– Ты меня вытащил? – тихо спросил я, вглядевшись в его раскрашенное бегучими бликами огня лицо. Сашка отвернулся и молча пожал плечами. – Ты, – уже уверенно повторил я. – Сань, я…
– Да херня всё, – матерно‑грубо сказал он. – Нас вон Женька спас обоих, полицая топором завалил, который Сергея Викентьевича расстрелял. Он нас опять почти поймал…
– Завалил? – я ощутил злую радость. – Жаль…
– Жаль? – Сашка свёл брови.
– Жаль, что не я его…
Вернувшийся Женька принёс в кепке холодной воды, и я жадно напился, в этот момент ощутив, что меня колотит, как при высокой температуре. Женька сказал тихо:
– У тебя жар сильный… Я знаю, у меня мама фельдшер… была.
– Они из Пскова, – пояснил Сашка. – Отец врач, мама фельдшер… Не хотели на фрицев пахать, сюда убежали, а их тут выследили и за саботаж… – Сашка не договорил, а я увидел, что глаза Женьки наполнились слезами. Но он мотнул головой и сказал деловито:
– Я хотел к партизанам, отец и мама знали, где они…. Только решил не уходить, пока этого гада не… достану.
– Партизаны тут точно есть, – сказал Сашка. – Стопроцентно есть, надо только искать. Сергей Викентьевич с ними хотел соединяться… – он вздохнул тяжело.
Они заговорили о партизанах. А меня колотило всё сильнее. Сколько же у меня? С такой температурой только под одеялом в постели, а не в майском лесу на подстилке из лапника под какой‑то дерюгой. Я с испугом подумал, что не только искать кого‑то – я просто идти не смогу, тем более с раненой ногой. Я хотел об этом сказать, но испугался, что меня сочтут слабаком… а потом начал опять куда‑то проваливаться. К счастью, это была не расстрельная яма, а просто сон…
…Но спал я плохо. Мне было жарко, душно, мучили кошмары, болела нога. Каратели вламывались в нашу квартиру, хватали родителей и сестрёнку, я кричал, и кто‑то убирал кошмары влажной прохладной тряпкой, как стирают мел с доски. «Мам?» – жалобно спрашивал я, на миг просыпаясь, засыпал снова и через какое‑то время всё повторялось.
Под утро я проснулся разбитый, невыспавшийся. Не хотелось есть, а ведь я не ел чёрт‑те‑сколько… Зато пить хотелось мучительно. Жара почти не было, но я понимал – это временно, он вернётся. Бедро распухло и стучало болью в кость. Костёр горел, придавленный туманом. Около него сидели ребята. Сашка какой‑то деревяшкой ловко что‑то делал – я не сразу понял, что он плетёт лапти. Он сидел голый до пояса и непохоже было, что мучается от холода – а своей гимнастёркой добавочно укутал меня. Так же поступил и Женька со своей курткой, и я понял – с облегчением, от которого хотелось расплакаться – что они меня не бросят.
– Плохо, – говорил Женька. – У него жар даже сильнее, чем я думал. Это от раны и вообще… И ещё хуже – если пулю не извлечь и не почистить рану, то будет заражение крови. Ему туда и земля попала, и материю загнало пулей…
– А ты можешь? – спросил Сашка. Женька заколебался:
– Ннну‑у… В теории. Она в мякоти, сосудов там нет… Но он же от боли с ума сойдёт…
– А так он помрёт… С жаром я что‑нибудь сделаю. Ты только пулю достань и это. Рану почисть. Ты знаешь, какой он парень? Во, – и Сашка показал большой палец. – Смелый. Ловкий. А как с ним говорить интересно, он столько знает… Он тоже городской, вроде тебя, только из Новгорода… Что ж ему, из‑за такой ерунды помирать?
– Ну тогда давай прямо сейчас, – Женька передёрнул плечами, – чего ждать.
Они посмотрели в мою сторону. Сашка перестал работать своей кривулькой и неумело улыбнулся:
– Не спишь? Слышал?
– Слышал, – я привстал на локтях. – Резать будете?
– Надо, Борька, – вздохнул он.
Я стиснул зубы и постарался ответить как можно твёрже:
– Давайте…
…Если честно, особо страшно мне не было. Я устал и ослабел, поэтому смотрел на происходящее почти равнодушно, подставил руки, которые связали над головой и прикрутили к дереву. Ноги тоже пришлось привязать, используя барахло – Сашка пошёл искать какие‑то травки и прочее. Место раны опухло и посинело, но Женька удовлетворённо хмыкнул:
– Заражения ещё нет. Полосок не видно.
Он калил над огнём лезвие своего перочинного ножа. Я отвернулся и хрипло, но нарочито‑бодро сказал:
– Больше мне ничего не отрежь. А то там рядом, я ещё ни разу этим всерьёз не пользовался. Обидно будет.
– Не отрежу, – обнадёжил он. – Ну всё, Борь. Ты потерпи, – он сунул мне в зубы палку. – Кусай и терпи. И ещё… если вдруг она глубже… там артерии… в общем, я же не врач, даже не фельдшер, я только видел кое‑что, ну и читал… А, ладно, всё будет хорошо!
«Не знаю,» – успел подумать я – и меня выгнуло дугой. Я почувствовал во рту вкус крови и начал грызть сырую, пахнущую грибами, как та земля, палку. Обрушилась гулкая тишина, звуки умерли, только колотилось в ушах: «Умп, умп, умп, умп…» Я повернул голову и увидел, что по рукам Женьки течёт моя кровь, а сам он что‑то делает – губа прикушена, лицо мокрое, на лбу – тёмная от пота прядь. Боль была такой, что после первой вспышки стёрла сама себя, и верхушки деревьев плавно и противно закружились, опрокинулись влево, перевернулись и утонули во мраке, полившемся между одетых яркой майской зеленью веток…
…Я пришёл в себя от невероятного жара, буквально пронизывавшего меня, как окорок в микроволновке. Нога болела остро и режуще. Я лежал, закутанный всем, чем только можно, в пещерке, где даже стены источали горячее дыхание, на толстой подстилке всё из того же лапника. Сашка, отдуваясь и смахивая локтем со лба пот, протягивал мне всё ту же кепку Женьки.
– Пей залпом, ну?
Там оказалась невероятная горечь – меня чуть не стошнило. Кашляя и моргая, я с трудом спросил:
– Это… что‑о?!.
– Одуванчиковый сок, – пояснил Сашка. – С водой.
– Га‑адость…
– Ничего, зато пропотеешь как следует. Только не ворочайся, а то сожжёшься. Я тут час костёр палил, чтобы всё прокалить.
– Вот она, – Женька, подойдя, присел на корточки у входа и подкинул на ладони тупоносую пульку. – В кость попала и обратно срикошетировала…Я там почистил всё и промыл, потом завязал с подорожником. Хорошо, что бы без сознания был.
«Ох, хорошо,» – мысленно согласился я, вспомнив, как меня резали. Жарища была невыносимая, я отогнул край дерюги, но Сашка стукнул меня по руке и сердито сказал:
– Лежи терпи. А мы что‑нибудь поесть раздобудем.
Легко ему было говорить, чтоб я терпел. С меня почти сразу ручьями начал литься пот. Дико хотелось пить и раскрыться или хоть передвинуться так, чтобы отыскать прохладное место – как дома, когда я болел. Не знаю, как, но я заснул и, наверное, сжёгся бы, но Женька остался в нашем лагере и следил за мной.
Проснулся я под вечер – слабый, со звенящей головой, но явно без температуры. Нога ныла. Когда Женька начал менять повязку, я увидел синевато‑багровый крестообразный разрез, засочившийся кровью – не очень большой, но жутковатый – и поспешно отвернулся.
Сашка около костерка что‑то жарил – я присмотрелся и узнал лягушек, но не испытал ничего, кроме голода. Он поймал мой взгляд и пообещал:
– На всех хватит… Скоро уже. Французы едят, и ничего.
– Ссать хочу, – признался я. И, сказав это, понял, что и правда ужасно этого хочу. Больше чем есть. По‑большому не хотелось (желудок‑то пустой), а вот…
– Давай к стенке, тебе вылезать нельзя, – сказал Женька. – Не бойся, – он хихикнул, – там остыло всё почти.
– Это чего, прямо здесь?! – я заморгал. – Не, я так не могу…
– Ну извини, кепку я тебе на это не отдам.
Я покраснел почти до слёз. Мне было стыдно и, хотя мальчишки отвернулись, а я пыжился с минуту, у меня ничего не получилось – я никогда в жизни не делал этого лёжа, да ещё там, где сплю; эти мысли полностью всё блокировали.
– Не могу, – признался я. – Я не стесняюсь, просто не могу так. Правда.
– Ну что с тобой… – Сашка помог мне вылезти. Я с невероятным облегчением отлил возле кустов и тут же задрожал; он с матом запихал меня обратно. – Простынешь опять, вот тогда…
– Пионер, а так материшься, – заметил я, укутываясь в тряпьё. Сашка неожиданно смутился:
– Это. Не пионер я. Меня не приняли. По хулиганке, – и посмотрел на нас жалобно. – Я ничего такого серьёзного не делал, просто от дурости…
– Эх ты, будущий полярник, – подколол его я.
– А ты пионер, Борь? – вдруг спросил Женька, застав меня врасплох. Он вроде и не ждал ответа – взял и начал перечищать трофейную винтовку полицая.
– Я?.. – пока я раздумывал, что же мне ответить, Сашка это сделал за меня:
– Да конечно пионер. У него даже галстук есть, правда, Борьк?.. Я сам видел, как он его перепрятывал.
К счастью, этот разговор продолжения не имел. Мне трудно было даже предположить, что подумали бы ребята, обнаружь они зелёный галстук.
Ночь была неприятной, если так можно сказать. Я выспался днём и лежал, уставившись в потолок пещеры. Холодно не было, Сашка и Женька улеглись с боков и сверху мы завалились всем барахлом, которое у нас ещё оставалось, плюс подобие одеяла, сплетённое из молодых веточек. Болела нога, мне было тошно и грустно.
Где‑то на самой грани слуха я различал размеренный гул и догадался, что это артиллерийская пальба на фронте. Там были наши… Но для меня это ничего не меняло. Если мы найдём партизан, если доживём до конца войны, если… да что бы не случилось «если», я‑то всё равно тут буду чужим! Ну что можно представить нелепее и страшнее – воевать за дело, финал которого тебе заранее известен! Мы победим. Потом будет великая страна, новые войны, новые жертвы, стройки и всё такое. А дальше эта страна развалится. И мы будем восхищаться тем, как хорошо живут побеждённые, а кое‑кто станет говорить: «Лучше бы нас Гитлер завоевал!» И всё.
Блин, нет, не всё… Я отчётливо вспомнил лицо той немки, которая меня допрашивала. Ничего «лучше» не было бы. Правда, и это в моей судьбе ничего не меняет…
Мой прадед сейчас воюет где‑то на юге. А дед совсем пацан, младше меня – и он на самом деле в оккупации в Новгороде. А я лежу в какой‑то норе, раненый в ногу, не слишком‑то сытый, между двумя помешанными на мести мальчишками, на глазах которых убили их родных. И уже не думаю о том, что успел застрелить трёх человек. Причём вообще датчан, что ж тут датчане‑то делают, чего их сюда понесло?! Мне почему‑то вдруг стало до слёз жалко именно этих датчан, и я всплакнул – без стеснения, хотя и тихонько. Скауты плакать не должны, но видит бог, я и так уже вынес столько всего, что ой… Размазывая слёзы рукой и сопя, я жалел теперь опять уже себя, пока не услышал, как хныкнул Женька – именно тихонько хныкнул и застонал: «Ммммм‑ааааа… ммааааммм…» Я пихнул его локтем, и он проснулся, привстал на локтях:
– А? – но я сделал вид, что сплю. Женька посидел так, а потом лёг, и я услышал, как он заплакал, уже наяву. Тихонько, как я недавно. И безутешно…
* * *
Утром, кажется, был заморозок. Во всяком случае, мы задрогли даже в прогретой пещерке, прижавшись друг к другу. Я читал статьи, в которых скороспелые психологи объявляют вот такие ночёвки «своеобразной формой удовлетворения скрытого сексуального влечения к лицам одного с собой пола» – во что запомнил, дословно! Ага. Их бы сюда, в место, где лицо одного с тобой пола – единственный источник тепла, из одежды на тебе – только драные штаны, а вместо одеяла – долбаная плетёнка из веток.
Я начал просыпаться, когда встал Сашка. Именно мерзко «начал» – просыпаться мне не хотелось, я не выспался и замёрз, долго шарил в поисках одеяла и что‑то бормотал (не помню, что), а потом проснулся окончательно.
Очевидно, Женька проснулся буквально за полминуты до меня – он сидел и шнуровал ботинки, то и дело мотая головой, чтобы сбросить с глаз волосы. Сашки не было.
– Доброе утро, – без насмешки сказал Стиханович, увидев, что и я не сплю. Изо ртов у нас валил пар. – Давай‑ка ногу посмотрим.
– Доброе утро, – кивнул я, тоже садясь удобнее.
Осмотром Женька остался доволен. Он перебинтовал рану и обнадёжил:
– Вообще‑то сегодня можно попробовать вставать потихоньку.
Этого он мог и не говорить – мне и правда требовалось встать. Организм, судя по всему, усвоил лягушек…
Снаружи оказалось в сто раз холоднее, я босиком вынужден был шагать по инею! Оставалось надеяться, что Сашка сегодня доплетёт лапти… и кстати, где он сам‑то?
Сашка объявился, как раз когда я пользовался молодым лопухом за кустами, а Женька приводил в чувство костёр. Он был хмурый и нёс в одной руке двух здоровенных змей без голов, а в другой – свёрнутый берестяной фунтик, в котором лежали грибы – я узнал сморчки. Сев на валежину, Сашка начал ожесточённо растирать ступни и дышать на них:
– Замёрз, как щенок на холоде, – буркнул он. – Заячьего помёта видел до хрена… думал, вспомню, как силки делать, отец учил. Ни черта не вспомнил…
– Я знаю, – подал я голос. Ходить мне было больно, сцепив зубы, я дотащился до валежины и сел рядом. – Вот, смотри… – я отломил кусок коры и начал чертить на влажной земле. – Сгибаем дерево, вбиваем рядом кол с сучком… Делаем такой зацеп, привязываем верёвку одним концом к дереву, на другом делаем затяжную петлю, зацеп ввязываем посередине и заводим под сучок на колу. А петлю раскладываем на сучках по обе стороны от заячьей тропки. И всё. Заяц прыгает, срывает петлю, зацеп тоже сдёргивает и повисает…
– По‑моему, батя так и показывал, – с лёгким сомнением сказал Сашка.
– Только у нас верёвки нет, – подал голос Жеька, которому удалось раздуть огонь, и теперь он интенсивно размазывал по физиономии копоть.
– Верёвку я сплету, – решительно объявил Сашка. – Сегодня на ночь штуки три таких силков поставлю…
…Сморчки пришлось вымачивать, а вот со змеями проблем не было – со спущенной шкуркой и выпотрошенные, они напоминали, как ни странно, сосиски и вызывали прямо желание вцепиться в них зубами и сожрать сырьём.
– Я ночью канонаду слышал на востоке, – сообщил я, когда мы уселись около костра ждать завтрака.
– Наши наступают, – с надеждой сказал Женька. – Может, скоро придут…
Я знал, чем кончится это наступление, но промолчал, конечно. А Сашка заявил:
– Как у тебя нога подживёт, будем искать партизан.
– Я и так могу хромать, – ответил я, но Сашка поморщился:
– Не валяй дурака, без ноги останешься.
– Да я опухну на одном месте лежать… – начал было я, но потом заткнулся.
Змеино‑грибной шашлык без соли мы смели на раз, обваляв в пепле, чтобы хоть немного отбить пресный вкус. Теперь предстояло просто‑напросто ничего не делать. А это очень тягостное времяпрепровождение, честное слово. Правда, Сашка нашёл себе занятие тут же – он уселся доплетать лапти себе и мне. Женька начал мастерить лук.
– Ни фига не выйдет, – объявил я. Женька, вымучивавший стволик ольхи, оглянулся на меня:
– Почему это?
– Да потому, что на лук лучше всего брать можжевельник, – со знанием дела сказал я. – Это раз. И два – просто из сырого дерева ничего не сделаешь. В смысле, ничего путного.
– Я всё равно попробую, – решил Женька.
В результате мне заниматься было просто нечем. Я даже обиделся, хотя это и было глупо. Тогда, чтобы хоть чем‑то занять руки, я дотянулся до винтовки и начал её исследовать.
Это оказался наш «мосин», произведённый аж в 1915 году. Держа винтовку на колене, я вздохнул:
– Ружьё бы охотничье…
– Пэпэша лучше, – сказал Сашка, умело орудуя своей кривулькой. – Самое то для нынешней охоты. У фрицев, гадов, полно автоматов…
– Не так уж много, – возразил я. Сашка поинтересовался:
– А ты умеешь с фрицевским обращаться?
– Более‑менее, – отозвался я. Я не раз перебирал, восстанавливая перед сдачей в музеи, найденное на полях сражений оружие, в том числе и ЭмПи нескольких моделей.
– А кто же у тебя всё‑таки батя? – спросил Сашка. Я отмолчался; тем более легко это получилось потому, что как раз в этот момент «лук», который Женька гнул, врезал ему по зубам, вырвавшись из ладоней. После того, как мы просмеялись, Сашка заметил:
– Дурная голова рукам покою не даёт, – а Женька что‑то буркнул и пустил неудавшуюся заготовку на дрова.
– Зря, – сказал я. – Сырая, дымить будет. Женька отмахнулся:
– Нет тут никого. яму мы зарыли, а полицая кто угодно грохнуть мог… – и передёрнул плечами. – Немцы в лес не сунутся.
– Мы тоже так думали, – сказал Сашка. – А нас как раз в лесу и накрыли. Егеря накрыли. Подползли, часовых финками порезали… Сперва гранатами закидали, а потом как рубанули из пулемётов с трёх сторон… Такая каша была…
Женька молча вынул из костра палку.
Несмотря на холодное утро, день как раз обещал быть тёплым, что надо. Я был почти сыт, нога болела несильно и начинала чесаться. Хотелось думать, что всё ерунда, что мы просто застряли в не очень удачном походе, о котором потом даже весело будет вспоминать…
– Мы до войны часто в походы ходили, – вдруг разгадал мои мысли Женька. – Так здорово было… Я думал, кем лучше стать – врачом, или геологом? Прямо разрывался… Камни в квартиру таскал…
– Мы тоже ходили, – вспомнил Сашка.
– Слушай, а за что тебя всё‑таки в пионеры не приняли? – спросил я. Сашка смущённо поерошил волосы:
– Да‑а… Меня иногда как срывало… Один раз на спор по крыше прошёл, по коньку. Ну, в школе. А она у нас двухэтажная, крыша крутая… Директриса увидала и в обморок – бух!.. Другой раз на речке – в общем, старшие девчонки купались, а я подплыл под водой, трусы стянул и всплыл, как буёк, задом кверху… Ну и разное ещё такое. За меня уж и просили, а совет дружины упёрся – и ни в какую… Кое‑кто уж и комсомолец в моём возрасте, а я ещё даже не пионер… Меня и в Москву из‑за этого не взяли, когда класс ездил…
– Я тоже в Москве не был, – вздохнул Женька. – Борь, а ты был?
– Был, – коротко ответил я.
– Красиво?
Я вспомнил огни реклам, шум улиц, реки людей, потоки машин… Ничего красивого не приходило на ум, но я отозвался:
– Да. Очень.
– Ещё бы, – вздохнул Сашка. – Столица… После войны обязательно поеду… – он посопел и вдруг продолжал: – Я знаете о чём иногда мечтаю? Чтобы… ну… подвиг совершить. Настоящий, большой, чтобы наградили… может, даже Героя дали… И чтобы сам Иосиф Виссарионович мне… – Сашка вдруг покраснел и махнул рукой. Женька засмеялся и пропел:
– И в какой стороне я не буду,
По какой не пойду я тропе –
Друга я никогда не забуду,
Если с ним повстречался в Москве!.. Помните «Свинарка и пастух»? Как он с волками дрался?
– А ты «Волга‑Волга» смотрел? – снова оживился Сашка.
– Конечно! Как тот: «Я все мели на реке знаю!.. Первая!.. Вторая!..» Но мне «Весёлые ребята» больше нравится – как там музыканты…
– А «Праздник святого Йоргена»?.. Ильинский – вот здорово!..
– А «Александр Невский», скажи!..
– А помнишь «Дети капитана Гранта»?..
– Ага! А «Остров сокровищ»? Только там не как в книжке…
– А я книжку не читал… А «Чапаев»?! Я так хотел, чтоб он доплыл… Он бы и сейчас ещё не старый был, вот бы рубал фрицев!..
Я выпал из разговора, но мне не было обидно. Смотреть на моих новых друзей было интересно и немножко завидно почему‑то. Все эти фильмы я смотрел – но смотрел просто так, а для них старые ленты были совсем недавним событием, их герои – живыми людьми…
– Говорят, цветное кино снимают, – вспомнил Сашка тем временем. – Прямо всё как по‑настоящему…Борька, ты не видел цветное?
– Видел, – отозвался я, не подумав. Они вытаращились на меня, Женька недоверчиво спросил:
– А где?
– Тоже перед войной, – ругнув себя за опрометчивость, сказал я. – Не наш фильм, английский. Плохо помню, про что, маленький ещё был…
К счастью, дальнейших вопросов не последовало. Они опять начали разговаривать про довоенное, а я вдруг подумал, что они совсем не говорят про девчонок. В моём времени об этом обязательно бы болтали вовсю – так или иначе, грубее или романтичнее, но парни нашего возраста говорили бы точно, делясь или переживаниями, или мечтами, а то и постельным опытом – выдуманным или реальным, у кого как, не разберёшь. Вот интересно – они же нормальные ребята, здоровые, взрослые. Не может же быть, чтобы им – ну! – хотя бы не снились девчонки… ну и всё такое прочее. Что они об этом‑то думают? Не спросишь, и разговор не начнёшь – не поймут…
– Чего ты так вцепился в винтовку? – прервал мои мысли Женька.
– Да так, – я улыбнулся ему и перекинул «мосин» ему. – Держи свой трофей.
В середине мая вода очень холодная. Очень. Я и раньше это подозревал, а теперь совершенно в этом уверен. Но за компанию люди совершают временами абсолютные глупости.
– Оуу… аахх!!! Й…ааа, блл…инн!!!
Рана в бедре последние два дня чесалась просто‑напросто нестерпимо, в воде это не ощущалось. Вообще мало что ощущалось, кроме того, что вода, судя по всему, несёт остатки зимнего льда. Я барахтался над омутом, не сдерживая воплей – полуликующих, полуиспуганных. Сашка, который подбил меня на это безумие, явно не ощущал холода – курсировал, паразит, саженками вдоль берега. Я всегда неплохо плавал, но температура воды +14, не больше, располагала к полной потере всех навыков, кроме самых насущных. К ним относилось и умение ориентироваться – я выбросился на песок, показавшийся мне невыразимо приятным, тёплым и ласковым.
– Слабо‑слабибо! – гаркнул Сашка, но сам уже последовал моему примеру и сейчас приплясывал на одной ноге, отчётливо стуча зубами.
– Открыл купальный сезон, – я перевернулся на спину. – Ффуу… – я сел и начал ожесточённо тереть рану ладонью. Мне захотелось есть, а с этим как раз была проблема – зайцы резко поумнели после того, как пять из них нашли себе безвременный конец в петлях ловушек. – Дурак ты, Сашка, в такой холодильник купаться.
– Да ну, – он шлёпнулся рядом на песок. – Я один раз в середине апреля начал купаться.
– Я же говорю, дурак ты и есть дурак… – я дотянулся до своего барахла. Сашка отдал мне нижнюю рубашку, а сам щеголял в гимнастёрке на голое тело. – Пошли, посмотрим, может, какой удавился… Же‑ень!
– Тише, – Сашка вдруг распластался на песке. Я, ничего не спрашивая, растянулся рядом с ним, подгребая к себе штаны.
– Чего?
Сашка замотал головой и показал вдоль речного берега. Я посмотрел в ту сторону.
Женька – с винтовкой наперевес – замер за большим дубом метрах в двадцати от нас, где стирался. И буквально к его ногам правила лодка – обычная деревенская плоскодонка‑долблёнка, каких уже не встречается в моё время. В ней расположились трое немцев.
Нет. Не немцев. Я отчётливо различил на рукавах трёхцветные нашивки эстонских легионеров. Все трое были вооружены пистолет‑пулемётами, но на корме торчали удочки. Двое – молодых – гребли. Третий – намного старше, лет сорока – сидел около удочек.
– Борь… – услышал я шёпот Сашки и обернулся. Глаза у моего друга были отчаянные. – Три автомата…
– Ты что?.. – зашипел я в ответ, но осекся.
Эстонцы причалили между нами и Женькой, попрыгали на берег, громко переговариваясь. Старший передал удочки, вылез, они выдернули лодку на песок. Один попробовал воду, начал раздеваться, другой молодой заржал. Старший налаживал удочки.
Сашка, сидя на корточках, приподнялся и тихо начал красться вперёд. Я чертыхнулся и двинулся следом. Молодой эстонец прыгнул в воду и заорал. Старший присел с удочкой на какую‑то корягу; оружие висело у него на бедре. Второй молодой, стоя на берегу – руки в боки – орал какие‑то то ли советы, то ли оскорбления своему сумасшедшему приятелю.
Я увидел, как Женька поднимает винтовку.
Эти люди не нападали на нас. Во всех стычках до сих пор я оборонялся. Только оборонялся. Но сейчас предстояло напасть первыми. На ничего не подозревающих людей. Мне казалось, что включился некий автопилот – и ведёт меня независимо от моей воли.
Сашка махнул рукой и прыгнул вперёд.
Женька выстрелил. С такого расстояния винтовочная пуля, попавшая старшему из рыбаков в правый висок, подняла его на ноги и разнесла голову, словно кувалда – он рухнул в воду плашмя, подняв фонтан брызг. Сашка сшиб не успевшего повернуться парня, стоящего на берегу, и я, повинуясь этому самому автопилоту, прыгнул ему на помощь и перехватил руки эстонца. Сашка вдавил его голову под воду…
Это было ужасно. Я ощущал, с какой бешеной, безумной силой человек, которого мы придавили к песку, старается вырваться. Сашка хрипел матерные ругательства и вжимал голову легионера в песок на дне. Несколько раз эстонец сумел ударить меня коленом в спину. Я увидел, как рука Сашки с растопыренными пальцами скользнула к поясу легионера… в ней мелькнул финский нож – и парень перестал рваться.
Сашка пырнул его ещё раз – в бок. Женька выстрелил вторично – и я увидел, вскинув голову, как успевший выбраться на противоположный берег эстонец, отпустив кусты, в которые вцепился, медленно упал обратно в воду. И поплыл по течению…
– Готов, – сказал Женька, выбрасывая гильзу из‑под затвора…
…Сапоги оказались нам беспощадно велики – никак не носить, чтобы ноги не сбить. А форму забрызгало кровью. Но снаряжение мы сняли и оттёрли. К сожалению, у легионеров не оказалось никакой еды.
И что смешно – у всех троих были разные пистолет‑пулемёты. Совсем смешно, что у старшего – наш, русский ППШ. Сашка взял его себе вместе с большим пистолетом «штейр».
По финке – настоящей финке, в смысле – финской финке – досталось всем, и мы с Женькой разыграли остальное оружие, чтобы не спорить и никому не было обидно. Я «выиграл» обычный МР‑38 и «парабеллум». Женьке достался старый МР‑28 (магазин сбоку) и опять‑таки наш «наган». Гранат не было совсем, да и патронов маловато оказалось…
– Вот мы и с оружием, – Сашка провёл ладонью по дырчатому кожуху ППШ и перевёл дух – словно что‑то выплюнул из себя. Я его понимал – мне и самому не очень‑то хорошо. То и дело вспоминалось, как дёргался «наш». Он хотел жить. Конечно, он был враг, может быть, даже худший, чем немцы. Но он хотел жить, как все люди. А Сашка его зарезал.
Я поймал себя на том, что тоже выдыхаю, стараясь успокоиться. Откинул приклад ЭмПи и прикрыл глаза.
Да, мы с оружием. И это уже обязывает. Три пистолет‑пулёмёта – это не одна винтовка с десятком патрон… Не открывая глаз, я сказал с расстановкой:
– Да, у нас теперь оружие… И нога у меня почти зажила. Можно двигать. Партизан искать или ещё куда. В эту… – я вспомнил название, которое говорил Сергей Викеньтевич. – В Белебелку, например.
– Можно и туда, – Сашка жевал веточку и задумчиво глядел в огонь. – Но тут в любом случае оставаться нельзя. Этих гадов будут искать. А с нашим запасом патронов лучше, чтобы мы врагов находили первыми.
– Час назад мы и о таком запасе мечтать не могли, – заметил Женька, осваивавший свой пистолет‑пулемёт.
– Это час назад, – ответил Сашка. – Лады. Чего ждать, прямо сейчас и снимемся…
– Только лаптей в дорогу наплетём, – ядовито сказал я. Сашка неожиданно смутился:
– Ну я забыл…
– Да ладно, ты чего. – я даже удивился. – Я просто так. Чёрт, жаль сапоги так велики! Встретить бы того полицая, который мои ортопепды свистнул… Я бы ему сделал раскулачиванье. Ему бы вообще ботинки больше не понадобились… – я злым рывком затянул ремень с подсумками, финкой и пистолетом и, вставая, забросил на плечо ЭмПи…
…В лесу вовсю бушевала весна – что тут ещё скажешь? Мы прихватили с собой остатки зайца и жареной щуки, которую Женька поймал в заводи и шагали обычным порядком – Сашка впереди, Женька между нами, я в хвосте. Босиком идти было тяжеловато, если честно. Сашка ничего – вышагивал, как будто так и надо, бесшумно, словно индеец. А я втихую завидовал грубым, но явно несокрушимым ботинкам Женьки.
Надо сказать, что я давно уже потерял ориентацию и совершенно не понимал, в какой части Северо‑Запада мы находимся. Оставалось полагаться на Сашку. Да, собственно, и не всё ли равно? Как говорил один из персонажей фильма «Человек, который хотел стать королём»: «Враги везде!» И он был прав. Как правы и те, кто говорит, что на войне всё буднично. Ехали в поезде, сбежали, попались, расстреливали – не расстреляли; прятались в лесу, напали на потерявших нюх врагов, разжились оружием… Всё в порядке вещей, если ты жив. А если нет – то уже не пожалуешься на невезение.
– Нога как, Борь? – нарушил Женька мои размышления. Я пожал плечами:
– Да нормально…
Если честно, нога побаливала. Но это была несильная и неглубокая боль. Рана зажила и беречь её теперь значило просто лениться. Я уже почти забыл, как пережил «операцию».
– Пст, – услышали мы, и я увидел, что Сашка застыл, подняв руку.
Пару секунд мы просто стояли. Потом я услышал (и нервно облизнул губы) звук моторов. Он был не так уж далеко, но не приближался, а как бы двигался параллельно нам.
– Дорога, – сказал я тихонько, обогнув Женьку и подойдя к Сашке. Тот кивнул, продолжая всматриваться в свежую зелень. – Пойдём?