»
Сухарев отыскал нужную квартиру и застал Марию Алексеевну дома. Он объяснил ей, по какому делу приехал, показал фотографию. Она с недоумением поглядела на Сухарева:
— Ну, чего ты, парень, по пустякам людей беспокоишь? Да, сундук тот самый, только другого цвета. Да на что вам этот сундук? Ничего там не было, одни книжки, совсем старые. Только застежки у них были красивые, так Надежда их поотрывала. А кожу в войну на тапочки пустила.
— Какую кожу?
— Что на обложках была. Да кожа-то старая. И книжки такое старье... Дался вам этот сундук! Прям помешались на нем...
Сухарев терпеливо выслушал ворчание старухи, потом, строго посмотрев на нее, сказал:
— Вот что, Мария Алексеевна. Я к вам приехал по важному делу — по пустяку из Москвы не пошлют. Я прошу вас рассказать все, что вам известно о покупке этого сундука у вашей сестры. Может, она вам об этом говорила? Ваши сведения могли бы нам помочь. Поймите это.
Старуха призадумалась, потом сказала:
— Ну ладно... Коли так, то скажу. Надежда говорила... Мужик, который у нее сундук-то с книгами купил, еще до войны собирался к ней приехать, да не успел. Уж такой хитрый, такой поганец! Обвел ее вокруг пальца. Надька — дура, за гроши книжки ему отдала, а потом узнала, что стоили они больших денег. Мужик-то этот аж из Старицкого приезжал, он там в музее работает. Надежда как узнала про книжки, написала ему, чтоб он ей все возвернул. Этот поганец тут же к ней приехал. «Ты, говорит, Алексеевна, не копай себе яму. Если про эти книжки кто узнает — в тюрьму загремишь. Потому как ты ими незаконно владела, они отцу твоему на сохранение были дадены. А за то, что ты с них серебряные пряжки оторвала да покрышки, достанется тебе...» Уж так он Надежду напугал, она тогда чуть ли не в ногах у этого поганца валялась, все упрашивала, чтоб не губил ее... Да мало того, еще иконы у нее забрал за так, копейки не заплатил...
Вот такие дела... Мне-то что, я к этому никакого касательства не имею. Вот так и скажи своему начальству.
С ДОБЫЧЕЙ
Как поразился бы Ясин, знай он, что каждому из группы Бурмина хорошо знакомы не только его фамилия, имя и отчество, но и многое другое из его жизни.
Знакомить Ясина с «записками» Истомина, хотя они и предназначались ему, руководители операции до ее окончания считали нецелесообразным.
Но более всех поразился бы Засекин, узнай он, что является причиной споров и расхождения во мнениях среди сотрудников группы.
Все упиралось в историю с исчезновением содержимого ящика из-под пола Старицкой часовни. Предполагалось, что Засекин скрыл правду — он, мол, знает, что в ящике, но скрывает по неизвестным причинам. Бурмин это опровергал. И тут одно новое событие прояснило часть обстоятельств этой сложной истории.
После того как Эньшин спрятал в болоте украденные предметы, он жил в постоянной тревоге. Нужно было скорее ехать в Старицкое, но его пугала встреча с Лисовским. Только предвкушение момента, когда он вновь увидит то, ради чего пришлось ему перенести изнурительные поездки, потратить столько сил, торопило действовать.
Наконец поездка состоялась. Эньшин добрался до Старицкого на рассвете, как и рассчитывал. В старицкой роще он укрыл машину, спустился в ложбину, от которой начинался овраг, и направился к заветному месту.
Если бы кто и встретился, то не удивился — идет грибник с плетеной корзиной.
Эньшин достал мешочек, схороненный в болоте, положил в корзину, сверху прикрыл ветками и травой. Вернулся к машине другим путем и отправился в Москву. В середине пути он съехал с шоссе и, остановив машину в густых зарослях, немного передохнул, все время опасаясь, как бы кто не потревожил его теперь, когда в его руках такие ценности.
Мог ли знать Эньшин, что по приказу полковника Шульгина ему была обеспечена надежная охрана.
Заехав поглубже в лес и уверившись, что его никто не увидит, Эньшин решил рассмотреть драгоценности. Достал панагию — она легла на ладонь приятной тяжестью, потом нагрудную икону. Эньшин завороженно смотрел на нее: причудливый узор серебряной скани, в центре — камея сиренево-голубого камня, в камне просвечивает, чуть выступая, фигура Христа. А вокруг жемчужины — их много... двадцать четыре — сосчитал Эньшин. Глаз не отведешь от их молочного сияния.
Эньшин обмяк. Сидел неподвижно, задерживая дыхание, боясь пошевелиться, чтобы не исчезло с ладони это чудо.
— Нет цены, нет цены... — бормотал он, как в бреду, и тревожно оглядывался по сторонам. Но все было спокойно, лес жил обычной своей жизнью, быть может, радовался, что хранит все живое — отдает свое дыхание, свои соки для продолжения жизни...
Эньшин осмотрел остальные предметы: кресты и золотой оклад с изморозью скани, сквозь которую мерцал теплый свет, словно вобравший в себя закатное солнце...
— Бесценно, бесценно... — опять бормотал Эньшин.
Голова его налилась тяжестью, руки тряслись, вдруг исчезла его обычная выправка, заученность движений, внушительность — в машине сидел мгновенно постаревший человек (клад, несомненно, обладал волшебством!): он был бледен, выражение лица было одновременно и растерянным и жестоким, алчным, брови нависли, взмокшие волосы прилипли ко лбу. В эти мгновения в нем вдруг проглянуло сходство с Лисовским.
Машина Эньшина снова помчалась по шоссе.
В подмосковном дачном поселке, среди голенастых сосен, огражденных высокими заборами, на небольшом участке приютился невзрачный домик. Здесь жила родственница жены Эньшина — одинокая старушка. В ее дворике остановилась запыленная машина Эньшина.
— Откуда ты, Сенечка? Что без Веруши? Не случилось ли чего?
— Все в порядке. Возвращаюсь из командировки, заехал по пути вас навестить. — Эньшин протянул женщине свертки.
— Куда, батюшка, ты мне дорогие такие конфеты?
— Кто же побалует вас, как не мы с Верой.
— Ну пойдем, отдохни и поешь, небось проголодался в дороге.
Когда совсем стемнело, Эньшин осторожно вышел во двор, подошел к той стене дома, которая была не видна с улицы, и, внимательно осмотревшись, спрятал сверток с ценностями. Он давно приметил отверстие в кирпичном фундаменте и, сунув туда сверток, заложил его дровами, которые были сложены у стены.
К ПУНКТУ «ИОНА»
Эньшин ждал приезда Райнера. Он был очень возбужден и все время глотал таблетки. Ему нужно было в последний раз, как он рассчитывал, побывать в Старицком и забраться наконец в ту боковую пещеру, где был обозначенный на плане пункт «Иона».
Сообщение о приезде Райнера заставило Эньшина не откладывать более задуманное. Он давно все рассчитал и принял твердое решение: уехать. Уехать навсегда, за пределы этой страны, где ему остается лишь завершить дела. Теперь он должен поехать в Старицкое. В последний раз. Он никогда не захочет больше трястись по этой скверной дороге, на этой уже изрядно потрепанной машине.
Ему необходимы другие дороги, другие машины, другая страна, другая жизнь.
В Старицком Эньшин встретился с Лисовским поздно вечером. В машине они отъехали подальше от поселка.
— Едет Райнер, — сообщил Эньшин.
— Где же пропавшее? — прохрипел Лисовский. — Вы же обещали сказать.
— Для этого и приехал. Но сначала нужно сделать другое. Вот смотрите...
Эньшин развернул перед Лисовским план, посветил карманным фонариком. Это была копия с плана «Ионы», но Эньшин кое-что в нем изменил — не были показаны идущие от монастыря к часовне ходы пещер.
Лисовский оживал прямо на глазах. После встречи с Эньшиным он ободрился, поверил, что все обойдется, что Эньшин нашел украденное под полом часовни. Но у него не исчезло чувство злобы к Эньшину, который обращался с ним как с подчиненным, смел командовать, хотя, как считал Лисовский, все должно быть наоборот. «Но это мелочь, — внушал он себе, — при встрече с «хозяином» потребую, чтобы Эньшину указали его место».
Лисовский приходил в себя после изнурительного страха расплаты за исчезнувшие сокровища «хозяина», которые виделись ему и днем, и в сновидениях — мучили, сводили с ума.
Теперь им за ночь предстояло обдумать, как проникнуть в пещеры незамеченными и как выйти затем оттуда.
— Отпроситесь у начальства на два-три дня съездить в Ленинград, — посоветовал Эньшин. — Купите для видимости билет и покажите его. И к утру приготовьте иконы. Я буду у рощи в кустах с машиной. Принесите туда. Ясно?
— Да ясно, ясно. Но когда же вы мне вещи отдадите?
— Вы что? Хотите, чтобы я вам сейчас их принес? Чтобы кто-нибудь прознал про это и мы всего лишились? Райнер нас не помилует, так что небо с овчинку покажется!
— Но я не могу успокоиться. Мне их нужно видеть.
— Сходим к «Ионе», и я вам покажу. Они спрятаны, за ними надо идти. Ну, все вам ясно? Теперь ступайте домой и спите. И чтобы утром были иконы.
Лисовский не ответил. Он постоял молча и побрел к часовне.
Рано утром Лисовский разыскал в роще за оврагом машину Эньшина и заглянул через стекло — Эньшин спал. Лисовский постучал в окно. Эньшин вышел из машины. Костюм его, аккуратно сложенный, лежал на переднем сиденье. На Эньшине были плотные спортивные брюки, свитер и теплая куртка: утро было холодное.
— Давайте, — сказал он и протянул руку. Лисовский достал из рюкзака сверток. Эньшин развернул его в машине и рассмотрел иконы, обернул их в мягкую ткань, засунул в пакет.
— Днем я буду занят, а вы за это время оформляйте командировку и к вечеру будьте готовы. Оденьтесь поприличнее. Документы не забудьте, — командовал Эньшин.
— Зачем документы? К чему этот маскарад?
— Да вы что? — возмутился Эньшин. — Если сами плохо соображаете, то хоть слушайте, что вам говорят. Мы же не на прогулку идем, а на серьезное дело. По-разному может обернуться. А может случиться и так, что вам эти места придется покинуть.
— Ну уж нет. Без «хозяина» я никуда... Пока он не скажет...
— Райнер поручил все дело мне, а не вам. Он так и сказал: «Командуйте».
— Врете вы, Эньшин, — угрюмо проворчал Лисовский.
— Ну и черт с вами, сидите тогда в своей конуре, а я и без вас обойдусь.
— Я пойду с вами.
— То-то же. И нечего злобствовать. Одичали вы совсем, Лисовский. Идите отпрашивайтесь, собирайтесь и, как стемнеет, будьте готовы. Доедете до станции, чтобы вас видели, понимаете? Там я вас найду.
В темноте доехали до того места в овраге, где Эньшин в кустарнике спрятал машину. Лисовский знал забытый всеми старый ход в пещеры из подвала монастырской башни, о котором Эньшин и не подозревал. Подвал был забит всяким хламом. Пришлось его разобрать. Эньшин обернул свою обувь мешковиной и то же заставил сделать Лисовского. Старик плохо владел собой, хотя ничего не говорил и действовал молча. Но при малейшем шорохе вздрагивал. Наконец они вошли в пещеры. Дышалось в них легко, воздух был сухой. В довольно высоком проходе можно было идти не сгибаясь. Местами проход суживался, и тогда приходилось пробираться ползком. Несколько раз они отдыхали.
— Придется другим путем выходить.
Впрочем, чем дальше они продвигались, тем больше мысли Лисовского устремлялись к цели их путешествия. Он был уверен, что в пункте «Иона» запрятаны ценности, возможно подобные сокровищам «хозяина». В нескольких местах в проходах были завалы, и они с трудом перебирались через них. Сказывалась усталость. Эньшин отпил из бутылки лимонада и дал Лисовскому. Приходилось сверяться с планом. Но все это делалось молча. Эньшин шел впереди, светя фонариком, Лисовский за ним. Наконец добрались до цели. Там, как и указывалось в плане, была единственная плита с именем «Иона». Вынув ее, они увидели узкий длинный ящик, обитый железом. Прежде чем его открыть, Лисовский и Эньшин замерли, инстинктивно отшатнувшись друг от друга. Перед каждым в воображении засверкало возможное содержимое ящика — ожили в глазах обоих утраченные одним и приобретенные другим сокровища. На миг загорелись глубоким огнем камни, затеплилась скань, засветился жемчуг — переливчатое сияние заволокло глаза: сейчас им откроется такое!.. Та-ко-е!..
Внутри ящика лежали шлем, кольчуга, несколько сабель и пистолеты. Под ними небольшой деревянный футляр, в нем планы местности, указания нахождения поместий, монастырей, глубина рек, места переправ...
Впрочем, планы рассматривал один Эньшин. Лисовский стоял с бессмысленным взглядом, и лишь когда он издал звук, напоминавший стон, Эньшин оторвался от плана:
— Да что же это? Ничего нет, пустота, обман. — Он бросился к разрытой в стене дыре, стал копать. Лопата ударилась обо что-то твердое, он принялся разгребать руками — в земле оказались кости, остатки черепа.
— Зачем это? Где мои вещи? — шагнул к нему Лисовский. — Вырыл все раньше! Теперь меня в свидетели перед «хозяином», мол, «вот что нашли...» — Лисовский поддел ногой лату. — Забрал все себе, сволочь!..
Вооружившись костью, он бросился на Эньшина. Тот лопатой вышиб ее из рук Лисовского.
— Стойте, говорю вам, слушайте...
Лисовский прислонился к стене.
— Что вы слюни распустили? Ничего не случилось. Райнер велел вскрыть этот ящик. Нас не касается, что в нем. Выносить его не будем. Возьмем бумаги. Свои вещи сегодня получите. Не сходите с ума. Это я их спрятал. Как можно держать такие вещи в подполье, в незапертом ящике... Это не картошка...
— Что, что? Под полом в ящике? Отдайте немедленно, какое право...
— Хватит. Я передам ваши вещи... впрочем, вам с ними скоро придется расстаться — их надо отдать Райнеру.
— Да, это главное — «хозяину», тогда все в порядке... Значит, вы взяли? А Засекин? Вы ему велели?
— Придите же в себя, Лисовский! — почти закричал Эньшин. — Так это вы Засекина, вы?.. Понятно...
Лисовский старался что-то сообразить, но обрывки мыслей не собирались в целое — всплывали и исчезали.
— Надо все убрать, помогите-ка, Лисовский, не сидеть же здесь сутки.
Они сунули вещи в ящик, кое-как засыпали яму, вставили на место плиту. Присели в изнеможении на землю. Выключили фонарик. Полная, глухая темнота будто ослепила их. Эньшину показалось, что он мертв, что его нет... Нет сокровищ, нет света, нет ничего.
— Надо идти, слышите, Лисовский, надо идти. Перед рассветом Эньшин и Лисовский, выбравшись из пещер через ту же башню, подошли к часовне.
Лисовский, усталый и злой, не выдержал:
— Когда это кончится? Где же мои вещи? И дадите вы, наконец, мне покой?
— А мы за чем идем? Соображаете?
Они осторожно пробрались к часовне. Отомкнули дверь, вошли. Потом Эньшин вышел, дверь снаружи запер на замок и влез уже в окно.
Все эти непонятные для наблюдателей и для Лисовского действия были продуманы Эньшиным: снаружи часовня заперта, стало быть, никто не заподозрит, что Лисовский туда вошел. Они уйдут из подполья часовни, и за ними плотно закроется отверстие в фундаменте. Никому и в голову не придет искать здесь Лисовского. А плана ходов, ведущих от часовни к оврагу и другим пещерам, нет нигде. Тут, в отсеке подземного хода, он и осуществит задуманное...
Прошел час, второй, третий... Ни Лисовский, ни Эньшин из часовни не выходили. В ней не загорался свет, оттуда не доносилось ни звука.
ТАЙНА ПЕЩЕР
Утро выдалось холодное. В тени на траве еще был иней. Сникли оставшиеся в палисаднике цветы, точно опаленные огнем. Только ноготки и настурции все еще держались вопреки осенним заморозкам.
В сенях лежало несколько тугих кочанов капусты. На столе в миске начищенная морковь. Бурмин взял морковину, захрустел ею, вышел на крыльцо.
После короткой встречи с одним из наблюдателей Бурмин раздумывал о принятом решении: правильно ли он поступил, распорядившись не заходить в пещеру, куда отправились Эньшин с Лисовским, а вести наружное наблюдение?
Он прошел в дом, развернул план пещер — никаких подходов к часовне на них обозначено не было. «Что же за фокус? Ведь в часовне их не видно и не слышно, да и что они могут в ней делать столько времени?»
Посовещавшись, Бурмин с помощником открыли замок, вошли в часовню, спустились в подвал. Пусто. Следы двух человек едва различимы. Видимо, их затирали — они прослеживались лишь до фундамента. «Что за чертовщина? Испарились они, что ли?» Стену внимательно осмотрели. Стена как стена. Из камня. Простукивать не стали, как бы не спугнуть. Но сколько ни думай, а ничего другого не придумаешь — видно, стена фундамента с секретом и те двое ушли через нее.
Бурмин мысленно проклинал себя за этот промах. Ведь, кажется, все было учтено, а вот этого не предусмотрел. Но заниматься самобичеванием некогда. «Спокойней... Так. В стене должен быть ход, иначе им выйти было некуда...»
— Елкин! Ты ручаешься, что твои сторожа не задремали? Если так, то нужны другие предположения. Понимаешь? Это не шуточки...
— Владимир Михайлович! Так они же опытные. С ними этого не могло случиться. Нет, нет. Насчет этого не сомневайтесь. Они не могли проглядеть... Ручаюсь...
«Тогда остается одно — есть ход из-под часовни. Ну а уж за то, что упустили Лисовского, отвечать придется, никуда не денешься... Но время дорого!.. Нас четверо, двоим — наблюдать за выходами из пещер. Мы с Елкиным ищем возможные выходы в других местах... Нет, к директору музея нельзя обращаться... Вот с проверкой планов сложней... Значит, так: если они ушли, в пещерах их нет... но это не проверено... могут и там еще быть...»
— Елкин! Обследуй места возможных выходов, ребят отправь срочно к башне и к выходу из музея — пусть ведут наблюдение. Я еду на станцию, связываюсь с Москвой.
Бурмин позвонил со станции в Москву. Просил узнать, не появился ли «приятель Сеня».
Вернувшись, Бурмин ничего утешительного от Елкина не услышал:
— Наблюдают. Ничего нового. В овраге был. Еле ноги вытащил. Какой черт туда полезет? Сплошные заросли и темнота, там и целой бригады будет мало... Может, все-таки простукать фундамент в часовне?
— Нет, нельзя. Они могут быть там...
— Вряд ли, Владимир Михайлович, небось давно вышли.
— Не стоит гадать, а осторожность нужна. Они далеко не простаки. Будем ждать до утра и наблюдать.
Утром Бурмину пришлось снова ехать на станцию — он ждал вызова Москвы. Его соединили, и он получил подтверждение: «Приятель Сеня в Москве». Но если Эньшин в Москве, значит, из подполья часовни есть выход. Должен был выйти и Лисовский. Оба ускользнули от наблюдателей.
Выходит, сотрудники Бурмина сидели у часовни, а Эньшин в это время катил в Москву, возможно, прихватил и Лисовского, по всей вероятности, еще и с ценностями из коллекции. Да, нечего сказать, провели их эти двое.
Бурмин вернулся в село, и ему доложили, что Лисовский не появился на работе.
Группа Бурмина со всеми необходимыми приспособлениями спустилась под часовню. Чтобы обнаружить и открыть потайной выход из подполья в пещеры, потребовалось немного времени.
Когда кладку разобрали, Бурмин взял фонарик и шагнул в яму. За ним — остальные. Дальше была полуоткрыта массивная дверь с коваными железными петлями. На земле были отчетливо видны следы. Пройдя небольшое расстояние по подземному, кое-где укрепленному ходу, наткнулись на завал. Было видно, что он произошел недавно. Расчистили путь и пошли очень осторожно, опасаясь осыпей. В одном месте ход разделился. В конце правого отсека был завал. Вернулись и пошли другим. Там увидели скорчившегося на земле человека. Бурмин узнал Лисовского. Пульс едва прослушивался, он был без сознания. Кисть правой руки разбита. Лисовский лежал возле тяжелой каменной плиты, преградившей проход. Ему влили в рот спирт, поднесли к носу нашатырь. Он приоткрыл глаза, но тут же снова закрыл, лишь задышал чуть глубже.
С трудом оттащили в сторону глыбу и увидели, что рычаг, поворачивающий ее, сломан недавно.
Вышли в овраг. Лисовского донесли на руках до автобуса и уложили на сиденье, и машина помчалась на предельной скорости в Москву.
НЕПРЕДВИДЕННЫЙ ФИНАЛ
Дутько вышел из своего кабинета в салон. Посетителей было немного, и Эмма скучала у прилавка. Дутько осмотрелся, кивнул ей. Она поняла и, как только он ушел к себе, последовала за ним.
У него в кабинете сидел мужчина. Эмма окинула посетителя оценивающим взглядом. «Иностранец», — определила она.
Дутько придвинул ей стул.
— Эмма, покажешь им товар. Пусть выбирают из трех. Проводишь сейчас. Я подъеду немного погодя, а вы подождите меня.
Когда Эмма села с иностранцем в такси, он вдруг заговорил по-русски с едва заметным акцентом:
— Далеко нам ехать?
— На Метростроевскую улицу, возле метро «Кропоткинская». А вы Москву знаете?
— Бывал, — сдержанно ответил иностранец.
Отпустив машину, прошли через арку в тесный двор, загороженный со всех сторон домами. Вошли в старый трехэтажный дом, поднялись на второй этаж, и Эмма открыла своим ключом дверь. В прихожей их встретила полная пожилая женщина в ярком шелковом халате:
— Это ты, деточка? Что же не предупредила?
— Хорошо, тетя, в другой раз позвоню... Проходите, пожалуйста, — пригласила она гостя.
Большая квартира была забита мебелью, от этого казалось, что в ней душно.
Эмма вынесла из закрытой комнаты три картины на подрамниках — одну большую и две маленькие.
На большой была изображена молодая женщина в национальном русском народном костюме.
Иностранец осмотрел холст. Картина была в хорошем состоянии. Через увеличительную линзу рассмотрел подпись художника. Потом стал внимательно изучать две небольшие картины.
— О, о... Бастьен Лепаж? — удивился он. — Где вам удалось ее раздобыть? — обратился он к Эмме.
— Из частной коллекции, но обошлась страшно дорого. Французы сейчас в цене.
Иностранец с едва заметной усмешкой глянул на Эмму:
— Я имею представление о ценах на подобные вещи. Вы повторили слово в слово то, что сказал ваш директор.
«Догадливый! Небось шеф запросил с него приличненькую сумму. Ничего, раскошелится — этот Лепаж, наверно, знаменитый».
Третий холст с изображением мужчины в парике иностранец отставил в сторону. В это время в комнату вошел Дутько.
— Ну, как дела?
Иностранец сказал, что сумма, назначенная за картины, слишком высока. Дутько стал возражать и едва удерживался от резких выражений из-за несговорчивости покупателя.
Наконец сошлись в цене, сняли холсты с подрамников и тщательно упаковали купленное.
В машине иностранец отсчитал валюту и протянул Дутько:
— Возьмите.
— Положите в портфель на сиденье. Вы что, забыли мой обычай?
— Да, да. Я и забыл, что вы человек предусмотрительный.
Покупатель попросил остановить машину у станции метро. В вестибюле к нему подошел мужчина.
— Отойдемте в сторонку, — обратился он к иностранцу. К ним подошла служащая метро в форменной одежде, и иностранца пригласили в служебное помещение.
Дутько подъехал к своему дому в отличном настроении. Поднимаясь на лифте, он насвистывал что-то веселое. Выйдя на своем этаже, вздрогнул — на площадке его поджидали сотрудники милиции.
Вместе с ними Дутько вошел в квартиру. Пришедшие предъявили ордер на обыск и пригласили управдома и понятых. На вопрос, откуда в его портфеле иностранная валюта, Дутько заявил:
— Не знаю. Вернее, догадываюсь, как она попала ко мне. Это подстроено, доллары мне подложили специально. Ваши действия незаконны. Я ведь по образованию юрист...
После долгих и тщательных поисков в двойной стенке массивного шкафа была еще обнаружена валюта.
НЕ ВЫГОРЕЛО
Дальнев был рад, что хоть некоторое время ему не придется встречаться с Эньшиным. Последняя его вынужденная услуга — устройство туристской поездки Эньшина вокруг Европы — доставила много хлопот с оформлением характеристики. Нужно, чтобы не было на ней его, Дальнева, подписи.
А теперь еще эта неприятная история с художником Анохиным. Для чего понадобилась справка от Шуневской, имелись ли фонды в то время, когда Анохин подал заявление с просьбой о заключении договора? Шуневская сообщила Дальневу, что справку запросили из Союза.
А фонды тогда были. Это он подсказал Шуневской договора с Анохиным не заключать, а лишь пообещать заключить на готовую картину. Зачем же теперь справка?.. Конечно, Земфира выкрутится, но уже сам факт, что кто-то из руководства Союза художников этим интересуется, ничего хорошего не предвещал.