Услыхав эти простые слова, — без преувеличения угрожающие, — Данила прямо-таки взлетел на неудобную вершину камешка, и притом перестал чувствовать загнанную безнадёгу, и сами собой грубые подошвы башмаков вцепились в бело-зелёные прожилки кварцита.
— Держи, — сказал вполголоса Кугуар, и в лицо Даниле полетело что-то маленькое и круглое.
Данила — неожиданно для себя — ловко поймал левой ладонью некий искрящийся шарик и поднёс его к лицу: обычная галечка, просто ярко сверкнувшая в лучах солнца, но только не заглаженная речным течением, а как бы слегка стёсанная неизвестным инструментом, — так, что золотые и серебряные крупинки выделялись шершаво и рельефно, но не кололи ладонь, — и как-то исчезла усталость, и пришло спокойствие: делай, что должен...
— Что уставился? — без тени издевки сказал Кугуар. — Теперь только не думай. Бросай. Куда хочешь.
Данила огляделся и сразу понял, что камешек просто необходимо бросить снизу вверх (в гору идти, понятно, не хотелось, но он понимал это не по обстоятельствам, а снова изнутри: путь — вверх). И он запустил шершавый кругляш как бы из естественной катапульты, с резким полунаклоном и гибким вывертом, с каким бросал плоские голыши по глади своей бедной обмелевшей речки Томи, отчего однажды, помнится, удостоился тринадцати «блинчиков».
И камешек поскакал в гору.
Сначала тяжеловато, явно незряче и нехотя, произведя низкий свистящий каменный звук, ткнулся в накренившийся плоскостенный валун, потом подскочил с сухим скрежетом и на пару секунд потерялся из виду, и наконец серебряно блеснул близ серо-коричневой скалы, у самого неба. Покрыть и четверть такого расстояния самым сильным своим броском, было Даниле, конечно, не под силу. Стало быть, нужно теперь находиться там и ему самому.
Данила подумал это — и оказался у подножия скалы.
— Ну, вот и ладно, теперь самое время перекусить.
В округлой каменной нише, отсекающей ветер, Кугуар, казалось, ждал его уже давно — расстелил на жёсткой траве кусок шкуры, покойно сидел по-азиатски, сооружал маленькие треугольные бутербродики из лепёшек с копчёным мясом.
Данила был словно спросонья, голова приятно плыла и слегка потрескивала; ситуация казалось до такой степени знакомой, что не хотелось и задумываться: где и когда он это уже видел?.. Он посмотрел вниз: ручей отстоял от места походной трапезы метров на четыреста, а то и более. Он посмотрел на наставника — тот, окончив возиться с хлебом и мясом, невозмутимо, одну за другой чистил коротким ножиком стрелки горного чеснока.
Нет, сам он не мог сделать такой прыжок, подумал Данила, это какие-то психологические фокусы. Наверное, Кугуар просто заставил его увидеть невероятный полёт камешка, а потом временно выключил его память, — вот он и не помнит, как оказался здесь.
— Да ты садись, чего стоишь, в ногах-то правды нету, — по-домашнему ласково сказал наставник. — Хотя в том, на что ты сядешь, её — правды, — говорят, ещё меньше. Однако кушать подано. Давай приступай.
Данила сел, проголотил воздушный комок, застрявший в горле, и первым делом потянулся к кожаной фляге, накрытой мокрым платком, надолго припал к медному горлышку.
— Что с вопросами сразу не лезешь — это мне нравится, — скупо улыбнулся Кугуар и тогда заговорил со значительной расстановкой: — Я — прошу тебя — запомнить — то состояние, — когда ты — понял, где ты есть, — а где должен быть. И делать так всегда, когда хочешь быстро изменить положение в пространстве.
— Но... — кашлянув, сказал наконец Данила. — Я всё-таки должен знать. Вы это со мной сделали, или я как-то — сам?
— Говори мне «ты», — без интонации бросил Кугуар, и Данила привычно опешил: они снова говорили по-ильзарски. Снова что-то знакомое померещилось Даниле в разговоре, во всей окружающей обстановке и в самом наставнике: это называется «deja vu» — уже видел.
Кугуар внимательно разглядывал его спокойными чайно-оранжевыми глазами ждал чего-то, жуя жёсткое мясо. Данила тоже взял бутерброд и с минуту расеянно изучал его, словно некий замечательный артефакт.
— Т-ты меня вывел из нормального состояния? — догадался спросить Данила. — А потом дал силу камешку, а камешек — дал мне?
— Не совсем так, но движешься в верном направлении, — кивнул Кугуар. — Конечно, помог тебе самую малость. Основное же ты сделал своей природой.
— Природой... — повторил Данила и невоспитанно набил рот сразу двумя ломтиками хлеба с мясом.
— Ты — способен запомнить, — как ты это сделал, — наставник снова заговорил глуховато-мерно. — Объяснить это — нельзя. Можно запомнить — и делать это всякий раз, когда правильно оценишь ситуацию, правильно захочешь и сделаешь себя готовым к движению. Сегодня ты сделаешь это ещё несколько раз. Потом... объясню тебе вечером.
— Кугуар, скажи, пожалуйста, — попросил Данила, едва прожевав. — Джо учится на солдата. Гинневер — учится видеть. А я?
— А ты как думаешь? — вопросил в ответ Кугуар.
— Я думаю, что... не должен думать, — вдруг выпалил Данила.
Жёсткое лицо наставника разом осветилось короткой, приятно-удивлённой улыбкой.
— Это мне нравится, — мягко сказал он. — Но знать ты должен. Можно ведь знать и без того, чтобы думать.
Зависла лёгкая естественная пауза. Данила зажевал ещё два бутерброда, проложив их стебельками чеснока.
— Ты (возможно) — будущий кха'нар, — наконец произнёс Кугуар.
— К-кто-о?!. — поперхнулся от неожиданности Данила.
— Я сказал: кха'нар, — повторил наставник. — По-шерски — несущий издалека. Или как у нас говорят, ходец. Тот, кто ходит правильно — быстро и на большие расстояния. Ты ещё только учишься, но это — дело твоей природы. Ходец в ладу с пространством и его структурой. Он может преодолевать значительные расстояния с помощью своей природы. Он может изменять своё состояние. Может — в пределе — передвигаться между мирами. Я не успею показать тебе всё, что содержится в твоей природе. Ты увидишь это сам. Ночью.
Данила кивнул и, боясь упустить момент, поспешно спросил:
— Кугуар! А... нога?
Наставник рассеянно пошевелил мягко-шершавой стопой с чешуйками коры.
— Нога... А вот это — дело моей природы. Кха'нар должен уметь договариваться с землёй, водой, деревьями и камнями. Окажешь услугу знакомому дереву — оно тебя отблагодарит. Так было.
Кугуар поднялся — резко и одновременно незаметно-плавно, словно взлетел и, чтобы встать, просто распрямил сплетённые ноги.
— Теперь не спеши, хорошенько поешь и отдохни. Заставь себя заснуть хотя бы на полчаса. Скоро сумерки, и твоя природа всё узнает в своё время.
Затем он знакомо, круговым движением провёл ладонью в воздухе, повернулся и исчез, не успев ещё зайти за угол скалы.
Данила почувствовал странную смесь радости, страха и лёгкой сонливости. Вот так оно всё и получается, тут же сказал он себе, не стараясь вкладывать особого смысла в замирающие мало-помалу озадаченные раздумья. Всё именно так, как надо. И никак иначе.
Он тогда не торопясь, методично уничтожил то, что было на «столе», глотнул из фляжки и лёг, удобно устроившись на мягком мшанике.
Горное небо — плоское, тяжеловатое, туманно-перистое — незаметно стало превращаться в чистое, куполообразное, с влажным зеленоватым оттенком — морское.
Открыв глаза, он ещё видел отца, заросшего дикой бородою, — в жёлто-серых его глазах, как всегда, тепло и успокаивающе светились насмешливо-доброжелательные искорки. Отец был в синей куртке-«аляске» и ковбойской шляпе с загнутыми полями, в руке держал проволочный самодельный садок с полудюжиной лениво копошащихся алых и зелёных крабов. «Ёлы-палы, что ж ты, братушка, — с неловкой улыбкой сетовал он. — Куда запропал? А мы тут без тебя на мыс ездили, на отливе видели тюленей. Краси-ивые...»
Потом он снова стал видеть густое предвечернее небо, чуть плывущее неверным маревом от потрескивающего рядом костра. По ту сторону полувидимого пламени сидел Кугуар, правую ногу поджав под себя, а левую — пяткой со стёртыми розовыми чешуйками коры — приблизив к огню. Его жёсткое, продублённое солнцем и ветром лицо ничего не выражало, он старательно выстругивал что-то своим маленьким полукруглым ножичком.
Оказывается, Данила все эти огромные, невообразимо вместительные дни очень скучал по отцу. Как он мог при этом ни разу не вспомнить о нём? Непонятно. И непростительно.
— Ты был своим отцом, — не глядя в Данилину сторону, огорошил его наставник. — А ещё раньше — птицей. Это мне нравится. Сейчас ты сделаешь то же самое, только на самом деле.
Кугуар зацепил за постромку и бросил к ногам ученика его рюкзачок. Данила автоматически распустил узелок завязки.
— Достань-ка один мешочек с чёрной солью, любой. Возьми горсточку, небольшую. Брось в огонь.
Данила наугад вытащил один из тех самых кожаных кошельков с чем-то вроде глянцевитого чёрного бисера, которые обнаружил перед тем, как воспользоваться трёхголосцем для открытия ворот. Высыпал немножко на ладонь и медленно перевернул её над костром. Ничего не произошло, только дымок стал светлее и непрозрачнее и запахло чем-то, незнакомо, резко и горьковато. Он вдохнул этот запах, поднял глаза на наставника. Тот сидел к нему спиной.
— Теперь держи это, — Кугуар, не глядя, очень точно бросил ему на колени круглое металлическое зеркальце в свежевыструганной деревянной оправе. — Вспомни, как ты был своим отцом. Вспомни, как ты был птицей. И стань ими.
Это оказалось неожиданно просто. На мгновение прикрыв глаза, Данила почти без напряжения заставил себя увидеть только что навещавшего его во сне отца. Вдруг отец, как если бы внезапно заметил нечто интересное, плавно отвернулся спиной, и его шляпа стала приближаться к Даниле, пока он не почувствовал, что отец словно врастает в него, накладываясь вторым слоем и нечувствительно смешиваясь в одно. Он осторожно поднял зеркальце к своему новому лицу, — конечно же, это был его папа, и Данила улыбнулся неловко и удивлённо в жёсткие чёрные усы, и хотел было сдвинуть шляпу на зытылок, но, лишь поднеся руку ко лбу, тотчас обнаружил в зеркальце свою собственную привычную физиономию двенадцатилетнего пацана.
Он судорожно сглотнул и поднял взгляд, но что-то в воздухе над костром мешало ему разглядеть спину наставника на фоне серо-коричневой скальной стены. Тогда он с каким-то нервным интересом вспомнил о следующем задании, и глаза его снова закрылись — сами собой.
Вернуться в «птичий» сон, ни на что не похожий, потрясший его своей нездешней силой, было гораздо труднее: он несколько раз срывался, как бы соскальзывал, с трудом удаляясь от отцовского лица. Наконец, в результате ощутимого физического усилия, перед глазами его медленно возникла мокрая ноздреватая стена утёса, и он дёрнулся всем телом от резкого изменения угла зрения. Вид избуровленой пещерами скалы почти мгновенно повернулся на девяносто градусов, сменившись берегом с пенной полосой прибоя, после чего сильным и плавным рывком приблизилась неровная арка одной из пещер (там, где он должен быть, конечный пункт, цель). Тут он обнаружил, что видит одновременно две картинки: шероховатый камень тонущей в сырой тени пещеры и — круглое зеркальце с крючкоклювой пёстро-коричневой головой орла или беркута, — чисто жёлтые круглые глаза с неподвижным внимательным зрачком, под горлом что-то ритмично пульсирует, клюв слегка открывается, когда Данила, задыхаясь, втягивает в себя воздух, острый, влажный и солёный...
И снова он видел в зеркале себя, только уже не улыбающегося, а придушенно покрасневшего. Он лежал, оказывается, на боку, неудобно упёршись плечом в угловатый камень.
Тут откуда-то сверху на его раскалённое лицо полилась восхитительно холодная вода, он увидел над собой руку наставника с фляжкой и неверными, словно куриными пальцами схватился за горлышко. Ему стоило большого труда напиться, стуча зубами о металл. Затем сильные руки легко подняли его в вертикальное положение, и он обнаружил, что вокруг — уже поздние прохладные сумерки, под ним — холодный плоский камень, мягкого мха и костра как не бывало, а наставник держит руку на его плече.
— Всё хорошо, — тихо сказал Кугуар. — Просто ты полетал немножко.
Данила помотал головой: чувствовал он себя на удивление ясно и бодро. Он повернул к наставнику медленно остывающее лицо с улыбкой смущённой и гордой.
— Однако, свежеет, — заметил Кугуар. — Как ты насчёт того, чтобы вернуться к костру?
Данила слегка зажмурился и с наслаждением, в мельчайших подробностях ощутил себя сидящим на мягком мшанике у огня. Тут же сквозь ресницы оранжево заискрился костёр, и тело покойно ощутило чуть влажный, тёплый и ворсистый ковёр.
— Ну, теперь я пойду, — коротко вздохнув, сказал наставник. — Ты можешь многое, это мне нравится. И я за тебя почти спокоен. С тобой ничего не случится, если ты сам этого не захочешь. Всё, что ты увидишь до рассвета, даст тебе ровно столько, сколько ты приложишь усилий. Пользуйся предметами из рюкзака, их природа подскажет тебе, что они могут. Оставайся на месте, что бы ни случилось. Дров хватит до утра. Если продержишься до света — увидишь, кто я такой на самом деле. Тогда ты будешь ири кха'нар дзоло (практикующий ходец первой ступени). Ну, давай. Исполняй свою миссию. И ещё — там, где ты…
И странно, на полуфразе, Кугуар так же плавно, как и раньше, встал-взлетел, незаметно растворившись в тени скалы.
Горы теряли очертания в плотных сумерках, а вокруг костра была уже ночь. Данила подкормил костёр и прикинул диспозицию. Хм-хм, задача — достойно дожить до утра; самочувствие вполне дееспособное; во фляге плещется, в мешочке, притороченном к рюкзаку, довольно хлебцов и треугольничков вяленого мяса. Он тогда распотрошил рюкзачок, желая поближе познакомиться с предметами, данными ему почти без объяснений.
Итак. Легендарный кинжал в посеребрённых ножнах. На Данилином опыте ему правда, пришлось порубать только летучих упырей и каменистую глину тихоокеанского островка. Подарен ему в ином мире, но и в этом вполне может пригодиться. На пояс его, слева.
Трёхголосец. Славно послужил у ворот Внутреннего Сада, а теперь он к чему? Тоже, должно быть, к бедру, благо на ремне звякает с полдюжины разных карабинчиков.
Далее. Два мешочка с чёрной солью. Вещество явно связано с огнём и концентрацией во время действия силы. Один — запасной-грядущий — стянем потуже, другой же изготовим для применения, чтоб только не просыпалось.
Теперь — таинственный флакончик с запахом живого воспоминания. Предмет серьёзный, хотя и неизвестно что. Это — в карман нагрудный (правый), предварительно проверив лёгкий ход витой притёртой пробочки.
Ещё есть зеркальце в свежей деревянной оправе от Кугуара. Тоже непонятно — простое ли оно устройство для отражения всего, или же инструмент внутреннего превращения. Утром, во время медитации, поверить при случае. В левый нагрудный карман.
А вот и ещё один артефакт, не замеченный при первой ревизии. Широкое колечко — деревянное? — нет, толстой тёмной кожи с серо-голубоватым камнем, вплетённым на месте внешнего запястья. Примеряя обнову, — пожалуй, налезет, — Данила едва не выронил браслет: круглый плоский камешек ярко налился зелёным, посветил так пару секунд и медленно угас. Данила ясно почувствовал: прибор идентифицировал владельца, — и смело, хотя и не без труда, натянул его на левое запястье вроде часов (глупый вопрос, подумал он себе, который теперь час? — он никогда — даже в школе — не таскал на себе датчика местного условного времени).
Теперь в рюкзачке остались только личные вещи (soldier’s things) смена одежды: шорты, тельник, полупрозрачные кеды, длинная тонкая туба зубной пасты, составляющая одно целое с футляром для зубной щётки, брикетик мыла и «драконовское» полотенце, заботливо запакованное в пластик мажордомом Алло.
Всё. Рюкзачок завязать, влезть в его широкие удобные постромки и подумать: чего собственно не хватает для полного и исчерпывающего комплекта. Он потряс фляжку: ну, конечно же, водички! — ночь предполагается длинна и, возможно, обещает некие события.
Вот и настало время, решил он, повторить урок Кугуара по перемещению в пространстве. Он нащупал в кармане щепоть чёрной соли в полувскрытом кисетике, сел у костра. Закрыл глаза, медлено вдохнул-выдохнул, установил старательно внутреннюю тишину и стал видеть себя у каменистого ручья, где он брал воду днём. Осторожно, вслепую, по теплу костра, бросил щепоть порошка. Пахнуло пряно-горьковато. Открыв глаза, он едва не завалился на бок, — камни под ним были влажны, и рядом журчала вода. Вот так всё серьёзно и просто, подумал он, наполняя сосуд жидкостью; а ну как кончится чёрная соль или рядом не окажется огня, или не будет времени сосредоточиться? Что за вопросы? — значит, он должен научиться обходиться без атрибутов.
Ну… тогда ещё раз, без костра и порошка. Он вщёлкнул в карабин кольцо фляжки, собираясь присесть, и тут только — скорее кожей лица, чем слухом — учуял чьё-то довольно близкое, хотя и совершенно бесшумное соседство. Камешек на левом запястье густо налился голубым и, чуть пригаснув, так остался тлеть.
Ну, началось, сказал себе Данила, положил ладонь на рукоятку кинжала и напрягся, вычисляя, с какой стороны темнота чревата нежданным гостем.
Тут Данила — впервые после своего «возвращения с войны» — счёл уместным быстренько поразмыслить: а какова степень физической опасности его простой задачи — доживания до света? У него не было никакого осветительного прибора, кроме браслета с тусклым расплывчато-синим кружком камешка. Зато был кинжал для защиты от живого-враждебного и трёхголосец — должно быть, чтобы что-то открыть или преодолеть. Вернуться к костру? Рано и неинтересно. Вот сейчас через ручей небрежно шагнёт Кугуар и с грубоватой иронией обронит: «Чего задумался, мужик?»
Поэтому Данила решил сесть где посуше и поудобнее, сосредоточиться и осторожно сканировать кромешную темноту вокруг. В неизвестной паузе, обозначемой течением воды, он закрытыми глазами видел среди внутренних фиолетовых инфузорий достаточно различимый образ: двух незнакомых людей, встретившихся взглядами друг с другом.
Вообще-то с этим «другом» неплохо бы пообщаться, подумал Данилин мозг, если, конечно, он умеет общаться, — независимо от степени потенциальной опасности этого предприятия. А как? Отцовское «Ну, здорово, братушка!» — как-то не вяжется с ситуацией, начинающей, кажется, потихоньку уже уползать из реальности. Тогда Данила, коснувшись колена вынутым лезвием кинжала, левой рукой дотянулся до трёхголосца и несильно прижал к бедру его створчатые меха. Получился почти правильный аккорд из терции и неполной кварты, он был короткий, но Данила потом заметил, что звук этот фоном продолжался почти всё время контакта.
То, что было на другом берегу ручья, дало ему почувствовать своё расположение и даже чуть ли не восхищение. Данила ответил внутренней улыбкой и вежливым интересом. Он понял: ни слов, ни каких-то внятных образов здесь не будет; вероятно, ему придётся «переводить» всё воспринятое от собеседника? — так он сформулировал «вопрос на понимание»; да, ответил тот, кто, если нужно, каждый будет как-то подправлять или корректировать другого.
Собеседник сообщил: он — не существо, неорганик. Наблюдатель. Данила обозначил интерес к цели наблюдения и получил ответ: наблюдателю должно созерцать всё сущее, явное и скрытое в этом мире, и по возможности познать явление, вещество и существо; что же такое цель, ему неизвестно. Наблюдатель выразил симпатию и лёгкое сочувствие: Данила был, по его мнению, очень короткоживущим существом с огромной внутренней энергией, способным к быстрому премещению в координатах временипространства (он так и подчеркнул этот термин — слитно) и достаточно адекватному познанию той части сущего, что наиболее способствует его физическому существованию. Только физическому? — понарошку обиделся Данила. Не только физическому, был ответ, ибо ты — существо, способное установить контакт с такой сложной и редко встречающейся структурой, как свободный воспринимающий интеллект вне цивилизаций, каковым является Наблюдатель. Данила поинтересовался происхождением и способом функционирования собеседника. Наблюдатель сообщил: его происхождение ему пока неизвестно, его малочисленные соплеменники обычно постигают это на определённой стадии накопления информации и её перехода в другое качество. Он молод (каких-то шестьдесят с небольшим тысяч планетарных циклов, — то есть — здешних условных лет? — да, термин упрощён), может изменять свою структуру, — например, из минерально-кристаллической решётки, в каковом состоянии он ныне пребывает, способен трансформироваться в несравнено более гибкое и динамичное жидкостное состояние; несколько десятков планетарных циклов он рос деревом.
Много ли таких, как ты, спросил Данила, какие вы ещё бывете? Неопределённое ограниченное количество, ответил Наблюдатель (лучше бы сказал: не знаю, исподволь пошутил Данила); да, подтвердил чужой, очень мало информации, но другие виды неоргаников довольно сильно отличаются от нас; Наблюдатели ничем не питаются, кроме тепла звезды, влаги атмосферы, гравитации планеты и внутриатомной энергии окружающего нас вещества. Но есть неорганики волновой природы: те питаются только излучениями, а некоторым жизненно необходимы специфические излучения живых существ; в этом мире Наблюдатель отмечал их редко, ему почти неизвестна природа взаимодействия волновиков-хищников с объектами своей добычи, но другие Наблюдатели сообщали, что есть миры, где такие волновики давно уже паразититруют на эндемичных (тамошних? коренных? — да, определение элементарное) цивилизациях.
Значит, вам известно, что миров много, продолжал спрашивать Данила, некоторые из них образуют системы, вроде той, на одной из планет которой мы находимся, и умеют передвигаться в пределах систем и между ними? Старшие сообщали, ответил Наблюдатель, что миры, как правило, объединены — не непосредственно-пространственно (не дорогами-мостами? — уточнил Данила; да, нефизически, но некоторым образом случайно-причинно); например, данная система — некое подобие семичленной молекулы, — если тебе, живой, нравятся ассоциативные определения: планеты расположены попарно на концах трёх условных отрезков, лежащих в трёх почти перпендикулярных плоскостях, таковых планет шесть; седьмая находится на пересечении отрезков и, следовательно, плоскостей (Данила представил себе шесть ягод, нанизанных на три палочки, как когда-то показывал им Проводник, седьмой там, помнится, не было вовсе); да, не всё сходится, но это очень наглядная модель, сдержанно порадовался Наблюдатель, но как функционирует система и каковы способы передвижения в её пределах, — об этом, по его мнению, лучше знать уважаемому собеседнику (Даниле то есть), поскольку в нём Наблюдатель различает признаки принадлежности сразу ко многим мирам данной системы. Данила воспринял это утверждение как вопрос; коротко и по возможности внятно изложил, откуда он явился, кто его поддерживает и направляет к цели, пока не вполне определённой. Что такое цель? — прямо вопросил Наблюдатель. Это то, ответил Данила, что необходимо изменить в рамках определённой части системы, чтобы организовать относительный порядок, чтобы живым, подобным ему, ничто не мешало существовать, развиваться и познавать.
Наблюдатель выдержал долгую паузу, — Данила даже начал сожалеть и побаиваться, что беседа может утечь в молчание. Но чужой из-за ручья, для начала выразив сложную формулу сомнения и извинения в неполноте информации, сообщил: полагаю полезным для уважаемого собеседника изложить информацию, которая, возможно, приблизит живых к пониманию их так называемой цели.
Наблюдатель прочёл целую лекцию о феномене, про который Данила понятия не имел. Итак, совсем недавно — тому назад от пятидесяти до шестидесяти планетарных циклов — в океане была впервые отмечена новая разновидность флоры — плавучая полупрозрачная водоросль; она быстро размножалась и проявляла тенденцию к образованию непрерывных цепей, огромных сгустков-колоний, успешно подавляя и вытесняя других морских обитателей, не исключая и фауны (поскольку была несъедобна для рыб и морских животных). Здешний океан, составляющий до 85 процентов площади планеты, имеет среднюю глубину 16 с лишним километров, а наибольшие глубины-пропасти — до 40. Колония водоросли вполне комфортно себя чувствовала и на огромных глубинах, и, соответственно, при запредельных давлениях. Старшие, продолжал Наблюдатель, пытались вступить в контакт с невесть откуда явившимся единым организмом, но результатом это не увенчалось. Сеть, как условно была поименована новая мегаколония, завоёвывала всё большие водные пространства и уже обживала устья больших рек. Наблюдатели разделились во мнениях: либо это низший паразит, в силу своей природы стремящийся подавить всё живое в преимущественно водных мирах, либо живой инструмент экспансии неизвестного захватчика, которому зачем-то понадобился этот мир, бедный всеми почти природными ресурсами, кроме углерода, кремния, кислорода и связанной последним воды. Загадка приблизилась к разрешению со взрывом большого острова на северо-западной оконечности материка и началом войны между двумя материковыми расами. Высшие Наблюдатели, газообразные метаморфы, установили, что Сеть стала способна вырабатывать вирусы и проникать в живые организмы, при этом воздействуя на них неожиданным образом: попадая в кровь (только взрослого человека от 20 до 60 лет, дети и старики оказались вне интересов Сети), вирус при определённых условиях не умерщвлял организм, а лишь транспортировал его в какой-то другой мир. Так исчезли за несколько лет аборигены Растущих островов, единственная островная раса мира, и большая часть республиканского населения.
А как же раса шерцев? — внутренне возопил Данила. — Они-то, как известно, никуда не исчезают!
Сведения не проверены, сдержанно ответил наблюдатель. С большой долей вероятности можно предполагать, что этот народ наделён врождённым иммунитетом к вирусу Сети или же создал против него искусственную вакцину. Наблюдателям известно также, что где-то на островах есть некий центр (корень) Сети; весьма вероятно, что этот-то корень-центр и есть та самая цель, что преследуют живые, подобные уважаемому собеседнику.
Данила надолго замолк и ушёл в себя, с усилием выстраивая всю эту кучу информации в должном порядке и последовательности. Да-а, вот бы этому мыслящему булыжнику побеседовать непосредственно с Головой, — тогда теоретическая модель последнего полувека истории Восточного мира оказалась бы перед ними на пребольшущем блюдечке под кристально прозрачным колпаком…
Наблюдатель терпеливо ждал окончания паузы. Потом он выразился сколь витиевато, столь же прямо и недвусмысленно: «Живой, уместно ли просить тебя позволить Наблюдателю некоторое время передвигаться в твоём контейнере для переноски необходимых предметов?»
Данила от души расмеялся над такой навороченной формулировкой:
— Так бы и сказал: «возьми меня с собой»! — выкрикнул он вслух.
И тут же получил ответ: «Должен заметить, живой, что ты можешь выражать свои мысли и акустическим способом, это гораздо образнее и экспрессивнее, и к тому же мне кажется, тебе так будет удобнее». И тогда Данила пожалел, что никто кикогда не увидит, как камень может улыбаться.
Данила разулся, засучил кожаные штаны и некоторое время копался по локоть в небыстром ручье, поглядывая на запястье с бледным синим индикатором, — пока Наблюдатель не обозначил себя с некоторой долей иронии: «Вот теперь ты касаешься предмета, о коем ты сказал бы: это я». Они посмеялись ещё, пока Данила в темноте очищал своего нового товарища от песка и прочих признаков лежачего камня. Небо заметно посветлело: из-за скал вылезла на две трети здоровенная мутно-зелёная местная луна.
Наблюдатель оказался бугроватым булыжничком килограмма на три, с одной стороны — полукруглым, с другой — почти плоским (наподобие тех снарядов, которыми в чудацкой игре кёрлинг запускают друг в друга по льду, старательно елозя перед ними щеточками). Данила упаковал его в тельняшку, устроил на дне рюказка и спросил для порядка: «Ну, как тебе там, удобно, а?» — «Благодарю, нейтрально, — ответил Наблюдатель. — Кстати, для удобства можешь именовать меня А». — «Ладно, — согласился Данила, — а ты тогда зови меня Дэ…» — «Мы поняли друг друга, — сказал А. — Прошу прощения, теперь некоторое время я должен перерабатывать информацию».
Данила чуть не сказал «спокночи», хмыкнул сам себе, быстро обулся и подался в гору, примерно туда, где, помнится, торчал полукруглый обломок скалы (ориентиром служил заметный издали песчаниковый столб метров четырёх высотой). Костёр, конечно, уже потух, подумал он. Но, преодолев несколько последних валунов-ступенек к костровой площадке, обнаружил нечто, мягко говоря, не совсем ожиданное.
Костёр уютно потрескивал только что подброшенным сушняком, а у полукруглой скальной стенки вольготно развалился зверь породы кошачьих — небольшой, порядком поменее тигра, — пума, молодая львица или ещё какая горная пантера?..
Данила очень медленно снял с плеча одну лямку рюкзака, другую спустив по локтю к запястью и вынул из ножен кинжал. Страха почему-то не было, он только попытался произвести два взаимоисключающих акта: навести внутри тишину, а вслух вопросить чисто риторически:
— Эй, мы с тобой — одной крови, ты и я?
Пум оскалился и утробно-низко рыкнул. Тогда Данила вдохнул-выдохнул, приметил вверху справа давешний ориентир — знакомый крутой столбик из песчаника, закрыл глаза и приказал себе быть там, на его вершине. На этот раз его ощутимо дёрнуло в воздухе без опоры, и он тут же принуждён был вцепиться в неровную вершину столба всеми четырьмя конечностями. В свете зеленоватой луны он увидел, как зверь не спеша покинул своё лежбище у костра и грациозно приблизился к подножию Данилина возвышенного убежища. Потом сел, обняв передние лапы кисточкой хвоста, спокойно и нелюбопытно уставился наверх.